Читать книгу: «Вестник погибели», страница 2

«Ясли»

В палате был разлит нежный цветочный аромат, от которого щемило сердце. В открытые панорамные окна открывался вид на горную цепь с припудренными льдом пиками. Между стабилизариями гулял лёгкий ветерок, иногда бесшумно прокрадывались по полу сервисные устройства. Клим Кононов стоял, уткнувшись лицом в стекло, и смотрел на безмятежное восковое лицо матери.

– Когда я смогу с ней поговорить?

Заведующий напустил на лицо уверенности, но пальцы рук, спрятанных за спиной, выдавали его смятение.

– Мы делаем, что можем. Недуг необычный и коварный. Фактически, мы каждые несколько дней подбираем новый профиль лечения, но её клеточные структуры находят новый способ деградировать. Однозначный долгосрочный прогноз я вам дать не могу. Сегодня я удовлетворён хотя бы тем, что она стабильна.

Клим Кононов вернулся к созерцанию родного лица. Потом, не оборачиваясь к заведующему центром выздоровления, произнёс:

– Обещайте, что я смогу с ней хоть раз поговорить перед тем… – он осёкся.

– Моя цель найти способ вернуть её в режим нормальной жизни. Надеюсь, мы сможем подобрать формулу белка или химический агент, который остановит распад. Так что, думаю, вы ещё будете вместе пить чай, как ни в чём не бывало.

– Спасибо, – сказал Кононов, понимая, что заведующий не найдёт в себе силы сказать правду. – Можно я побуду с ней наедине?

– Конечно. Всего доброго.

Кононов долго стоял над прозрачной оболочкой стабилизария, с каждым выдохом оставляя на нем пятно конденсата, которое успевало испариться, пока он делал вдох. Спина затекла, начинало темнеть, но он всё тасовал мысли и воспоминания, пока его не вывел из оцепенения щекочущий сигнал вызова на смартвзоре. О нет, не сегодня! Клим не стал переводить разговор на панель внешней визуализации, чтобы оставить разговор конфиденциальным.

– Клим Алексеевич, вам нужно срочно прибыть.

– Почему такая срочность? Я сейчас не в столице. Проведывал мать.

– Простите, что потревожил в выходной. Мне жаль, но вам нужно приехать. Я не могу обсуждать причину по коммуникатору.

Клим сверился с циферблатом на стабилизарии.

– Я смогу быть на месте через час.

– Хорошо. Как раз и остальные участники совещания подтянутся. Из смежных ведомств.

– Остальные? Так что, всё-таки, происходит?

– Клим Алексеевич, как говорится, кто умножает познания, умножает скорбь. У вас есть час, чтобы оставаться в неведении. Наслаждайтесь им.

– Шутник вы, Глеб Никанорович. Для человека вашего звания это редкость.

– Не опаздывайте.

Клим нервно сжал губы. Кажется, последняя фраза была лишней.

Совещание со «смежными ведомствами» – это что-то новенькое. Прежде вся работа агентства, которое возглавлял Клим Кононов, велась без лишней публичности.

Покинув палату, Кононов спустился на парковку и выбрал понравившийся капсульный байк. Веретенообразная тушка приветливо открылась, и он устроился на ложе внутри, как космонавт прошлого перед стартом ракеты. Пользуясь подсказками, запрограммировал маршрут, подключил коммуникатор, чтобы по дороге поработать, и разрешил старт. Капсула мягко начала движение. Рывок почувствовался только однажды, когда она перемещалась с сателлитной дороги на скоростную магистраль. На трассе вид за окном превратился в мелькание смазанных пятен.

Несмотря на то, что движение в скоростном капсульном транспорте считалось совершенно безопасным, полностью привыкнуть к тому, что ты движешься на колёсах со скоростью самолёта, у Клима не получалось. Он долго не мог погрузиться в работу, настороженно следил, как перед совершением манёвра датчик перестроения его байка, движущегося в потоке, обменивается информацией с другими участниками движения. Потом, наконец, напряжение ушло, и он перестал думать о том, с какой немыслимой скоростью синее полотно гелевой трассы проносится под брюхом байка.

