Читать книгу: «Саид. Мой муж – убийца», страница 3

Глава 6

Он вошёл без стука.

Тихо, ровно, почти беззвучно – как ветер, как смерть, как удар, от которого не успеваешь отшатнуться. Вся его фигура излучала холод – чужой, отстранённый, как будто передо мной стоял не отец моих детей, не мужчина, который когда-то засыпал, уткнувшись в мои волосы, а деловой партнёр, пришедший обсудить расторжение некоего соглашения.

Я замерла у окна, сжимая подоконник, чувствуя, как по коже пробегает ледяная дрожь. Он не смотрел на меня. Вообще. Ни разу. Только прошёл в центр комнаты и бросил через плечо, коротко, глухо:

– Ты больше не моя жена. Бумаги тебе принесут.

Просто так. Без прелюдий. Без объяснений. Без паузы.

Словно выстрел в грудь. Мгновенный. Точный. Холодный.

Я даже не сразу поняла, что сказала вслух:

– Что?.. Что ты сейчас сказал?..

А потом резко развернулась и бросилась к нему, как будто в этом рывке, в этой последней вспышке была моя последняя надежда. Я схватила его за рубашку, ударила кулаками по груди, прокричала, почти прохрипела:

– Ты не смеешь! Ты не можешь просто… просто вот так! Саид! Посмотри на меня! Это же я! Я! Саша! Мать твоих детей!

Он не двинулся. Только поймал мои руки за запястья, легко, без усилия, как мужчина, держащий неженку, которая мешает. Его пальцы впились в мою кожу, как кандалы, оставляя синяки, и в следующий миг он просто… оттолкнул меня. Не грубо. Не со злобой. Но так, как отталкивают ненужное. Пыль. Тень. Боль.

Я покачнулась, ударилась о кресло, потеряла равновесие, упала на колени. Он уже шел к двери.

– Саид… Саид! – Я всхлипывала, не веря, что всё рушится вот так. – Пожалуйста… пожалуйста, не надо…

Он не обернулся. Он просто вышел, и дверь захлопнулась так тихо, что в этом звуке было больше ужаса, чем в крике.

Позже – я не знаю, сколько времени прошло – дверь снова открылась. Уже другой человек. Юрист. Молодой, безэмоциональный, в деловом костюме. Он положил на стол папку. Внутри – иск о расторжении брака. Подписанный Саидом. Указано, что инициатива – его. Что дети остаются с отцом. Что мать временно ограничена в контактах как психически нездоровая.

Я не могла ни позвонить, ни выйти, ни даже подать возражение. Телефон был заблокирован. Документы исчезли. Всё исчезло. Меня, словно, стерли – как запись на плёнке. Меня больше не существовало.

И когда всё стихло… когда чужие шаги утихли, когда за окном сад погрузился в вечернюю дымку, а в доме не осталось никого, кроме тишины… я сползла на пол. Не плача. Уже без звука. Просто ползла, как будто боль сожгла всё внутри и оставила только инстинкт. Я открыла чемодан. Там, среди белья, лежала маленькая розовая ночная рубашка. Аришина.

Я вжалась в неё лицом и зашлась в беззвучном плаче. Так плачут только те, у кого оторвали душу.

***

Шла по коридору, босиком, без цели, как привидение, – сквозняк колыхал шторы, тихо щёлкали деревянные стены, и в этом доме, будто мраморной гробнице, не было ни одной живой души, кроме меня. Но я чувствовала: что-то изменилось. Что-то… необратимое.

– Слышал, теперь у нас новая хозяйка.

Хозяйка.

Я остановилась. Мгновенно. Словно кто-то ударил меня кулаком в грудь. В легкие. В горло. Новая… хозяйка?

Не я.

Не я.

Кровь отхлынула от лица, пальцы похолодели. Я обернулась медленно, словно всё вокруг стало тягучим, ватным. Хотела спросить, выкрикнуть, вцепиться в ворот этого ублюдка, заставить повторить, объяснить. Но ничего не вышло. Я просто стояла. И дышала. С трудом.

Позже – может быть, через час, а может, через всю вечность – я нашла газету. Кто-то, нарочно или по ошибке, оставил её на диване в холле. Я сразу заметила обложку. Не могла не заметить.

