Читать книгу: «Пролог. Документальная повесть»

Внукам своим посвящаю

 
Мы все, почти что поголовно
Оттуда люди, от земли,
И дальше деда родословной
Не помним. Предки не вели.
 

Александр Твардовский

 
Мой дар убог, и голос мой не громок,
Но я живу, и на земле мое
Кому-нибудь любезно бытие:
Его найдет далекий мой потомок.
 

Евгений Баратынский

Изображение на обложке klenger / Shutterstock.com

В оформлении макета были использованы фотографии и художественные материалы, предоставленные автором.

ebooks@prospekt.org

© Гродзенский С. Я., 2024

© ООО «Проспект», 2024

От автора

В «Записной книжке» писателя-сатирика Виктора Ардова прочитал:

– Старый швейцар говаривал: «Человеческий век – шестьдесят лет. А все, что свыше, это нам Господь Бог на чай дает…»

Мне скоро 80 лет, как видно, отпущено «на чай» достаточно много. Я принимаюсь за книгу «Пролог» о своем происхождении со смешанными чувствами, и, пожалуй, главная составляющая этой «смеси» – опасение быть обвиненным в нескромности. Я ведь предполагаю говорить о своих предках, и волей-неволей придется рассказывать «о себе любимом».

Над каждой строчкой этого текста буквально повисают вопросы: кому ты интересен и, тем более, кто может проявить любопытство к твоей родословной? Вспоминаются слова французского поэта Шарля Бодлера из сочинения «Мое обнаженное сердце»: «Любой имеет право говорить о себе, если только умеет быть занимательным». Это лишь усугубляет положение, потому как занимательностью мои литературные опыты никогда не отличались.

Кому адресована книга? В первую очередь тем, кому я не безразличен, кто интересуется моим скромным творчеством, кто будет помнить меня. Может быть, в будущем какой-нибудь дотошный исследователь наткнется на мои труды. Как и я, бывало, с волнением изучал произведения авторов прошедших эпох. В этой книге я в основном описываю историю своих предков, родителей. По определению писателя Бориса Васильева: «История родителей – всегда ПРОЛОГ твоей жизни, а твоя жизнь – ЭПИЛОГ жизни твоих родителей»¹.

В молодости я не интересовался своей родословной. Да и поговорить со мной на эту тему было некому. Оба моих дедушки и бабушка со стороны отца ушли в мир иной задолго до моего появления на свет. Бабушки по материнской линии не стало, когда мне едва исполнилось пять лет.

Отец на мои вопросы о его происхождении отвечал скупо и с явной неохотой. Его – ветерана Воркутлага и Карлага – двадцать лет репрессий приучили к чрезвычайной, просто патологической осторожности. Боясь навредить сыну, он не распространялся не только о своем происхождении или месте рождения, но и национальности, настоящей фамилии, при первой возможности уничтожал лишние документы, случалось, не щадил и семейные реликвии. При этом история каждой семьи как раз и состоит из имен, дат, документов и фотографий.

Мать иногда предавалась воспоминаниям, но, как мне казалось, рассказывала всякий раз об одних и тех же событиях. Испытывая теперь чувство вины перед ней, должен признаться, что относился к ее повествованию без интереса. Острая потребность в этом возникла, как только моей мамы не стало. Что и говорить, жить моим отцу и матери пришлось в тяжелейшие годы – войны, революции, репрессии. Как сказал поэт Николай Глазков:

 
И на мир взираю из-под столика:
Век двадцатый, век необычайный —
Чем он интересней для историка,
Тем для современника печальней.
 

Книга состоит из двух частей. Первая – это изложение того, что удалось узнать о предках (происхождение мое и по материнской, и по отцовской линиям теряется на третьем-четвертом поколениях) в государственных и личных архивах. Затем следует жизнеописание родителей, обстоятельства их знакомства и сближения, приведшего к появлению автора на свет. Вторая часть – все, что удалось собрать, сохранившееся в черновиках, записных книжках, дневниковых записях моего отца Я. Д. Гродзенского, которого Варлам Шаламов называл одним из своих ближайших друзей, а Александр Солженицын посвятил по нескольку хвалебных строк в книгах «Архипелаг ГУЛАГ» и «Двести лет вместе».

Все знающие Якова Давидовича отмечали его гуманитарную одаренность. Но биография его исковеркана тюрьмами и ссылками, при жизни он увидел опубликованным одно свое произведение – книгу «Стойкость», написанную в соавторстве с другом детства писателем Павлом Подляшуком.

