Красный рынок. Как устроена торговля всем, из чего состоит человек

Судмедэксперты в США не доверяют индийским коллегам, поэтому мой начальник в Нью-Йорке попросил меня сделать несколько фотографий тела Эмили и отправить их для проведения независимой экспертизы. Я держу в руках цифровой фотоаппарат, который позаимствовал у одного из студентов. Хотя вскрытие уже проведено, его результатам верят не до конца. Мне объяснили, что без фотографий семья может выдвинуть возражения, так что тело вообще никогда не покинет Индии.

Полицейский джип подбирает меня у гостиницы, и мы едем в медицинский колледж. Рядом со мной сидит офицер с пистолетом-пулеметом. Он запрокинул голову и дремлет. Похоже, он не замечает, что ствол опять направлен мне прямо в живот. Я думаю о том, что такое уже было. Через полчаса, когда мы доезжаем до аудитории для вскрытия, полицейский все еще спит. Помещение закрыто, седоватый служитель возится с ключами; кажется, у него трясутся пальцы. Он поясняет, что сотня рупий положит этому тремору конец.

Я стараюсь совладать с собой. Подозреваю, что меня охватит отвращение: пугает перспектива увидеть ее тело после вскрытия. Одно дело – просто труп, но теперь мне предстоит посмотреть на тело, над которым поработали хирурги, и я думаю, не удалили ли они, помимо органов, что-то еще более важное. Меня начинает мутить, я чувствую во рту желчь.

Через минуту я захожу внутрь и вижу, что она лежит на металлической каталке. Доктора разрезали ее грубо – вскрыли от шеи до таза. Чтобы взглянуть на ее сердце, они сломали ей ребра. Чтобы добраться до мозга, врачи сделали поперечный распил на лбу и черепе. Сняли кожу со лба, и теперь она складками собралась над глазами, а скальп закатали назад. Как и предполагалось, в черепе обнаружили много крови. Давление крови на мозг стало причиной смерти.

Но на этом хирурги не остановились. Они отрезали по кусочку от печени, мозга, сердца и почек, чтобы исключить отравление. Чтобы определить, не была ли она изнасилована, они взяли образцы ткани из вагины, шейки матки и фаллопиевых труб. Все удаленные органы они собрали в три больших стеклянных банки с крышками и подписали: «Внутренние органы». Затем курьер доставил эти банки в лабораторию в трехстах километрах отсюда. Зашили тело широкими, не очень умелыми стежками.

Результаты экспертизы были такими же грубыми, как и сама процедура. Официальной причиной смерти в отчете значилось: «Шок и кровопотеря в результате травмы головы. Повреждения соответствуют падению с высоты».

Я чувствую себя не так, как ожидал. Это совсем другое, возможно, даже более неприятное ощущение. Оно переполняет меня изнутри и заставляет щеки зардеться. Это смущение.

Ее травмы не тревожат меня: к этому я оказался готов лучше, чем думал. Меня переполняет сожалением ее нагота.

При жизни Эмили была красивой девушкой двадцати одного года в расцвете сил. Своей красотой, спортивным телосложением и осанкой она могла бы вызывать зависть подруг, даже не сознавая того. Много лет она занималась йогой, и ее тело было на пике физического здоровья: развитые мышцы, безупречная кожа. Эмили, которую я знал, была сильной и умела контролировать ситуацию.

Но здесь она была нагой и мертвой, и я теперь знаю об Эмили больше, чем когда-либо хотел. И мне, и служителю открывается интимный вид, которым прежде могли наслаждаться лишь ее возлюбленные. Запах ее внутренних органов, смешанный с запахом какого-то консерванта, разлит в воздухе; смотреть на ее ноги, бедра, грудь и живот должно быть запрещено. Но у мертвых нет тайн. Уважение к частной жизни Эмили испарилось в тот момент, как она перестала дышать. Она перешла в иной мир, где законы и обычаи не те, в соответствии с которыми она существовала неделю назад. В этом мире родителям нужны фотографии их обнаженной дочери. Здесь она не краснеет, когда мужчины изучают, идентифицируют и пытаются разобраться в ее внутренних органах. Мы можем не сознавать этого, но самые интимные взаимоотношения в нашей жизни – это отношения с нашим собственным организмом. Непристойность смерти в том, что мы теряем контроль над ним.

