Читать книгу: «Багровые волны Чёрного моря», страница 12

Глава 24

4 августа 1474 года, вторник, в тот же день
О неприятностях Пангиягера

Потеряв кучу времени у консула, и толком не поняв, зачем его так срочно вызвали, Тер-Ованес вернулся домой в очень взвинченном состоянии. Для плохого настроения было несколько причин, и дурацкий визит во дворец стоял в этом списке на последнем месте.

С утра, перед отправкой в путь, его нервы изрядно потрепала Манана:

– Знаешь, куку-джан, я всю ночь не спала. Правильно ли мы поступаем с нашей девочкой? Не место ей в монастыре.

– Ты хочешь, чтобы она мне в подоле внука принесла? Связалась с вором.

– Он не вор. Сам это знаешь, по глазам вижу. Ты кулон подсунул или с офицером договорился?

– Ничего я не подсовывал. Вот тебе крест, – Пангиягер решительно перекрестился. – Изумруд висел на шее этого негодяя.

– Странно всё это. Парень пробирается в твой кабинет, ворует кулон, вешает его на шею, а затем идёт к окну нашей девочки. Это же глупо! Она могла увидеть. И почему он не взял всю шкатулку?

– Что ты пристала? Почём я знаю?

– Мой жизненный опыт подсказывает, что мальчишка не виноват. Он стал жертвой какого-то жуткого заговора. Да и зачем ему воровать, если он, как выяснилось, родом из знатной семьи?

– Это ещё надо перепроверить. А ворует – потому что привык. Был я в трущобах, где он живёт – воры, пьяницы, нищеброды.

– Что болтаешь? Я у Христо уже лет десять горшки покупаю. Хорошие горшки. И не дорого. А Биата, жена его, бельё для нас шьёт. Какие же они воры? Ни разу за всё время ни на грош не обманули.

– Против фактов не попрёшь. Его поймали с поличным.

Манана-джан покачала головой:

– Бедная ахавни… Страдает, тает словно свечка… – женщина тяжело вздохнула, но встрепенувшись снова взялась высказывать свои сомнения: – Всё-таки, что-то здесь нечисто. Ты же знал, что он придёт. Вот это факт, так факт. Ты заранее позвал стражу, которая мальчишку повязала. Откуда ты узнал?

Куку-джан заёрзал, не зная, как выкрутиться:

– Ниоткуда. Это капитан сам узнал как-то. У него свои методы, свои информаторы. Отстань от меня!

Но сестра не отстала, она вновь принялась стенать:

– Ахавни чистая и непорочная девочка. Сломаем мы ей жизнь. Ой, сломаем!

Брату порядком надоел этот неприятный разговор. Он постарался подвести черту:

– Я от своего решения не отступлю. Когда повзрослеет, она меня ещё благодарить станет.

– И сколько она будет там чахнуть?

– Зиму. За это время я подберу ей достойного жениха. В начале лета сыграем свадьбу. Как раз ей семнадцать станется.

– Целый год в заточении. О, господи! Целый год!

– Мы её посещать будем, – стоял на своём Пангиягер.

– Могилку её ты будешь посещать… – голос сестры упал до самого пола и разбился.

– Чего болтаешь?

– Опомнись! Опомнись, пока не поздно!

– Нет! Это моя дочь. И мне решать. Только мне.

Когда сестра ушла, купец с шумом фыркнул, пробубнив под нос:

– Женщины, женщины… Курицы безмозглые. Не видят дальше своего носа.

Больше всего Пангиягер боялся, что Манана поделится с Эсминой своими сомнениями по поводу воровства горшечника. Дочь отличалась сноровистым характером. Результат мог быть непредсказуемым.

Теперь, вернувшись от консула, он вновь бормотал что-то несуразное про «куриц безмозглых». Причиной этого ворчания была уже не сестра. В приёмной консула он столкнулся с Кокосом. Этот греческий купец всегда знал, что говорил. И обычно говорил правду. Тер-Ованес сразу понял, что и сейчас он не врёт. Эта тварь перешла уже все границы. Вот ведь стерва!

