Читать книгу: «Сломленная»

Шрифт:

Simone de Beauvoir

La femme rompue

* * *

Симона де Бовуар написала серию мемуаров, в которых рассказывает о своей жизни и творчестве. Четыре тома были опубликованы в период с 1958 по 1972 год: «Воспоминания благовоспитанной девицы», «Сила возраста», «Сила обстоятельств», «Все учтено»¹, а также в 1964 году была опубликована книга «Очень легкая смерть». Обширное эпистолярное наследие максимально полно отображает противоречивую натуру писательницы, которая любила простые женские радости, но в то же время не мыслила своей жизни без писательского труда. Она умела наслаждаться жизнью, но порой тяготела к аскетизму, видя в нем спасение своей души. Создание мемуаров стало своеобразной попыткой разрешения внутренних противоречий.

Симона де Бовуар родилась в Париже 9 января 1908 года, среднее образование получила в католической школе «Кур Дезир». В 1929 году писательница окончила философский факультет Сорбонны и до 1943 года преподавала в разных городах Франции: Марселе, Руане и Париже. Сборник рассказов «Главенство духа»² был завершен задолго до начала Второй мировой войны, но опубликован только в 1979 году. Книгу «Гостья» (1943) следует считать настоящим литературным дебютом Симоны де Бовуар. За ней последовали романы «Чужая кровь»³ (1945), «Все люди смертны» (1946), «Мандарины», удостоившийся Гонкуровской премии в 1954 году, «Прелестные картинки» (1966) и «Сломленная» (1968).

Помимо знаменитой книги «Второй пол» (1949), ставшей настольной для феминисток всего мира, научные работы Симоны де Бовуар включают многочисленные философские и полемические эссе, такие как «Привилегии» (1955), позже переизданное под заглавием «Нужно ли сжечь маркиза де Сада?», и «Старость» (1970)⁴. Кроме того, писательница создала несколько произведений для театра – пьесы «Лишние рты» (1945), «Америка день за днем» (1948) и «Долгий путь» (1957)⁵. В основе последних двух лежат впечатления от собственных путешествий писательницы.

После смерти Сартра Симона де Бовуар опубликовала монографии «Церемония прощания» (1981) и «Письма к Кастору»⁶ (1983), в которых собраны многочисленные письма, полученные ею от Сартра. До самой своей смерти 14 апреля 1986 года писательница активно сотрудничала с журналом «Новые времена» (Les Temps Modernes), основанным ею и Сартром, и активно поддерживала феминистическое движение.

Возраст благоразумия

Мои часы остановились? Нет. Но стрелки как будто замерли. Я не смотрю на них. Стараюсь думать о чем-нибудь другом – о чем угодно, лишь бы скорее остался позади этот день, спокойный и привычный, несмотря на суету ожидания.

Я просыпаюсь с умилением. Андре с завязанными глазами свернулся калачиком на кровати и совершенно по-детски уткнулся рукой в стену, как будто искал опору, испугавшись чего-то во сне. Я присела на край кровати и положила руку ему на плечо. Он отодвинул повязку, растерянно улыбаясь.

– Уже восемь часов.

Я отнесла поднос с завтраком в библиотеку и взяла книгу, которую получила накануне и успела прочесть уже наполовину. Все эти разговоры о необщительности – полный вздор. Если человек действительно хочет общаться, ему ничто не помешает. Разумеется, не со всеми, а с двумя-тремя близкими. Порой я скрываю от Андре свое настроение, свои печали и мелкие неприятности. Конечно, и у него есть маленькие секреты, но в целом мы хорошо знаем друг друга. Я налила в чашки очень горячий, очень черный китайский чай. Мы пили его, просматривая почту; июльское солнце заливало комнату. Сколько раз мы сидели лицом друг к другу за этим маленьким столиком, перед чашками с очень горячим, очень черным чаем? И еще будем сидеть завтра, и через год, и через десять лет. Тот миг соединил в себе сладость воспоминания и радость будущего. Сколько же нам было лет, тридцать или шестьдесят? Андре рано поседел, но его белые, как снег, волосы только подчеркивали красоту свежего, еще совсем юного лица. Он и сейчас не постарел. Кожа огрубела и потрескалась, но сияющие глаза и улыбка остались прежними. Годы идут, но Андре не меняется. Мне кажется, он будет вечно молодым. Мы прожили долгую жизнь, в которой было все – смех и слезы, гнев и жаркие объятия, обида и долгое молчание, откровенные признания. Но порой кажется, что все это было совсем недавно. Будущее бесконечно. А прошлое порой воскресает в нашей памяти.

