Читать книгу: «Хулиганский Роман (в одном, охренеть каком длинном письме про совсем краткую жизнь), или …а так и текём тут себе, да…», страница 17

А начинает кто? Ну, с этим всё по законам логики, чья доля в стопке общей ставки выше, тому и начинать клепать не отходя от кассы…

Порою крик «шуба!» сигналил от угла спортзала о приближении кого-то из педагогов мужского пола.

Деньги с земли растворялись по карманам, дымящиеся сигареты укоконивались охватом ладони.

Однако тревога неизменно оказывалась ложной – учитель-мимопроходец держал курс на туалет, где, кроме ряда общих дыр в полу под стенкой, имелась загородка с дверью, а за ней – половая дырка общего назначения для Директора и членов педагогического коллектива, приемлемых в рубрику «М».

И игра катила дальше…

Всего в три кона я спустил пятнадцать копеек, что мать дала мне на пирожок с капустой из школьного буфета.

А интересно, – чего хотел? Виртуозы битка набивали руку дома, часами упражняясь излюбленным снарядом, а мне пришлось бить одолжённым.

Может и к лучшему – не успел пристраститься…

(…Конотопская «шуба!» уходит корнями к воровскому «шухер!», который берёт начало из Еврейского «цухер!» и у всех одно значение – «берегись!». Школьный сленг «атас!», с Объекта, имеет тот же смысл, но происходит от Французского «атансьон!». Русское дворянство традиционно получали образование на Французском, n'est-ce pas, Lev Nikolaevitch?..)

~ ~ ~

В мой первый школьный день, классная руководительница, Альбина Григорьевна, посадила меня за первую парту, рядом с рыжей худышкой Зоей Емец.

Я ничего ни разу не макнул в чернильницу Зои, однако неоднократный ветеран-второгодник Саша Дрыга, с последней парты в среднем ряду, остался очень недоволен моей дислокацией под Зоиным тощим боком. Об этом он предупредил после уроков, по ходу сверления меня недружелюбным взглядом сквозь чуб своих засаленых волос.

А по пути домой, я познакомился и завязал дружбу с моим одноклассником Витей.

Для непривычного уха, страдающего слишком живым воображением, фамилия его может прозвучать чуть жутковато (хотя подобные фамилии не редкость в Украинском обиходе) – Череп.

Основанием для нашей моментальной дружбы явился факт попутного шагания вдоль улицы Нежинской, на которой он тоже жил. Правда, дом его находился немного дальше, возле Нежинского магазина, расположенного на равном удалении от обоих концов улицы.

На следующий день я попросил Альбину Григорьевну пересадить меня на последнюю парту в левом ряду, к Черепу. Мы с ним соседи, и сможем помогать друг другу в приготовлении домашних заданий.

Класрук уважила настолько вескую причину, и я избавился от соседства с рыжей Зоей, что не сулило мне ничего хорошего.

За предпоследней партой, прямо перед Черепо-Огольцовской, сидел, маясь одиночеством, Вадик Кубарев. Сложившаяся ситуация незамедлительно вылилась в наш тройственный альянс.

По сути, фамилии до такой степени наносные вещи, что ими пользуются одни только учителя. В условиях живого общения между адекватными людьми, Череп обернётся «Чепой», Кубарев непременно огеографится в «Кубу» и так далее.

Что за кликуха мне досталась? «Голый», или «Гольц»?

По логике вещей – ни та, ни другая, естественно. Если имя твоё «Сергей», никто не станет париться с фамилией. Сразу и автоматически, ты для всех – «Серый».

Дружба – это сила.

Когда нас трое, даже Саша Дрыга не слишком наезжает…

Дружба – это знание.

Я поделился популярными примерами поэтического творчества, которые так и не вошли в обязательную программу среднего образования. Тем не менее любой пацан Квартала на Объекте знал их наизусть.

Тут тебе и «Себя от холода страхуя, купил доху я…», и «Огонёк в пивной горит…», и «Ехал на ярмарку Ванька-холуй…», как и другие кратко-ядрёные примеры рифмованного фольклора…

В рамках культурно-познавательного обмена, мои друзья донесли до меня смысл таких устоявшихся Конотопских выражений, как «Ты что? С Ромнов сбежал?», или «Пора тебя в Ромны отправить».