Под «стервой» он подразумевал Лейлу. Взяв в руки колокольчик, Пангиягер вызвал служанку:

– Гоар, приведи Лейлу. Немедленно.

Приёмная дочь появилась через полчаса, когда терпение Тер-Ованеса уже лопалось.

– Звал, папочка? – проворковала девушка. Она нагло продефилировала мимо хозяина дома, демонстративно вихляя бёдрами. – Вспомнил всё-таки изнасилованную тобой дочь?

Она беспардонно взобралась на кресло, поджав под себя ноги.

Купец оторопел:

– Чего ты несёшь? Кто тебя насиловал?

– Ты! Об этом знают все твои слуги. А вскоре может узнать и весь город. Накроются тогда твои выборы медным тазом, – она подленько, но вполне искренне хихикнула.

Кровь хлынула в лицо Пангиягера. Он прорычал:

– А, так значит для этого ты шлялась к этому шакалу, Тер-Карапету?!

Именно об этом ему сообщил Кокос.

– Страшно? Так тебе и надо. Нельзя обижать беззащитных сирот.

– Да я тебя за это! – купец поднял руку для удара.

– Ну, давай! Ударь меня! Ударь! Вся община узнает, что ты не только насиловал, но и издевался надо мной. Только бей в лицо для наглядности.

Она чуть выставила вперёд своё обворожительное личико, украшенное нахальной улыбкой.

Купец бывал и не в таких жизненных передрягах. Он быстро сообразил, что прямыми угрозами мерзавку не угомонишь. Поэтому быстро сменил гнев на милость:

– Хорошо, чего ты добиваешься?

– Женись на мне.

– После того, как ты встречалась с моим врагом, об этом не может быть и речи.

– Не бойся, я ничего ему не сказала. Пока. Хотя он обещал мне золотые горы.

– Всё равно я на тебе не женюсь. Это будет выглядеть неестественно. Я твой приёмный отец.

– Ну-ну… неестественно. А насиловать свою дочь естественно?

– Прекрати уже! – взвился Пангиягер. – Ты меня шантажируешь?

– Называй это, как хочешь. Но только ты у меня теперь вот здесь.

Девица протянула раскрытую ладонь в сторону приёмного отца и демонстративно сжала её в кулак.

– Я на тебе не женюсь. Я всё сказал.

– Хорошо, тогда верни мне дом моей матери и её деньги.

Купец слегка обмяк, развернул кресло к девушке и уселся в него:

– Лейла, неужели ты думаешь, что твой приёмный отец вор? Конечно, я всё верну. Даже не сомневайся. Но я же не сам взял над тобой попечительство. Так решила община. Я не самодур, я подчиняюсь воле общины. Через три месяца будет собрание. Если община скажет, что ты уже готова к самостоятельной жизни, я всё тебе сполна возвращу.

– Ха, хитренький! На этом собрании будут выборы епископа. Ты думаешь, я дура? Хочешь выбить мои козыри?

– Как совет общины решит, так и будет. Поступай, как хочешь. Тебе никто не поверит. Слуги со свечкой в моей спальне не стояли. Да и не пойдут они против моей воли.

– Пойдут, ещё как пойдут!

Купец всё же не сдержался и заорал:

– Вон, потаскуха! Вон!

– Ты меня выгоняешь?

– Да!!!

– Из дома?

– Из какого дома? Нет, я тебя выгоняю из комнаты. Иди к себе, стерва…

– Хорошо, – спокойно приняла его решение Лейла. – Я пошла. Пошла?

Но купец в ответ только яростно прорычал:

– Хы-ы-ы…

Когда она удалилась, он вызвал начальника охраны:

– Скибан, посади Лейлу под замок. Да не в её комнате, а в том самом чулане, где нет окон и крепкая дверь. И смотри, чтобы она не сбежала.

