Император из стали: Сталь императора

Дряхлеющая нация опирается на былые заслуги, как немощный старик – на посох; сильная оставляет их музеям, сжигает штандарты врага и шагает дальше.

© Сергей Васильев, 2021

© ООО «Издательство АСТ», 2021

У истоков XX века

Доверху груженный межнациональными конфликтами и сварами транснациональных корпораций, отягощенный биржевым и банковским кризисом, громыхая пока еще региональными войнами и отчаянно скрипя перьями дипломатов, поезд мировой геополитики и макроэкономики тяжело вползал на заснеженный полустанок 1901 года.

Человечество вступало в новую эпоху – «век электричества». Из салонных развлечений и фокусов вылупились невиданные ранее промышленные отрасли – электромеханическая и энергетическая. Забавная игрушка Майкла Фарадея превратилась в двигатель на электротяге, а соленоид с сердечником Андре Мари Ампера открыл незнакомые ранее способы выработки электроэнергии. Промышленность и города стремительно электрифицировались.

Словно откликаясь на невидимые магнитные поля, создаваемые тысячами неведомых машин, пришел в движение человеческий океан. Избыточное население метрополий сливалось в колонии. Село перетекало в города. Совсем еще недавно крестьянская, Европа к 1900 году почти половину своих бауэров и пейзан делегировала на заводы и фабрики.

Там, где встречались и сталкивались людские потоки, человеческие драмы соседствовали с трагедиями, по сто раз на дню завязывались новые отношения и рушились вековые союзы, торговались товары и головы, а особо ушлые представители хомо сапиенс цинично заявляли, что друг – это тот, кого невозможно купить, но можно очень выгодно продать… Впрочем все, что касается людей, было абсолютно справедливо и для государств.

Британские потомки отчаянных пиратов, ставшие лордами и пэрами, метались по всей планете, защищая свое «священное право» единолично грабить страны Третьего мира, уже не успевая закрывать все щели, через которые в зону их жизненных интересов со всех сторон лезли деловитые конкуренты. В 1900–1901 годах в Африке Лондон увлеченно давил и душил бурские государства. Постоянно отступая под ударами английских войск, буры перешли к тактике партизанской войны, совершая налеты на коммуникации и отдельные британские посты. Лорд Китченер приказал заключить женщин и детей, находящихся в родстве с повстанцами, в концентрационные лагеря и усилил начатую Робертсом тактику «выжженной земли», разрушая бурские фермы.

В это время на другом конце империи, в Индии, уже начинался очередной голодомор. Вместе с ним росло недовольство колонизированных племен. А буквально в двух шагах от главного бриллианта Британской короны уже бродили летучие отряды русских охотников. Германия шастала вдоль всего побережья Индийского и Атлантического океанов, примеряясь, где бы взяться за него поухватистее. Раздухарившиеся американские колонисты расползались по Тихому океану, как тараканы, объявив в 1900 году своей собственностью Гавайи…

Да и в самой столице королевства было совсем неспокойно. На конференции в Лондоне Независимая лейбористская партия, Фабианское общество, Социал-демократическая федерация и профсоюзы учредили Комитет независимого представительства трудящихся в парламенте. Секретарем Комитета был назначен Рамсей Макдональд.

Аккурат 31 декабря у одного из кромлехов в доисторическом памятнике Стоунхендж в Южной Англии вдруг упал вертикально стоящий камень и рухнула перемычка. Впервые подобное случилось в 1797 году и ознаменовало приход Наполеона, поставившего Великобританию перед смертельной угрозой поражения. А потом, в самом начале 1901 года, умерла королева Виктория, и элиты Европы замерли в ожидании…

В первую очередь застыл Париж. Лощеная и утонченная законодательница европейских мод, Франция в 1901 году больше напоминала старуху-процентщицу Достоевского. Ростовщичество – главная кобылка, на которой выезжала экономика Третьей республики в конце XIX – начале XX века. Два миллиона французов существовало за счет вкладов в банки и ценные бумаги. Причем из 100 миллиардов кредитных франков лишь десятая часть была влита в национальную промышленность. Остальная масса оказалась вывезена и размещена в зарубежных векселях с доходностью на четверть выше национальной. Собственная индустрия страдала малокровием – в 1900 году 94 процента всех французских предприятий имели от одного до десяти работников. И хотя с 1870 года французская промышленность выросла в три раза, мировое производство в те же годы увеличилось в пять, и гордые галлы покинули тройку лидеров, переместившись со второго на четвертое место, уступив США и Германии, стремительно набирающим темпы промышленного роста.