– Хорошо тебе поработать, – сказал он мне.

– Тебе тоже.

Бывают периоды, когда человек топчется на месте; и он смиряется с этим не так легко, как раньше. Я открыла окно. В Париже пахло асфальтом и грозой, и этот запах немного разбавил прохладой томительный летний зной. Я проводила Андре взглядом. Наверное, именно в эти моменты, когда он уходит, я сильнее всего ощущаю его присутствие: высокая фигура постепенно тает вдали, но я знаю, что он вернется; и вот он исчезает из вида. Улица пустеет, но я знаю: он этой же дорогой вернется обратно. Здесь его дом, его стихия. Я абсолютно уверена в этом, и эта уверенность даже важнее его физического присутствия.

Я долго сидела на балконе. С высоты шестого этажа Париж был виден как на ладони. Я смотрела на голубей, парящих над шиферными крышами, и на дымовые трубы, которые напоминали цветочные горшки. Строительные краны красного и желтого цвета были похожи на молящихся людей, воздевших к небу свои железные руки. Пять, девять, десять – я насчитала десять штук. Вдруг мой взгляд наткнулся на высокую стену, сплошь покрытую крошечными отверстиями, – только что построенное здание. Видела я и башни в форме пирамид, и новенькие небоскребы. Когда же бульвар Эдгара Кине успел превратиться в автостоянку? Кажется, совсем недавно, но я уже не помню его другим. Конечно, можно открыть фотоальбом, чтобы сравнить старые снимки со случившимися переменами, и сильно удивиться, но мне не хочется этого делать. Мне нравится жить настоящим и смотреть, как меняется мир; я привыкаю к этим изменениям так быстро, что порой совсем не замечаю их.

На столе лежали папки и белая бумага, напоминающие о том, что пора браться за работу. Но хоровод мыслей в голове никак не давал сосредоточиться. Сегодня вечером должен прийти Филипп. Мы почти месяц не виделись. Я зашла в его комнату, где до сих пор оставались его вещи – книги, бумаги, старый серый свитер и пара фиолетовых пижам. Я так и не решилась сделать в ней ремонт. Во-первых, не было ни времени, ни денег. Во-вторых, мне не хотелось верить в то, что мы с Филиппом стали чужими друг другу людьми. Я вернулась в библиотеку. Там благоухал большой букет роз – ярких и юных, словно первая весенняя зелень. Теперь эта квартира уже не казалась мне пустынной. Все было как прежде. Я с любовью смотрела на знакомые подушки ярких и нежных цветов, разбросанные на диванах. Польские фарфоровые куклы, словацкие фигурки разбойников и португальские петушки сидели на своих местах. В голове мысли: «Филипп вернется сюда. Если мне вдруг станет грустно, можно и поплакать. Но как же непросто совладать с этим радостным нетерпением».

Мне захотелось вдохнуть запах лета. Выйдя на улицу, я увидела, как рослый негр – алжирец с кожей, по цвету напоминающей стену, – в синем макинтоше и серой фетровой шляпе спокойно подметает тротуар. На бульваре Эдгара Кине я смешалась с толпой гуляющих. Я редко выхожу на улицу по утрам, поэтому рынок – необычное зрелище для меня (в это время здесь всегда бойко идет торговля, в любую погоду). Маленькая старушка неспешно прохаживалась от прилавка к прилавку. Откинув голову назад, чтобы кудри не лезли в глаза, она крепко сжимала ручки своей пустой хозяйственной сумки. Раньше я никогда не обращала внимания на стариков. Они казались мне живыми трупами. Теперь я вижу в них мужчин или женщин чуть старше меня. На эту старушку я обратила внимание, когда она попросила у мясника немного обрезков для кошек. «Какие там кошки! – воскликнул мясник, когда она ушла. – Нет у нее никаких кошек. Она сварит эту похлебку себе». Мяснику это показалось забавным. Вскоре старушка уже выбирала отбросы под прилавками, пока рослый негр не смахнул их в ручей. Таких людей, живущих на сто восемьдесят франков в месяц, более миллиона. А еще три миллиона человек живет вообще за чертой бедности.