Оргузий вернулся быстро:

– Её нигде нет. Люди видели, как она выходила с узлами через заднюю калитку.

– Чёрт, сбежала, мерзавка! Давно надо было замуровать этот вход.

– И ещё, хозяин, в её комнате мы нашли это, – он протянул записку.

В ней было всего несколько строк: «Будь ты проклят. Все узнают, что я сбежала от садиста и насильника. Сиди и трепещи. А эту белую курицу ты правильно отправил в монастырь. Там ей и место. Хотя, время сейчас тревожное, дороги опасные. Туда надо ещё и доехать. Когда получишь новости, вспомни обо мне».

Глава 25

5 августа 1474 года, среда
О начале монастырской жизни Эсмины

Ахут-хатун временно поселила Эсмину в своей келье – хотела, чтобы племянница в это горестное время всегда была на глазах. Тем не менее, первую ночь девушка провела в одиночестве. Ахут всю ночь молилась над телом сестры. Пришла она под утро, скинула чёрные одежды, оставшись в белой рубахе, и ушла за занавеску. Оттуда долго доносились её всхлипы, плач и причитания: «За что? За что? Она была добрым человеком. Её тебе даже упрекнуть не в чем. За что?»

После окончания плача Эсмина увидела не страдающую женщину, а строгую игуменью. За занавеской тётя поменяла не только одежду, но и образ. Взгляд её стал строгим, выражение лица непроницаемым. Она уже была не столько сестрой покойницы, сколько пастырем монашеской братии, если, конечно, «братией» можно назвать христовых невест.

Это были первые монастырские впечатления девушки, отчётливо врезавшиеся в память. После этого дни потекли, мало отличаясь один от другого. Но это было потом…

Отец, получив трагическое известие, появился к вечеру следующего дня.

Отслужив молебен, он провел с дочкой наставительную беседу:

– Ахавни, крепись, бог посылает новые испытания. Чтобы преодолеть их, нам надо держаться друг за друга. Ведь мы одна семья.

– Ты хочешь забрать меня отсюда?

– Нет, доча, пока ты останешься здесь.

– Сколько?

– Столько, сколько надо. Ты же помнишь наш уговор.

– Это из-за тебя всё…

Тер-Ованес вздохнул:

– Я понимаю твоё состояние. Всё очень сложно. Но мне приходится так поступать для твоей же пользы. Здесь ты в безопасности. Никто не посмеет напасть на монастырь. Рядом Солхат и Топли. По пути назад я заеду в Солхат к уважаемому Баграм-джану, он руководит местной армянской общиной, и попрошу об усилении охраны монастыря.

Эсмина молчала, без каких-либо эмоций кивая головой. Наконец спросила:

– Я здесь. А Астер?

Отец ждал этого вопроса:

– Там всё хорошо. Вчера я разговаривал с ним. Он всё понял и дал клятву на Библии, что больше никогда не вспомнит о тебе. Суд вынесет штраф. Я уже приготовил деньги. Видишь, твой отец исполняет свои обещания. Исполняет даже сверх того, что обещал.

***

Следующим утром Манану-хатун похоронили на монастырском кладбище.

Глава 26

6 августа 1474 года, четверг
О решении Гаркуши вернуться

Вот-вот из-за холма должна была показаться столица генуэзских колоний. Хорунжий бросил взгляд на казачков, которые тащились за ним по пыльной извилистой дороге. Один из всадников немного отстал. Пришлось развернуть коня и рысью двинуться в хвост колонны. Пристроившись к темпу отставшего, громко, чтобы все слышали, старшой поинтересовался:

– Ты чего такой смурый?

