Читать книгу: «Саид. Мой муж – убийца», страница 2

Глава 4

Сознание медленно всплывало, как будто из чёрной глубины, липкой и вязкой. Сначала был лишь гул в ушах – монотонный, давящий, как будто весь мир стягивался в тугой узел у меня в голове. Я зажмурилась, надеясь снова провалиться в темноту, но что-то острое, чужое, под кожей – боль, страх – заставило меня открыть глаза.

Передо мной – потолок. Высокий, ровный, украшенный лепниной. Чистый, белый. Слишком чистый. Я медленно повернула голову, и сердце ухнуло вниз, как камень в пропасть. Комната. Большая. Красивая. Даже изысканная. Тяжёлые шторы, изящная мебель, мягкий ковер под ногами, который я заметила, когда села на кровати, цепляясь пальцами за простынь. Всё это – как кадр из чужой жизни. Как роскошный номер в отеле, куда я попала по ошибке.

Но нет.

Нет.

Я увидела их сразу – эти мерзкие, чёрные полосы, тянущиеся по окну. Решётки. Толстые, крепкие, словно издевающиеся над всей этой мнимой красотой вокруг. Как шрамы на идеальном теле. Окно было большим, от пола до потолка, за ним синело утро и виднелись тени сосен. Я замерла, впитывая этот вид, и только сейчас уловила тонкий запах хвои, соли, влаги – морской бриз. Глухой рокот волн, где-то там, за забором, за границей, которая для меня стала непроходимой.

Сердце сжалось. Захрипело. Замолотило в груди так, будто рвалось наружу.

Где я?..

В горле поднялась тошнота – от осознания, от предчувствия. Я повернулась кругом, осматривая комнату снова и снова. Нет ничего угрожающего. Нет цепей. Нет камер. Только эта безупречная красота, которая вдруг показалась мне омерзительной.

Дача.

Мысли, как рваные ленты, слипались в голове. Я знаю это место. Я знала его запах, его воздух, стены, которые когда-то казались уютными. Мы сюда приезжали летом. Саид любил эту дачу. Здесь бегала Амина по саду. Здесь Абдул учился плавать. Здесь он держал меня за руку и шептал: «Ты моя. Только моя».

И вот я снова здесь. Только не по своей воле.

В золотой клетке.

Паника накатила мгновенно, как волна цунами, сметая всё на своём пути.

Дети. Господи, дети! Где они?!

Я поднялась медленно, с трудом, как будто всё тело сковали цепи. Ноги подогнулись сразу, пол дрогнул подо мной, и я, схватившись за край кровати, попыталась найти точку опоры в этом новом, чужом мире, который пах роскошью и предательством одновременно. Головокружение било волнами, туман окутывал сознание, но я заставила себя выпрямиться. Каждый вдох давался с усилием, но я шла – потому что сидеть и ждать означало умереть.

Коридор встретил меня гнетущей тишиной. Такой густой, что она казалась почти осязаемой – давящей, липкой. Здесь всё было идеально: мягкий ковёр под ногами, стены, украшенные дорогими картинами в золочёных рамах, изящные бра, рассеивающие приглушённый свет по углам. Этот дом был безупречен до абсурда. Словно специально – чтобы ранить ещё больнее.

Я шла медленно, дрожа всем телом, и смотрела на эти уютные кресла с шелковыми подушками, на аккуратно расставленные вазоны с белыми орхидеями… и видела только одно: решётки. Каждое окно. Куда бы я ни повернула голову, где бы ни искала хоть один слабый просвет – решётки. Толстые, чёрные, беспощадные. Они рассекали солнечные лучи, превращая их в тусклую тюремную решку на стенах.

Этот дом был как красивая кукла с пустыми стеклянными глазами. Внешне – всё правильно, всё по правилам хорошего вкуса. Но внутри… пустота. Мёртвая тишина. Ни голосов. Ни шорохов. Только моё дыхание, рваное, неровное, и глухой стук сердца, который казался громче, чем все звуки мира.