Странное превращение происходит с нами после смерти. Здесь, на столе для вскрытия, кожа девушки кажется мешком, из которого уже забрали ценное содержимое, а потом быстрыми стежками зашили пустоту. После смерти Эмили стала предметом, который должны упаковать и вручить любому, кто предъявит требования: от репортеров, продающих ее фотографии в прессу, и врачей, вскрывающих ее, до родителей, которые хотят получить ее целиком. Я теперь тоже стал частью этой цепочки: я забираю ее тело и рассказываю о мертвой. Эмили, какой бы она ни была, перестала существовать: это лишь ее останки. То же случится с каждым из нас.

Я проверяю экспонометр и выставляю камеру. Щелкает затвор, и я быстро делаю множество фотографий – двигаясь вверх от пальцев ног, я фиксирую каждый дюйм ее тела, пока не добираюсь до шрама на лбу. Меньше чем через час она окажется в самолете до Дели. Оттуда ее тело полетит в Луизиану, где ее похоронят в голубом сари, которое родители купили специально для ее погребения. Приходит служитель, забирает тело и загружает в фургон. Я знаю, что из этой комнаты выйду совсем другим.

Глава 2
Фабрика костей

Полицейский в рубашке с пятнами пота и саронге в голубую клетку открывает заднюю дверь отжившего свой век индийского джипа Tata Sumo, который служит хранилищем улик в этом деревенском полицейском участке в индийском штате Западная Бенгалия. Сотня человеческих черепов высыпается на рваную подстилку, брошенную в дорожную грязь. Они падают с глухим стуком. Пока черепа тряслись в кузове грузовика, отвалилась большая часть зубов. Кусочки костей и зубной эмали, как снежинки, опускаются на растущую на моих глазах кучу.

Старший офицер, стоящий рядом с грузовиком, улыбается, похлопывает себя по солидному животу и удовлетворенно ворчит: «Теперь вы видите, насколько велик здешний костяной бизнес». Я наклоняюсь и беру один череп. Он легче, чем я думал. Я подношу его к носу – он пахнет жареной курицей.

До вмешательства властей эта партия двигалась по хорошо организованной цепочке поставок человеческих костей. Вот уже 150 лет кости мертвецов из дальних индийских деревушек переправляются в лучшие медицинские университеты мира. Сеть поставок опутывает все государство и захватывает соседние страны. Мне приходилось видеть похожие партии на границе Бутана – там они были предназначены для иного рынка, но эти являют собой тщательно подготовленные анатомические образцы.

Заполучить скелеты непросто. В США, например, большинство тел либо погребается, либо кремируется. Трупы, завещанные науке, обычно оказываются на столе для вскрытий, а их кости распиливают на кусочки. Иногда их втягивают в более доходную индустрию пересадок. Поэтому лучшие полные скелеты для медицинских целей поступают из-за рубежа. Часто это происходит без согласия бывших владельцев и в нарушение законодательства страны происхождения.

Уже почти двести лет Индия – главный в мире источник костей для медицинских целей. Местные образцы отскребают до белизны, а сочленения костей укрепляют особенно качественно. Однако в 1985 году индийское правительство запретило экспорт человеческих останков, что нанесло удар по мировому рынку скелетов. Западные страны обратили взор к Китаю и Восточной Европе, но оттуда экспортируется не так много скелетов. Кроме того, в этих странах мало опыта по производству действительно качественных образцов, и продукция оттуда считается третьесортной.

Сейчас, более чем через два десятилетия после запрета экспорта из Индии, существуют явные признаки того, что торговля никогда не прекращалась. Поставщики красных рынков в Западной Бенгалии продолжают торговать человеческими скелетами и черепами, используя проверенный временем метод: они грабят могилы, отделяют мягкую плоть и отправляют кости распространителям, которые собирают из них целые скелеты и посылают по всему миру. Экспорт в Северную Америку невелик по сравнению с уровнями до запрета, но это значит лишь то, что скелеты подорожали, а не то, что их теперь невозможно купить. У поставщиков есть очевидный стимул: бизнес приносит большие доходы. Черепа, лежащие передо мной на земле, например, за границей принесли бы около 70 тысяч долларов.