Над всей этой мелочевкой уже вздымались стальными исполинами прусский милитаризм и германский экспансионизм, еще не успевшие напиться крови, но уже не скрывающие свои аппетиты. Быстро растущее население, экономика и амбиции Германии все больше ощущали недостаток Lebensraum (жизненного пространства), хищно поглядывая на соседей по глобусу, отягощенных явно излишней земельной собственностью.

В 1900 году в Германии был принят Закон о военно-морском флоте. В соответствии с ним планировалось построить океанский Hochseeflotte, превышающий по своей мощи британский Grand fleet. В этом же году в Германии первый испытательный полет осуществил цеппелин, незамеченный и неоцененный ни одним военным экспертом. Глядя на это неуклюжее недоразумение, никто не мог предположить, что совсем скоро гигантские воздушные корабли начнут наводить ужас на полях сражений. А в концерне Круппа уже трудилось 40 тысяч человек, денно и нощно штампующих оружие. Весь финансовый и материальный потенциал оружейного гения был направлен на армейские нужды, вся продукция имела военное приложение. С Австро-Венгрией и Турцией уже был согласован маршрут железной дороги «Берлин—Багдад», откуда до британских владений было рукой подать. От всего вышеописанного холодела спина и у процентщицы Франции, и у чопорных островитян с Туманного Альбиона.

Точно такими же глазами, как Германия, из-за океана на весь Старый Свет глядела Америка. Она не хотела колоний. Она не стремилась к союзам. Америке нужен был мир. И желательно – весь! В США, или как тогда их называли – САСШ, происходило все самое интересное. Генри Форд уже изобрел, но пока не внедрил массовое поточно-конвейерное производство, которое совсем скоро перевернет весь потребительский рынок, сделав дешевыми товары, доступные еще недавно только очень богатым людям. Там же, в Америке, уже оперились и вылезли на свет две крупнейшие финансовые группы – Моргана и Рокфеллера. Они вот-вот станут инициаторами учреждения Федеральной резервной системы – банка мировых войн. Американец Ре́джинальд О́бри Фе́ссенден в 1900 году впервые осуществил передачу публичного выступления по радио. «Истмен Кодак компани» приступила к выпуску фотоаппаратов «Брауни», предлагаемых всего по доллару за штуку. Братья Райт в своем сарае увлеченно мастерили первый в мире аэроплан. Верфи Крампа штамповали военные корабли, как горячие пирожки: «Индиана» – головной корабль этого типа для ВМФ США, «Касаги» – для ВМФ Японии, броненосец «Ретвизан» и крейсер «Варяг» – для России, «Меджидие» – для Турции.

По другую сторону Тихого океана затаилась оскорбленная Япония. У нее отобрали отвоеванный у Китая Ляодунский полуостров, тут же прибранный к рукам русским царем. Японцы поняли, кто среди гайдзинов является самым главным гадом. Японии поддакнули добрые английские друзья: «И что, вы это все так просто стерпите?» Япония терпеть не собиралась и сосредоточенно готовилась. Тридцать лет назад – в 1870 году – произошла революция Мэйдзи, превратившая феодально-раздробленное государство в сверхцентрализованное, упразднившее сословные привилегии и положившее начало вестернизации и индустриализации. В 1900–1901 годах этот локомотив уже разогнался и неуклонно тащил Японию в гору милитаризма, превращая страну в один большой военно-промышленный лагерь. Семьсот семьдесят миллионов иен, половину из которых составляли кредиты Британии, были брошены на строительство нового флота и модернизацию армии.

Можно сказать, что к войне с Россией Японию готовили всем миром. Франция взяла шефство над легкой промышленностью, начав с продажи Токио трехсот новейших шелковых мотальных машин. Поль Брюнэ возглавил коллектив французского технического персонала, следившего за работой на машинах, и обучал японских рабочих. Британское правительство озаботилось строительством железных дорог, предоставив финансирование, железнодорожные вагоны и даже главного инженера-строителя Эдмунда Мореля. В общей сложности около трех тысяч иностранных специалистов прибыло в Японию на пике модернизации, и это не считая военных.