Он.

Саид.

И она.

В свадебных нарядах. Он – в чёрном, как смерть. Она – в белом, как насмешка. Улыбаются. Спокойно. Уверенно. Подпись внизу: «Глава крупнейшего отельного холдинга Саид Малсагов женился. Церемония прошла в закрытом формате в элитной резиденции на побережье».

Руки затряслись. Газета выпала, страницы раскрылись, разлетелись по полу. Я упала на колени, подняла один из разворотов. На нём – фото у фонтана. Саид держит её за талию. Лариса. Вуаль. Кольцо. Цветы.

Меня тошнило от запаха типографской краски. От её улыбки. От его спокойствия.

Я не знала. Мне не сказали. Не спросили. Не предупредили. Я – мать его детей. Его жена. Была. Но никто даже не потрудился известить меня, пригласить, дать понять, что всё кончено. Всё. Без шанса. Без оглядки. Без прощания.

А детей?.. Он забрал их с собой. На церемонию. Я знала это. Чувствовала кожей. Они были там, на этом празднике лжи и предательства. И, может быть… может быть, Арина несла подол её платья. А Лариса наклонялась и шептала: «Скоро ты будешь звать меня мамочкой».

В груди что-то хрустнуло. Я прижала ладонь к животу, потому что мне казалось, что внутри меня всё рушится. Внутри… ничего не осталось. Только я. И эта тишина. И их лица.

На обложке. Вместо меня.

Я не помню, как оказалась на полу.

Не помню, как кричала, как рвала ногтями одеяло, как головой упала на холодные плитки, как слёзы перемешались со слюной, и из меня выливалось нечто большее, чем боль – выливалась душа. Опустошённая, обугленная, пустая. Я билась в этом аду, пока тело не обмякло, пока сердце не превратилось в медленный, тягучий камень под рёбрами. А потом – тишина.

И я очнулась. Сухо. Без рыданий. Без слёз.

Просто лежала и смотрела на потолок, где в трещинке змеилась тонкая паутинка, и вдруг поняла: так больше нельзя. Я умираю. Я исчезаю.

Меня никто не убивает – меня просто не спасают. И если я не встану, не двинусь, не начну действовать, если не начну бороться – меня не станет вовсе. Ни здесь. Ни в памяти детей. Ни в себе самой.

Саид не сломал меня. Он заставил меня вывернуться наизнанку, сжечь до тла всё, во что я верила, и теперь – на пепле – я должна построить новую себя. Ту, кто не просит. Ту, кто не плачет. Ту, кто живёт, потому что иначе – смерть.

Я медленно встала. Колени дрожали, ладони были ссадины, волосы сбились в мокрые спутанные пряди. В зеркале – я. Чужая. Бледная. С жёлтыми синяками под глазами и выражением… чего? Отрешённости? Нет. Решимости.

Если он думал, что я сдамся – значит, он забыл, с кем жил. Значит, он забыл, что я не из тех, кто сдаётся. Даже если в голосе нет больше звука, а в теле – сил.

Я подошла к окну. Решётки всё так же мерцали в солнечном свете, будто насмехаясь. Но я больше не смотрела на них с отчаянием. Я смотрела на них как на задачу. На слабое звено. На цель.

Моя тюрьма станет моей ареной.

Мой страх – моим оружием.

А боль… боль я сохраню при себе.

Потому что люблю ублюдка, разрываюсь от боли, но люблю и как выдрать эту любовь из себя, как вытравить ее, как сделать так чтобы ненависть ее сожрала?!

Глава 7

Я стала тише. Невидимее. Пластичнее.

Не от бессилия, нет. От необходимости. От выживания.

Боль притупилась. Стала другим – радаром, каким-то новым слухом, новым зрением. Я больше не рыдала – я считала. Засекала. Слушала. Ждала. Я сбегу отсюда! Я найду дорогу на свободу. Должна. Иначе меня здесь ждет смерть.

Всё внутри переключилось. Я уже не была той, которая срывала голос и ломала руки об стену. Я была тенью в этом доме. Хрупкой, незаметной, но… опасной. Потенциально. В нужный момент. Когда придёт час.