В «Прологе» много цитат. Помимо того, что обильное цитирование – мой излюбленный прием, я использую много документов, которые теряют в достоверности, когда их излагаешь своими словами.

В этой книге в основном пишу о людях, которых нет в живых. При этом стараюсь следовать принципу De mortuis – veritas! («О мертвых – правду!»), а не более известному латинскому изречению De mortuis aut bene, aut nihil («О мертвых или хорошо, или ничего»), которое справедливо разве что во время похорон и поминок.

Мне близка мысль В. Войновича: «…В моих воспоминаниях об известных людях я показываю их такими, какими их видел. Без прикрас. Не хочу уподобляться ритуальным косметологам, украшающим гримом покойников. Если мы вспоминаем эпоху такой, какой она была, а не такой, какой ее хотелось бы видеть, то и люди эпохи должны остаться в нашей памяти со всеми своими достоинствами и недостатками»².

Когда-то свою первую книгу воспоминаний я назвал «Исповедь на шахматную тему», но могу вслед за великим Иоганном Гете сказать: «Все мои произведения – фрагменты одной большой исповеди».

Приступая к написанию этой книги, мысленно произношу клятву, которую приносят в суде США: «Обещаю говорить правду, только правду и ничего, кроме правды».

Родословная по материнской линии

О происхождении бабушки с материнской стороны мне рассказывала мама и дожившая до 1960-х годов младшая сестра бабушки. По их версиям, мой прапрадед был крепостным по фамилии Федотов, бунтовщиком, его таскали на аркане для острастки других.

«Положениями» Александра Второго от 19 февраля 1861 года бывшие помещичьи крестьяне, получившие личную свободу, но не выкупившие землю у помещика и потому продолжавшие исполнять оброк или барщину за пользование помещичьей землей, стали называться временно обязанными.

Бывший крепостной Федотов, судя по всему, был человеком деятельным, «временно обязанным» быть не захотел и вскоре после реформы 1861 года с женой (моей прапрабабушкой) перебрался в губернский город Рязань. Федотовы приобрели дом около церкви Вознесения Господня, чаще называвшейся по одному из своих приделов Никольской или Николы Долгошеи. Каменный храм был построен около 1566 года на высоком берегу реки Трубеж по указанию царя Ивана IV Грозного. В 1761 году в храме был устроен главный престол в честь Святителя Николая Чудотворца и построена колокольня. Из-за того, что над алтарной частью купол был выше колокольни, церковь в народе прозвали «Никола Долгошея».

Храм расположился на перекрестке двух старинных улиц Рязани – Борисоглебской (современной Трубежной) и Никольской (ныне Павлова). Двадцать лет с 1848 по 1868 год священником церкви был Петр Дмитриевич Павлов, отец одного из самых знаменитых уроженцев земли рязанской, первого русского Нобелевского лауреата, академика Ивана Петровича Павлова. В Никольской церкви будущий академик венчался.

Этот православный храм первым в городе встречал приезжающих из Москвы, а основным въездом в Рязань со стороны столицы была Большая Мещанская (в советские времена улица Каляева, ныне Семинарская).

В 1863 году было учреждено «Общество Московско-Рязанской железной дороги», которое соорудило участок от Коломны до Рязани. Железнодорожные пути от Рязани до Москвы возводились при участии английских специалистов и строителей. В Англии в 1776 году был принят «Дорожный акт», в соответствии с которым по традиции, заведенной в Древнем Риме, вводилось левостороннее движение – способ организации дорожного движения, при котором транспортные средства обязаны двигаться по левой стороне проезжей части. В Великобритании и большинстве бывших британских колоний до сего времени принято левостороннее движение как на автомобильных дорогах, так и на железнодорожном транспорте.

Церковь Николы Долгошеи

В России было узаконено правостороннее движение, и, таким образом, железная дорога на участке Москва – Рязань так и осталась единственным исключением. Первый поезд из Москвы прибыл в Рязань 27 августа 1864 года. Тогда же было торжественно открыто здание вокзала «Рязань-1», и буквально с первого дня на железнодорожной станции работал буфет, который держали мои прапрадедушка и прапрабабушка.

Прапрабабушка прожила долгую жизнь и умерла в 1893 году в возрасте 96 лет. В 1843 году, когда ей было далеко за сорок, родилась моя прабабушка Александра.