Я подошла к одной из дверей и потянула за ручку. Замок. Следующая – то же самое. И снова. И снова. Мои ладони уже скользили по металлу, пальцы дрожали, ногти впивались в кожу, но всё было тщетно. Казалось, что этот дом не просто держит меня взаперти – он играет со мной, словно издевается, показывая красоту и одновременно лишая её смысла.

Наконец, одна из дверей поддалась. Я шагнула внутрь и оказалась на кухне. Просторной, сверкающей стерильной чистотой, с гранитной столешницей, с полками, полными аккуратно расставленной посуды. Здесь тоже всё было вылизано до блеска, но так холодно, так выверено, что я почувствовала мороз по коже. Эта кухня не знала запаха свежей выпечки. Здесь давно не звенел смех детей. Она была, как и всё вокруг, лишь красивой оболочкой.

Я подошла к окну. Там, за толстым стеклом, за высоким забором, за витой решёткой, виднелся крошечный садик. Маленькая лужайка с ровной травой, несколько кустов роз, и за ними – серые стены, замыкающие пространство. Чуть дальше виднелся кусочек неба, с прослойкой сосен, и оттуда доносился лёгкий шорох ветра, запах соли и хвои. Море. Так близко. Почти рядом. Но недосягаемо.

Я уставилась в это окно, вцепившись пальцами в подоконник, как будто могла вырвать себе путь наружу одной лишь силой воли. Воздух не лез в грудь. Горло сдавило так сильно, что я едва сдержала крик.

Я знала. Я всё понимала. Этот дом был не убежищем. Он был моей новой тюрьмой. Красивой. Изощрённой. Безупречной.

И я – его пленница.

– АМИНА! – вырвалось всё-таки, сипло, захлёбываясь. – АБДУЛ!

Ответа не было. Только шёпот сосен за окном и тупой стук крови в висках.

Я кинулась к входной двери. Она была закрыта. Замок блестел, как насмешка. Я дёргала ручку, била ладонями, кулаками, ногами, срывала голос, выкрикивая имена детей снова и снова. Слёзы лились сами собой, жгли лицо, затекали в уголки губ.

– Саид! Ты слышишь меня?! Где дети?! Где они?!

Но дом молчал. Дом всегда молчит, когда ему приказывают молчать.

Я отступила, сползая по стене, обнимая себя руками, чувствуя, как каждое дыхание становится всё труднее. Мир снова плыл перед глазами, но я вцепилась ногтями в кожу на руках, чтобы не провалиться, не потерять себя.

Никогда ещё эта роскошь не казалась мне такой убогой. Никогда я не чувствовала себя такой маленькой, такой потерянной.

Я знала только одно:

он не простит.

И я не сдамся.

Дача.

Наша дача.

Тот самый дом, где когда-то, ещё в другую жизнь, я смеялась до слёз, бегала босиком по траве, сидела с Саидом на террасе, обняв колени, слушала, как дети плескались в бассейне. Где Абдул впервые нырнул под воду и выскочил с победным криком. Где Амина в крошечном купальнике с рюшами ловила мыльные пузыри, захлёбываясь смехом. Где он – мой Саид, мой тогда ещё любящий, внимательный муж – подхватывал меня на руки после обеда и кружил посреди сада, пока я визжала и отбивалась, а он смеялся, прижимая крепче.

Я видела всё это перед собой сейчас, будто фильм наложился на реальность. Тень воспоминания стелилась по полу, пряталась за мягкими креслами, пробегала по ступеням лестницы. И эта тень убивала сильнее, чем решётки.

Бог мой… Как это возможно? Как это превратилось в то, что есть сейчас?

Грудь стянуло, как будто кто-то вложил туда раскалённый камень. Я чувствовала, как лицо теряет краски, как дрожь пробегает по телу, пробираясь до самых кончиков пальцев. Душа… душа словно начала трескаться, ломаться, как стекло под натиском молота.