Полицейский поднимает подстилку за углы и собирает вещдоки в узел.

– Знаете, я никогда ничего подобного не видел, – говорит он. – Надеюсь, что и не увижу.

Через день из-за сильной барической депрессии над Бенгальским заливом восточной подмышке Индии – штату Западная Бенгалия грозит наводнение. Газеты уже назвали катастрофу «водным апокалипсисом», когда восемь человек утонули еще до того, как потоп коснулся земли. Я еду в деревушку Пурбастхали в полутора сотнях километров от Колкаты – столицы штата, официально переименованной из Калькутты в 2001 году. В этой деревушке находится завод по обработке костей, где полицейские и обнаружили черепа. Моя взятая напрокат Toyota Qualis увязает в грязи за полмили до нужного места, и я выхожу, чтобы пойти дальше пешком. Небо полностью черное, дождь просто удушает. Вдоль грязной дороги прыгают жабы размером с боксерскую перчатку.

Офицер рассказал, что, когда в начале 2007 года полиция прибыла сюда для расследования, запах гниющей плоти ощущался почти за милю. Со стропил свисали части позвоночников, нанизанные на веревки. На полу в соответствии с какой-то системой были разложены сотни костей.

Эта фабрика костей работала более сотни лет к моменту, когда двое работников, выпив в баре, похвастались, что их наняли выкапывать кости из могил. Пришедшие в ужас местные жители сдали их в полицейский участок, где те во всем признались. По их словам, руководил фабрикой некто Мукти Бисвас. Власти уже хорошо его знали. В 2006 году полиция арестовала Бисваса как главу синдиката расхитителей могил; через день он был выпущен, по словам новостей – «благодаря своим политическим связям». Полиция снова арестовала его, но он, как и в прошлый раз, был выпущен под залог и вскоре скрылся.

Через десять минут продвижения по грязи я замечаю свет газовой лампы. Я открываю дверь деревянного дома, и изнутри на меня смотрит семья из четырех человек. Они сидят на грязном полу.

– Вы знаете Мукти Бисваса? – спрашиваю я.

– Этот ублюдок мне до сих пор должен, – отвечает Манодж Пал, парень двадцати с чем-то лет, с тонкими усами. Его семья целыми поколениями работает на фабрике костей – столько же времени, как он утверждает, сколько Бисвас владеет фабрикой. Он предлагает показать мне предприятие, и мы выходим на берег реки Бхагиратхи. Перерабатывающий завод оказывается всего лишь бамбуковой хижиной с брезентовой крышей. Это лишь одна из примерно полутора десятков фабрик костей, о которых, по его словам, знает Пал. В апреле власти конфисковали множество костей, ведра с соляной кислотой и две бочки едкого вещества, которое пока не удалось определить. Остался лишь грязный пол с утопленным в пол большим бетонным чаном.

Бисвас, принадлежащий к третьему поколению торговцев костями, без проблем находил мертвые тела. Он был смотрителем деревенской площадки для кремации и утверждал, что имеет лицензию на уничтожение мертвых тел. Но полиция сообщила журналистам, что он просто грабил могилы. Бисвас похищал тела с кладбищ, из моргов и даже с погребальных костров: он вытаскивал труп из огня, как только семья удалялась. На него работало с десяток людей, которые занимались очисткой костей от плоти и заготовкой. За работу, по словам Пала, Бисвас платит 1 доллар 25 центов в день. Кроме того, бонус был предусмотрен за сохранение в целости костей одного человека, так чтобы они составляли биологическое единство, а не разрозненные части: врачи такое ценили.

Пал объясняет, как работает подобная фабрика. Сначала трупы заматывают в рыбацкие сети и опускают в реку, где бактерии и рыбы обгладывают их до костей и кашицы примерно за неделю. Затем работники отчищают кости и вываривают их в смеси воды с едким натром, чтобы растворить оставшиеся частицы плоти. Остаются только кости с желтым налетом. Чтобы довести их до медицинской белизны, кости оставляют на неделю на солнцепеке, а затем вымачивают в соляной кислоте.