Город Ромны (за 70 км от Конотопа в сторону Сум, общей для всех них столицы) давал приют областной психушке для чокнутых.

~ ~ ~

В то утро смолк звяк битков по копейкам.

В то ясное апрельское утро, ребята стояли и спорили, и никто никого не слушал.

Все ждали подтверждения радостного слуха про ошибку, допущенную вчера Центральным Телевидением в программе теленовостей.

Глупая ошибка. Потому что один парень слышал от ребят школы № 10, что вчера вечером какой-то человек опустился на парашюте в Сарнавский лес, на окраине Конотопа.

И скоро приедет Саша Родионенко, он же Радя, из Города, куда недавно переехал со своими предками, но всё так же учится в нашей школе.

Да не ори ты! Вот, приедет Радя, он подтвердит, в Городе уж точно знают.

Я помнил полёт Гагарина. Или как вскоре после него, Герман Титов летал по орбите весь день, а вечером сказал: «Всем спокойной ночи. Я иду спать».

И отец восторженно хихикнул и сказал настенному радио: «Во дают!»

Наши космонавты всегда были первые, а мы, младшеклассники, до хрипоты доказывали друг другу, кто из нас первым услышал объявление по радио про полёт Поповича, или Николаева, или первой женщины-космонавта Терешковой…

Саша Родионенко приехал, но ничего не подтвердил. Значит – это правда. А программа Время вовсе не ошиблась.

И солнце померкло в трауре…

Космонавт Владимир Комаров…

В спускаемом модуле…

При входе в плотные слои атмосферы…

Погиб…

~ ~ ~

Потом приехал отец, а следом, неделей позже, контейнер с нашими Объектными вещами прибыл на Товарную станцию. Оттуда бортовой грузовик привёз его к воротам Нежинской № 19.

Их разложили по всему двору. От ворот до погребника Пилюты: и шкаф, с зеркалом на двери, и раскладной диван-кровать, и два кресла с подлокотниками под жёлтым лаком, и телевизор, и всякую другую утварь. Прибыл также старомодный диван с дерматиновой спинкой, который в хату даже и заносить не стали, – некуда.

(…все мои чувства уместимы в пару слов – «бескрайний ужас», именно туда ввергает их одна только мысль: как смогли десять человек – (две семьи плюс общая Баба Катя) – годами размещаться и жить в одной кухне и одной комнате?

Но я в те годы ни о чём таком не думал, потому что, раз это наш дом, и мы живём, как живём, то по-другому и быть никак не может, всё идёт как надо, живу я здесь, вот и всё, что тут неясного?..)

На ночь, мы с братом укладывались на раскладном диване, в ногах у нас – Наташа, поперёк.

Свои ноги она выпрямляла на стул, придвинутый вплотную. Наши, мои и Сашкины, приходилось подтягивать чуть ли не до подбородка, не то сестричка разбурчится в темноте, начнёт стучать родителям, на их кровати под стеной напротив, что мы брыкаемся.

Ничего себе, а?! Сама может тянуть ноги сколько душе угодно, а если предлагаю местами поменяться – ей со мной, так она только носом крутит…

Семья Архипенко и Баба Катя спали на кухне…

. .. .

Параллельно Нежинской, метров через триста, шла улица Профессийная. Улица с одной только стороной.

Вместо второй протянулась бесконечная стена из высоких бетонных плит, оборонявших Конотопский Паровозо-Вагоно-Ремонтный Завод. Однако в естественном межчеловеческом общении, это аномально бесконечное название подменялось кратким и благозвучным КаПэВэРЗэ.

Именно завод (когдатошние Механические Мастерские) стал причиной факту, что окраинная часть Конотопа, лежащая до Путепровода-Переезда наименовалась Посёлком КПВРЗ. В просторечии кратче, – «Посёлок».

По ту сторону Завода, такая же плито-бетонная стена отделяла его от множества железнодорожных путей Конотопской Пассажирской Станции, а также от прилегающей Товарной, где длинные товарные составы дожидались очереди тронуться по своим разным направлениям, потому что Конотоп – крупный железнодорожный узел.