Я сделала несколько шагов – почти на автопилоте, почти без дыхания – к огромному окну в конце коридора. Свет, лениво растекающийся сквозь утренний воздух, казался издевательски мягким. Сквозь стекло я видела ту самую лужайку, зелёную, аккуратно подстриженную, и вдали – тёмную линию сосен, за которыми начиналось море. Оно шумело лениво, обманчиво спокойно, как будто ничего не произошло.

Я подняла руки и вцепилась в решётки. Сжала их так сильно, что пальцы побелели. Подтолкнула. Дёрнула. Потянула. Бесполезно. Чёртово железо не шелохнулось. Казалось, что оно пульсирует вместе с моим сердцем, холодное и равнодушное, как сама судьба.

– Чёрт… – выдохнула я и снова дёрнула изо всех сил. – Откройся… откройся же, мерзавка…

Железо звякнуло, и я ударила по нему ладонью, так что кожа ободралась в кровь. Боль рванула по нервам, но я даже не заметила. Только слёзы хлынули вдруг, горячие, безжалостные, как лавина, сметая остатки гордости.

– Саид! – закричала я, срывая голос. – Саид, где ты?! Ты слышишь меня?! Где дети?! Где они, чёрт возьми?!

Эхо раскатилось по дому, пустому, красивому, страшному. Молчание было таким глубоким, что я вдруг услышала собственное дыхание – рваное, с хрипами, почти звериное.

Ни ответа. Ни шороха.

Словно он построил для меня не просто тюрьму, а целый мир без звука, без надежды.

Я отпустила решётки, медленно опустила руки и прижалась лбом к холодному металлу. Закрыла глаза. Плечи затряслись в беззвучной истерике.

В этой клетке – в этом доме – всё было слишком знакомо и ужасающе чуждо одновременно. Словно я стояла на руинах собственной жизни и смотрела, как по ним проходит тот, кого я любила… и кто теперь держал меня за горло.

Я прошептала, почти беззвучно, дрожащими губами:

– Господи… только бы дети были живы… только бы с ними всё было хорошо…

Но внутри… внутри я знала: самое страшное только начиналось.

Дрожащими руками я нащупывала дверные ручки, одну за другой. Каждая заперта. Каждая – тупик. Этот дом сжимал меня в своих челюстях всё сильнее, не оставляя ни намёка на выход, ни малейшей трещины. Но вдруг… одна дверь поддалась, скрипнув так резко, что я замерла, прислушиваясь. Тишина. Чистая, пугающая, как бездушная ухмылка.

За дверью оказалась узкая лестница наверх. Я сразу поняла: чердак. Техническое помещение. Воздух там был сухим и затхлым, пахнул пылью и заброшенностью. Я поднялась быстро, почти бегом, словно что-то внутри толкало меня вперёд, давая слабый луч надежды, что там, наверху, может быть окно. Может быть… выход.

И я его нашла.

Маленькое, квадратное, замызганное окно почти под потолком. Сквозь мутное стекло пробивался слабый свет, но я видела главное – решётку. Конечно. Проклятую решётку. Она снова стояла на страже, чёрная, толстая, как насмешка судьбы. Но я уже не думала. Не выбирала. Не рассуждала.

Я схватила всё, что попалось под руку: ржавую железяку, сломанный стул, какой-то тяжёлый кочергу из угла. Бросалась на окно с яростью, с воплем, с той болью, что рвалась наружу годами. Металл дребезжал под ударами, решётка дрожала, но не поддавалась. Я била снова и снова, пока руки не начали гореть от боли. Ладони соскальзывали, железо рвало кожу в клочья. Кровь стекала по пальцам, капала на пол, впитывалась в пыль, но я не замечала. Я хрипела от крика, от натуги, от того, что вся эта ярость и бессилие сплетались в один-единственный порыв – сбежать. Вырваться. Дышать.