Купив цветов и фруктов, я решила прогуляться по городу. Старость – закат жизни. Меня всегда пугало это слово. А еще пугало большое количество свободного времени. Но я зря боялась. Несмотря на полную свободу действий, я стараюсь не тратить время зря. К тому же это так здорово – жить без инструкций и ограничений. Но иногда я впадаю в ступор и тогда вспоминаю свою первую должность и первую работу. Помню хмурую осень в провинции и грустный шелест опавших листьев по дороге на службу. Тогда день выхода на заслуженный отдых, от которого меня отделял промежуток времени вдвое дольше, чем вся предыдущая жизнь, казался мне нереальным, как смерть. И вот я на пенсии. В моей жизни были и другие важные периоды, но их границы представляются мне смутными и размытыми. А день выхода на пенсию я не забуду никогда.

Я вернулась домой, села за свой стол, но не работала, даже это радостное утро показалось мне скучным. Около часа дня я решила накрыть на стол. До этого есть совсем не хотелось. Наша кухня была точь-в-точь похожа на бабушкину. Мне резко захотелось снова увидеть Мийи. Сразу вспомнилась бабушкина кухня с большим обеденным столом и лавками, медной посудой, балочным потолком. Только у нас вместо чугунной плиты стояла газовая, а еще – холодильник «Фриджидер». (Интересно, когда холодильники этой марки впервые появились во Франции? Я купила его десять лет назад, но тогда они уже были широко распространены. Когда же их впервые завезли сюда? До войны? Или сразу после нее? Это одна из тех вещей, которые я не могу вспомнить.)

Андре вернулся поздно. Выходя из лаборатории, он предупредил меня, что сегодня участвует в совещании по поводу забастовок. Я спросила:

– Как все прошло?

– Мы разработали новый манифест. Но я не питаю иллюзий по поводу него. Он не будет иметь большего влияния, чем предыдущие. Французам на все плевать. На угрозу войны, на ядерную бомбу, в целом – на все. Порой мне хочется все бросить и уехать куда-нибудь подальше – на Кубу или в Мали, например. В самом деле, это моя мечта. Возможно, там я наконец принесу пользу обществу.

– Ты больше не сможешь работать.

– Но я не сильно расстроюсь от этого.

Я поставила на стол салат, ветчину, сыр и фрукты.

– Ты и правда не знаешь, что делать? Это какой-то замкнутый круг.

– Да, бесконечный бег по кругу.

– Хочешь сдаться?

– Ты просто не понимаешь.

Он часто говорит мне, что его коллеги фонтанируют новыми идеями, а он сам уже слишком стар, чтобы что-либо изобретать. Но я не верю ему.

– Понятно! Вот о чем ты думаешь, – сказала я. – Нет, ни за что не поверю.

– И напрасно. Последний раз мне приходили в голову интересные мысли пятнадцать лет назад.

Пятнадцать лет назад. Самый длительный творческий кризис. Но на данном этапе ему, вероятно, нужно сделать паузу, чтобы найти новый источник вдохновения. Мне вспоминаются стихи Валери:

В каждом атоме молчанья —
Обещанье стать плодом!⁷

И это медленное созревание порой приносит неожиданные плоды. Это еще не конец, это всего лишь захватывающее приключение, в котором я главная героиня: сомнения, неудачи, томительное ожидание, а потом – проблеск света, надежда и обретение истины; после недель и месяцев тревоги – успех и ликование. Я мало что понимала в работе Андре, но моя упрямая уверенность была большой поддержкой для него. Я по-прежнему в него верю. Почему же я больше не говорю ему об этом? Я боюсь самой мысли о том, что больше никогда не увижу в его глазах бурную радость от нового открытия. Я сказала ему:

– Возможно, у тебя скоро откроется второе дыхание.

– Но мне это уже не нужно. В моем возрасте человек мыслит стереотипами и не может придумать ничего нового. Возможно, ты сама сделаешь великое открытие, отпраздновав семидесятилетний юбилей.