Товарняки не только ждали, но и формировались в Конотопе. Для этого на Товарной станции имелась сортировочная горка – насыпь с пологим уклоном, на несколько метров выше остальных рельсовых путей. Маневровый локомотив втаскивал на горку вереницу товарных платформ и вагонов, от которой там, наверху, отцепляли, сколько требуется, и те катились обратно, вниз, своим ходом.

Поодиночно, или сцепками скатывались отпущенные части вереницы, перенаправляясь стрелками на нужные пути в сортировочных колеях, где, визжа железом тормозных башмаков, тяжко гахкали об уже отсортированные вагоны, под неразборчивые крики громкоговорителей на столбах, орущих про тот или другой состав, на том или ином сортировочном пути.

Однако при свете дня симфония сортировочной горки не слишком донимала. Её трудовой пульс куда отчётливей всплывал на фоне ночной тиши, по мере затухания прочих трудовых и бытовых озвучек причастных к светлой части суток…

Независимо от времени дня и ночи, когда ветер дул со стороны Поповки (село напротив данной окраины), воздух наполнялся характерной аромой отходов тамошнего спиртзавода.

С лёгкой руки анонимного сентименталиста среди жителей Посёлка, данный атмосферный феномен именовался "Привет Поповки". Звучит не хуже "Красной Москвы", и уж куда как понежней, чем Hugo Boss…

Смрад не то, чтоб наповал убойный, однако лучше не принюхиваться. Во всяком случае, насморк по таким дням считай за дар небес.

– О! Чуешь, как из Поповки приветом потянуло?

– У бедя дасббогг.

– У, блин, везунчик!

. .. .

С Профессийной, Улица Нежинская сообщалась сетью частых улочек.

Первой в ряду связующих транспортных артерий являлась (считая от школы № 13) улица Литейная, поскольку споконвеку выходила к бывшему литейному цеху на заводской территории, но впоследствии упрятанному за бетонную стену.

Затем шла улица Кузнечная, предлагавшая выгодный обзор высокой кирпичной трубы заводской кузни (за уже упоминавшейся стеной).

Потом от Нежинской ответвлялась (это уже миновав нашу хату в № 19) улица Гоголя, невзирая на отсутствие великого классика по ту или иную сторону бетонной стены Завода.

Перечисленные три улицы отличала некоторая прямота, но последующие проулки, до и после Нежинского магазина, являли собой клубок неупорядоченной неразберихи. Распутываясь, он, в конечном итоге, выводил к бетону всё той же стены. При условии общего знакомства с навигацией по переулочным шхерам и фиордам…

. .. .

Нежинский магазин удостоился своего имени за то, что стоял на улице Нежинской. Он был самым большим из трёх магазинов на Посёлке. Которые помельче именовались по их номерам…

Нежинский магазин располагался в одноэтажном, однако высоком здании кирпичной кладки. При нём имелся проезжий двор без ворот, зато со складскими сараями.

Магазин состоял из четырёх отделов, каждый со своей отдельной дверью на улицу. Замутнённые течением времени жестяные вывески над дверями указывали – куда, за чем заходить: «Хлеб», «Промышленные товары», «Бакалея», «Рыба-Овощи».

«Хлеб» (в первой двери от левого угла) открывался утром и работал до того момента, пока не раскупятся батоны белого и кирпичики чёрного. Исполнив заявленное вывеской назначение, отдел спокойно запирал дверь к своим опустошённым полкам.

Во второй половине дня, по прибытии крытого жестью грузовика-фургона Конотопского хлебзавода, с надписью «ХЛЕБ» на борту, который привозил следующую партию кирпичей-батонов, отдел был вынужден открываться снова. На час-полтора.

Следующий, он же самый просторный из магазинных отделов – «Промышленные Товары».

К пыльному стеклу пары – (симметрично расположенных по обе стороны могучей двери) – витрин, плотно прижимались изнутри многозначительные украшения, исполненные в виде белых коробочек сигнализации о взломе.

За товарами, приговорёнными к пожизненному заключению под стеклом витрин-прилавков, следили три надсмотрщицы-продавщицы, в полуживом от скуки состоянии. С 9 до 6, к ним заглядывали две-три пары покупателей. От силы.