Я упала на колени, стиснув зубы от боли, глядя на проклятую решётку сквозь слёзы, которые не могли остановиться. Пальцы дрожали, грудь вздымалась, голова стучала от глухой, безысходной злости.

– Саид! – сорвалось с моих губ, прорывая тишину, как рёв раненого зверя. – Саид! Ты меня не сломаешь! Слышишь меня?! Никогда!.. Никогда…!!

Эхо разлетелось по чердаку, гулко отразилось от стен, упало обратно на меня тяжестью. И снова – тишина. Такая густая, что, казалось, она захлёстывает, затапливает, вползает под кожу. Никто не пришёл. Никто не ответил. Ни шагов. Ни шороха. Только я – одна. Со своими окровавленными руками и надломленной душой.

Глава 5

Я закрыла глаза и прильнула лбом к холодной стене, сжимая кулаки так сильно, что ногти впивались в порезанную плоть. Слёзы жгли щеки, как раскалённые капли. Сердце билось, ломая грудную клетку изнутри, но мне казалось, что оно вот-вот остановится.

«Ты меня не сломаешь…» – выдохнула я ещё раз почти шёпотом. Но голос дрогнул.

Потому что внутри я уже трещала по швам.

Я сидела на холодном полу, спиной к стене, прижав колени к груди, и ловила рвущиеся глотки воздуха, которые не наполняли лёгкие. Минуты, часы – всё слилось в сплошной серый ком, в котором не было ни начала, ни конца. Мир замер где-то за толстыми стенами этого дома, за решётками, за дверями с двойными замками. А здесь… здесь была только я и моё собственное бессилие, гулкое, липкое, обволакивающее с головы до пят.

И вдруг – щелчок.

Глухой, чёткий, до боли узнаваемый. Звук, от которого тело моментально сжалось, как струна. Ключ. Поворот в замке.

Я вскинула голову, пальцы судорожно вцепились в край платья, глаза уставились на дверь, застывшие в ожидании… нет, не надежды. Страха.

Дверь распахнулась плавно, без резких движений, почти театрально. И он вошёл.

Саид. Мой ад и моё прошлое в одном лице. В строгом костюме – сером, безупречно выглаженном, подчёркивающем его силу, его статус, его власть. Белая рубашка, запонки на манжетах сверкнули в свете лампы. Волосы чуть растрепаны, на висках – пронзительные серебристые пряди, щетина подчёркивает резкие черты лица. Он всегда был слишком красив. Настолько, что этот контраст с его холодным, ледяным взглядом только усиливал ощущение чего-то нереального, неправильного.

Он держал поднос. Тарелка, бутылка с водой, аккуратно разложенные приборы. Демонстрация заботы. Высшая форма насмешки. И всё это – с таким видом, будто мы по-прежнему муж и жена, будто ничего не случилось, будто он не отнял у меня свободу и детей.

Я не шевельнулась. Замерла, впившись взглядом в его лицо, пытаясь угадать: что сейчас? Наказание? Новая угроза? Или притворная нежность, за которой прячется очередной удар?

Он подошёл спокойно, уверенно, как всегда, поставил поднос на столик у стены и медленно повернулся ко мне. Глаза его скользнули по мне сверху вниз, изучающе, холодно, почти равнодушно. Только в глубине что-то промелькнуло – мимолётное напряжение, затяжка внутренней пружины.

– Ты должна поесть, – сказал он ровно, голос без окраски, будто констатировал факт. – Тебе нужно силы набирать.

Я сжала губы, не отвечая, не отводя взгляда.

Я не думала. Даже не видела. Просто рванулась вперёд, как будто что-то внутри меня лопнуло, разорвало все тормоза и оставило одну-единственную цель: ударить. Хоть раз. Хоть как-то. Хоть пальцами вцепиться в это лицо, которое когда-то любила, целовала, ласкала… и которое теперь стало моим адом.