Вокзал «Рязань». 1860-е гг.

Она рано начала работать, была золотошвейкой, так называли мастериц, выполняющих шитье или вышивку металлическими позолоченными (золотными) и серебряными нитями. Александра работала у Евгении Яковлевны – дочери ректора духовной семинарии. Квартира ректора находилась в здании, где через сто лет была мужская средняя школа, в которую я поступил в 1951 году. Квартира находилась в той части здания, что в начале 1950-х годов занимала детская поликлиника, в которой работала врачом моя мама.

Против воли отца Александра Федотова вышла замуж за Гаврилу Данилова – дворового человека из деревни Лесок (ныне – в черте Рязани). У Александры и Гаврилы было шестеро детей, появившихся на свет в такой последовательности: Иван, Елизавета, Татьяна, Василий, Прасковья и Анастасия.

Умерший молодым Иван был сапожником, Василий столярничал, Елизавета и Татьяна рано вышли замуж и посвятили себя воспитанию детей. Младшую Анастасию (и мама, и я называли ее «тетей Настей») я помню, еще в студенческие годы навещал ее. Жила она памятью о единственном сыне, погибшем на Великой Отечественной войне. Умерла в середине 1960-х годов.

Старшая сестра моей бабушки Татьяна Гавриловна вышла замуж за высланного из Санкт-Петербурга рабочего Василия Дементьевича Владимирова, который устроился на только что начавший функционировать в Рязани завод сельхозмашин – будущий «Рязсельмаш». В семье родилось восемь детей.

Хорошо помню двоюродных сестер мамы – богомольных старушек Екатерину, Надежду и Варвару. Чаще всего мама общалась с Екатериной, которая была для меня «тетей Катей». Не хочу сказать о них ничего дурного, но не представляю, чем они занимались, кроме ежедневных походов в церковь. Замуж вышла только Надежда, у которой была дочь Лариса (р. 1935), приходившаяся мне, таким образом, троюродной сестрой.

Среди детей Татьяны Гавриловны и Василия Дементьевича Владимировых выделялся старший сын Николай. Николай Васильевич Владимиров (1903–1959) – один из первых комсомольцев Рязани. В заметке «Сто лет назад»³, посвященной столетию Рязанской губернской комсомольской организации, о двоюродном брате мамы подробно рассказывается.

Коля Владимиров – работал киномехаником (тех, кто демонстрировал фильмы и занимался техническим обслуживанием кинооборудования, в то время называли «машинистами») в кинотеатре «Дарьялы» на Почтовой улице. В 1920 году вступил в ВКП(б) и был направлен в один из райкомов партии города. К концу 1920-х годов дослужился до председателя Ухоловского райисполкома, затем работал в г. Орехово-Зуево Московской области. Позднее устроился в ВЧК.

Служба в «органах» на протяжении всего советского периода оставалась чрезвычайно опасной, а в годы сталинского безвременья уцелеть чекисту было очень нелегко. Вот и Николай Владимиров погорел. В 1942 году его арестовали, осудили по 58-й статье.

Поскольку не только двоюродный брат моей мамы, еще многие персонажи этой книги были «людьми 58-й статьи», считаю долгом немного напомнить читателю о ней, – имеющей прямое отношение к прологу моей жизни.

Александр Солженицын назвал эту статью «безразмерной», поскольку она содержала целых 18 пунктов, дал ее подробный обзор, начинающийся словами: «Парадоксально: всей многолетней деятельности всепроникающих и вечно бодрствующих Органов дала силу всего-навсего ОДНА статья из ста сорока восьми статей не-общего раздела Уголовного кодекса 1926 года. Но в похвалу этой статье можно найти еще больше эпитетов, чем когда-то Тургенев подобрал для русского языка или Некрасов для Матушки-Руси: великая, могучая, обильная, разветвленная, разнообразная, все подметающая Пятьдесят Восьмая, исчерпывающая мир не так даже в формулировках своих пунктов, сколько в их диалектическом и широчайшем истолковании.

Кто из нас не изведал на себе ее всеохватывающих объятий? Воистину, нет такого проступка, помысла, действия или бездействия под небесами, которые не могли бы быть покараны дланью Пятьдесят Восьмой статьи. Сформулировать ее так широко было невозможно, но оказалось возможно так широко ее истолковать»⁴.