Гаркуша лишь пожал плечами, грустно взглянув на Хисия. Хорунжего все казаки звали либо Батькой, либо Хисием. Ему едва перевалило за тридцать, но он уже был опытным воякой. Можно сказать, ветераном. Нелегка казачья служба. И недолга. Мало кто доживал до пятидесяти. Хисия все уважали и ценили за то, что он был справедлив, товарищей в бою не бросал, а молодым да зелёным всегда помогал. За это его Батькой и величали.

– Бодрей смотри! Будешь жить, как мышь в сырной бочке. Всем девкам на загляденье. А какие в Каффе кабаки! Фряжское вино – энто тебе не бражка, что шинкарки куриным помётом крепят. Гуаско платят звонкой монетой. Ху! Хату построишь. Жинку заведёшь. Чо ещё казаку надобно?

Батька задорно шлёпнул Гаркушу по спине. Тот не особо встрепенулся. Ответил спокойно:

– Знаешь, Хисий, я не вчерась молоко с сиськи слизывал. Острота моей сабли известна и на Дону, и на Волге. От ворога отродясь не драпал. И в Каффе два годочка служил бок о бок с Ноздрёй и Ревуном. Эх, дюже знатные казачки були. Легли ни за что, за чужую измену.

– То ведомо мне, паря. Не ведомо тольки, чавось ты понурый такой?

Гаркуша пошлёпал губами, пытаясь сглотнуть сухую слюну, но не успел ответить. Передние казаки, соскучившись по общению, уже изрядно придержали коней. Один из них крикнул весело:

– Пропал наш Гаркуша. Лихой рубака был, да баба на шею аркан накинула.

Другой тут же поддержал веселье:

– Легче с чёртом лысым совладать, чем с бабой. Был казак, и нет казака, коли он по бабе сохнет.

Гаркуша неожиданно приободрился, чуть пришпорив коня. Тот крутанулся на месте, затанцевал. Крикнул, обращаясь к хорунжему:

– Извиняй, Хисий, что подвёл тебя. Но видно мне с вами отныне не по пути.

– Куда это ты собрался? – удивился резкой перемене казака хорунжий.

– Решилси я устроиться на службу в топлевскую сотню.

– К Чепыге, чо ли? Вот глупой!

Дикань подъехал к хорунжему вплотную и вкрадчиво пояснил:

– Сохнет он по той бабочке, что мы давеча спасли. Очень уж она ему показалась.

Батька удивлённо повертел головой, снял шлем и через тафью почесал голову:

– Гля, Гаркуша, пропадёшь не за грош, – не дождавшись ответа, подытожил: – Однакось, клятву ты исчо ни давал, грошей ни брал, поэнтому волин, як сокил.

Гаркуша повеселел:

– Спаси Бог, Батька. Век твоей милости не забуду.

Хорунжий вновь качнул головой:

– Тибе решать. Тольки, паря, здря ты энто затеял. Краля эта не твово поля ягодка. Опосля жалковать станешь.

Но «паря» уже не особо вникал в сказанное. Он резко пришпорил коня, направив его в обратный путь. Проскакав метров двадцать, поднял на дыбы и лихо гикнул напоследок:

– Не поминайте лихом, братцы!

Казаки ещё постояли какое-то время, глядя ему вслед. Наконец повернули лошадей в путь. Только Хисий горестно вздохнул:

– Эх, Гаркуша, Гаркуша, дурья твоя башка. Пропадёшь, как пить дать, пропадёшь.

Он повернул коня и крикнул единственному оставшемуся на месте казаку:

– У, чума лупоглазая! Чаво замер, як истукан?

– Батька, прости дурня, но я с Гаркушей. Пропадать, так гуртом.

И Дикань пришпорил коня, бросившись в погоню за другом.

Хорунжий беззвучной артикуляцией показал своё отношение к случившемуся, процедив что-то явно матерное, помотал головой, сплюнул и повернул своего гнедого в сторону Каффы.

Казаки с присвистом жахнули подорожную: «Ай, да ва садочку кукушечка кукуить. Ой да ва зилёном рябушечка гуркуить. Катится звезда с неба галубова. Ждёт миня болезочка, казака маладова».