– Тварь! – сорвалось с губ, хрипло, рвано, почти без воздуха. – Ненавижу! Где дети?! Где они, Саид?!

Я замахнулась – кулак дрожал, но был сжат до побелевших костяшек, в этом ударе была вся моя боль, вся злость, вся разрушенная жизнь… Но он поймал меня за запястья с такой лёгкостью, будто я ребёнок. Мгновенно. Жёстко. Его пальцы сжали мои руки в тисках – больно, до ломоты, но я продолжала вырываться, биться, плеваться словами, которые срывались, будто горячие угли.

– Отпусти! – кричала я, всхлипывая от бессилия. – Отпусти, Саид! Где дети, скотина?! Где они?!

Он молчал несколько долгих секунд, глядя мне прямо в глаза. Близко. Так близко, что я видела каждую мельчайшую жилку в его зрачках, ощущала тепло его дыхания, резкий запах парфюма и сигарет. А потом заговорил. Медленно. Холодно. Страшно спокойно.

– Ты никуда не денешься, – процедил он, сжимая мои запястья так сильно, что я задохнулась от боли. – Это твой дом теперь.

Голос ледяной, как удар по лицу. Его лицо… окаменевшее, бесстрастное, только где-то в глубине глаз вспыхивало что-то дикое, хищное, от чего кровь стыла в жилах.

Я выдохнула, задохнувшись:

– Где… дети?

Голос дрогнул. Внутри всё перевернулось. Сердце сжалось в точку, где-то под ложечкой скапливалась ноющая пустота, и мне казалось, что если сейчас он скажет что-то страшное – я рухну. Сломаюсь. Исчезну.

Но Саид смотрел спокойно, прямо в меня, будто считывал каждую мысль. И ответил всё так же ровно:

– С ними всё хорошо. Но они останутся со мной. И ты тоже.

Эти слова прозвучали, как приговор. Не громкий. Не с криками. Нет. Глухой, обрубленный, как удар лопатой по мрамору. И я вдруг замерла, потеряв остатки сил. Запястья горели в его руках, сердце стучало где-то в горле, сжимаясь всё сильнее. Я не могла ни вдохнуть, ни выдохнуть, только смотрела в его лицо – чужое, страшное, но всё ещё до боли знакомое.

Он держал меня крепко. Так, будто даже мысль о побеге была для него оскорблением. И в его глазах было ясно одно: это конец. Я не уйду. Никогда.

Он стоял слишком близко, я чувствовала это всей кожей, каждой жилкой натянутого до предела тела. Его пальцы всё ещё сжимали мои запястья, оставляя синяки и огненные следы под кожей, но в какой-то момент Саид резко разжал руки – словно устал держать, словно решил, что я больше не способна сопротивляться. Он отошёл на шаг, потом ещё, и его шаги эхом прокатились по комнате, отзываясь тяжёлой пустотой внутри меня.

Я стояла, не шевелясь, глотая слёзы, которые жгли горло, рвались наружу с таким отчаянным, животным всхлипом, что казалось – если их выпустить, я захлебнусь.

Саид медленно подошёл к окну. Встал прямо перед ним, сложив руки за спиной, и несколько секунд просто смотрел. Сквозь решётки. Сквозь меня. Сквозь всё. Его спина казалась каменной, широкие плечи напряжённо дёрнулись всего раз – как будто он пытался проглотить собственную ярость. А потом он заговорил.

Спокойно. Глухо. Так, что каждое слово отрезалось, как лезвием по живому.

– Ты думала… что можешь забрать моих детей и уйти?

Я сжала кулаки, не отвечая, не в силах даже дышать ровно. Слова висели в воздухе, обволакивали, душили, медленно, методично.

Он чуть склонил голову вбок, всё ещё глядя в окно, и продолжил тем же ровным, спокойным голосом, от которого мороз прошёлся по позвоночнику:

– Нет, Саша. Теперь ты здесь. Навсегда.