У Бисваса были покупатели в Колкате. Многие скелеты окончили свой путь в жутковатых лабораториях анатомического факультета медицинского колледжа Калькутты, где местные домы, традиционная каста могильщиков, платили за них в твердой валюте. Скелеты необходимы для обучения сотен местных студентов-медиков, которые ежегодно выпускаются из колледжа. Но Бисвас продавал целые скелеты и оптом по 45 долларов компании – поставщику медицинской продукции Young Brothers. Там кости скрепляли вместе, наносили на медицинские диаграммы и отпиливали части черепа для демонстрации его внутренней структуры. Затем Young Brothers продавала кости посредникам со всего мира^[7].

Посветив себе фонариком, я поднимаю какой-то влажный коврик. Переводчик тихо шипит.

– Надеюсь, вы понимаете, что в это заворачивали трупы, – говорит он.

Я бросаю покрывало и вытираю руки о рубашку.

Неделю я пытался дозвониться Мукти Бисвасу по мобильному телефону, номер которого дал мне местный журналист, и наконец-то смог установить контакт. Связь плохая, но я слышу, как он говорит, что полиция решила изгнать его, а не отдавать под суд. И встретиться со мной он может только с их разрешения, а лучше всего, если в комнате будет присутствовать местный начальник полиции. В противном случае правоохранители могут и передумать.

В ожидании я слушаю, как дождь барабанит по черепичной крыше полицейского участка Пурбастхали. Дежурный полицейский снова и снова предлагает мне чай. Из окна я вижу металлические бочки с химикатами, которые использовались на фабрике костей. И вот темноту рассекают лучи фар автомобиля времен британского владычества, из него выходит пухлый молодой человек лет двадцати с небольшим и направляется ко входу в участок. Это не Мукти – тот решил продолжать скрываться и послал своего сына.

– Это не тайна. Сколько я себя помню, это был семейный бизнес, – защищает он отца.

Он объясняет, что кто-то же должен заниматься гатами – местами ритуальных трупосожжений, иначе от тел вообще никак не избавиться. Ну а что с разграблением могил?

– Ничего об этом не знаю, – заявляет он.

Однако найти пострадавших несложно.

Мохаммед Мулла Бокс – сухопарый старик лет семидесяти – работает смотрителем небольшого кладбища в деревне Харбати. Когда тела исчезают, именно от него в первую очередь требуют ответа безутешные родственники. Но сегодня у него нет ни ответов, ни тел. Он сидит на краю пустой могилы, и слеза выкатывается из его глаза и ползет по щеке.

За несколько недель до того грабители прокрались на кладбище и выкопали останки одного из его соседей вскоре после погребения. Сейчас скелет, должно быть, висит где-то на складе в Колкате в ожидании отправки на Запад.

Я спрашиваю Бокса, не боится ли он, что то же самое может произойти и с его телом после смерти.

– Конечно, боюсь, – отвечает он.

Эмпирические исследования человеческой анатомии начались с рисунков Леонардо да Винчи в XV веке; самый древний сохранившийся учебный скелет относится к 1543 году. С развитием медицины от врачей требовалось системное понимание внутреннего устройства организма. К началу XIX века европейский спрос на человеческие останки значительно превышал предложение.

В Англии, где располагались многие самые уважаемые медицинские учреждения, расхищение могил настолько распространилось, что на некоторых кладбищах случались настоящие схватки между скорбящими семьями и студентами-мародерами. Но едва ли не хуже была ситуация в США, где медицина прогрессировала быстрее, чем росло население. В 1760 году во всей Америке было пять медицинских школ, а всего через сто лет их число дошло до 65. В то время американцы страдали от широкого спектра болезней, что давало медицинским организациям простор для работы. Возможностей было так много, что профессия врача стала одним из вариантов реализации американской мечты. Для открытия медицинской практики не требовалось принадлежать к какому-то определенному классу; достаточно получить солидное образование и быть готовым к усердному труду.