Глава 27

7 августа 1474 года, пятница
О великом султане, об интригах при его дворе, о великих визирях: прошлом и будущем

Султан Мехмед³⁴ по прозвищу Фатих³⁵, не зря был так назван. При нём османы подчинили своей власти практически весь Рум (Малую Азию), Румелию (Балканы), Морею (Грецию), Подунавье (Влахию, Сербию). Но главным его завоеванием несомненно стал Константинополь. Падение Царьграда, ознаменовало конец более чем тысячелетней истории Второго Рима³⁶. С этих пор османы крепко встали на обе стороны Босфора, преградив его для свободной торговли других государств.

Константинополь, переименованный в Стамбул, быстро исламизировался. Церкви переделывали в мечети, из других краёв султаната в город насильно завозили десятки тысяч мусульман. А местное население либо изгонялось, либо подвергалось насильственной ассимиляции.

Мехмед Фатих делал всё, чтобы Стамбул навечно стал священной столицей его новоявленной империи. Он самолично выбрал место для строительства своего главного дворца. Султан вникал в каждую мелочь, лично утверждал толщину стен, площадь помещений, устройство бань и бассейнов. Но пока новая резиденция строилась, Фатих правил из Эдренебола. Так по-турецки назывался древний город Андрианополь, хорошо известный по различным страницам всемирной истории. В Эдренеболе, или по-простому в Эдирне, был самый грандиозный в Европе дворцовый комплекс. Но его великолепие не устраивало султана по одной простой причине. Фатих хотел царствовать именно в Константинополе. Там, где тысячу лет римские императоры, а басилевсы Византии считали себя таковыми, правили миром. Константинополь был Вторым Римом. Стамбул должен стать Третьим. Стать на века. Отсюда Мехмед Завоеватель собирался повелевать миром. Повелевать грозно, жестоко, единолично. Он строил грандиозные планы. Европа, Азия и Африка должны трепетать только при одном взмахе руки турецкого султана.

В резиденции Фатиха в Эдирне всё было на высшем уровне: сады, фонтаны, бассейны, бани. К слову, один из бассейнов располагался на верхнем этаже семиэтажного дворца Джиханнюма. Тысячи слуг, рабов и воинов обеспечивали любые запросы семьи и гостей султана.

Сегодня Мехмед принимал в своей резиденции гостя, которому уделил особый знак внимания. Он не закатил в честь него пир горой, не пошёл с ним в хаммам, не затеял соколиную охоту. Султан просто попил с гостем чай, а затем прогулялся по тенистым аллеям векового сада. Такое уединение было знаком особого расположения Повелителя Вселенной.

Этим особым гостем был не кто иной, как Ахмед-Паша, прозванный Гедиком, что означало «строитель крепостей». Царедворец заслужил личную аудиенцию султана неспроста. К этому времени Гедик проявил недюжинный талант полководца. Его янычары неоднократно вносили решающий вклад в победу над противником. Особенно Ахмед-паша отличился в войнах с Караманидами, государство которых занимало огромные территории на юго-востоке современной Турции.

Султан с гостем долго шли молча. Неторопливую поступь Мехмед часто прерывал остановкой. При этом он о чём-то напряжённо думал. Трудно было догадаться о чём. Впрочем, Гедик и не пытался этого сделать, уважительно следуя подле своего господина.

Дойдя до конца аллеи, Фатих наконец заговорил. Заговорил вкрадчиво и размеренно. Для Гедика тема разговора стала неожиданностью.

– Да, жаль, что нашего Великого визиря больше нет с нами. Мне его очень не хватает. Я всегда буду помнить его преданность, его мудрые советы, его ярость по отношению к врагам.

Гедик никак не ожидал, что Фатих вспомнит о последнем Великом визире. Тем более не ожидал, что он его вспомнит с сожалением в голосе.

