Читать книгу: «На разломе двух времён. 80-е», страница 4

Голос
(Январь 1982)

У родителей был радиоприемник «ВЭФ – Спидола».

Каждый вечер я пытался ловить на нем «Голос Америки» или «Немецкую волну». Приемник хрипел, шипел, слова с трудом пробивались сквозь эфир, нужно было все время крутить колесо настройки.

Народ рассказывал, что так наши глушат «вражеские голоса». Но в реальности причину помех понять было трудно. То ли действительно работали глушилки, то ли это были обычные помехи эфира, то ли барахлил сам радиоприемник, он у нас был уже старый. Приходилось вслушиваться в шипящий эфир, вылавливая оттуда незнакомые фразы и слова.

Там не говорили что-то сверхзапретное или такое, от чего взрывались мозги. Но голоса ведущих были свежими, новыми, они смеялись в эфире и вели беседы в том непринужденном стиле, которого так не хватало советскому телевидению и радио.

Слушать «Голоса» считалось запретным, хотя формальных приказов об этом не было. Но кто может запретить тебе крутить ручку собственного радиоприемника?

Мы не обсуждали услышанное во дворе, но почти в каждой семье был радиоприемник, который ловил короткие волны. Вечером я прятался в своей спальне, плотно прикрывал дверь от родителей и настраивал эту волну, чтобы послушать что-то новое. Я чувствовал себя как разведчик, принимающий шифрованную запрещенную радиограмму откуда-то с другой стороны земли.

Мы были пионерами и комсомольцами, свято верили в дело строительства коммунизма, но при этом страстно хотели услышать что-то свежее.

«Голоса» не говорили о каких-то фундаментальных несовершенствах социалистической системы, там не критиковали партию и советское правительство, там просто рассказывали о фактах и новостях, о которых говорили все вокруг, но почему-то молчал телевизор.

Оттуда, с волн «Голоса Америки», я впервые услышал Высоцкого – в день, когда он умер.

Мне было всего 15, и кто такой Высоцкий я вообще не знал. Всю ночь без остановки «Голос Америки» крутил его песни. Только тогда я вдруг и понял, что все «блатные» песни, что мы пели во дворе под гитару, были ЕГО.

 
«В тот вечер я не пил, не пел –
Я на нее вовсю глядел,
Как смотрят дети, как смотрят дети.
Но тот, кто раньше с нею был,
Сказал мне, чтоб я уходил,
Сказал мне, чтоб я уходил,
Что мне не светит…»
 

15 лет – тот возраст, когда ты начинаешь не только впитывать мир, но впервые пытаешься его понять. Мы с другом влюбились в Высоцкого и стали жадно глотать все, что можно было о нем узнать. Мы вслушивались в тексты его песен, в двойной смысл его строк, и приходило новое понимание того, что нас окружало.

Советская жизнь наконец-то становилась понятнее и яснее, мы чувствовали ее более полно. С ее правдами, бедами, нервами и страстями.

P.S.

Зимой 1982-го на каникулах техникумовской группой мы впервые поехали в Москву.

Оказавшись в столице и выбирая куда пойти, из огромного списка музеев, театров, магазинов мы выбрали Высоцкого и поехали на его могилу.

25 января, в день его рождения, там собралась огромная толпа. Народ стоял молча, люди передавали вперед цветы – положить у могилы. Но вдруг кто-то включил магнитофон, и в морозном январском небе над Ваганьковским кладбищем стал подниматься его хриплый рубленный голос.

 
«Посмотрите – вот он
без страховки идет.
Чуть правее наклон –
упадет, пропадет!
Чуть левее наклон –
все равно не спасти…
Но должно быть, ему очень нужно пройти
четыре четверти пути…»
 

Брежнев
(Ноябрь 1982)

Все наше детство прошло при Брежневе.