Охрана менялась трижды в сутки. Один раз – под утро, когда туман из прибрежной зоны затягивал стекла белой пеленой, и казалось, что всё вокруг исчезает. Тогда один из охранников, худой, с поцарапанной шеей, всегда курил на веранде – я видела дым сквозь решётки. Значит, он отлучается. Надолго? Не знаю. Но он уязвим.

У главного входа стояли двое – но у чёрного хода иногда оставался только один. Особенно вечером, когда Лариса устраивала свои чаепития в центральной гостиной. Один из них, тот, что с перебитым носом, постоянно что-то строчил в телефоне. Он отвлекается. Он… скучает. Значит, в нём уже есть щель. Её можно раздвинуть.

Я считала шаги. Измеряла паузы между глухими ударами каблуков на лестнице. Время, за которое официантка доносила поднос от кухни до лифта. Время, за которое дворник обходит сад и исчезает за углом, вынося мусор.

Я слушала. Пряталась. Притворялась.

Слуги говорили. Тихо. Почти шёпотом, но я научилась слышать.

Однажды девушка с кухни пробормотала в телефон:

– Я задержусь. «Мадам» опять велела пересчитать весь фарфор, говорит, что "та, из башни", может его испортить.

Та, из башни.

Я.

Саша.

Женщина, которую вычеркнули, но не добили.

Я заметила, какие окна открываются. Какие скрипят. Какие, при нажатии на раму, поддаются чуть сильнее. Я проверяла их каждый вечер, аккуратно, чтобы не привлечь внимания. Считала шаги от моей комнаты до запасного выхода на кухне. Засекала, сколько времени нужно, чтобы открыть замок на террасе – если появится ключ.

Всё это казалось безумием, игрой в войнушку в клетке. Но я знала: это не игра. Это жизнь. Это то, что держит меня на плаву, пока тело ещё теплое, пока в груди греется неостывшая ненависть, не притупившаяся до жалости.

Они думали, что посадили меня в клетку.

Но клетка – это не смерть.

Клетка – это стартовая точка.

И я найду трещину.

Даже если придётся вырезать её ногтями в стене.

***

Я поняла это ночью. Когда за окном всё стихло, когда даже скрип половиц под ногами охраны звучал как сон. Я лежала, не двигаясь, не моргая, и думала не о побеге, не о Саиде, не о Ларисе, не о свадьбе, не о детях.

Я думала о шахматах.

Мой отец когда-то учил меня играть.

«Знаешь, Сашенька, в шахматах выигрывает не тот, кто бьёт. А тот, кто видит. Кто ждёт. Кто умеет промолчать, когда хочется сжечь доску.»

Тогда я смеялась. Сейчас – я вспоминала эти слова, как молитву.

Я не буду больше сжигать. Я научусь двигать фигуры.

Я села. Медленно. Осторожно. Внутри – как будто кто-то проснулся. Не та, что кричала в подушку и рвала себе ногти. Другая. Осторожная. Гибкая. Пронзительно злая.

Я не чувствовала себя сильной – но чувствовала себя собранной. Впервые за всё это время мои мысли были не о том, почему он так поступил, а о том, что мне делать дальше.

Я вытащила из-под подушки крошечный блокнот – он остался со мной случайно. Когда-то я писала туда рецепты, а теперь… теперь это был мой дневник на выживание.

Я вывела первую строку медленно, как режут по стеклу:

13 день. Смена охраны: 05:45, 13:15, 21:30. Окно на чердаке при порыве ветра – дрожит. Надо попробовать…

Я писала мелко, между строк, прятала листки в трещинах старой мебели. Иногда просто выжигала иголкой на деревянной раме – если найдут, не прочтут. Но я буду помнить. Я. Буду. Помнить.

Потом – фразы. Завуалированные. Только я пойму.

Коснись засовов тогда, когда запах кофе в воздухе оседает.

Если коридор пуст и часы бьют три – шагай. Тихо. Тень не слышит шагов.

Я писала не для красоты. Я писала, потому что у каждой войны есть карта. И это – моя.

И тогда, в этой полутёмной комнате с запахом соли, пыли и предательства, вместо надежды – я впервые почувствовала злость. Не ту, что бросает в стены, а ту, что греет. Как печь, как яд в крови, как скрытое пламя в зрачках.