Навсегда. Это слово ударило по вискам так, что я едва устояла на ногах. Навсегда. Как приговор. Как цепь на шее.

Я знала, что дальше. Но всё равно… всё равно не была готова услышать.

Саид обернулся наполовину, глянул на меня через плечо – холодно, спокойно, без единого проблеска жалости. И добавил, медленно, с пугающей ясностью:

– И если ты ещё раз попытаешься… Я убью тебя.

Просто так. Без надрыва. Без угрозы в голосе. Констатация. Как будто он сказал: "Дождь пойдёт вечером" или "Ужин в семь".

Я замерла, едва дыша, чувствуя, как тело перестаёт меня слушаться. Горло сжалось до боли, но я не позволила себе опустить глаза. Даже когда слёзы предательски скатились по щекам, горячие, солёные, унижающие, я стояла прямо. Не сгибалась. Не ломалась. Гордость жгла меня изнутри, держала, когда уже ничего не держало.

Он посмотрел ещё секунду, словно оценивая, как глубоко я падаю – и, видимо, решил, что пока достаточно. Протянул руку назад, бросил ключи охраннику за спину – жест такой ленивый, почти небрежный. И медленно пошёл к двери.

Я смотрела ему в спину, в эти уверенные, тяжёлые шаги, в его силу и холод… пока он не исчез за порогом, даже не обернувшись. Дверь закрылась с глухим щелчком. Замок защёлкнулся.

И снова осталась только я. И это проклятое эхо слова: навсегда.

Тишина накрыла моментально, осела тяжёлым куполом, как бетонная плита, придавив меня к земле. Я стояла в этой пустой, чужой комнате и чувствовала, как гулкое эхо последних слов Саида ещё вибрирует в воздухе, разносится по углам и застревает в груди.

Навсегда.

Эта мысль ползла по коже липкими пальцами, впивалась в мозг, как ядовитая змея. Навсегда. Здесь. В ловушке. Без права на дыхание, на свободу, на жизнь по своей воле. Мне вдруг стало трудно стоять. Ноги ослабли, как будто у них вырвали корни, и я почти машинально подошла к окну, чтобы удержаться за что-то, зацепиться хоть за каплю воздуха снаружи.

Руки дрожали, когда я коснулась холодного металла решёток. Сжала их, провела ладонями вверх-вниз, ощущая шероховатость железа, будто пыталась убедиться: это не сон. Это реальность. Моя новая, чудовищная реальность. Я приложила лоб к прутьям, закрыла глаза, и слёзы, которые так долго сдерживала, хлынули, обжигая кожу горячими дорожками.

Это не просто решётки на окнах. Это были стены моей новой жизни. Ловушка, из которой, казалось, нет выхода.

Я обернулась, медленно обошла всю комнату – взгляд цеплялся за каждый предмет, за каждую деталь, но всё здесь казалось картонным, фальшивым, ненастоящим. Как красивая кукольная комната, где нет души. Где всё слишком идеально, чтобы быть живым.

Сил больше не осталось. Я опустилась на пол, тяжело, как подкошенная, обняла себя руками, сжав плечи так сильно, что ногти впились в кожу. Колени прижала к груди, словно хотела уменьшиться до размеров маленькой девочки, спрятаться в себе самой, стать невидимой.

Сквозь всхлипы, сквозь дрожь, сквозь слёзы, которые уже не могли остановиться, я всё-таки прошептала. Глухо. Хрипло. Сжав зубы от боли и злости, от того, что эта боль выжигала изнутри:

– Я найду способ… Я выберусь… Во что бы то ни стало…

И пусть никто не услышал этих слов. Пусть их поглотили стены, задушила тишина. Но я знала: я сказала их вслух не зря. Потому что эти слова были последним, что у меня оставалось. Моим оружием. Моим обещанием самой себе.