– Обязательно! А ты, оказывается, оптимист.

– Зато ты пессимистка!

Мы рассмеялись. Но ничего смешного здесь нет. Андре напрасно настроен так пессимистично. Ему просто нужно взять себя в руки. Да, в трудах Фрейда действительно говорится о том, что в определенном возрасте человек теряет творческое мышление, и это очень обидно. Но когда Фрейд это писал, он был намного старше, чем Андре сейчас. И все-таки я расстроена его беспричинной хандрой. Возможно, дело в том, что сейчас Андре переживает кризис. Удивительно, но он до сих пор не смирился с тем, что разменял седьмой десяток. Мне по-прежнему все на свете интересно, а ему – нет. Раньше он был легок на подъем, а теперь мне очень сложно вытащить его в кино, на выставку или в гости к друзьям.

– Жаль, что ты перестал ходить на прогулки, – сказала я. – Сейчас такая хорошая погода! Вот я бы, например, очень хотела вернуться к Мийи и снова посетить лес Фонтенбло.

– Ты удивительная женщина, – улыбнулся он. – Объездила всю Европу и хочешь вернуться в пригород Парижа!

– Почему бы и нет? Коллегиальная церковь в Шампо очень красива, хоть это и не Акрополь.

– Хорошо. Через четыре-пять дней, как только лаборатория закроется, я обещаю тебе отличное путешествие на машине.

Времени у нас предостаточно, ведь мы остаемся в Париже до начала августа. «Но вдруг он передумает?» Я спросила:

– Завтра воскресенье. Ты свободен?

– Вечером будет пресс-конференция, посвященная апартеиду. Мне принесли массу документов, нужно будет их просмотреть.

Испанские политзаключенные, португальские узники, гонимые иранцы, повстанцы из Конго, Анголы и Камеруна, венесуэльские, перуанские, колумбийские партизаны – он был готов помогать кому угодно и чем угодно. Собрания, манифесты, митинги, листовки, делегации – все это было в его ведении.

– Ты слишком много на себя берешь.

– Почему? Разве это слишком много?

Что можно сделать, когда мир утратил былые краски? Можно только убивать время. Сама переживала нечто подобное десять лет назад. В то время я ненавидела собственное тело. Филипп уже вырос, и после успеха моей книги о Руссо я чувствовала себя опустошенной. Мне было страшно стареть. Тогда я начала изучать Монтескьё, сумела вдохновить Филиппа на работу над диссертацией. В Сорбонне мне дали очень интересный курс, и хандра быстро развеялась. Я приняла собственное тело. Я как будто заново родилась. А сейчас, если бы Андре так остро не переживал свой возраст, я бы легко забыла о своем.

Он снова ушел, а я еще долго стояла на балконе и смотрела, как темно-сизый строительный кран взмывает ввысь, в голубое небо. Он был похож на черного жука, летящего по небу и оставляющего за собой широкую дорожку ледяной белоснежной пены. Вечная молодость мира тревожит меня. Вещи, которые я любила, исчезли.

Но мне было дано многое другое. Вчера вечером, когда я гуляла по бульвару Распай, небо было почти малиновым; мне казалось, что я вдруг очутилась на другой планете – там, где трава пурпурная, земля голубая, а деревья сияют, словно огни неоновой рекламы. Когда Андерсену было шестьдесят лет, он очень удивился тому, что проехал через всю Швецию, потратив менее суток, тогда как в молодости он преодолевал этот путь за неделю. Нечто подобное мне довелось испытать, когда я за три с половиной часа долетела на самолете из Парижа в Москву!

Такси доставило меня в парк Монсури, где мы договорились встретиться с Мартиной. На входе меня оглушило запахом свежескошенной травы. Сразу вспомнился аромат альпийских лугов, по которым я гуляла в компании Андре с рюкзаком за плечами. А еще мне вспомнились луга моего детства. Фрагменты воспоминаний, перекликаясь друг с другом, эхом отзывались в моей душе. И неожиданно я обрадовалась тому, что далекое прошлое уже позади. У меня не так много времени на ностальгию, но я часто замечаю следы прошлого в настоящем, и тогда черно-белые снимки наполняются цветом – так же, как скалы и пески начинают блестеть, отражаясь в морских водах в солнечную погоду. Раньше меня успокаивали планы и обещания, а теперь я искренне радуюсь, пребывая в блаженной тени давно минувших дней.