Это произошло случайно. Или нет – судьба не делает случайностей. Она кидает знаки, как обрывки нитей, и если ты ещё жива – ты тянешь за одну из них. Я вытащила.

Охранник у калитки. Молодой, со злыми глазами и привычкой теребить воротник. Каждое утро – как по часам – он исчезал на пару минут. И каждый вечер, между сменами, когда дом замирал, он тоже уходил. Тогда я услышала хруст – характерный щелчок крышки. Он прятал что-то в ящике под лестницей.

И я поняла – это телефон.

Он не знал, что я вижу. Или знал, но считал меня овощем. Пустой оболочкой. Женщиной, которую выжали, бросили и забыли. Он не видел, как мои глаза больше не стеклянные, а заточенные. Как пальцы запомнили каждый звук, каждый шаг, каждую привычку в этом проклятом доме.

Я выждала три ночи. Три. Сидела у двери, затаив дыхание, считая удары сердца и проклиная собственную дрожь. И в четвёртую – решилась.

Дом спал. Только лампа в коридоре отсвечивала мутно-жёлтым, как гниющий глаз. Я встала босиком, в одной тонкой рубашке, как тень, как призрак собственной жизни.

Сквозняк прошёл по спине, волосы прилипли к коже. В голове звенело – если поймают, не будет скандала. Будет молчаливый приказ. И яму выкопают быстро.

Я дошла до ящика, открыла тихо – медленно, как будто от этого зависела моя жизнь. А она зависела.

Он лежал там. Телефон. Смартфон. Я прижала его к груди, и сердце заколотилось так громко, что я боялась – услышат. Дыши. Только дыши, Саша.

Я вернулась в комнату, заперлась.

Включила. Успела.

Первым делом – папка с документами. Я выложила на кровать то, что Саид бросал мне, как приговор. Развод. Отказ от совместного опекунства. Подписи. Даты. Фамилия Ларисы. Всё. Всё, что он надеялся, что я проглочу, как яд.

Я фотографировала каждую страницу дрожащими пальцами.

Потом – окно. Я подошла к нему, встала на стул, отодвинула штору. Камера в телефоне включилась, и я навела её на двор. Медленно, панорамно.

Каждая решётка. Каждая лампа. Каждый угол, где не видно охраны.

Я снимала путь на волю, словно молясь. Пусть кто-то это увидит. Пусть кто-то поймёт, где я. отправила сама себе и все удалила. В следующий раз я зайду в свой аккаунт и перешлю это дальше. Только бы никто не понял, что я трогала.

А ночью… Ночью мне снилась наша свадьба, снилась наша брачная ночь, когда он долго и жадно брал меня, вылизывал все мое тело а потом трахал как ошалелый. Боже, как же я была влюблена в него.

А сейчас…сейчас моя любовь мутировала в болезненное черное болото.

Я смотрел на экраны мониторов в своем кабинете, один за другим, не моргая, как проклятый. Камеры на даче передавали картинку с задержкой в несколько секунд – достаточно, чтобы мой пульс успевал взбеситься каждый раз, когда трансляция прерывалась. Саша сидела у окна, тонкий силуэт на фоне предзакатного света. Неподвижная. Как статуя. Как призрак самой себя.

Горло сжалось, я резко отвел взгляд. Каждый день одно и то же – я обещал себе не смотреть, но проклятые руки сами тянулись к ноутбуку, к камерам наблюдения, к ней. Я не мог остановиться. Не мог перестать наблюдать за женщиной, которая еще недавно была центром моего гребаного мира. Моей женой. Моим воздухом. А теперь она смотрела сквозь решетки, которые я сам поставил.

Сука. Какой же я сука.

Я захлопнул ноутбук с такой силой, что пластик затрещал. Подошел к бару, нащупал бутылку – дорогое пойло, которое все равно не смывало горечи. Виски обжег горло, но боль внутри не заглушил. Ничто не заглушало. Я пил и думал о том, как все превратилось в этот кровавый ад.

Когда я женился на Саше, я не был тем, кто я сейчас. Или, скорее, был им, но она этого не видела. Не хотела видеть. А я… я хотел быть для нее другим. Не жестким. Не холодным. Не тем, кого с детства учили не знать жалости. Рядом с ней я почти поверил, что могу быть просто человеком.

Наивно. Блядски наивно.