Аборигены Посёлка предпочитали съездить в Город, если возникла надобность в каком-то из товаров промышленной отрасли.

А вот пара продавщиц в отделе «Бакалея» трудились весь день как пчёлки. Иногда к ним даже выстраивалась очередь. Особенно по дням, когда в отдел завозили масло, и ножом, размером с меч гладиатора, они шматовали этот жёлтый куб, взгромозжённый на прилавок около весов. Чтобы отвесить твои двести грамм, включая упаковочный квадрат рыхло-синей слегка влажноватой бумаги.

Когда же в «Бакалею» заходил рабочий Завода КПВРЗ, его обслуживали вне очереди, потому что копейки, зажатые в его кулаке, неоднократно загодя посчитаны. Точняк на бутылку, без сдачи, хоть штангельциркулем проверь.

К тому же, ему надо по быстрому вернуться на рабочее место. Он даже замазутченную спецовку не переодел, чтоб не томились товарищи по труду.

Выбор водок в отделе отличался разнообразием оттенков и наименований. Тут тебе и «Зубровка», и «Ерофеич», и «Ещё по одной…» и так далее. Но все неизменно покупали лишь «Московскую», с бело-зелёной этикеткой.

Дверь в заключительный отдел, «Рыба-Овощи», размещалась за углом магазинного здания. Здесь хранился дух сухой земли от проданной в прошлом году картошки, и длился акт совместной летаргии початой бочки солёных огурцов и запылённых пустых полок. Потому его вообще не открывали. Сердоболие – исконно славянская черта.

А за Нежинским магазином шла улица Слесарная, и улица Колёсная и, в неисследованных пока ещё глубинах Посёлка, другие улицы, переулки, и тупики…

~ ~ ~

В первое же воскресенье после нашего приезда, Тётя Люда вывела меня и моих сестру с братом, по улице Кузнечной, на Профессийную, единственную заасфальтированную улицу Посёлка. По ней мы двинулись в направлении Базара и через пять минут вышли к цели – Клуб КПВРЗ, с киносеансом для детей в три часа дня.

Клуб Завода смотрелся импозантно – здание из двух этажей, но высотой в обычные четыре. Кладку стен и окон разнообразили выступы, арки, столбики, оставляя впечатление кружев из кирпича старинного копчения. Бетонная стена Завода не упустила заграбастать в свою территорию тыл Клубного особняка.

На маленькой площади перед фасадом Клуба, стояло здание Главной Проходной, в таком же изощрённо дореволюционном стиле кладки. Напротив заводского входа-выхода, в архитектуре шёл переход к современной двухъэтажности.

Смену стиля утверждал мутно-стеклянный куб Заводской Столовой. С чахлого газона на левом фланге от стекло-кубизма, за пешеходами присматривал бюст в пенснэ. Без всяких стёкол разумеется, а с дужкой, как у Чехова, изваянной на носу, для понятки.

Степан Радченко – конотопчанин-революционер. Среди сочувствующих делу революции оказалась всего пара выходцев из Конотопа – Степан да его старший брат.

Впрочем старшему деваться было некуда с его нелегальной должности казначея подпольной РСДРП – (для тех, кто при понятиях, объясним по-людски – братан, каррочи, общак держал бригадный, и не дожил до Октября) – до её раскола на меньшевиков и большевиков. Однако у прохожих такие подробности лучше не выспрашивать…

. .. .

По ступеням внутри гулкого тамбура, мы взошли в узкий, но высокий вестибюль Клуба КПВРЗ.

Его переполняла разновозрастная, но одинаково крикливая детвора, толпясь в очереди к обитой жестью двери. Через квадрат окошка, распахнутый посреди неё, велась продажа билетов на сеанс.

Какой-то пацанёнок, с виду второклассник, начал приставать к Тёте Люде, пытаясь выканючить 10 копеек на билет. Однако она гаркнула разок, и он заткнулся.

Тёть Люду заметно тешила царящая тут атмосфера, радовал случай окунуться в позабытый галдёж малолеток перед дневным кино…

Так я освоил маршрут в Клуб, где, среди прочего всего, размещалась библиотека Завода.