Клим не был уверен, что знает, почему его вызывают. Сфера, которой он занимался, была довольно специфической. Последний отчёт, который он предоставил наверх, всё ещё был не полным. Исчерпывающее досье ему так и не удалось собрать. В его данных зияло непростительно много лакун. Возможно, в этом и причина вызова. Что ж, оправдать столь низкую эффективность работы будет трудно. Тем более, когда между ним и предметом его исследования есть особая связь. Клим невесело усмехнулся: все люди, которых контролировало его ведомство, обязаны жизнью его отцу, Алексею Кононову.

«Не люди, а существа», – поправил себя Клим Кононов. Хоть своим спасением они обязаны крови его отца, вряд ли это в полной мере их очеловечило.

Двадцать три года назад пограничник Алексей Кононов обнаружил в лесу под Вяйняпогой объект, который впоследствии окрестили человеческой фермой. На ферме кто-то массово выращивал человеческих зародышей. Бункер, в котором находилась ферма, пытались уничтожить неизвестные. Благодаря самоотверженности, изобретательности и героизму отца, часть маленьких человечков удалось спасти. Выжили сто тридцать младенцев на разных стадиях созревания. После инцидента было начато секретное расследование, но, невзирая на частные успехи, в ходе расследования не удалось исчерпывающе установить ни лиц, стоявших за созданием фермы, ни цель, которую они преследовали.

Несмотря на анатомическое и генетическое сходство, спасённые младенцы оказались не вполне идентичны людям. Тщательное медицинское обследование показало наличие у многих детей физиологических аномалий, проявлявшихся различными экзотическими способами. После знакомства с выводами правительственной комиссии, некоторые аномалии были признаны потенциально опасными для общества.

В детстве Клим практически не контактировал с выжившими детьми с фермы. Их поместили в специализированный интернат, где персонал занимался больше исследованиями, чем социализацией маленьких обитателей. К слову сказать, дети из инкубатора взрослели не по дням, а по часам. Через год они выглядели уже как подростки, а через два – как юноши и девушки. В этом состоянии большинство из них и застыло, как будто на этом программа их возрастных изменений была исчерпана.

Ребёнком Климу довелось близко общаться только с одним, а вернее, с одной из выживших детей. Всем им в интернате дали экзотические имена, в основном в честь мифологических персонажей разных эпох и народов. Для этой же, почему-то, божественного имени не нашлось, её назвали Нунцией. Её Клим ненавидел больше всех.

Отец официально удочерил её вскоре после инцидента с человеческой фермой, когда Климу стукнуло семь. Он помнил момент, когда отец привёл Нунцию домой, знакомить. Клим возился на полу с игрушечным, похожим на разноцветного угря маглевом, пытаясь приладить продолговатую вереницу автовагонов к магнитной направляющей. Мать была на кухне. Вслед за отцом, оставаясь за его спиной, в комнату стеснительно вошла девушка, с виду старшеклассница, в жёлтом интернатском комбинезоне. Мама выронила пластиковый половник, и он смешно заскакал по плитке. Направляющая в руках Клима сломалась, и маглев стал хаотично ездить по полу, пока не уткнулся незнакомке в ступню.

Согласно свидетельству о рождении, Нунции исполнилось всего полтора года.

Конечно, было много пересудов. Что только не придумывали про отца с Нунцией. Клим в это не верил, конечно. Он плохо знал отца, потому что пока был маленьким, тот всё время отсутствовал на службе или в командировках. Но Клим никогда не сомневался, что папа любит и его, Клима, и маму, и вообще он человек чести, который не способен не то, что на плохие поступки, но даже на грязные мысли. Когда он увидел его, серого и обескровленного, в бинтах, на койке в госпитале МЧС, он понял, что его папа – герой. Поэтому когда о героическом поступке отца стали трезвонить из всех утюгов, Клим принимал это спокойно, как должное. Казалось, всё наладилось. Воссоединение семьи казалось Климу надёжным и непоколебимым.