Офицеры британского военного флота натаскивали японских моряков. Прусские военные специалисты усиленно дрессировали армию. Англосаксы строили для ВМФ Японии военные корабли и подвижной состав, поставляли портовое оборудование и снаряжение. Широкой полноводной рекой лились в Японию американские природные ресурсы и продовольствие. Естественно, что с такой «спиной» аппетиты японских генералов росли не по дням, а по часам – они уже видели флаг Хиномару не только над Кореей и Маньчжурией, но и над всем русским Дальним Востоком и даже над Уралом.

И вот между этими клокочущими, полными энергии германским и японским вулканами простиралось громадное сонное царство Российской империи. Уже ушло в далекое прошлое время, когда без разрешения русского царя не стреляла ни одна пушка в Европе. Крымская война излечила Старый Свет от боязни русской армии, а неуклюжая русско-турецкая кампания 1877 года окончательно убедила весь мир, что медведь одряхлел и уже не может претендовать на былое величие.

В 1900 году граф Муравьев, министр иностранных дел России, предложил Франции и Германии оказать совместное давление на Великобританию, чтобы положить конец войне в Южной Африке, и был дипломатично послан в дальние дали. Германия вежливо отклонила предложение. Франция решила воспользоваться ситуацией для того, чтобы усилить свое присутствие в Марокко. Англия инициативу России демонстративно проигнорировала. Ранее русский царь был поднят на смех «своими западными партнерами» за предложение о всеобщем разоружении. Коллективный Запад воспринял эти инициативы как мольбу о пощаде, а такой опции в списке доступных у него сроду не было. На России поставили крест и оставили на сладкое.

Когда в Османской империи началась резня армян, Николай II попробовал возмутиться, но был встречен ледяным евроравнодушием, а кайзер даже демонстративно посетил Стамбул, чтобы выразить свою поддержку султану и показать России, что он думает по поводу ее возмущений.

Зато крайнюю озабоченность Англии вызвало строительство Транссибирской магистрали, военные и дипломатические успехи русских в Китае. И «англичанка опять начала гадить», сколачивая антироссийскую коалицию. Обратилась даже к нелюбимой ею Германии. Там канцлером недавно стал фон Бюлов, тоже бывший сторонником англо-австро-германского блока против России и Франции. Удалось достичь договоренности: кайзер прекратит помощь бурам, а англичане смирятся с ростом немецкого влияния в Турции. Британцы сочли, что Берлин поможет укрепить расшатанную державу Абдул-Гамида, что тоже ложилось в русло антироссийской политики. Слава богу, что дальше переговоры зашли в тупик. Лондону требовалась поддержка для войны на Дальнем Востоке. Берлин рассудил, что в такой компании весь выигрыш достанется Британии, а кайзеру нужна была помощь для войны в Европе. Это не устраивало уже англичан, поскольку означало установление германского господства у себя под боком. В итоге высокие договаривающиеся стороны до дележа России не доехали.

Впрочем, царю это помогло слабо. Не найдя понимания в Германии, правительство Британии обнаружило его в Японии, и с этого момента дружба Лондона и Токио превратилась из взаимовыгодной в закадычную. Достаточно сказать, что новейшее английское орудие 12"/40 Mark IX, ставшее главным калибром английского флота, впервые было установлено на японских броненосцах «Фудзи» и «Ясима». На британских военных кораблях оно появилось лишь спустя четыре года! Это к слову о том, насколько серьезно относились англичане к вооружению японского флота новейшей техникой.

Четверка других японских броненосцев – «Сикисима», «Хацусе», «Асахи» и «Микаса», построенных на верфях «Армстронг», «Джон Браун» и «Тэмз Айрон Уоркс», – при всех их небольших различиях, находилась в одной весовой категории с крупнейшими и сильнейшими в мире английскими кораблями и ни в чем им не уступала. А может быть, и превосходила.

Тогда же у ВМФ Японии появились построенные в Эльсвике, как раз прославившемся созданием относительно небольших и дешевых, но при этом весьма мощных судов, крейсеры «Асама» и «Токива». За ними последовали почти идентичные «Идзумо» и «Ивате». Мощностей одного «Армстронга» японцам не хватало, поэтому еще два сходных крейсера – «Адзума» и «Якумо» – были заказаны во Франции и Германии.