Столы в её просторном зале-прихожей ломились под многослойными залежами подшивок широкополосных центральных газет. У городской, «РАДЯНСЬКИЙ ПРАПОР», при её более чем скромных габаритах, имелся отдельный стол.

Сквозь стекло в дверцах высоких шкафов проглядывали знакомые ряды никем не читанных работ Ленина-Маркса-Энгельса, и прочих многотомников равносильной популярности.

Следующий зал заполняли широкие ряды стеллажей с книгами для чтения. Излишне долго объяснять, что я мгновенно записался, потому что пара полок с макулатурно затрёпанными сказками, в Пионерской комнате школы № 13, фальсифицировали суть и назначение библиотек.

~ ~ ~

Первого мая наша школа вышла на общегородскую праздничную демонстрацию.

Колонну оживляла красочность парадной формы юных пионеров (верх – белые рубашки, красные косынки галстуков, низ – чем темнее, тем лучше). Прикиды учащихся старших классов отличала общая бесформенность.

Однако юноши в шагающе-вопящей толпоколонне школы № 13 декорировали её весомым украшением из несомых ими голов Членов Политбюро Центрального Комитета Коммунистической Партии Советского Союза.

Каждый из насаженных на струганные палки кровавого окраса чёрно-белый голово-портрет поручался группе из трёх-четырёх Членоносцев. Они сменяли друг друга, постепенно смываясь, пока почётное бремя нести и украшать не оставалось на самого тупого.

Вслед за группой педагогов, сплотившихся вокруг Директора будто его личная охрана, мы прошагали по ухабам булыжного покрытия улицы Богдана Хмельницкого до Базара, где Профессийная делилась своим асфальтом со спуском в туннель Путепровода.

Подъём в конце бетонированного туннеля вливался в Проспект Мира, который как по струнке пролегал к далёкому мосту в изумительно высокой насыпи железнодорожного полотна. Нырнув под мост, проспект мгновенно выныривал в жилмассиве Зеленчак, чтобы, минуя его кирпичные пятиэтажки, выйти на неоспоримый центра города – Площадь Мира.

Пронзив Площадь Мира по касательной, Проспект Мира отделял от неё здание Горсовета, и без того задвинутое в сквер из густых Каштанов.

Но даже и оттуда, оно продолжало безотрывно смотреть в сторону гранитного кольца вокруг фонтана посреди отделённой Площади.

Фонтан же из кольца и носа не показывал, никогда, чтоб не мешать Горсовету пялиться на замыкающее Площадь здание Кинотеатра «Мир». Кстати, фасадные ступени у него тоже из гранита. Однако, в отличие от некоторых гранитоокольцованных, кинотеатр работал, причём – без выходных.

Средняя из трёх Каштановых аллей сквера, что прямиком вела к ступеням входа в Горсовет, перекрывалась на каждый Божий всенародный праздник. Её баррикадировала высокая красная трибуна, мимо которой прошагивал весь город праздничными колоннами трудовых коллективов. За исключением жильцов пятиэтажек, обступивших Площадь, которые наблюдали демонстрации по-патрициански – свысока. Со своих балконов. Везёт же людям, а?!

По пути к Площади Мира, колонну школы № 13 подстерегали частые стояния на месте, всерьёз и надолго. Приходилось ждать, пока школы предыдущих номеров подтянутся и пройдут вперёд.

Однако трудовые коллективы предприятий пропускали нас, как, например, Локомотивное Депо или, скажем, Дистанция Пути Юго-Западной Железной Дороги.

Белые буквы, рельефно вырезанные из пенопласта, объявляли, контрастно выделяясь поверх малинового бархата щитов с велосипедными колёсами, принадлежность их колонн.

В честь демонстрации, ни одно средство передвижения не шло на риск показаться, хоть случайно, на всём протяжении Проспекта Мира.

Не-а. Ни трамвай, ни грузовик, ни даже легковушка.

Вокруг только люди, множество людей, шагающих в потоке колонн во всю ширь Проспекта или же запрудивших тротуар, чтобы стоять как живые берега, глазея на общее течение.

И это делало Первомай таким особенным, непохожим на другие дни…

На финишной прямой, войдя на Площадь Мира, мы вдруг подменяли торжественную маршировку фривольной рысью.