В XIX веке в медицинские школы хлынули новички, желающие учиться и работать. Но тела – материал для обучения – было тяжело достать. Историк Майкл Саппол в своей книге A Traffic in Dead Bodies («Торговля трупами») – важной работе о «воскресителях» XIX века (под этим прозвищем были известны расхитители могил) – отмечает, что в помещениях для анатомирования царил дух товарищества: здесь врачи становились настоящими профессионалами. Они устанавливали тесные отношения в лабораториях, где разрезали на кусочки краденые мертвые тела. Врачи усвоили юмор висельников: неоднократно сообщалось, как врачи принимали эффектные позы рядом с трупами или махали отрезанными конечностями из окон медицинских колледжей в сторону оторопевших прохожих.

Кража тел была нередким явлением. В 1851 году журнал Boston Medical & Surgical Journal посвятил 21 страницу (почти целый номер) карьере доктора Чарльза Ноултона. Автор материала восхвалял эти махинации: «Риск эксгумации ничтожен по сравнению с преимуществами, которое дает им тщательное исследование человеческого тела при помощи анатомического ножа. Их жажда знаний неутолима, как тяга к выпивке у алкоголика. Именно благодаря таким людям наша профессия котируется так высоко»^[8].

Расхищение гробниц, впрочем, не одобрялось обществом, так что врачи следовали ряду правил, чтобы свести жалобы к минимуму. Тела обычно не похищались с престижных кладбищ для белого населения. Чаще всего анатомировали трупы чернокожих или хотя бы ирландцев, стоявших ниже всех на социальной лестнице Америки. Это был практичный ответ на изменение американских и европейских погребальных традиций, связанное с повышением безопасности мертвых тел. Трупы воровали так часто, что на состоятельных кладбищах устанавливались сторожевые посты, строились внушительные стены, а могилы рылись глубже, чем на кладбищах для бедноты. Погребальные конторы продавали тяжелые бетонные памятники, которые водружались над могилой и препятствовали ее раскапыванию. В некоторых бюро ритуальных услуг даже предлагали установить сигнализацию, которая срабатывала, когда лопата похитителя касалась гроба.

Однако власти готовы были смотреть сквозь пальцы на расхищение могил по заказу медицинского сообщества, считая его неизбежным злом. Врачам нужны были мертвецы, чтобы лечить живых. Арестовывали редко, и обычно только тех копателей, кто делал это ради прибыли, а не медиков из колледжей, которые этих копателей нанимали, и не студентов, которые похищали тела для нужд науки.

Власти не собирались бороться с врачами-копателями, и общественное негодование нашло выход в самосудах. С 1765 по 1884 год в Америке произошло 20 «анатомических бунтов». Каждый из них имел несколько разные причины, но в целом это были спонтанные вспышки общественного гнева, связанные с поимкой на месте преступления похитителей тел или с тем, что на анатомическом столе кто-то обнаруживал труп своего знакомого. Эти бунты, возможно, отразились в кульминационной сцене «Франкенштейна». Толпы часто собирались на кладбище, где люди своими глазами могли увидеть пустые могилы, после чего направлялись в медицинские колледжи, бросали в окна камни и размахивали факелами. Они стремились искоренить жуткие анатомические лаборатории, но никак в этом не преуспевали. В некоторых случаях единственным способом справиться с бунтом было вызвать ополчение штата и открыть огонь по толпе, что неизбежно приводило к появлению на кладбище нескольких новых тел. Можно сказать, что бунты входили в общие затраты этого бизнеса.

Негодование из-за похищения тел обычно длилось недолго и истощалось после разгрома какого-нибудь здания колледжа. Для настоящей правительственной реформы толп разгневанных граждан было недостаточно. Ее провели, когда два ирландских иммигранта в Шотландии подрядились доставлять в неограниченном количестве тела в Эдинбургский университет. Уильям Хэйр был владельцем низкопробного пансиона в городке Уэст-Порт. Иногда постоялец умирал, не заплатив, и приходилось разбираться с его похоронами. Когда Хэйр катил на тележке труп одного из своих разорившихся постояльцев на кладбище, ему повстречался врач и предложил за тело 10 фунтов. Он добавил, что уплатит ту же сумму за любой труп, который сможет доставить ему Хэйр. Тот быстро заручился поддержкой своего постояльца Уильяма Берка, и за год они убили, по основной версии, семнадцать человек. Преступления были настолько отвратительными и одновременно притягательными для публики, что эту историю перепечатали многочисленные газеты и дешевые журналы того времени. В нашем веке по ней все еще снимают фильмы.