Султан продолжал говорить отстранённо, словно обращаясь к пустоте:

– Он был самым мудрым из всех, кого я знал. Даже не верится, что уже прошёл месяц после его смерти.

Султан повернул свой лик к Ахмед-паше и впился колючим взглядом в лицо полководца. Гедик с достоинством выдержал этот продолжительный оценочный взгляд, лишь слегка потупив свой взор. Наконец Фатих подобрел, подобие улыбки промелькнуло на уголках губ:

– Но он слишком оторвался от земли, посчитав себя выше закона, установленного аллахом, выше султана, ставленника аллаха на Земле, выше самого аллаха. Он наделал много глупостей, за которые поплатился. Теперь мне нужен новый визирь. Такой визирь, который своей мудростью хотя бы частично заменит Махмуда.

Махмуд-паша Ангелович был потомком сербской правящей династии Ангеловичей. Он попал в плен к туркам в младенчестве, и был воспитан ими, как правоверный мусульманин. Махмуд на протяжении всей своей карьеры всеми своими поступками неустанно доказывал свою безграничную веру в Аллаха и ненависть к носителям других религий. В первую очередь благодаря этим своим фанатичным качествам, а также имея светлую голову мудрого политика и несомненную смелость военачальника, Махмуд-паша взобрался на самый верх пирамиды власти Османской империи, став ближайшим сподвижником Мехмеда Завоевателя.

В нём сочетались разные стихии: мудрость, образованность, жестокость. Ангелович писал замечательные стихи на разных языках, был покровителем учёных и поэтов, оставил после себя множество великолепных мечетей и дворцов, заботился о простых жителях империи, за что после смерти в народе возник культ поклонения Великому Махмуду. Но в это же время великий визирь был беспощаден к врагам. О его кровожадности ходили легенды. Ещё в молодости он прославился жестокостью во время покорения Сербии. Города и сёла уничтожались под чистую. По его приказу казнили всех, будь то старики или дети.

Фатих очень ценил и уважал своего визиря. Но тем не менее жизнь Махмуд-паши прервалась по прямому приказу султана. Визиря удавили тетивой от лука. В империи османов такой вид смертной казни считался самым почётным. Удавки удостаивались лишь самые достойные.

Махмуд-паша мог быть задушен гораздо раньше. Недоброжелатели непрерывно жужжали в уши султана, докладывая о его прегрешениях. Как следствие, он не раз впадал в немилость. Прегрешений у Великого визиря и на самом деле было множество. Враги и завистники шептали на каждом углу: «За время службы султану он стал богаче султана. За время службы султану, он стал популярнее у народа, чем сам султан. Он помогал врагам султана спастись от гнева султана». Другого на его месте за такой «послужной список» уже сто раз бы казнили. Но Махмуд-паша был настолько незаменим, что после каждой опалы возвращался в ещё большем сиянии славы.

Но последний «проступок» всё же стал причиной его смерти. Хитроумные интриганы смогли привлечь внимание шахзаде Мустафы к красивой жене Великого визиря. Принц Мустафа был любимым сыном султана. Молодой, красивый, бесшабашный. Он имел собственных жён и бесчисленное количество наложниц. Но, видимо, всё это ему приелось. Его азартной натуре хотелось самых острых ощущений. Тут ему и указали на жену Махмуд-паши. Смотри, мол, какой цветок благоухает в гареме Великого визиря. Старый волк имеет самое вкусное, а остальным достаются только объедки. И Мустафа загорелся. В конце концов он заманил красавицу в дом своей матери и там насладился её красотой в полной мере.