Мы бежали, как в атаку, задыхаясь от смеха и бега, со скособоченными Членами наперевес, потому что, как всегда, с колоннами случилась перепутаница и нас передержали.

А поскольку школа № 13 занимала предпоследнее место в нумерации школ города, то к моменту, когда мы, в смеси с галопирующим табуном школы № 14, миновали красную трибуну, репродукторы кричали сверху: «На Площадь вступает колонна Конотопского Железнодорожного Техникума! Ура, товарищи!»– И приходилось уракать не себе.

После Площади Мира, Проспект дотягивал до входа в Городской Парк Отдыха, но на большее его уже не хватало. Вправо начинался уклон к улице Ленина, впрочем, до такого мы не опускались.

В ближайшем же из переулков, мы сваливали Политбюрократических Членов и свёртки красных транспарантов в кузов грузовика, который увозил их на Посёлок. Под замок в комнате Завхоза школы. Срок в полгода – до следующей демонстрации.

И мы тоже отправлялись обратно, пешком, далеко огибая Площадь Мира, потому что проходы между домов её периметра перекрыты пустыми автобусами. Лоб в лоб. В просветах между мордами кабин виднеется широкое безлюдье вокруг сухой огранитченной ямы фонтана, и лениво бродящие фигуры ментов-одиночек.

И всё же это был праздник, потому что перед выходом на демонстрацию, мать уделяла каждому из нас по пятьдесят копеек, с которых даже оставалась сдача.

Мини-кирпичик Пломбира в тонкой бумажной обёртке стоил 18 коп., а Сливочное вообще 13.

Женщины в белых халатах продавали мороженое, стоя над фанерными ящиками, с двойным дном и стенками, на каждом перекрёстке Проспекта Мира, свободного от всех видов транспорта.

. .. .

Когда я вернулся домой, струйки учащихся в белых рубашках и алых галстуках пионеров-ленинцев всё ещё шагали вдоль Нежинской, растекаясь по Посёлку с демонстрации.

И тогда я совершил первый подлый поступок в моей жизни. Самый первый.

Я вышел на улицу и выстрелил из своего шпоночного пистолета в ни в чём не повинную белую спину пионера, прошагавшего мимо.

Он погнался за мной, но я убежал во двор, к Жулькиной будке. Войти он побоялся, и только сыпал руганью в распахнутую калитку. Ему в ответ, Жулька дёргал свою цепь как бешеный, разрываясь в остервенелом лае..

~ ~ ~

Ближе к лету родители купили козу на Базаре, потому что, когда на Заводе отцу выдали первую получку, и он принёс домой 74 рубля, мать растерянно посмотрела на бумажки в его руках и сказала: «Как? Это всё?»

Предполагалось, что животное облегчит жизнь, но на самом деле, коза её лишь усложнила. Теперь мне приходилось выгуливать рогатую скотину на верёвке, в улицу Кузнечную или Литейную, или во 2-й переулок улицы Коцюбинского, где она грызла пыльную траву под ветхими от погодных условий заборами.

Пить козье молоко я наотрез отказывался, несмотря на ласковые уговоры матери, что оно очень полезно для здоровья.

Спустя непродолжительный период времени, козу зарезали и перекрутили на котлеты. Их я даже и пробовать не стал.

. .. .

Иногда сын Бабы Кати, Дядя Вадя, в свой обеденный перерыв на Заводе, приходил к нам на хату в рабочей спецовке – цыганить у своей матери самогон, потому как хлопцы в цеху ждут. Но она умела отнекаться.

У Дяди Вади были чёрные волосы, гладко зачёсанные назад, и щёточка усов, тоже чёрных, а цвет лица с оливковым оттенком, как у Артура в романе Лилиан Войнич "Овод". На правой руке его не хватало одного пальца, который он утратил в начале своей трудовой карьеры.

– Я сперва не врубился. Ну ладно, вот это мой палец на станке валяется, но вода откуда? Тю! Так это ж у меня слёзы с глаз, прям на него: кап-кап!– Так вспоминал он этот случай.