А в это время Российская империя не спеша достраивала Транссиб, разрывалась между возведением крепостей в Либаве и Порт-Артуре, боролась с банковским кризисом 1899 года, переползающим в промышленность, и понимала, что уже не успевает латать все экономические дыры и отвечать на все геополитические вызовы. Стеснение в оборотных средствах регулярно приводило к срыву поставок и затруднениям производства товаров отечественной промышленностью. Банкротились вчера еще надежные предприятия, на ладан дышали банки, откровенно нищенствовала деревня.

Благодаря золотому рублю и чрезвычайно высокому покровительственному тарифу общий объем иностранного капитала в России скакнул к 1900 году с 200 до 900 миллионов рублей, а доля его в российских предприятиях поднялась до половины от всех инвестиций. За сомнительную радость быть достойной внимания денежных мешков Россия платила полмиллиарда золотых рублей в год в виде завышенных цен на жизненно необходимые товары.

Все это время всесильный министр финансов С. Ю. Витте держал военно-морской флот на строгой финансовой диете. Выбор типов судов при строительстве определялся не их тактико-техническими качествами, а дешевизной производства. Например, сошедшие со стапелей Санкт-Петербурга крейсеры, носящие имена древнеримских и древнегреческих богинь «Диана», «Паллада» и «Аврора», при внушительном водоизмещении в шесть с половиной тысяч тонн, были оснащены самой слабой в этом классе кораблей артиллерией без всякой броневой защиты. Сэкономили даже на примитивных щитах.

В армии положение было не лучше. Армейские уставы на разные лады перепевали рулады на тему «пуля – дура, штык – молодец», а за ними скрывался жесточайший патронный дефицит и отсутствие всяких соображений, как его преодолеть. С огромным трудом доведенная до производства трехдюймовка не имела достойной обвески и боеприпасов. Первую партию мосинских трехлинеек и ту пришлось заказывать во Франции – в России просто не оказалось достаточных производственных мощностей. А еще были проблемы со снаряжением, обувью, подготовкой офицеров и унтер-офицерского состава, планированием, интенданту-рой и прочая, прочая, прочая…

На фоне этой тотальной безнадеги был один нюанс, не учитываемый ни Западом, ни Востоком, – личность одного из самых успешных и самых грозных руководителей Красной империи, закинутая в 1900 год из 1953-го. Страстное желание завершить незаконченные дела, высказанное на смертном одре, привело к внезапному пространственно-временному катаклизму, и сознание красного императора оказалось отброшенным на полвека назад. Приняв вызов и смирившись с выкрутасами мироздания, он решил сполна использовать столь оригинальным образом представившийся шанс предотвратить разрушение государства и массовую гражданскую бойню, восстановить социальную справедливость и решить проблему узурпации власти идеологическими клерикалами.

Все вышеописанные обстоятельства император помнил, учитывал и принимал во внимание, с любопытством осматривая пригороды Нюрнберга, где была назначена неофициальная встреча с кайзером Германии Вильгельмом II. На рандеву именно в этом городе настоял он сам, удивив немецкую сторону своим выбором. Символизм имеет значение, и хотя император в прошлой жизни был материалистом до мозга костей, тем не менее считал, что в этом городе стены будут помогать не только германской делегации. Император вез предложения, от которых кайзер отказаться точно не сможет. Шахматные политические доски были тщательно подготовлены. Фигуры расставлены. Император намеревался в этой партии играть белыми.

Нюрнберг. Январь 1901 года

Швейцарский правовед Карл Хилти на рубеже веков иронизировал, что немцы любят завершать свои жалобы на нервозность словами Бисмарка: «Мы, немцы, боимся Бога, но кроме Него – ничего на свете». Сарказм немецкоязычного ученого состоял в том, что как раз Бога немцы не боятся, зато им страшно от многого другого, «а это и образует одну из главных причин неврастении». Нервозность под маской педантичности – чисто немецкое изобретение! Невролог Франц Виндшейд отмечал: «чувство, что не успеваешь что-то доделать» – «один из наиглавнейших источников» немецкой «профессиональной нервозности». Правда, так было не всегда. Психиатр Ганс Бюргер-Принц хроническую боязнь не успеть выполнить повседневные задачи, не справиться или сделать что-то неверно назвал массовым явлением эпохи модерна.

Всему виной, конечно, была Англия. «И удовлетворенность ушла из этого мира», – лаконично комментировал один экономист начало индустриальной революции. Не случайно в XVIII веке нервные расстройства нового типа фиксировались как «английская болезнь».