Увы, появление Нунции всё разрушило. Мама решила развестись. Её чувства были понятны Климу, он простил её и, естественно, выбрал остаться с ней. Он был не готов принять непостижимое: что его названой сестре, дылде, которой на улице, когда она шла из парка, кто-то сделал предложение, всего два года.

Тем более что она не была вполне ребёнком. Она была взрослой, сформировавшейся личностью. Без посещения занятий она самостоятельно освоила не только всю начальную учебную программу, но и университетские дисциплины. Её разглагольствования по поводу физических явлений сводили его с ума. Она защитила диплом, когда ему было всего одиннадцать. Из чувства протеста он вообще забил на учёбу, и только ближе к выпуску взялся за ум.

Почему отец выбрал именно её? Сам он говорил, что когда посещал интернат, узнал в этой девушке то сморщенное личико, которое в инкубаторе первым открыло глаза и улыбнулось из своей колбы беззубым ртом. Бред, конечно. Как можно узнать в выросшем человеке младенца, они ведь все одинаковы, как клоны… Все братья и сёстры Нунции по инкубатору и верно выглядели сродни клонам. После выпуска из интерната они и отчества, и фамилии себе взяли одинаковые – Алексеевичи и Алексеевны Кононовы. Собирая досье, Клим отмечал, насколько сходными выглядели их черты поначалу; это потом, с годами, они стали приобретать всё большую индивидуальность.

Правда была в том, что отец хотел усыновить и удочерить всех спасённых – а если не всех, то многих. После инцидента на человеческой ферме и событий, которые за этим последовали, он явно переживал личностный кризис. В памяти Клима блуждали смутные воспоминания о том, что отец, Алексей Кононов, не раз делился с женой признанием, что мучим чувством вины, бредил что-то о предназначении детей, которых он не смог спасти. Он не раз обращался к руководству интерната с ходатайством о том, чтобы стать приёмным отцом, или, хотя бы, опекуном для тех обитателей интерната, которых поместили туда после спасения с фермы. Но после того как специфические способности этих детей стали вызывать всё большую обеспокоенность исследователей, неизменно получал отказы. Ему позволили удочерить только Нунцию. Учёным и военным – конечно же, а как без них – она показалась самой безобидной. Клим, которому довелось узнать её ближе, чем другим, чувствовал, что это не так. Нунция была опасна, как и все они. Но больше других он ненавидел её не за то, что она могла бы причинить вред семье или обществу. А за то, каким ничтожным в сравнении с её потенциалом он чувствовал себя, когда был ребёнком. И за то, что из-за неё их семья была разрушена.

Рана, нанесённая «кукушатами» его детской душе, так и не затянулась. Боль и гнев привели Клима Кононова сначала в Академию непубличных расследований, потом в Бюро по борьбе с атипичными угрозами, и наконец, в организацию с пугающим и громоздким названием, которая занималась исключительно выжившими питомцами с человеческой фермы – Агентство по мониторингу за экзогоминидными инвазивными носителями разума.

Насколько оправданно было присваивать им такой статус, Клим предпочитал не размышлять. Но потенциальные способности искусственно выращенных детей вызывали серьёзный интерес, и не только у отечественных учёных. Многие разведки мира хотели бы заполучить кого-то из них, желательно с ярко выраженными аномальными особенностями. Кроме того, было много тех, кто испытывал ненависть и неприятие к этим необычным детям. Агентство создали после того, как с выпускниками интерната стали происходить чрезвычайные инциденты. Некоторые из них закончились гибелью детей из того таинственного инкубатора, а другие – странной смертью тех, кто желал их уничтожить. После последней чудовищной резни, когда погибло несколько десятков воспитанников интерната, большинство выживших стали жить уединённой непубличной жизнью. Череда трагических инцидентов на долгий период прекратилась. Но в последнее время экзогоминиды снова стали предметом пристального внимания – в первую очередь со стороны агентства, которое возглавлял Клим.