В дверь постучали – четко, уверенно. Только один человек в моем окружении стучал именно так.

– Входи, Хасан, – сказал я, не оборачиваясь.

Он вошел бесшумно, как всегда. Высокий, худой, с шрамом через всю щеку – память о временах, когда мы еще были молокососами и верили в какие-то идеалы.

– Новости от Шамилова, – произнес он без предисловий.

Я повернулся. На лице Хасана не дрогнул ни один мускул, но я видел напряжение в его глазах. Плохо.

– Говори.

– Его люди были замечены возле школы. Наблюдали за детьми. Издалека, но наши засекли.

Кровь отлила от лица, перед глазами поплыли черные пятна. Дети. Моя слабость. Мое уязвимое место. То, что этот ублюдок Шамилов знал лучше всего.

Я с размаху ударил кулаком по столу. Боль пронзила руку до локтя, но это было ничто. Ничто по сравнению с ужасом, который сковал мое горло.

– Охрану усилить, – выдавил я. – Школу – поменять. И найди этих ублюдков. Я хочу знать, на каком кладбище они будут гнить.

Хасан кивнул. Потом помедлил – непривычно для него. Это заставило меня напрячься еще сильнее.

– Что еще?

– Лариса, – сказал он тихо. – Она задает вопросы. О Саше. Интересуется, где она. Почему не было… публичных заявлений после вашего расставания.

Я почувствовал, как внутри поднимается волна бешенства. Моя новая жена. Политический союз, который должен был стать щитом, а оказался… чем? Ещё одним капканом?

– Что именно она спрашивала? – спросил я, пытаясь держать голос под контролем.

– Об адресе Александры. О том, кто оформлял документы на развод. О том, кто сейчас следит за дачей у моря.

Я замер. Дача. Место, где я держал Сашу. Место, о котором никто, кроме моего ближайшего круга, не должен был знать.

– Кто ей сказал? О даче?

Хасан покачал головой:

– Я проверил всех наших. Никто не болтал. Возможно, она что-то нашла среди ваших бумаг. Или…

Он замолчал, но я понял. Лариса могла иметь свои каналы информации. Свои связи. Свои цели.

– Следи за ней, – приказал я. – Все звонки, все перемещения, всех, с кем она общается.

Хасан кивнул и вышел, оставив меня наедине с ядовитыми мыслями.

Я подошел к окну. Небо над городом наливалось свинцом, хотя до дождя был еще час. Где-то там, за тяжелыми облаками, за паутиной проводов и крыш, была моя настоящая семья. Разорванная. Разбитая. По моей вине.

Лариса. Дочь министра Волкова. Брак с ней был стратегическим решением – защита бизнеса, политическое прикрытие, и главное – отвлечение внимания от Саши и детей. Шамилов не тронул бы семью, связанную с властью. Так я думал. Так я просчитывал.

Но я не учел одного: Лариса была не просто пешкой в моей игре. У неё были свои амбиции. Свои планы. И теперь она начинала интересоваться тем, что должно было остаться похороненным.

Мой телефон завибрировал. На экране высветилось её имя. Лариса. Я стиснул зубы, но ответил – спокойно, ровно:

– Да.

– Дорогой, – её голос, медовый, тягучий. – Ты задерживаешься. Я уже заказала ужин.

– У меня дела, – сухо ответил я. – Буду поздно.

– Но мы договаривались о вечере вместе. Папа хотел обсудить новые… договоренности.

Папа. Человек, который прикрывал мои операции в обмен на влияние и деньги. Человек, чья дочь была моим страховым полисом.

– Не сегодня.

– Саид, – её голос изменился, стал жестче, – ты же понимаешь, что это важно для нас. Для нашей семьи.

Нашей семьи. Эти слова из её уст звучали как издевательство.

– Я сказал, что буду поздно, – отрезал я. – Передай отцу мои извинения.

Наступила тишина. Потом она проговорила с той же сладкой интонацией:

– Конечно, дорогой. Я все передам. Кстати, я тут просматривала наши семейные документы… Не могу найти копию вашего с Александрой свидетельства о разводе. Оно ведь должно быть в архиве, верно?

У меня внутри все застыло. Она копалась в моих документах. Искала следы Саши.