В полном соответствии с императивом Бенджамина Франклина «время – деньги» уже вторая половина XVIII века характеризовалась стремлением к экономии времени. Предпосылка для модерновой суеты и спешки в принципе уже была. Стимуляторы той эпохи – кофе и чай, противодействовавшие естественному чувству усталости, – бурно распространялись и обсуждались. Знаменитый голландский врач Бонтеку рекомендовал своим пациентам выпивать до 200 чашек чаю ежедневно, что в целом шло на «ура», пока его не разоблачили как наемника Ост-Индской компании.

Главный социолог модерна Георг Зиммель в «Философии денег» дал классическое определение ментальных последствий монетаризации, затронув самый центр мира нервов. Он описывал, как деньги ускоряют «темп жизни» и производят вечный непокой, метание между множеством разнообразных желаний.

Ярчайшую иллюстрацию выводов всех вышеупомянутых психологов, неврологов, экономистов и социологов представлял собой кайзер Вильгельм II.

«На всех крестинах он стремился быть крестным отцом, на каждой свадьбе – женихом, на любых похоронах – покойником», – злословили о последнем немецком кайзере современники. Порой эксцентричные выходки правителя, страдавшего комплексом неполноценности из-за поврежденной при рождении и полупарализованной левой руки, заставляли многих усомниться в его психической нормальности. Самовлюбленный и суетливый, любитель театральных поз и напыщенных речей, Вильгельм всегда стремился играть главную роль. По этой причине еще молодой монарх поссорился с канцлером Отто фон Бисмарком, который не терпел вмешательства в свою политику и в результате ушел в отставку.

Государственными делами кайзер занимался мало и всегда плохо. Ума небольшого и неглубокого, хотя и быстрого, образования поверхностного, конечно, не могло хватить на все бесчисленные прожекты Вильгельма. Он заменял все эти качества дилетантским апломбом, самоуверенностью, с которой рассуждал и о живописи, и о музыке, и о востоковедении, и о Библии, и об архитектуре, и об истории, и вообще о чем угодно. На настоящую умственную работу, на серьезные, сколько-нибудь длительные усилия мысли его способностей не хватало. Он был суетлив, но совсем не прилежен. Его близких серьезно беспокоила явная и всегдашняя лень императора, временами полная неспособность ни к какому усидчивому труду, болтливость и нежелание прослушать доклад до конца, не перебивая докладчика.

Самохвальство, тщеславие и связанную с этими чертами лживость первой заметила в нем его мать, а потом и многие другие, кто с ним сталкивался. Все его провокационные высказывания, волновавшие и раздражавшие Европу в течение всего царствования, заявления, что нужно порох держать сухим, воинственное бряцание оружием – все это Вильгельм пускал в ход именно тогда, когда Германии ровным счетом ничего не грозило. Самую неистовую речь он произнес, отправляя войска в совершенно безопасную для них экспедицию в Китай в 1900 году, где немцы действовали вместе со всей Европой против плохо вооруженных и слабых боксерских отрядов. Он потребовал, чтобы солдаты вели себя, как гунны при Атилле. Но когда в самом деле было возможно нарваться на отпор, Вильгельм, при всей словоохотливости, всегда хранил молчание. Его бахвальство кончалось там, где начиналась боязнь за себя. А это состояние жило в нем постоянно.

При выборе вариантов развития политических событий Вильгельм всегда отдавал предпочтение самому крайнему из них, если только ему лично это не создавало опасности: даже в случае незначительного риска он уклонялся от любых решений. Поразительный пример этой склонности характера – отказ от встречи с малолетним сыном, больным пневмонией. Российский император помнил и другой пример из пока еще не состоявшегося для кайзера будущего – его отказ от престола и бегство в нейтральную Голландию при первой угрозе вооруженного нападения на кайзеровскую военную ставку в ноябре 1918 года…

Исходя из всего вышесказанного, Вильгельм был самым удачным собеседником и переговорной стороной для дебюта императора в новом качестве на международной арене.

Встреча состоялась в городской ратуше, куда первой прибыла русская делегация, вынужденная два часа слоняться по залам и слушать занудного бургомистра, взявшего на себя добровольно роль экскурсовода.

– О! Его императорское величество интересуется работами Дюрера? Это очень лестно для нас! А вот как раз экслибрисы…

Гофмаршал наконец подал голос, и царь, кряхтя и морщась, начал натягивать на себя форму офицера Прусского гвардейского гренадерского полка, дарованную кайзером во время последней встречи.