Личные мотивы были причиной того, что Клим Кононов проявлял почти болезненное рвение и энтузиазм в работе. Его служебные обязанности заключались в том, чтобы отслеживать всё, что касается контактов, перемещений, деятельности и даже личной жизни всех, кого Нунция считала своими братьями и сёстрами. В последний раз он видел сестру сегодня. Они встретились в крематории. Он сказал, что однажды доберётся до неё. Она сказала, что сегодня, из-за траура, прощает его. Когда огласили завещание, выяснилось, что распорядиться прахом отец доверил не родному сыну, а приёмной дочери. Клим, взбешённый его последней волей, уехал проведать мать.

Он не должен был давать волю эмоциям. Он выпустил её из внимания. Это ошибка.

По дороге в Нижнюю Москву Клим Кононов ещё раз тщательно просмотрел все досье, которые были в его распоряжении. Все фото и упоминания, которые когда-то всплывали на просторах сети, все документы, которые он смог аккумулировать из архивов пограничной и таможенной служб, все дипломы из учебных заведений, где субъекты когда-то учились, и все справки с мест, куда они трудоустраивались.

Сейчас в тенетах его мониторингового проекта оставалось сорок два субъекта наблюдения. Остальных спасённых детей, по разным причинам, уже не было в живых. Или же они хотели, чтобы окружающие так думали, а сами где-то прятались под чужими именами и лицами.

Клим недобро ухмыльнулся. Ничего, со временем он найдёт всех.

Размазанное пятно в смотровом окне распалось на осмысленные фрагменты – деревья, стыковочные штанги жилых и офисных зданий, опоры мостов. Капсула байка замедлилась и в нужный момент перестроилась на сателлитную дорогу. Он узнал аллею исполинских голубых елей, высаженных в правительственном кластере у командно-коммуникационного центра. Он на месте.

Пока Клим Кононов разминал затёкшие члены, байк пополз было на стоянку, но его перехватил новый пассажир. Клим предъявил на входе айди, последовательно преодолел все стадии досмотра, на лифте опустился на нужный этаж. Совещание координационной группы, куда приглашались по мере необходимости представители разных специфических служб и особых ведомств, уже шло. Глеб Никанорович, куратор Клима из Бюро по борьбе с атипичными угрозами, восседал рядом с пустующим креслом Главного. Слева от него скучал представитель МИДа. В барышне рядом он узнал чиновницу из Роспромкосмоса. На неё с интересом поглядывал глава депутатской комиссии с неясными полномочиями. Ещё двоих Кононов не узнал – видимо, очень непубличные представители каких-то спецслужб.

Что-то определённо неладно.

– А вот и Кононов, – проронил Глеб Никанорович. – Присоединяйтесь, Клим Алексеевич, мы вас ждали. Коллеги хотят услышать лично от вас информацию по поводу некоторых лиц, за мониторинговое сопровождение которых отвечает ваше агентство.

Клим сначала даже не понял, что куратор обращается к нему: лицо шефа не выражало никаких эмоций, только взгляд был неподвижно хищным, как у змеи перед броском. Видимо, кто-то его знатно накрутил перед совещанием.

– Готов дать необходимые пояснения.

– Это радует. Что ж, давайте без прелюдий. Субъект… хм, Мелькарт Алексеевич Кононов… в вашем отчете представлен, как погибший в результате несчастного случая десять лет назад.

– Так точно, особо опекаемое лицо, Мелькарт Кононов утонул во время круиза на теплоходе в октябре две тысячи семьдесят шестого года. Выжить он не мог, температура воды за бортом была чуть выше нуля. Тело не было найдено, поиски прекращены из-за плохих погодных условий… – Клим запнулся, глядя, как от его слов присутствующие неловко прячут взгляды в стол.

– Вы что, не информируете подчинённых перед совещанием? – нахмурился один из непубличных незнакомцев. – Мы не намерены тратить время…

– Не самое удачное место для взаимных претензий, – проговорил куратор, и снова обратился к Кононову: – Мышей не ловите, Клим Алексеевич. Источник из другой службы предоставил данные, что ваш подопечный может быть жив и здоров. Если это подтвердится… Его нынешняя деятельность может представлять критическую угрозу для безопасности страны.