– Зачем тебе это? – спросил я, стараясь звучать скучающе, хотя внутри все сжалось в тугой узел.

– Просто проверяю, все ли в порядке с нашим браком, – её смех прозвучал фальшиво. – Не хочу никаких сюрпризов, ты же понимаешь. Кстати, я давно хотела спросить… Эта дача, у моря. Ты говорил, что продал её. Но мне кажется, я видела счета за электричество.

Она знает. Блядь, она знает. Или догадывается. Я сжал челюсти, сдерживая ярость.

– Хозяйственные вопросы решает Хасан, – отрезал я. – Обратись к нему. А теперь извини, у меня встреча.

Я отключился, не дожидаясь ответа. Руки тряслись – от ярости, от напряжения, от растущего ощущения, что все рушится.

Лариса. Хитрая, расчетливая, амбициозная. Я думал, что она будет благодарна за статус моей жены, за богатство, за возможности. А она… что? Копает под меня? Ищет слабые места? Зачем?

Я подошел к бару и налил еще виски. Мысли крутились вокруг Саши. Вокруг детей. Вокруг всего, что я поставил на карту в этой игре.

Брак с Ларисой был фикцией – политическим союзом, который должен был защитить мою настоящую семью. Но секс с ней был обязательной частью сделки. Я трахал её регулярно, механически, представляя на её месте Сашу. Выполнял супружеский долг, улыбался на публичных мероприятиях, играл роль влюбленного мужа. Всё это время думая только о женщине, запертой на даче, которая считала меня предателем и монстром.

Я достал телефон и набрал номер охраны дачи.

– Усильте периметр, – приказал я коротко. – Никого не впускать, никого не выпускать. И проверьте все электронные устройства. Если Александра пыталась выйти на связь – я хочу знать, с кем.

Я отключил телефон и вновь уставился на монитор с камерами наблюдения. Саша уже не сидела у окна. Она расхаживала по комнате, как зверь в клетке. В её движениях появилось что-то новое. Не отчаяние – решимость.

И это пугало меня больше всего. Потому что я знал свою жену. Если она решит действовать – она не остановится.

Я выключил монитор и потер глаза. Кровь пульсировала в висках, напоминая о времени, которое утекало. Шамилов. Лариса. Все они кружили вокруг, как стервятники, чувствуя запах крови.

Вечером я вернулся в особняк – наш с Ларисой дом. Фальшивый дом для фальшивой семьи. Она ждала в гостиной, с бокалом вина, в платье, которое подчеркивало все изгибы.

– Ты опоздал, – улыбнулась она, но глаза остались холодными. – Папа уже уехал. Он был… разочарован.

Я кивнул, не скрывая безразличия. Мне нужно было выяснить, что она знает, и насколько опасна.

– К черту твоего отца, – сказал я, наливая себе виски. – У меня были дела поважнее.

Лариса улыбнулась – тонко, расчетливо.

– Я так и подумала, – она сделала глоток вина, не сводя с меня глаз. – Кстати, я сегодня виделась с детьми. Абдул такой угрюмый, совсем как ты. А Амина… она опять плакала. Спрашивала о маме.

Каждое слово – как удар ножом. Я сохранил непроницаемое выражение, хотя внутри все переворачивалось.

– И что ты ей сказала?

Лариса пожала плечами, улыбнулась – слишком сладко.

– Что ее мама больше не вернется. Что теперь у нее есть я.

Мне хотелось швырнуть стакан ей в лицо. Вместо этого я сделал глоток и спросил спокойно:

– Зачем ты искала документы о моем разводе?

Её улыбка дрогнула. На долю секунды. Но я заметил.

– О, просто хотела убедиться, что все юридически чисто, – она отмахнулась. – Ты же знаешь папу. Он всегда беспокоится о деталях. Кстати, о деталях… Я подумала, может, мы выставим дачу на продажу? Ту, у моря. Ты все равно туда не ездишь. А место красивое.

Она следила за моей реакцией. Проверяла, прощупывала. Сколько она знала? Что подозревала?

– Дача не продается, – отрезал я.

– Почему? – она склонила голову. – Ты так привязан к месту, где провел столько времени с… бывшей?