– Доброе утро.

Мартина пила свежевыжатый лимонный сок на террасе закусочной. Густые черные волосы, голубые глаза, короткое платье в оранжево-желтую полоску с вкраплениями фиолетового – красивая молодая женщина. Ей сорок лет. Когда мне было тридцать лет, я случайно услышала, как отец Андре назвал сорокалетнюю женщину «молодой и красивой». В тот момент я не смогла сдержать улыбки. Но сейчас, увидев Мартину, мне захотелось назвать ее так же. Теперь почти все кажутся мне молодыми. Она улыбнулась мне:

– Вы принесли мне свою книгу?

– Конечно.

Мартина посмотрела на посвящение.

– Спасибо! – воскликнула она. И после добавила: – Мне очень хочется скорее ее прочитать. Конец учебного года всегда напряженный. Придется подождать до 14 июля.

– Скорее бы узнать ход ваших мыслей.

Я доверяю ее суждениям, и мы почти всегда сходимся во мнениях. Я бы чувствовала себя с ней на равных, но она по-прежнему относится ко мне с большим почтением, как ученик – к учителю. Хотя она сама профессор, замужем и с детьми.

– Сейчас сложно преподавать литературу. Я бы не справилась без ваших книг.

Она робко спросила:

– Вы довольны этой книгой?

Я улыбнулась в ответ:

– Если честно, вполне.

Она смотрела на меня вопросительно, но не решалась озвучить свой вопрос. И я решила ее опередить. Ее молчание было более красноречивым, чем множество каверзных вопросов:

– Знаете, я решила начать с анализа критических работ, опубликованных после войны. Я хотела бы предложить новый метод, который позволил бы проникнуть в творчество автора более точно, чем когда-либо. Надеюсь, что мне это удалось.

Я не просто надеялась, я была уверена в этом. И эта уверенность грела мое сердце. Был прекрасный день. Я с радостью смотрела на знакомые деревья, лужайки, аллеи – приятно было снова видеть места, где я так часто гуляла раньше с приятелями и подругами. Кто-то из них уже умер, а с кем-то наши пути разошлись. К счастью, в отличие от Андре, который совсем перестал с кем-либо общаться, я сблизилась со студентами и молодыми коллегами – с ними мне даже интереснее, чем с ровесницами. Они очень любознательны, и я стараюсь брать с них пример; я смотрю на них и вижу будущее, которое наступит, когда меня уже не будет на этом свете.

Мартина погладила книгу.

– Начну сегодня же вечером. Кто-нибудь уже читал?

– Только Андре. Но он не интересуется литературой.

Он вообще перестал чем-либо интересоваться. По отношению ко мне он настроен так же пессимистично, как и по отношению к себе. Андре не говорит об этом вслух, но он был твердо убежден, что ни одно из моих начинаний не увенчается успехом. Я не переживаю по этому поводу, потому что знаю: он не прав. Я только что написала свою лучшую книгу. Не за горами и второй том.

– А как же ваш сын?

– Я давала ему гранки⁸. Сегодня он будет у нас в гостях, обещал, что обсудим текст за ужином.

Мартина, как и я, прекрасный оратор и увлеченный слушатель. Только она слишком увлечена семьей и работой. Мы еще немного поговорили о литературе, Филиппе и его диссертации, после чего она отвезла меня домой на своем маленьком «Остине»⁹.

– Вы скоро вернетесь в Париж?

– Не думаю. Из Нанси я сразу поеду в Йонну на отдых.

– Но вы планируете немного поработать во время каникул?

– Хотелось бы. Но у меня вечно не хватает времени. Мне бы вашу энергию…

«Энергия здесь ни при чем, – подумала я, прощаясь с ней, – я просто не могу не писать».

Зачем? И почему я настаивала на том, чтобы Филипп стал интеллектуалом, хотя Андре разрешил бы ему пойти другим путем? В детстве и юности книги спасали меня от отчаяния; я на собственном опыте убедилась в том, что культура – высшая ценность, и это убеждение осталось со мной навсегда.