– В распоряжении агентства нет такой информации. Виноват. Принял к сведению, готов продолжать работу.

Куратор скорбно поджал губы:

– Виноват… Толку с ваших покаяний. Интересно, сколько ещё представителей инвазивной популяции экзогоминидов водят нас за нос? Ведут двойную игру, спрятавшись под личиной тихих добропорядочных граждан? А потом раз – и всплыли за рубежом. Помогают, сами понимаете, кому.

Непубличные гости из спецслужб сдержанно закивали, выражая хмурую озабоченность.

Какой позор! Чутьё подсказало Климу, что сейчас лучше промолчать.

– Отставить рефлексию, – подытожил Глеб Никанорович. – Я крайне недоволен работой агентства. Хватит благодушно почивать, как будто для страны все уязвимости и риски в сфере безопасности уже сняты. Представители инвазивной экзогоминидной общности сегодня внедрены в самые чувствительные сферы нашего научного сообщества, промышленности, обороны. Но можем ли мы им полностью доверять? Последние события заставляют в этом усомниться. Единственный способ убедиться в их лояльности – вернуть их под постоянный специализированный надзор. Это не является чем-то новым. Так уже было в начале их появления. И, кстати, это было безопаснее для них самих. Вы согласны, Кононов?

– Так точно.

– Отлично. Признаюсь, у этого решения могут быть серьёзные оппоненты, в том числе на самом высоком уровне. Поэтому, коллеги, хочу акцентировать: речь не идёт о нарушении прав или свобод экзогоминидов. Только о возвращении предсказуемости и доверия в сферу взаимоотношений, эээ… наших видов. Мы не ставим вопрос о коллективной ответственности, но с их стороны незаметно какой-то готовности пойти нам навстречу, каких-то шагов доброй воли. Поэтому, раз уж некоторые представители их вида могут быть замешаны в деятельности, представляющей критическую угрозу нашей обороноспособности, неплохо бы нам получить действенные рычаги контроля над этой популяцией. Объявляю о подготовке к операции «Ясли». Пора надеть на этих кукушат смирительные пелёнки.

Сюрприз

Из соображений безопасности Рея настояла, чтобы Нунция ночевала не в своей квартире, а в гостевом номере. В тени старых производственных корпусов «Заслона» отель для командировочных казался совсем крошечным. Несмотря на размеры, он обладал рядом неоспоримых достоинств: в нём подавали вкуснейшие завтраки, а матрацы в номерах можно было регулировать под вкусы постояльцев. А ещё он находился под защитным зонтиком корпорации, так что если бы даже на Петербург упал метеорит, или какой-то маньяк сбросил ядерную бомбу, в номерах можно было бы по-прежнему сносно существовать.

Нунция проснулась затемно и ощупала грудь в поисках коммуникатора. На шее ничего не было.

– Бесполезно. Не найдёшь.

Нунция рывком села на кровати, готовясь защищаться, нападать или бежать – смотря, что понадобится.

В углу зажглась лампа. На стуле, поджав под себя ноги, сидел скалящий зубы парень. По лицу и сложению она сразу определила в нём своего, но борода с пепельным отливом, скрывавшая губы и подбородок, сбила Нунцию с толку.

– Он состоял только из прослушек и следилок, так что пришлось от него избавиться. Не переживай, твои контакты я клонировал в облако.

– Ариман! Как ты мог! Ты знаешь, сколько он стоил? Напоминаю, что у меня нет постоянной работы, и я живу на соцпособие.

Брат развёл руками:

– Прости. Я забыл. Не ропщи, купим тебе вскладчину новый. Как ты, после вчерашнего?

Нунция стекла с кровати и обняла Аримана, с которым не виделась так давно, что даже была не в курсе, что он отпустил бороду:

– Внутри как будто что-то трепещет. Не могу смириться, но держусь. А ты как? Такой красавчик в этом образе. Где ты сейчас?