Статья 58 карала за «контрреволюционную деятельность», которая трактовалась очень широко. С 1921 по 1953 год, по данным МВД СССР, по этой статье было осуждено около четырех миллионов человек, приговоры часто выносили юридически неграмотные, зато «очень сознательные» секретари соответствующих парторганизаций.

Заключенные, приговоренные по статье 58, назывались «политическими» по сравнению с обычными преступниками («уголовниками», «бытовиками»). После освобождения «политические» в оговоренные судом сроки не имели права поселиться ближе, чем в ста километрах от крупных городов.

Председатель Спецколлегии Верховного Суда РСФСР Я. Я. Кронберг в 1935 году выделял девять форм контрреволюционной агитации, среди которых: «исполнение и распространение контрреволюционных рассказов, песен, стихов, частушек, анекдотов и т. п.; уничтожение и издевательства над изображениями, портретами, бюстами руководителей партии и правительства; контрреволюционная агитация, связанная с восхвалением и одобрением личностей и деятельности вождей троцкистско-зиновьевской оппозиции; все прочие виды и моменты контрреволюционной агитации».

Статья 58–10 гласит, что за анекдот или частушку, «а равно распространение или изготовление или хранение литературы того же содержания, влекут за собой – лишение свободы на срок не ниже шести месяцев». Поразительно, но эта статья предусматривала любой срок, устанавливая нижнюю границу тюремного заключения, ничего не говоря о верхней!

Большинство пунктов 58-й статьи предусматривали смертную казнь. Более того, члены семьи репрессированного, «если они чем-либо способствовали готовящейся или совершенной измене или хотя бы знали о ней, но не довели об этом до сведения властей, караются – лишением свободы на срок от пяти до десяти лет с конфискацией всего имущества. Остальные совершеннолетние члены семьи изменника, совместно с ним проживавшие или находившиеся на его иждивении к моменту совершения преступления, – подлежат лишению избирательных прав и ссылке в отдаленные районы Сибири на пять лет».

Не знаю, какую именно контрреволюционную деятельность инкриминировали до мозга костей идейному коммунисту Николаю Владимирову, однако, как ни кощунственно это звучит, но, учитывая, что привлечен он к ответственности был во время войны, то, получив «десятку», можно сказать, еще сравнительно легко отделался. И, насколько знаю, члены его семьи при этом не пострадали – Бог миловал.

Срок мой двоюродный дядя отбывал в Воркутлаге. Отсидел от звонка до звонка, дожил до реабилитации и права на жилплощадь в Москве. В последние годы жизни занимался «хозяйственной работой», как написано в справочнике. В школьные годы, бывая в Москве, я гостил у дяди Коли. Тем более жили он на улице Гаврикова недалеко от Казанского вокзала. Николай Васильевич, приезжая в Рязань, заходил к нам. Помнится, он делился воспоминаниями о Воркуте с моим отцом.

Беседа двух ветеранов ГУЛАГа была взаимно уважительной. Запомнилось высказывание Николая Владимирова: «Думаю, современной молодежи было бы полезно испытать хотя бы небольшую часть того, что довелось нам с вами». Н. В. Владимиров до конца жизни так и остался комсомольцем 1920-х годов с наивной верой в идеалы коммунизма. Во всяком случае, в семейном кругу убежденно высказывался в таком духе. И, конечно, как настоящий коммунист оставался воинствующим атеистом.

Никогда не забуду, как он отчитывал свою сестру Екатерину, которая попыталась перекрестить («осенить крестным знамением») любимого брата. Досталось от него и другой сестре Надежде, когда он узнал, что она, желая выздоровления брату Коленьке, поставила в церкви свечку святому великомученику и целителю Пантелеймону.

Бабушка – Карновская Прасковья Гавриловна

Бабушка моя, Прасковья Гавриловна Карновская (урожденная Данилова), родилась 27 октября (8 ноября по новому стилю) 1878 года. В метрической книге Спасо-Преображенской церкви об этом имеется запись: «Параскева родилась 27 октября, крещение 29 октября. Родители: бывший дворовый села Лесок Гавриил Михайлов Данилов и законная его жена Александра Федотова, оба православного вероисповедания. Восприемники: Рязанский цеховой Стефан Феодосиевич Громов и Рязанская мещанка Анна Алексеевна Жданова»⁵.