Мари-Жанна хлопотала на кухне: готовила обед по заказанному меню, из любимых блюд Филиппа. Я проверила, все ли в порядке, почитала газеты, а потом минут сорок разгадывала сложный кроссворд. Порой я люблю поразмыслить над сеткой, где в белых клетках прячутся невидимые слова. Стоит мне пораскинуть мозгами, и они появляются, как будто я силой своего ума вырываю буквы из толщи бумаги.

Разгадав последнее слово, я выбрала из гардероба самое красивое платье – серо-розовое, с шарфом. Когда мне было пятьдесят, моя одежда казалась либо слишком унылой, либо слишком фривольной. Теперь я знаю, что следует носить в моем возрасте, и никогда не ошибаюсь. Но радости от этого не испытываю. Раньше я очень любила наряжаться, а теперь равнодушна к обновкам. Но собственная фигура мне нравилась. Однажды Филипп сказал мне: «А ты поправилась» (он, кажется, не заметил, что я вернулась к прежнему весу).

Я села на диету и купила весы. Никогда не думала, что когда-нибудь буду переживать из-за веса. Но сейчас самое время! Чем больше меняется мое тело, тем сильнее мое чувство ответственности за его состояние. Я должна заботиться о себе. Я воспринимаю уход за телом как скучную, но важную обязанность. Мое тело – как старый друг, который делил со мной печали и радости, а сейчас сильно изменился, но все так же нуждается в моей поддержке.

Андре принес бутылку шампанского «Мумм», которую я поставила охлаждаться, мы немного поболтали, а потом он позвонил матери. Он часто общается с ней. Она хорошая женщина и продолжает вести активный образ жизни, несмотря на свои восемьдесят четыре года. Она живет одна в своем доме в Вильнев-лез-Авиньон, и Андре немного волнуется за нее. Я слышала, как он смеялся в трубку, а потом разговаривал на повышенных тонах и возражал, но быстро умолк. Манетт любит поговорить.

– О чем вы говорили?

– Она все сильнее убеждается в том, что со дня на день пятьдесят миллионов китайцев перейдут границу России. Или сбросят куда-нибудь бомбу – чтобы был повод к мировой войне. Она обвиняет меня в том, что я на их стороне. Ее не переубедишь.

– Как она? Не скучает?

– Она всегда рада нас видеть, но понятие «скука» ей незнакомо.

Она школьная учительница с тремя детьми, наконец-то дождавшаяся пенсии. До сих пор радуется заслуженному отдыху. Мы говорили с ней обо всем, в том числе и о китайцах, о которых мы знаем не больше других. Андре открыл журнал. А я посмотрела на часы, и кажется, их стрелки остановились.

И вдруг вошел он. Я каждый раз удивляюсь тому, как он похож одновременно на меня и на Андре; наши черты прекрасно гармонируют в его лице. Он крепко обнял меня, радостно приветствуя, и я тесно прижалась щекой к мягкой фланелевой куртке. Я высвободилась, чтобы обнять Ирен; его подруга холодно улыбнулась мне, но ее щека, подставленная для поцелуя, оказалась на удивление мягкой и теплой. Ирен. Я вечно забываю о ней, хотя она не расстается с ним. Блондинка с серо-голубыми глазами, изящным и нежным ртом, острым подбородком; непропорционально широкий лоб говорит об упрямстве и еще о чем-то – не знаю, о чем именно. Я тут же отмахнулась от нее. Оставшись наедине с Филиппом, я погладила его по лбу – обычно я будила его так каждое утро.

– Виски не предлагать? – спросил Андре.

– Нет, благодарю. Я буду фруктовый сок.

Она такая правильная! Всегда элегантно одета и гладко причесана, широкий лоб аккуратно прикрыт челкой, очень простой макияж и скромный деловой костюм. Когда я листаю женские журналы, мне часто хочется сказать: «Вот, это Ирен». Но иногда я совсем не узнаю ее. Андре называет ее хорошенькой. Порой я разделяю его мнение: у нее маленькие изящные уши, нос классической формы и нежная перламутровая кожа, на которой выделяются иссиня-черные ресницы. Но стоит ей хоть немного поднять голову, как лицо теряется из виду, остаются только губы и подбородок. Вот такая она, Ирен. Но почему именно она? Почему Филипп предпочитает таких элегантных, отстраненных, высокомерных девушек?