Лесть эта, конечно, была примитивна, как лапти, пряма, как оглобля, но сработала как надо. Вильгельм был польщен и восхищен – на императоре мундир сидел отменно – и сразу же объявил, что обязательно учредит специальный орден за образцово-показательное ношение военной одежды. Настроение кайзера улучшилось еще больше, когда он узнал про жуткие последствия двух покушений, из-за чего кузен Никки страдает частичной амнезией и не может уже так бойко, как раньше, изъясняться на иностранных языках. Вильгельм, имея некоторые природные увечья, вообще относился с ревностью к абсолютно здоровым людям, зато контуженный русский царь, плохо двигающийся, косноязычно говорящий, да, наверно, еще и неважно соображающий, вдохновил кайзера и поднял его самооценку на ступеньку выше. Оценив состояние «клиента», император пошел в наступление без какой-либо предварительной увертюры.

– Я приехал просить совета, Вилли, – заговорщицки понизив голос, сообщил кайзеру император и сразу же перешел на беглый огонь: – Ты на десять лет дольше находишься на престоле, ты опытнее, решительнее и ты, наконец, умнее меня…

С каждым сказанным комплиментом лицо кайзера растягивалось в улыбке, сначала недоверчивой, потом довольной, хотя глаза оставались холодными и внимательными, как льдинки.

– Никки, Никки! Ты, как всегда, мне льстишь, – довольно хохотнул он после короткой паузы. – Так говорят обычно, когда собираются попросить денег. Надеюсь, ты проделал столь долгий путь не для этого?

– Ну что ты, Вилли, для решения денежных вопросов у меня есть Витте.

Министра финансов России Вильгельм тихо недолюбливал за его приверженность французским банкам, а потому заметно поморщился.

– Но думаю, что это ненадолго… – заинтриговал кайзера император.

– Господи, Никки, в чем же провинился этот мужлан? – притворно удивился кайзер, а император отметил, что только что он выиграл еще одно очко в схватке за симпатии этого высокородного хама…

– С некоторых пор я считаю, что хорошее правительство – не то, что лихо делит деньги, а то, что способствует их зарабатыванию, а господин Витте огромный специалист как раз по первой части, – притворно вздохнул император, не сводя глаз с кайзера.

– Дорогой Никки, – Вильгельм сделал максимально участливое выражение лица, – как я тебя понимаю! У меня та же проблема. Наверно, нам нужно одновременно отправить в отставку наших финансистов и принять на работу кого-нибудь из конторы Ротшильдов. Ты так мило беседовал с ним в Баку. Вот они-то точно оставят нас без штанов! – и, не дожидаясь реакции собеседника, довольно захохотал над своей удачной шуткой.

– Да, – легко согласился с кайзером Николай, – но Ротшильд хотя бы не скрывает, что его цель – прибыль. А чиновники постоянно прячутся за удобную вывеску государственных интересов. И главное – с Ротшильдом, дорогой Вилли, я все-таки не советовался, что мне делать, а приехал для этого к тебе…

– Я тронут, – склонил голову кайзер, – искренне ценю твое расположение и готов помочь всем, чем смогу. Так что же беспокоит моего дорогого кузена?

– Мучает проблема выбора, русские расстояния и ужасное распыление и так невеликих ресурсов по бескрайним российским просторам от Кракова до Владивостока. А еще обременяет необходимость играть сразу на двух досках – европейской и дальневосточной. Мне надо выбрать, на какой из них сосредоточиться, – император четко обрисовывал ситуацию, пристально посматривая на кайзера. Тот слушал все внимательнее. – Меня раздирают на части. Одни говорят – надо строить флот и крепости на Балтике, другие – что все это должно быть на Дальнем Востоке. Ноги разъезжаются!

Император посмотрел на кайзера как можно более жалобно и, потупившись, как школьник, прогулявший уроки, продолжил обиженным голосом:

– Я же вижу: если пытаться успеть и там, и здесь – не получится нигде. Не хватит людей и ресурсов. Денег, кстати, тоже. Хорошо можно сделать только где-то в одном месте, – акцентировал император последние слова и исподлобья посмотрел на кайзера. Тот сидел с открытыми глазами и таким же ртом. Вся его поза и выражение лица были исполнены ожидания и требовали продолжения.