Когда Махмуд-паша вернулся из похода в Анатолию, благожелатели тут же привели ему факты измены: молодая жена провела ночь в доме матери Мустафы, где в это же время находился и принц. Мудрый визирь сделал вид, что не услышал шёпота наушников. Он умел ждать, умел мстить. Поэтому и занимал пост Великого визиря столь долго и уверенно. Прошло почти полгода, прежде чем случилось ожидаемое хитрыми интриганами несчастье. В январе 1474 года любимый сын султана неожиданно скончался. Фатиха постигло удручающее горе. С этого же момента вся камарилья завистников хором запела о том, что Мустафу отравили по приказу Махмуда Ангеловича. Приводили эпизоды, когда он проявлял своё явно враждебное отношение к принцу. Так как прямых доказательств не было, наушники напомнили султану все предыдущие прегрешения визиря. Мехмед Фатих и после этого не тронул своего старого соратника. Тогда враги подослали шпионов. И те вскоре донесли о новом страшном преступлении Махмуд-паши: во время всеобщего траура из-за кончины принца Ангелович спокойно играл в шахматы в белом одеянии. Султан носил траур, все царедворцы даже спали в чёрном, армия – словно стая воронов. И только ненавистный завистникам визирь – в белом. Это ли не преступление? Это гораздо хуже – Ангелович зарвался, поставив себя над всеми. Фатих не выдержал и вызвал сподвижника к себе. После разговора Махмуд-пашу заточили в крепости Едикуле, где он просидел до июля 1474 года. Фатих так и не решился казнить Ангеловича. Всё это время придворные и родственники ежедневно выливали на опального визиря новые вёдра помоев. Ситуация, как это бывает, разрешилась одномоментно. Махмуд-паша вместо того, чтобы вести себя ниже травы и тише воды, сам попросил у султана аудиенцию. Во время неё он прямо заявил: «Если я виноват – казни. Если нет – отпусти». Султан психанул и отдал смертоносный приказ.

Судя по всему, по прошествии времени Фатих пожалел о содеянном. Это он сейчас выказал собеседнику напрямую.

Помолчав в размышлении, султан провёл рукой по окладистой чёрной бороде, местами сливающейся с траурным одеянием:

– М-да, но его уже не вернёшь.

Заложив руки за спину, он двинулся по новой аллее.

Дойдя до изящного фонтана, остановился и продолжил делиться мыслями:

– Войну выигрывает не тот, кто имеет больше воинов и лучше вооружён. Мудрый полководец начинает сражение задолго до того, как выведет свою армию в чистое поле. Можно победить, не пролив ни одной капли крови. Для этого противника можно запугать, запутать или внести в его стан раздор. В Газарии против нас выступают сразу три соперника. Как любил говорить Махмуд-паша: «Свора собак опасна, стая волков смертельно опасна. Даже шакалы, когда их много, могут натворить немало бед. Но если собрать вместе пса, волка и шакала, то они не так страшны, как, казалось бы».

Султан вновь пристально взглянул на Гедика:

– Тебя вовсю ругают. И мне это нравится. Потому что тебя ругают мои враги. Ты проявил себя смелым, решительным полководцем, способным подарить нам победу. Но этого недостаточно, чтобы стать Великим визирем. Таким же великим, как наш покойный друг. Пусть в раю аллах осыплет его всеми милостями, – Фатих поднял взор к небу. – Махмуд-паша планировал завоевать всё побережье Понта. Понт должен стать нашим внутренним озером. Для этого он задумал одну интересную игру. Игру, в которой участвуют и генуэзцы, и крымчаки, и готы, и подданные князя Молдовы. Игру, в которой участвуют многие, но победителем станет другой. Победителем станет тот, кто подсказывает игрокам что делать и как делать, а сам вступает в игру только для того, чтобы забрать весь куш, – после долгого монолога султан сделал паузу и немного смягчил тон: – Так вот, мой дорогой Ахмед-паша, нам кажется, что ты способен достойно носить упавший тюрбан Великого визиря. Но для этого в кратчайший срок надо разобраться во всем наследстве нашего покойного друга. И в первую очередь займись северным направлением. Если я пойму, что ты выбрал правильную стратегию – тюрбан Махмуда станет твоим.