– Да так по мелочи. Консультирую пару бизнесменов и организаций, – уклончиво сказал Ариман. – Квантовая криптография, поиски уязвимостей, всё в таком духе. На жизнь хватает.

– Почему ты оказался здесь?

– Рея вызвала, вестимо.

В санузле раздался звук водной струи, а потом схлопнувшегося вакуумного контейнера, унёсшего в небытие отходы жизнедеятельности. Свет погас, и в комнату вышла сестра Тефнут – хотя все привыкли звать её Тэф или Тэфи. По семейному преданию считалось, что в «кладке» она была самой младшей – хотя кто и когда это выяснил, история умалчивала.

– Господи, Тэф! Ты-то какими судьбами!

– Взяла отпуск. Как всякая смертная, имею право.

Нунция сжала сестру в объятиях и почувствовала подушечки её пальцев на затылке. Накопившееся напряжение и стресс мгновенно улетучились, как и не бывало. Тэф такая Тэф, здорово у неё это получается. Она объясняла когда-то работу своего метаболизма, благотворно воздействующего на окружающих, но Нунция забыла, в чём суть.

– Как я рада вас видеть, если б вы знали, – всхлипнула она.

– Жаль, что мы так редко встречаемся без повода, – сказала Тэф. – Каждый раз, когда кто-то трубит сбор, это означает, что у нас горе или проблема.

– Ты слишком категорична, – заметил Ариман меланхоличным тоном. – Я частенько пью кофе вместе с Клио, в забегаловке рядом с её институтом. Или катаюсь с Ишкуром на лошадях в парке Павловска.

– Частные встречи – это другое, – возразила Тефнут. – Я про более глобальные мероприятия.

– Ты же знаешь, чем это чревато, – вздохнула Нунция. – Это некононично.

– Знаю. Но всё равно горько.

«Конон» – кодекс поведения, которого придерживались инкубаторские Кононовы, был принят не просто так. Он в буквальном смысле был написан кровью. На что способны страх и ненависть фанатиков, они узнали рано. Слишком рано.

Нунция вспомнила, как им позволили – под негласным надзором, конечно – отметить за городом что-то вроде школьного выпускного. Выпускным это мероприятие можно было назвать очень условно, ведь находясь в интернате, они никогда не ходили в обычную школу. Позже, когда их уже признали дееспособными, «биологически совершеннолетними» гражданами, они точно также редко появлялись и в вузах – лишь для галочки, сдать тесты и получить новый учебный план. Тем не менее, им очень хотелось, чтобы было как у всех, как у нормальных людей, чтобы весело и неформально. Им пошли навстречу. В тот вечер на территорию развлекательного комплекса, где они танцевали и радовались жизни, проникли несколько радикально настроенных активистов. Если верить материалам следствия, они были членами экстремистской секты, исповедовавшими веру в то, что спасённые с человеческой фермы дети были «выводком от семени антихриста». Непрошеные гости были вооружены.

В тот вечер семья потеряла двадцать восемь братьев и сестёр. Ещё часть были ранены, но выжили. Увы, не у всех регенерация работала так же хорошо, как, например, у Клио, которая смогла за месяц отрастить себе вместо отстреленной новую кисть руки. Большинству пострадавших потребовалось долгое лечение и реабилитация. Как обычным людям. Погибших похоронили в сквере за стеной инкубатора. На обычном кладбище не решились, из опасений, что могилы будут осквернены.