В ответ на дело об убийствах, совершенных Берком и Хэйром, Англия в 1832 году приняла Анатомический акт. Он существенно ограничил объемы кражи тел в Англии, так как позволял врачам заявлять права на любое неопознанное тело из городского морга или больницы. Схожие меры были приняты в Америке.

Закон вышел как раз вовремя. Скелеты в то время уже становились не только учебными пособиями, но и украшениями кабинетов американских и английских врачей, символами их статуса. Они служили подтверждением медицинской компетентности не в меньшей мере, чем сейчас – стетоскопы и дипломы о высшем образовании.

Согласно Сапполу, информация о происхождении скелетов либо сознательно утаивалась, либо говорилось, что они принадлежали «казненным неграм», чтобы все были уверены, что «погребение белого члена общества не было осквернено»^[9].

Проблема, однако, заключалась в том, что казненных чернокожих преступников было не так уж много. И британские врачи обратили взор на колонии. В Индии членов касты дом, традиционно проводивших трупосожжения, заставили обрабатывать кости. К 1850-м годам в Медицинском колледже Калькутты производилось до девятисот скелетов в год – в основном для продажи за границу. Через век уже независимая Индия доминировала на рынке продажи человеческих костей.

В 1985 году газета Chicago Tribune сообщила, что Индия экспортировала за предыдущий год 60 тысяч черепов и скелетов. Предложение было велико, так что любой студент в развитом мире мог купить нужные ему кости вместе с учебниками всего за 300 долларов^[10].

Если кости и добывались разграблением, то по крайней мере экспортировать их можно было легально.

– Много лет мы работали открыто, – рассказывал Бималенду Бхаттачарджи, бывший президент Индийской ассоциации экспортеров анатомических образцов, газете Los Angeles Times в 1991 году. – Никто не давал рекламы, но все знали, что происходит.

На пике спроса фабрики костей Колкаты приносили до миллиона долларов в год^[11].

Еще один крупный поставщик, Reknas Company, продавал тысячи скелетов в Миннесоту компании Kilgore International. Нынешний владелец компании, Крэйг Килгор, вспоминает, что в то время и речи не было о похищении трупов: «Нам говорили, что Индия так страдает от перенаселения, что люди умирают прямо во сне и их тела сбрасывают посреди улицы», – утверждает он.

Фотографии с фабрики Reknas (ныне не действующей) показывают, как профессионалы в белых халатах собирают целые семейства скелетов. В золотую эпоху торговли скелетами предприятия, готовившие их к экспорту, были одними из самых престижных вариантов работы в городе. Как и профессия врача в колониальной Америке, индустрия продажи костей была путем к успеху, причем с низким порогом входа. Ее поддерживала городская администрация, выдававшая лицензии продавцам. Ведь они не только избавлялись от невостребованных мертвых тел, но и привлекали деньги в город, который, по мнению большинства жителей Индии, уже оставил свои лучшие времена в прошлом.

Но за доходами скрывались грязные тайны. Тел бедняков и невостребованных постояльцев местных моргов было недостаточно. Некоторые компании пытались наращивать объемы и покупать тела заранее, предлагая небольшие суммы тем, кто обещал завещать свой труп после смерти. Но эти попытки не приносили особого результата и были ненадежны: компаниям, работающим таким образом, приходилось ждать нужного скелета годами, а свежие трупы тем временем зарывали в землю, откуда их было легко достать. Как и в колониальной Америке и Великобритании, компании по продаже скелетов вскоре решили, что единственный выход – расхищение могил. История повторялась.

Неуемный аппетит западных стран, требовавших все новых скелетов, привел к тому, что кладбища Западной Бенгалии почти опустели, а обещание верных денег стало привлекать криминальные элементы. Одно событие в марте 1985 года, напомнившее об убийствах Берка и Хэйра, положило конец индустрии. Торговец костями был арестован после экспорта полутора тысяч детских скелетов. Поскольку они встречаются сравнительно редко и показывают переходные стадии в развитии костей, детские скелеты продаются значительно дороже, чем взрослые. Индийские газеты утверждали, что детей похитили и убили ради их костей.