Родители «Параскевы» умерли рано. В 1884 году скончался Гавриил Михайлович, а через год, прожив всего 42 года, Александра. Семилетнюю Прасковью («Пашу», как ее именовали домашние) взяла к себе Евгения Яковлевна, помнившая, насколько трудолюбивой и добросовестной была ее мать Александра.

Как и мать, Прасковья стала портнихой. Правда, моя мама рассказала один штрих – бабушка, хотя и была простого происхождения, любила ходить в театр, особенно посещать премьеры, а чтобы билеты приобретать по льготной цене, одалживала у знакомой форму гимназистки.

Всю жизнь Прасковья Гавриловна безвыездно прожила в Рязани. Ей было всего 13 лет, когда она сама начала зарабатывать на жизнь. Ее пристроили в мастерскую верхнего дамского платья известного в Рязани портного Ушера Борисовича Клейнера. Его след нашелся в рязанском областном архиве в списке заключенных заложников 1919 года: «Клейнер Ушер Борисович, 49 лет. Из мещан Влодавы Холмской губернии. Рядовой, после излечения в госпитале в Рязани, портной, неграмотный. Заключен советскими властями в Рязанский Концлагерь (функционировал 1919–1923)»⁶.

Прасковья Гавриловна Карновская (в девичестве Данилова)

Бабушкина швейная машина «Зингер» с механическим приводом и через 100 с лишним лет стояла в моей московской квартире в полной эксплуатационной готовности. На ней, бывало, строчила и моя мама, имевшая специальность врача, но, видимо, гены давали о себе знать, у нее была страсть к вышиванию, вязанию и смежным ремеслам. Во всяком случае, ее поделки (детские носочки, варежки и прочее) бывали просто очаровательны.

Из воспоминаний моей мамы, обнаруженных после ее смерти: «В рождественский сочельник⁷ 6 января 1924 года мама простудилась и заболела крупозным воспалением легких. Девять дней она была в тяжелейшем состоянии, без сознания. В бреду молилась Богу за нас с сестрой, чтобы он нас не оставил.

Денег на доктора и лекарства не было. Мама заболела ночью, и я побежала к другу нашего отца доктору Идельсону без зимней одежды. Как в сильный мороз добежала, не знаю, прислуга не хотела меня впускать, но я так просила и плакала, что разбудила доктора. Он моментально оделся, закутал меня в шаль, и на извозчике мы быстро добрались к нам. Доктор назначил лекарства и дал денег на их покупку.

А чтобы в дальнейшем не платить фельдшерице, показал, как делать уколы: кололи камфору каждые два часа. Мне было десять лет, и это был мой первый опыт медицинского работника.

Добрые соседи доктор Гинзбург и его сестра Эсфирь Давыдовна, жившие в этом же доме на третьем этаже, присылали бульон, кисель, лимоны. Я же все дни делала уколы и молилась, чтобы Господь не отнимал у нас мать. На девятый день был кризис, мама пришла в сознание и медленно стала поправляться».

Прасковья Гавриловна Карновская, какой я ее запомнил

Бабушку мою Прасковью Гавриловну немного помню. Она совсем не походила на ту, что изображена на вышеприведенном портрете. Старушка часто, стоя у окна, молча плакала, вспоминая свою рано умершую дочь Зою. А мне говорила, что у Зои есть сын Феликс (она называла Феля), очень хороший мальчик. Из слов бабушки я запомнил, что этот Феля – мой двоюродный брат – для меня образец поистине недосягаемый.

Вот этот каждодневно повторяемый разговор о хорошем Феле и плохом непослушном Сереже я и запомнил больше всего из общения с бабушкой.

Правда, было у меня важное «смягчающее обстоятельство» – и бабушка, и мама отмечали мою похожесть на деда – мужа бабушки Евгения Дмитриевича Карновского. Так, маленьким мальчиком я всегда считался похожим на дедушку с материнской стороны, и только став старше – на своего отца, к тому времени вернувшегося из ссылки.

1 августа 1949 года отмечался мой день рождения. Мне исполнилось пять лет, собралось много гостей, мне дарили подарки, я почувствовал, что значит быть именинником. А вскоре, 26 сентября 1949 года, бабушка умерла.

И стали мы с мамой ходить на Лазаревское кладбище. Долгие годы это был мой любимый туризм: мама окапывала могилу, сажала цветы, а я ходил за квартал от кладбища на колонку за водой и поливал их. Это регулярное посещение кладбища стало одним из ярких дошкольных воспоминаний.