Второй раз это произошло, когда они решили порадовать отца, сделать ему сюрприз. С бывшей женой и сыном Алексей Кононов жил раздельно. Вскоре после эпопеи с расследованием дела о «человеческой ферме» он вышел на пенсию в статусе советника при координационной группе, в которую входили разные непубличные службы и ведомства. Ему дали квартиру нового типа, мобильную, её стало можно таскать туда-сюда, пристыковывая к исполинским штангам жизнеобеспечения, которые стали массово устанавливать по всей стране. Теперь на службу он уходил реже, в основном, если случалась командировка или вызывали в столицу. Но дома ему не сиделось, он часто пропадал где-то, не отчитываясь перед Нунцией, хотя иногда и брал её с собой, «мир посмотреть». После нескольких неудачных переездов, вместе с Нунцией они выбрали, наконец, побережье Азовского моря. Жили уединённо, сначала на Тамани, неподалёку от древней Германассы и домика, где останавливался Лермонтов по пути на Кавказ, а потом, разочаровавшись в «башенном» стиле жизни, переселились под Мержаново, просто припарковав жилище на берегу. С электричеством проблем не было – солнечных батарей и ветрогенератора хватало. А вот пополнять запасы питьевой воды приходилось в опустевшем посёлке, расположенном неподалёку. Он был законсервирован ещё во времена оптимизации расселения и покрылся зарослями. В нём функционировала только артезианская скважина, площадка для посадки аэромобилей и терминал для складирования доставленных дронами грузов.

Нунция помнила тот день отчётливо, до тошноты и содрогания. Общий сбор назначили на полдень, чуть в стороне от посадочной площадки, чтобы сюрприз не был раскрыт, пока все не прибудут. Солнце палило так, что даже воробьи попрятались в тень. Многие братья и сестры уже прибыли, и маялись от жары, дожидаясь остальных. Нунция готовилась: заранее сварила огромную бадью компота. Наполнив им несколько термосов побольше, она прицепила их на коромысло и почти бежала, предвкушая, с каким наслаждением они станут пить её угощение, и как здорово все они потом проведут время с отцом.

Когда она добралась, на месте сбора были мертвы уже все, кто успел прибыть, кроме сестры Бастет. Нунция вызвала отца, и до прилёта скорой сдавливала разорванную грудь сестры, стараясь остановить кровь. Пока длились эти десять минут, ей было страшно оглядываться. Там, в чахлой посадке, раздавался хруст и какая-то возня. Возможно, те, кто устроил побоище, были ещё рядом и наблюдали, но по неясной причине, не стали довершать начатое.

Бастет выжила. Отец полетел в госпиталь вместе с ней и был рядом, пока шла операция. С тех пор сестра Баст не произнесла ни слова. Когда её проведываешь, она молчит, задумчиво глядя на мир из инвалидного кресла. Иногда она одаряет посетителя грустной улыбкой. Врачи не знают, в чём дело – её речевой центр в мозге не пострадал, голосовой аппарат тоже. Возможно, после того, что произошло, ей просто нечего больше сказать этому миру. Отец, и до этого впадавший в периоды меланхолии, после того случая окончательно замкнулся, и порою Нунция стала замечать, что он пьян. Спиртное не продавалось, так что вероятно он тайно гнал дистиллят сам, стесняясь своей слабости.

Нападения и похищения случались и позже, но уже не массовые. Большая часть последующих покушений провалилась. Уцелевшие Кононовы, спасённые из «инкубатора», осознали, что шанс на жизнь им выпал не навсегда, и научились защищаться.

– Я захватил с собой кое-что, – сказал Ариман.

Он вынул из рюкзака небольшой серый прямоугольник, толщиной в палец, погладил его и поднял крышку, оказавшуюся старым жидкокристаллическим экраном со стеклянным покрытием.

– Раритет, – заметил он. – Мощная была штука. Можно было хоть чёрта лысого на ней сварганить. Давай флешку.

– Стоп, – сказала Нунция. – Разве мы не должны дождаться остальных?

– Я думаю, нас уже достаточно, – произнёс визуализировавшийся в коммуникаторе Аримана силуэт Реи. За её плечом маячил брат Сабазий. Он наклонился, чтобы его было лучше видно, и приветственно помахал собравшимся в номере. – Мы не можем рисковать. Это большая ответственность. Проинформировать остальных о том, что содержится в послании отца, мы сможем позже.

– Это не может быть ловушка? – уточнил Сабазий. – Может, разберём её у нас в лаборатории?

– Я справлюсь своими средствами, – сказал Ариман. – Не волнуйтесь, всё под контролем. Рея, тут наши разговоры точно никто не перехватит?

– Исключено. Режимный объект, ни один пучок волн сюда не проникнет извне и не ускользнёт наружу.