Врачи очень хорошо зашили обрубок – гладко, без швов – так, что когда он скручивал дулю, получалось две. Двуствольная (2 в 1), она вызывала смех, и фига с два, чтоб кто-то выдал подобный номер.

Жил Дядя Вадя в доме своей тёщи, возле Автовокзала. На Украинском, проживающего в доме родителей жены называют «примак», от слова «принятый».

Горька примацкая доля! Дядя Вадя объяснял, что примак должен держаться ниже травы тише воды, к тёще обращаться исключительно на «Мама», и уступать дорогу курицам, которых она держит во дворе. И не забыть помыть всё тем же курвам ноги на ночь, когда отправляются спать на насест.

Мы все любили Дядю Вадю, потому что он всегда такой смешной и добрый, и улыбается всё время. Даже здоровался он, как никто другой: «Ну, как вы, детки золотые?»

Когда мать и младшие ходили к нему на день рождения, он подарил им коробочку с домино. Цвета слоновой кости, и коробочка, и домино. Такой изысканно желтоватый.

К сожалению, одной костяшки там недоставало. "Пусто-три". А так всё на месте.

Короче, играть получается. Мы проверяли. Правда, не очень долго. Если знаешь про недостачу, то на игру как-то уже не тянет. Но всё равно, сама игра ещё долго валялась в каком-то из ящиков стола. Несколько лет валялась. Аккуратная такая коробочка с тонкой пластмассовой надписью «Домино». И цвет изящный такой… Слоновый.

А сын у Дяди Вади уродился с разноцветными глазами – один синий, а другой зелёный…

В возрасте десяти лет, когда Немецкий штаб роты квартировал буквально за стенкой – на половине Пилюты – юный Вадик Вакимов беззаветно вскарабкался на забор, рядом с Вязом за хатой, и попытался обрезать телефонный кабель штабной связи оккупантов.

Немцы на него наорали, но не пристрелили, как принято у всех Немцев в кинушках про войну.

На мой вопрос, как он набрался такой смелости, Дядя Вадя отвечал, что он уж не помнит.

Однако вряд ли он мечтал стать юным пионером-партизаном, посмертным Героем Советского Союза. Скорее всего, его заманили тонкие проводки в разноцветной изоляции, из которых состоит телефонный кабель. А главное – из них плетут различные поделки: разноцветные столбики, перстеньки-колечки всякие…

~ ~ ~

По дороге в Нежинский магазин, меня обогнала пара ездоков на одном велосипеде. Сперва обогнали, а потом, который сидел на багажнике задом наперёд с ногами вразлёт, спрыгнул на землю и вкатил мне оплеуху.

Даже просто пощёчина является беспредельным оскорблением чести, а он с размаху так… а и к тому же, на полголовы ниже меня…

Однако я воздержался затеять драку, потому что второй уже слез с велика. Здоровенный такой бычара.

– Я ж говорил, что ещё получишь.– Сказал коротышка, и они укатили.

Тут мне дошло, в чью спину я стрелял.

. .. .

Сеансы в Клубе начинались в шесть и в восемь вечера. С билетом, купленным сквозь обтянутую жестью дверь на первом этаже, кинозритель восходил на второй, пользуясь парой прямых пролётов из толстенных досок под щедрым слоем красной половой краски.

На мелких плитках керамики в полу площадки второго этажа стоял сумрак. Постоянно.

Неясно откуда он брался, с учётом пары высоких окон в стене напротив кончившихся ступеней, но он никуда не уходил, несмотря на три двери вокруг него.

Дверь направо открывала доступ в небольшой холл с ящиком телевизора на закреплённой к стене полке. Высота от пола до ящика предоставляла желающему среднего роста возможность пощёлкать и покрутить ручки настройки.

Но зря он на это рассчитывал, слепо уставясь утухшим экраном на дюжину коротких рядов из неизменно пустых сидений. Желающего включить его не находилось.

За спиной отсутствующей аудитории, металл окрашенной чёрным арматуры круто взвивался перилами-ступенями лестницы к железной двери в кинобудку.

Холл был из породы проходных – по углам, в одной стене с коматозным телеком, две крупногабаритные двери открывались в один и тот же, бескрайний зал Балетной Студии.