Когда я родился он уже стал Генеральным Секретарем. Я ходил в детский сад, учился в школе, поступил в техникум, а на самом верху оставался все время один и тот же человек, Леонид Ильич. Он выглядел важным, спокойным и мудрым, как и положено главному человеку страны. Вся система управления казалась правильной и честной. Каждые пять лет проходили выборы в высший орган страны – Верховный Совет СССР. Они были свободными, всенародными, прямыми, тайными, но… безальтернативными.

Сегодня, когда на выборах депутатов пестрят фотографии трех – пяти, а то и десяти кандидатов на каждое место, трудно представить, что такое возможно, но тогда в бюллетенях для голосования всегда стояла только одна фамилия. У избирателя было право выбора, но не между различными кандидатами: можно было проголосовать либо ЗА, либо ПРОТИВ этого одного кандидата.

Подавляющее большинство голосовало ЗА.

Всякие выборы – это было событие! На улице играла музыка, повсюду надували воздушные шарики, продавали конфеты и всякие сладости. Папа и мама красиво одевались, брали нас, детей, и шли голосовать, как на праздник. Никто их не заставлял идти на выборы, не принуждал. Все шли свободно и добровольно.

Проголосовав, родители между собой обсуждали кандидата. Что они слышали о нем, чем он известен. В Горловке обычно выдвигали какого-нибудь знатного шахтера или токаря с местного машиностроительного завода. Люди эти были всем известны, и никогда такие кандидаты не вызывали сомнения, они были достойны выбора.

Сам список «кандидатов» формировался где-то наверху в горкомах и обкомах партии. Каким образом именно этот конкретный токарь или шахтер попадали в бюллетень для голосования, оставалось непонятным, процедура выдвижения кандидатов была неясна. Но когда подводили итоги и объявляли, что 99,5 % избирателей проголосовали «за», то сомнения пропадали.

Люди сделали свой выбор, все честно.

Почти 100 %-ный результат голосования за предложенных кандидатов как бы подтверждал право партии и формировать список, и вообще, быть главной рулевой силой в стране. Если люди настолько единогласно поддерживали этот «партийный» список кандидатов, то какие могут быть сомнения в руководящей роли самой партии.

Потом избранные депутаты собирались в Москве, где в прямом эфире, под телекамерами единогласно выбирали Президиум Верховного Совета. Это действо было настолько открыто, торжественно и добровольно, что воспринималось всеми, как абсолютно свободное волеизъявление. Все – честно.

Наверху собрались самые достойные.

Приехав той зимой в Москву, мы случайно купили билеты на хоккей, играли «ЦСКА» и «Динамо». И вдруг зрители стали шептаться и показывать пальцем куда-то вдаль, в сторону правительственной ложи. Наши места были по диагонали напротив, и через громадную ледовую арену я всматривался в едва различимую тучную фигуру в темном пальто.

Фигура была далеко, но, мне кажется, я даже разглядел густые брови.

Это был он – самый главный и важный человек в СССР.

Никаких солдат в коридорах ледового дворца я не заметил. Никакой излишней суеты вокруг не было. Впервые оказавшись в Москве, мы случайно купили билеты на какой-то обычный проходной матч, но волей случая на него пришел и ОН. Я долго потом рассказывал всем, что видел Брежнева.

Он сидел на противоположной трибуне и смотрел свой любимый хоккей. Возможно, в последний раз в своей жизни.

А через полгода, в ноябре, центральное телевидение объявило: умер Леонид Ильич Брежнев.

В тот момент замерла страна.

В горле застрял комок, и от волнения затряслись руки. Нет, я не плакал, но мгновенно пришло ощущение, что в жизни начинается что-то абсолютно новое. И мы прильнули к телевизору, пристально наблюдая за каждым шагом той долгой траурной процессии, провожавшей его тело к кремлевской стене.

«Вчера до глубокой ночи и сегодня утром продолжается прощание трудящихся Москвы, представителей других городов и союзных республик нашей страны, а также зарубежных делегаций с Леонидом Ильичом Брежневым…

10 часов 15 минут.