Разумеется, чтобы доказать себе: он может их соблазнить. Он не привязывался к ним. Я сожалела об этом. Я уже думала, что он вечно будет в поиске, но однажды вечером услышала: «Сейчас я расскажу тебе кое-что важное». Филипп был немного возбужден и в тот момент походил на расшалившегося ребенка, который слишком много смеялся, играл и шумел на празднике. Мое сердце бешено забилось, щеки предательски покраснели. Губы задрожали, но я старалась ничем не выдать своего волнения. Зимний вечер, закрытые шторы, свет лампы на пестрых подушках и эта ошеломляющая новость, разделившая жизнь на «до» и «после». «Она тебе понравится. Она работает на дому – пишет сценарии». Мне хорошо знаком этот тип женщин. Они чем-то занимаются, считают себя интеллектуалками, занимаются спортом, хорошо одеваются. Они отличные хозяйки и прекрасные матери, ведут насыщенную светскую жизнь – в общем, преуспевают во всех сферах. Хотя на самом деле они ко всему равнодушны. У меня от них стынет кровь в жилах.

Они уехали в Сардинию в день закрытия факультета, в начале июня. За обеденным столом – там, где я так часто заставляла Филиппа есть («Давай доедай суп, съешь еще говядины! Поешь как следует перед учебой!»), мы обсуждали их путешествие – щедрый свадебный подарок родителей Ирен; они могли себе это позволить. Ирен все больше молчала – умная женщина, умеющая сделать эффектную паузу, а потом вдруг сказать что-нибудь тонкое и немного неожиданное. Порой она бросала какую-нибудь фразу, на мой взгляд, достойную удивления хотя бы из-за своей глупости или банальности.

Мы вернулись в библиотеку. Филипп посмотрел на мой стол.

– Хорошо поработала?

– Неплохо. Еще не прочитал мои гранки?

– Нет, честно говоря, не успел. Прости.

– Ну, прочитаешь книгу. У меня есть для тебя экземпляр.

Я немного расстроилась его пренебрежительным отношением к моей работе, но не показала виду. Я спросила:

– Наверное, ты сейчас всерьез возьмешься за диссертацию?

Он промолчал, бросив озорной взгляд на Ирен.

– В чем дело? Снова собрались в путешествие?

– Нет, мы никуда не едем.

Он еще немного помолчал, а потом, нахмурившись, произнес:

– Ты сейчас рассердишься и будешь меня ругать, но за последний месяц я все хорошо обдумал и взвесил. Мне сложно совмещать работу над диссертацией и должность ассистента. А без диссертации в университете перспектив нет. Поэтому я принял решение уйти.

– Как ты сказал?

– Я ухожу из университета. Я еще достаточно молод, чтобы найти свое место в жизни.

– Но это исключено. Ты же уже почти у цели, ты не можешь все вот так бросить, – возмутилась я.

– Пойми меня правильно. Раньше преподаватели были на вес золота. Сейчас эта работа хлопотная и нервная, но малооплачиваемая. И это не только мое мнение.

– Ты прав, – согласился Андре. – Если у тебя тридцать студентов, тебе приходится тридцать раз повторять одно и то же. Пятьдесят учеников – это уже чересчур. Но мы как-нибудь выкрутимся, чтобы помочь тебе и диссертацию писать, и о себе не забывать.

– Нет, – отрезала Ирен. – Преподавание и научная работа и правда утратили свой престиж. Мой двоюродный брат – химик. В Национальном центре научных исследований он получал восемьсот франков в месяц. Сейчас он работает на красильной фабрике и получает три тысячи.

– Дело не только в деньгах, – ответил Филипп.

– Разумеется. Нужно еще и в ногу со временем идти.