Новость об аресте вызвала панику. Еще несколько месяцев после предъявления обвинения народные дружины прочесывали города страны в поисках участников предполагаемой сети по организации похищений. В сентябре того же года был убит австралийский турист, а одного японца избила разгневанная толпа: подозревали, что эти иностранцы были вовлечены в заговор. Одного этого могло быть достаточно, чтобы прекратить экспорт костей из Индии, но правительство уже приняло меры: за несколько недель до того Верховный суд Индии на основании национального закона о контроле импорта и экспорта запретил экспорт человеческих органов.

Поскольку конкурирующих поставщиков из других стран почти не было, решение суда практически положило конец легальной международной торговле человеческими скелетами. Медицинские институты в США и Европе тщетно умоляли индийское правительство снять запрет на экспорт.

С тех пор найти настоящие человеческие кости сложно. Огромный спрос на свежие трупы в медицинском образовании поглощает почти все завещанные тела в США, к тому же подготовка скелетов – это медленная и неприятная работа, которую мало кто согласится выполнять. Когда высококачественные образцы все же попадаются, они обычно стоят дорого. Целый скелет в хорошем состоянии сейчас продается за несколько тысяч долларов, а на выполнение заказа может уйти несколько месяцев, а то и лет. Студенты больше не покупают собственные наборы костей – пособия хранятся в колледжах и заменяются только в случаях, когда кости сильно повреждены или украдены.

В Стэнфордской медицинской школе на каждых двух студентов выделяется по половине скелета, расколотого вдоль. Это значит, что во многих статусных учреждениях уже имеются все необходимые для изучения кости. Крупнейшие покупатели скелетов – это новые и развивающиеся колледжи по всему миру, которым нужно оборудовать свои лаборатории. Многие медицинские колледжи в развивающихся странах, особенно пакистанские и китайские, по-прежнему пополняют запасы костей на местных кладбищах, рискуя нарваться на публичное негодование. Однако крупномасштабного экспорта больше нет.

В США некоторые организации используют пластиковые копии. Но искусственные заменители не идеальны. «Пластиковые модели воспроизводят один и тот же образец и не включают в себя широкий спектр вариаций, которые встречаются в реальной остеологии», – говорит Сэмюэл Кеннеди, отвечающий за учебные пособия по анатомии в Гарвардской медицинской школе. Студенты, обученные на копиях, никогда не усвоят различий. Более того, модели даже не вполне точны. «При отливке не учитываются все детали реального образца, – добавляет Кеннеди. – Особенно большие проблемы с черепами».

Крупные поставщики – например, Kilgore International, сколотившие состояние в те времена, когда импортировать скелеты было легально, теперь переходят на продажу пластмассовых реплик. «Мой отец готов был почти на все, чтобы вернуться в костяной бизнес, – говорит Крэйг Килгор, ныне руководящий основанной отцом компанией. – Он был уже почти слеп, но все равно являлся в офис и писал письма по всему миру – кому угодно, кто мог бы, по его мнению, помочь с возобновлением поставок».

Некоторые из этих писем оказывались в довольно неожиданных местах. Вскоре после запрета, когда Килгор-старший активно искал потенциальные новые источники костей в африканских регионах, где бушевал голод, ему написал нигерийский торговец и сообщил, что владеет складами, полными готовых к экспорту костей. За 50 тысяч долларов он обещал предоставить почти неограниченный источник человеческих материалов. Единственная проблема – деньги наличными. В Лагосе.

Чарльз Килгор был уже слишком стар, чтобы ехать самостоятельно, но отправил сына в Лагос, где тот встретился с контрагентами в отеле Hilton. Ему предложили сесть вместе в машину и отправиться на городскую окраину, где на границе с джунглями стояли заброшенные склады. Он вспоминал: «В эти джунгли можно зайти и больше не вернуться».

Заподозрив неладное, он стал неправильно называть интересующие его кости, и его никто не поправил. Чувствуя угрозу, Килгор объяснил, что деньги не при нем, а в другом месте, куда его нужно завезти. Когда он отделался от нигерийцев, то сразу взял такси в аэропорт и сел на первый же рейс. Хотя Килгор и несколько других импортеров костей искали по всему миру новые каналы, их поиски так и не принесли успеха, и индустрия пришла в упадок.