Ариман вставил находку Нунции в разъём и выполнил какие-то манипуляции, чтобы убедиться в безопасности носителя. Потом обвёл присутствующих многозначительным взглядом и включил воспроизведение видео. Оказалось, что демонстрация ролика возможна только на экранчике этого старого устройства, которое и оказалось той самой «записочной книгой». Чтобы было видно и Рее с Сабазием, наблюдавшим удалённо, он сел к ним спиной и развернул допотопный раритет.

– Запись идёт.

Надтреснувший глуховатый голос за кадром принадлежал отцу. Его самого в кадре не было видно. Камера на гибкой подвижной опоре, подчиняясь съёмочному алгоритму, плавно двигалась по дуге, показывая лицо их сестры Бастет. В зависимости от положения камеры тени по-разному ложились на её посеревшую после кровопотери кожу, поэтому создавалось впечатление, что на лице происходит борьба эмоций. Однако это была иллюзия: лицо оставалось невозмутимым. Нунция подумала, что съёмка происходит в палате интенсивной терапии, куда поместили Баст после операции. Сестра парила в кресле для передвижения малоподвижных пациентов. Было заметно, что держаться прямо ей стоит серьёзных усилий.

– Мои дорогие братики и сестрички, – произнесла Баст умиротворённым, почти бесстрастным тоном. – Осознав себя живыми в этом мире, каждый из вас наверняка задумывался, для чего мы сюда пришли. Кто нас создал. И главное, зачем.

– Она говорит! – ахнула Тефнут.

– Не перебивай, – сказал Ариман. Я не хочу упустить ни одной детали.

Невидимый в кадре отец прокашлялся.

– Потом пришло время для новых вопросов, – продолжила Баст. – Почему нас хотят уничтожить? Чем мы это заслужили? Разве мы кому-то причинили вред? Может, мы дышим серой или пьём кровь? Нет. Мы всеми силами стараемся стать частью человеческого мира. Его полезной частью. И уж, по крайней мере, мы не намерены кому бы то ни было причинять зло. Да, мы появились необычным способом, и наше взросление выглядело слишком экзотичным, но разве это такое уж большое препятствие для того, чтобы принять нас, как есть? Я знаю, что каждого из вас это гложет. Знаю и другое, несмотря на потери и скорбь по нашим ушедшим близким, мы не ожесточились и не отчаялись.

Нунция ждала, что годами молчавшая сестра произнесёт дальше. Откровения пугали её не меньше, чем неизвестность. От волнения она даже неловко всхлипнула, но никто не обратил на неё внимания.

– У многих из нас со временем проявились аномалии в физиологии, анатомии, метаболизме или работе мозга. Некоторым они помогают, другим мешают жить. У меня до недавнего времени не было ничего такого. После того, как я пережила резню на побережье, рядом с домом отца… После того как посмотрела в лицо нашим губителям… Если это свершили те же, кто едва не покончил с нами, когда мы были ещё зародышами, то почему они делают с нами это? Кто стоял за теми ослеплёнными фанатиками тогда, во время первого массового убийства на выпускном? Кто учинил расправу на берегу? Может, раз отец помешал им тогда, теперь они вернулись, чтобы довершить начатое? Я отвлеклась, простите. Так вот, когда я лежала там, на песке… Чувствуя как под пальцами Нунции пульсирует моя кровь, и жизнь покидает меня… Я поняла, что мне нужно делать. Я увидела путь, который должна пройти, чтобы узнать, в чём наше предназначение. Погрузить сознание туда, где можно найти все ответы. Для нас знание – это единственная возможность спастись. Иначе они не оставят нас в покое. Не требуйте объяснений – пока я не готова. Для этого ещё будет время. Сейчас я начинаю своё путешествие, с верой, что ничто не помешает мне достичь цели и вернуться, сохранить трезвость и не расплескать суть. Мне понадобится такая степень сосредоточенности, на которую обычные люди не способны. Здесь, в палате, я обрела этот дар, и теперь не имею права отступить.