– Но есть существенное обстоятельство! – воскликнул русский монарх с гамлетовской интонацией. – Там, на Востоке, я один и вокруг только враги – Япония, Китай, Англия, Америка… А тут у меня есть ты, Вилли, мой старый друг, не раз доказавший, что выше пошлых интриг и подлых ударов в спину! Все доступные мне средства я хочу перебросить на Восток и прошу тебя мне в этом помочь! Перед самым выездом я принял решение о замораживании строительства военно-морской базы и крепости в Либаве^[1] и отменил возвращение на Балтику эскадры Чухнина^[2]…

Император замолчал, любуясь произведенным эффектом. Судя по выражению лица кайзера, он сейчас физически ощущал, как ему в уши вливается елей. То, чего Вильгельм так страстно желал, на его глазах становилось явью.

– Вилли! Надеюсь, я могу положиться на тебя, как на своего лучшего друга, который всегда прикроет спину? – с нажимом произнес император.

– Да-да, Никки, конечно! – наконец пришел в себя и засуетился кайзер. – Всецело можешь на меня рассчитывать! Ты принял очень правильное и своевременное решение! Действительно, эти макаки обнаглели сверх меры, а бабушка Викки, царствие ей небесное, разбаловала их до крайней степени. Я полностью согласен с тобой. Там надо держать сильную армию и боеспособный флот. Я готов тебе в этом помочь! Германия будет для тебя самым надежным и самым спокойным тылом!..

– Вот! – император удовлетворенно потер руки. – Это именно те слова, которые я хотел от тебя услышать, Вилли! Как я рад, что не ошибся! Ты снял у меня с души один камень, а это так важно!

– Один? – удивленно поднял брови Вильгельм. – Только один? А сколько их у тебя там? Я готов снять все!

«Ну вот и все, наркоз подействовал, пациент потерял связь с реальностью, – подумал про себя император, – пора приступать к операции».

– Второй камень, а точнее – заноза, это Польша, – сказал он вслух и выложил на стол свежую карту: – Оставлять польский вопрос нерешенным – значит постоянно ждать удара в спину…

– И как ты собираешься его решить? – кайзер заметно напрягся, в голове моментально всплыл пример «умиротворения» армян турецким султаном.

– Польшу надо объединять! – уверенно заявил царь. – Разделенная – она опасна, объединенная – будет спокойна и счастлива.

От природы слегка навыкате, глаза кайзера начали жить отдельной жизнью. От интенсивной работы мысли напряглись вены на висках и покраснели уши. Казалось, еще минута, и над редеющей прусской прической начнет куриться легкий дымок. Насладившись произведенным эффектом, русский император закинул в уши врага главную информационную гранату:

– Как ты смотришь на то, Вилли, чтобы объединить Польшу под твоей рукой? – вкрадчиво спросил он, взяв карандаш. – Например, вот так, – начертил аккуратную линию по границам Виленской и Гродненской губерний, срезав польский «балкон» и вопросительно заглянув в глаза кайзеру. – И мне будет спокойно – не придется держать целую армию для гонористых шляхтичей, и им хорошо – они уже почти сто лет страдают. Да и твоя империя только прирастет…

Вильгельм не верил своим ушам. Еще утром он подписал предварительный план развертывания на случай войны с Россией, где Польша была первой естественной целью. Умница Шлиффен удалился считать потребное количество войск-патронов-снарядов, необходимых для отсечения этой территории от России. Цифры выходили пугающие. Тайная полиция усердно подкармливала польских сепаратистов самого разного толка, присылая неудобоваримые счета. Не меньшие ресурсы сжирали террористы, готовившие ряд «революционных эксов» в Привисленских губерниях. И вдруг этот недоумок Никки предлагает отдать часть сладкого пирожка без всякой войны. Сам! Нет, все-таки его изрядно приложило в Баку! Надо успеть воспользоваться таким скорбным состоянием кузена. Брать немедленно все, что он отдает, остальное будет должен…

Все эти бурные эмоции так явно отражались на нервном лице кайзера, что император удовлетворенно про себя хмыкнул – рыбка заглотила наживку, пора подсекать!

– И все же у любого хорошего плана есть несколько «но», – вздохнул Николай, – сейчас Царство Польское – это крупнейший индустриальный и транспортный узел, сотни тысяч квалифицированных рабочих, тысячи предприятий, домбровский уголь, товаров на полмиллиона рублей в год… Изъяв из народного хозяйства этот кирпичик, мы обрушим все бюджетные стены, и от банкротства меня уже ничего не спасет…