В последний почетный караул у гроба покойного встают товарищи Андропов, Горбачёв, Гришин, Громыко, Кунаев, Романов, Тихонов, Устинов, Черненко, Щербицкий, Алиев…

Под звуки траурных мелодий гроб с телом Леонида Ильича Брежнева выносят из Колонного зала и устанавливают на артиллерийский лафет. Кортеж медленно направляется на Красную площадь. За гробом в скорбном молчании идут руководители коммунистической партии… Впереди процессии венки от ЦК КПСС, Президиума Верховного Совета, от трудовых коллективов. На алых подушечках советские награды и награды многих зарубежных государств… Красная площадь заполнена народом. В четком строю войска московского гарнизона. Траурная процессия останавливается у мавзолея. Гроб с лафета переносят на постамент. На центральную трибуну мавзолея поднимаются руководители коммунистической партии и советского государства.

Траурный митинг открывает Генеральный Секретарь ЦК КПСС Юрий Владимирович Андропов:

– Товарищи, тяжелая утрата постигла нашу партию, наш народ, все передовое человечество. Сегодня мы провожаем в последний путь Леонида Ильича Брежнева, славного сына нашей Родины, пламенного марксиста-ленинца, выдающегося руководителя Коммунистической партии и Советского государства…

Процессия направляется к кремлевской стене.

12 часов 45 минут.

Гроб с телом покойного опускают в могилу».

P.S.

В этот момент что-то упало и гулко грохнуло. То ли это был звук первого артиллерийского залпа, то ли гроб реально уронили, но вся страна вздрогнула.

Это не к добру…

Донецкий «Точмаш»
(Лето 1983)

Первая профессия, которую мне вписали в трудовую книжку, была токарь. После третьего года техникума нас направили наконец-то работать на производство. Я точил танковые снаряды на донецком заводе «Точмаш».

Чтобы из чугунной литой чушки получился сверкающий тонкой резьбой снаряд, болванка должна пройти через последовательный ряд двух десятков токарных станков. Сначала грубый резец первых трех станков снимал верхний слой окалины. На следующих станках сверло вытачивало сердцевину. Потом нарезалась резьба, одна снаружи, другая внутри. Накручивались какие-то медные кольца, вставлялся патрон, и уже где-то в дальнем конце огромного цеха снаряды укладывались в аккуратные деревянные ящики зеленого цвета с гербом и штампом «Министерство обороны СССР».

Меня поставили в самом начале этой цепи.

Это были первые три грубых станка, тут точность токаря была не очень важна, и сюда часто ставили новичков типа нас, практикантов. Но в то же время именно это место в самом начале конвейера сразу давило на тебя всей ответственностью. Если что-то шло не так, что-то ломалось или шел брак, вся цепь станков сразу останавливалась. И все работающие дальше по цепи токари-ветераны гулко кричали:

– Чего встали, что случилось?

Тут, на первых станках, ты не мог остановиться, не мог отойти, когда захотел. А станки все время ломались, иногда шел брак и потому нервы все время были на пределе. Мы жили тогда в рабочем общежитии, в трехстах метрах от проходной, и неделя превращалась в бесконечную череду рабочих смен с коротким перерывом на обед и сон. Мы очень уставали.

Только через месяц я наконец-то втянулся, разобрался в деталях, ведь у каждого токарного станка свой характер и свои привычки. Кого-то нужно гладить, кого-то бить кувалдой. Где-то нужен ключ, а где-то необходимо подлить масло. Когда я стал чувствовать все три станка, понимать их характеры и нрав, дело пошло. Я даже научился бороться с монотонностью рабочего процесса, читая про себя стихи. Хорошо шел Маяковский: «Облако в штанах», «Про это». Я даже стал привыкать к работе, нервная и физическая перегрузка стали уходить. Но все равно внутреннее ощущение, что монотонная тяжелая работа, поточная линия производства и вообще рабочая специальность – не мое, нарастало. В те дни, работая токарем на заводе «Точмаш», я и принял окончательное решение, что после техникума поеду поступать в институт.

Нужно менять жизнь кардинально.