Последнее слово она почти выплюнула. Я видел в ее глазах то, что раньше не замечал – ревность. Жгучую. Опасную. Лариса ревновала к призраку. К женщине, которая, по ее мнению, все еще держала меня.

И она была права.

Я подошел к Ларисе. Медленно. Глядя ей в глаза. Взял бокал из ее рук и отставил. Потом провел пальцем по ее щеке, вниз по шее, к вырезу платья. Она замерла, глаза затуманились от желания. Ее так легко было читать. Так легко контролировать.

– Дача – это бизнес, – сказал я тихо. – Там проходят встречи, о которых не нужно знать даже твоему отцу. Поняла?

Она кивнула, наклоняясь к моей руке, как кошка, требующая ласки. Я улыбнулся – холодно, расчетливо – и отстранился.

– Иди в спальню. Я приду позже.

Она поднялась, разочарованная, но подчинилась. В дверях обернулась:

– Не заставляй меня ждать слишком долго… муж.

Когда она ушла, я допил виски одним глотком. Горечь разлилась по горлу, но не смыла тревоги. Лариса что-то знала. Что-то подозревала. И это делало ее опасной.

Я достал телефон и набрал Хасана.

– Проверь все контакты Ларисы за последний месяц, – приказал я тихо. – Звонки, встречи, переписки. Особенно интересуют любые связи с Шамиловым или его людьми.

– Уже занимаюсь, – ответил он. – И еще кое-что. Люди Шамилова сегодня были замечены возле офиса твоего адвоката. Того, что оформлял развод.

Холод пробежал по спине. Они искали ниточки. Искали Сашу.

– Усильте охрану на даче, – сказал я. – И подготовьте план эвакуации. Если понадобится – мы переместим её.

– Понял, – ответил Хасан. – И Саид… Будь осторожен с женой. Она слишком интересуется теми вопросами, которые не должны ее касаться.

Я отключился и подошел к окну. Дождь уже начался – стучал по стеклам, как будто просился внутрь. Где-то там, за пеленой воды, за тьмой, была Саша. Запертая. Одинокая. Ненавидящая меня.

И я не мог пойти к ней. Не мог объяснить. Не мог рискнуть. Потому что любое неосторожное движение, любое проявление чувств могло стоить ей жизни.

Я поднялся в спальню, где ждала Лариса. Моя жена. Женщина, которую я не любил, но был вынужден касаться. Целовать. Трахать. Для вида. Для публики. Для защиты.

Она лежала на постели, обнаженная, разметав волосы по подушке. Красивая. Холодная. Чужая.

– Я уж думала, ты не придешь, – промурлыкала она.

Я молча снял пиджак, рубашку. Глядя на нее, представлял другую. Сашу. Ее тепло. Ее смех. Ее преданность.

– Иди сюда, – позвала Лариса, раздвигая ноги.

Я опустился к ней, как в ледяную воду. Провел руками по телу, которое не отзывалось во мне ничем, кроме физической реакции. Это была работа. Долг. Цена, которую я платил за безопасность тех, кого на самом деле любил.

Лариса выгнулась подо мной, застонала, впилась ногтями в спину. Я двигался механически, думая о Саше. О том, как она сидела в подвале дачи. Маленькая. Сломленная. Преданная.

– Сильнее, – прошептала Лариса, обвивая меня ногами. – Сильнее, Саид!

Я выполнил. Как автомат. Как машина, запрограммированная на функцию. Она кричала, извивалась, но я не чувствовал ничего. Пустота. Необходимость. Жертва.

А потом, когда всё закончилось, и она уснула, я вышел на балкон. Дождь бил по лицу, смывая запах Ларисы, смывая отвращение к самому себе. Я курил, глядя в темноту, и думал только об одном:

Саша. Моя Саша. Что бы я ни делал, как бы ни лгал, как бы ни предавал – всё было ради неё. Чтобы она жила. Чтобы выжили наши дети.

Но она никогда этого не узнает. И никогда не простит.

А я буду продолжать эту игру. Буду улыбаться Ларисе. Буду трахать ее. Буду притворяться любящим мужем.

Потому что цена проигрыша – это жизнь той, которую я люблю по-настоящему.

И если мне суждено гореть в аду за то, что я сделал – пусть так. Я приму любую кару. Любую боль.

Лишь бы она была жива. Моя Саша. Мое сердце.