Впрочем, с билетом на сеанс в кармане, там делать, практически, нечего. Так что – назад, в сумрак на площадке, окутавший пару, пока что неисследованных дверей.

Первая дверь по левую руку от всё тех же мощных ступеней никогда не открывалась, будучи дверью на балкон Клубного зала. Следующая за ней, заключительная в площадочной троице, стояла приглашающе распахнутой, пребывая под неусыпным контролем вечно угрюмой Тёти Шуры.

Своим тёмно-клетчатым платком, стоявшим (неизменно!) колом, она смахивала на витязя в дозоре, чья голова покрыта шлемом с шишаком. Оба – (и шлем, и шишак) – кованы из железа, как и положено по технике безопасности средневековья. Князь Владимир Красно Солнышко поставил её тут, чтоб обрывала контрольный кончик твоему билету, прежде чем впустить.

Пол необъятного зала полого уходил, неся с неприметным уклоном плотные ряды сидений из потемнелой древесины, к широкому белому экрану – от стены, до стены.

За ним таилась большая сцена с крылечком и входной дверью у каждой из боковых стен. Однако для концертов и представлений кукольного театра, киноэкран сдвигался влево, до упора, сменяясь тёмно-синим бархатом занавеса сцены.

Открытый балкон патио украшали гроздья алебастровой лепнины, пока он тянулся вдоль боковых стен.

Однако до сцены он ни с какого боку не дотягивался, заканчиваясь чёрно-головастыми стояками прожекторов, наподобие боевых треног марсиан, напавших на Землю благодаря горячечным фантазиям Герберта Уэльса.

Вдоль задней стены, балконы резко ныряли из обоих углов к своей запертой снаружи двери, чтобы не загораживать бойницы кинобудки.

. .. .

В вестибюле на первом этаже, между дверью с окошечком для продажи кинобилетов и дверью в кабинет Директора, вывешивался список кинофильмов на текущий месяц, писаный кистью по холсту на крепкой деревянной раме.

Фильмы менялись ежедневно, за исключением понедельника, когда их вообще не крутили. Список помогал заранее определиться – в какой день попросить у матери 20 копеек на билет…

Лето абсолютно аннулировало расходы на кино, потому что Парк КПВРЗ – отделённый от спуска в Путепровод длинным зданием в два этажа, жилым, несмотря на ветхость – был создан для экономии.

В Парке, помимо трёх аллей, запертой танцплощадки и протяжённо-объёмистой беседки пивного павильона, имелся также летний кинотеатр под открытым небом. Его дощатые, приличной высоты стены – (особенно задние, по обе стороны от кинобудки) – предоставляли желающему дыры и щели, расположенные на высоте достаточно удобной для кинопросмотра одним глазом…

Сеанс начинался в девять, когда в летние сумерки закрадывался намёк и обещание сгуститься. Конкретным сигналом начала служил обрыв музыки, которая лилась по парку из мощных динамиков на сцене кинотеатра с момента прихода киномехаников на своё рабочее месте.

Впрочем, этот же сигнал мог означать отмену сеанса, если кассе не удалось продать хотя бы четыре билета.

Казалось бы – как?! Не наскреблось две пары зрителей? Увы, но да, когда новое поколение избирает просмотр фильма из-за пределов кинотеатральной загородки.

Однако полтора часа переминаться с ноги на ногу, пока твой нос уткнут в занозы досок, ошершавленных неумолимым временем и плохо воспитанной погодой… Нет, язык не повернётся назвать такое «комфортным запонением досуга».

А с другой стороны, киномана, сиганувшего через забор, неизбежно обнаружит бдительная тётя Шура (с первого же прочёсывания аудитории на скамейках зала под открытым небом) и выведет, бубня свои негромкие, но угрюмые нотации. Вся из себя такая – педагогиня с шишаком витязя.

В подобных обстоятельствах, истинный фанат киноискусства предпочтёт усесться на какой-нибудь из старых Яблонь, чья молодость прошла, когда кинобудки ещё и в проекте не было.

Если развилка, в которую ты втиснул свой тощий зад, узковата или же сук под задницей чересчур узловат, в следующий раз почешешься прийти пораньше, занять более ВИПное древокресло…