Однако времени на серьезную подготовку уже почти не было. Производственная практика должна была закончиться зимой, и до экзаменов в институт осталось бы только три-четыре месяца. Этого мало, чтобы подготовиться к поступлению в хороший вуз. А ведь нужно было еще писать техникумовскую дипломную работу. Последние два года нам не преподавали ни математику, ни физику, а они мне были нужны. Начиная с третьего курса нас учили специальным предметам: металловедению, гидравлике, электротехнике и прочему. В общем, из нас готовили токарей, а мне нужна была математика и физика, так как я уже задумался о Москве.

Была ночная смена, когда от усталости, недосыпа и просто по невнимательности тяжеленный танковый снаряд свалился мне на руку. Носилки, заводской медпункт и переполох цехового начальства – так закончился мой непродолжительный трудовой опыт!

P.S.

Это была случайность, оплошность, обычная производственная травма, но именно она дала мне столь необходимые полгода свободного времени для подготовки к вступительным экзаменам в институт. Наверное, это был знак – пора ставить точку и начинать новую жизнь.

Журнал «Квант»
(Зима 1983–1984)

Из всех советских журналов моим любимым был «Квант».

В конце каждого номера я находил главное, то, ради чего и выписывал этот журнал, – задачи по математике и физике, предлагавшиеся в прошлые годы на вступительных экзаменах в ведущих технических вузах СССР, как областных центров типа Томска, Киева, Ленинграда, так и столичных, включая МГУ, МИФИ и МФТИ. Там были примеры экзаменационных задач уже давних, 1970-х годов, но были и совсем свежие – за 1980-й, 1981-й, 1982-й. Сначала шли сами задачи, а в конце ответы к ним. Решая их, ты мог как бы поэкспериментировать, ответить на вопросы: что тебе по силам? Куда ты смог бы поступить?

И вот, взявшись за их решение, я постепенно стал чувствовать и осознавать градацию советских институтов. Чем «столичнее» и именитее был вуз, тем сложнее были вступительные задания.

Искусство составления задач по математике и физике для вступительных экзаменов тех лет до сих пор для меня великая загадка! Как можно придумать абсолютно новую задачу, скажем, по стереометрии? Да еще такую, чтобы заранее ее невозможно было даже представить? Но главное, придумать задачу нужно было так, чтобы ее уровень сложности четко соответствовал уровню престижности вуза, для которого она предназначалась! Я до сих пор не знаю, кто эти люди, работавшие над составлением вступительных задач, но уровень их мастерства был непревзойденным.

Я начал свои попытки с самых простых задач по математике, предлагавшихся на экзаменах в областные вузы типа Донецка, Ростова или Орла. Но быстро понял, что с ними я справляюсь легко. Чуть сложнее были задачи для университетов Киева, Томска или Новосибирска. Еще сложнее были задачки в ленинградские вузы.

Но особняком стояла, конечно, Москва!

Уровень сложности задач практически любого московского вуза в те годы был на порядок выше уровня сложности всех томских, новосибирских и киевских вузов вместе взятых.

Когда, пытаясь решать «московские» задачи, я вдруг понял, что они мне по зубам… я и принял, возможно, самое важное решение в жизни: я поеду поступать в Москву! В тот момент я уже не рассматривал другие варианты. Если ты способен решать «московские» задачки, зачем размениваться на что-то еще?

Теперь только в Москву!

Но и в столице имелась своя градация. Сначала, как я постепенно выяснил, по уровню сложности шел длинный список вузов, таких как Московский Горный, МВТУ, МИСИ, МИСиС, МИЭМ, МИЭТ, МАИ и некоторые другие. Таких институтов технической направленности в те годы в Москве было 10–15. Уровень их вступительных задач по математике был примерно одинаковым, и я вскоре понял, что справляюсь и с ними.