В своих коротких, тщательно выверенных фразах она тактично выразила свое мнение о нас: «Поймите меня правильно, я не хотела обижать вас, поскольку отношусь к вам с большим уважением. Но о некоторых вещах молчать нельзя. Если бы не моя сдержанность, я бы сказала гораздо больше». Если бы не ее сдержанность, то мы, вероятно, услышали бы, что Андре, конечно, великий ученый, да и я – не последняя женщина в научном сообществе. Но мы живем, отрезанные от мира, в своих лабораториях и библиотеках. А молодое поколение интеллектуалов хочет быть на виду и участвовать в общественной жизни. Филипп слишком активный и амбициозный, поэтому наука не для него; ему гораздо больше подойдут другие сферы деятельности.

– В конце концов, тема диссертации устарела, – заключила она. Почему она позволяет себе говорить такие возмутительные вещи?

Ирен совсем не глупа. Она живет по-своему и мыслит по-своему. Она победила меня в битве за Филиппа, настроив его против науки. Порой мне хочется сдаться в этой неравной борьбе. «Я больше не могу писать эту диссертацию. У меня болит голова. Выпишите мне справку о болезни». Нет. Нежное юное лицо вдруг повзрослело, все мышцы напряглись, зеленые глаза пронзительно смотрели мне прямо в душу. Андре мог бы вступиться за меня. Нет. Я вспомнила те роковые пасхальные каникулы, когда мы уехали в Голландию, оставив Филиппа в Париже. «Я не хочу, чтобы твой диплом был испорчен». Он с ненавистью кричал: «Не увозите меня. Мне все равно, я не напишу ни строчки». А потом он вдруг взялся за ум, и мы обрадовались. Наши отношения наладились, а теперь Ирен снова их рушит. Она уже второй раз так поступает. Мне не хотелось скандала, и я с трудом сдерживалась.

– Так чем же вы займетесь?

Ирен хотела ответить, но Филипп ее опередил:

– У отца Ирен есть пара интересных предложений.

– Каких именно? Бизнес?

– Еще не знаю точно.

– Значит, вы говорили с ним обо всем перед поездкой. А нам почему не сообщили?

– Я хотел все обдумать.

Я ужасно разозлилась и не могла поверить, что он решил уйти из университета, не посоветовавшись со мной.

– Теперь я во всем виноват, – раздраженно бросил Филипп.

В его зеленых глазах зажглись искры гнева. Я хорошо знала этот взгляд.

– Нет, – сказал Андре. – Ты волен поступать, как хочешь.

– Ты обиделась на меня?

– Деньги – не главное в жизни. Не ожидала от тебя такого.

– Я же говорил, что дело не только в деньгах.

– А в чем именно? Объясни.

– Не могу. Сначала мне нужно еще раз встретиться с тестем. Но я не приму его предложение, если оно будет невыгодным для меня.

Я еще немного пообщалась с ним, стараясь говорить как можно спокойнее. Пыталась убедить его в важности работы над диссертацией, напоминая о выполненных проектах и исследованиях. Он вел себя вежливо, но пропускал мои слова мимо ушей. Он стал для меня чужим, совсем чужим. Даже его внешность изменилась: модная стрижка, одежда с иголочки, изысканный стиль XVI округа¹⁰. Я родила и воспитала его. А теперь наблюдаю за ним со стороны, как в кино. Такая участь ждет любую мать, но разве от этого легче?

Андре проводил их до лифта, а я села на диван. И снова пустота. Тот день был хорошим и радостным лишь потому, что Филипп снова вернулся, хоть и на несколько часов. Я ждала его, как будто он возвращался навсегда – но этому не бывать. Я не могла поверить, что наши пути разошлись. Я больше не буду помогать ему с работой, у нас не будет общих интересов. Неужели деньги так важны для него?

1.На русском языке часть Tout compte fait не публиковалась.

2.На русском языке сборник Quand prime le spirituel не публиковался.

3.На русском языке роман Le sang des autres не издавался.

4.На русском языке эссе La Vieillesse не издавалось.

5.На русском языке пьесы не издавались.

6.На русском языке указанные монографии не издавались.

7.Стихотворение французского поэта Поля Валери в переводе С. Шервинского.

8.Гранки – оттиски типографского набора на длинных полосах бумаги, как правило, без разбивки на страницы.

9.Автомобили под маркой Austin выпускались Austin Motor Company до 1952 г.

10.Один из фешенебельных округов Парижа.