За этим первым кругом московских вузов шла техническая элита, ведущая четверка: МИФИ, МФТИ и два факультета МГУ, мехмат и физфак. Подступиться к решению их вступительных задач было само по себе мини-подвигом. Но, разбирая примеры этой четверки, я быстро уловил, что даже тут есть два абсолютных лидера – Физтех (МФТИ) и мехмат МГУ! Их задачки были самые сложные.

На каждом вступительном экзамене предлагались пять задач.

Первую я обычно решал минут за пять – десять. Вторая давалась минут за 15. Она не требовала какой-то особой фантазии или догадки, просто нужно было время, чтобы все аккуратно и четко разложить, помножить, поделить и без ошибок расписать на бумаге. Третья задачка – это была первая преграда, которая требовала напряжения мозгов. На нее могло уйти и полчаса.

Дальше – четвертая! Это была уже очень сложная задача.

Когда я только взялся за «московские» вступительные экзамены, четвертая задачка на Физтех или мехмат МГУ мне не давалась. Лишь длительные тренировки и системный разбор полетов с моим репетитором, Иосифом Моисеевичем Михайловским, научили меня с ними справляться. И далось это не сразу. Я исписывал тонны бумаги, пока искал к ним подходы и методы решения.

В Горловке был химический комбинат «Стирол», он выпускал селитру, гранулированные минеральные удобрения для сельского хозяйства. Упаковывались они в огромные полиэтиленовые мешки. И потому у многих жителей города такие мешки водились в хозяйстве, и каждый приспосабливал их к чему мог. Кто-то хранил в них старые вещи, кто-то картошку на зиму. Я стал складывать в эти мешки исписанные листы бумаги, которые сотнями ежедневно уходили на решение примеров вступительных экзаменов в московские вузы. Сначала наполнился один мешок, потом второй, третий. К весне 84-го, когда я уезжал в Москву поступать на Физтех, полиэтиленовыми мешками была заполнена вся спальня.

Но самой сложной задачкой была, конечно, пятая!

Это была не просто задача, это была – песня! Гимн уму, интуиции, озарению, терпению и настойчивости. Решить пятую задачку на Физтех или мехмат было невероятно сложно!

Когда я стал договариваться с Иосифом Моисеевичем о репетиторстве для подготовки к поступлению в МФТИ, пятую задачку с трудом мог решить и он сам, хотя четвертую он обычно решал легко. Для решения четвертой еще можно было подсказать общие подходы, принципы решений, типовые схемы, но для пятой это не работало.

– Тут я тебе помочь не смогу, отсюда плыви уже сам, – сказал он.

Зимой 84-го, через полгода после того, как я начал готовиться к экзаменам и засел за решение «московских» задачек, я впервые смог покорить пятую. Я решал ее более трех часов. Это было слишком долго, непозволительно долго, столько времени на экзамене мне не дадут. Но в тот момент я понял, что смогу ее осилить!

Каждый новый месяц: февраль, март, апрель, май – я ждал свежий номер журнала «Квант» в предвкушении очередной пятой задачки из вариантов вступительных на Физтех или мехмат. И садился ее решать.

Я ставил перед собой шахматные часы и с ударом по кнопке начинал ее решение. Это было невероятно увлекательное путешествие, гимнастика мозгов, полет мысли под строгий метроном шахматных часов. За весну 84-го из всех пятых задачек на Физтех, которые я нашел в старых подшивках журнала «Квант», мне удалось решить всего три или четыре. Этого было мало для 100 %-ного успеха, но тем не менее я решил поступать именно на Физтех.

Я легко мог сдать экзамен в любой московский вуз, их задачки к тому времени я уже решал легко. Но пятая физтеховская мне давалась не всегда и требовала больше времени, чем отводилось экзаменом, и все-таки я сделал выбор в пользу Физтеха.

Во-первых, для поступления, возможно, хватило бы и четырех правильно решенных задач. А во-вторых, именно уровень сложности пятой задачки и говорил мне: Физтех – это высшая планка среди вузов СССР!

P.S.

Если ты смог хотя бы однажды решить все пять задач, значит, высшая планка для тебя достижима и не стоит соглашаться на меньшее!