Полтергейст в Прошмыркине

Прыгая на ухабах в седле «Явы», Антонина с удовольствием предвкушала момент доклада «первому» о первых, реальных шагах в деле идеологического перевоспитания мироеда Колотушкина. И предчувствия её не обманули. Правда, Рубакина на месте не оказалось – спозаранок он уехал на бюро обкома «получать кренделей» за избыточное число осечек и проколов в работе райкома. Однако и второй секретарь Канарейкин оценил итоги поездок Нескучаевой в Прошмыркино в чрезвычайно лестных тонах.

Стоило бы отметить, «второй» даже внешне был прямой противоположностью «первого» – прямоватого, грубоватого и, как язвили недруги, «мужиковатого». Рубакин носил мешковатые ширпотребовские костюмы, курил «Беломор» и жил строго по партийному уставу. Поговаривали, что «первый», даже когда ложится спать, всегда кладёт устав под подушку. Канарейкин же предпочитал костюмы хотя и строгого, «партийного» фасона, но с прицелом на текущую моду. Он всегда источал ароматы дорогих, импортных одеколонов, а его манеры в общении с молодыми сотрудницами райкома и партактивистками были достойны завсегдатая великосветских салонов.

Стареющий ловелас уже давно «точил коготки» на «Тоньку-идеалистку», как про себя он её именовал. Но, к его досаде, Антонина, казалось, совсем не замечала проявляемых в её адрес знаков внимания и намёков на то, что пора бы их служебные отношения перевести в более горизонтальную плоскость. Тем не менее, Канарейкин не терял надежды одержать очередную «победу», коих в его довольно бурной биографии было изрядное множество.

Радужный, оптимистичный доклад Нескучаевой он выслушал очень внимательно, и не поскупился на комплименты, способные, по его мнению, растопить самое тугоплавкое женское сердце. Заметив, что его слова, наконец-то, как будто, начали достигать своей цели, Канарейкин, как бы про меж делом, вдруг поинтересовался – а не будет ли Тонечка против, если он однажды составит ей компанию до Прошмыркина.

– У меня ведь тоже есть «Ява», – слащаво подмигнул он, отчего Нескучаева в этот момент вдруг ощутила что-то наподобие лёгкой тошноты. – Застоялся в стойле конь…

Приосанившись, с приятной миной на лице, Канарейкин осклабился в ожидании ответа. Но, как видно, свои познания загадочной женской натуры он слишком уж переоценил. Фамильярно-игривое «Тонечка», вопреки его ожиданиям, подействовало на Нескучаеву как жужжание докучливой июльской мухи. Её сияющая улыбка моментально сменилась на колкую усмешку, и уже своим обычным, «комиссарским» тоном, она вежливо, но едко парировала:

– Извините, Анатолий Юрьевич, но я езжу слишком быстро, и поэтому, боюсь, вам за мной не угнаться.

Обозлённый её неуступчивостью («Ну что ты всё ломаешься, что дурой-то прикидываешься?!!») Канарейкин, тут же приняв «государственно»-озабоченное выражение лица, как можно строже и суше поинтересовался, как часто «товарищ Нескучаева» планирует курировать Колотушкина, и когда ею намечена следующая поездка. В ответ Антонина лишь пожала плечами.

– Этот вопрос я хотела бы согласовать с Георгием Максимовичем. Но, в любом случае, вероятнее всего, поеду туда не скоро.

Это «не скоро» состоялось уже на следующий день. Когда Нескучаева подруливала к уже знакомой калитке, навстречу ей со двора выбежал здоровенный кудлатый барбос гиеноподобной масти с разными по величине ушами. Даже опытный кинолог вряд ли смог бы определить с первого взгляда, сколько же пород смешалось в этом творении свободной собачьей любви.

Вместо того, чтобы злобно залаять и накинуться на нарушительницу его собачьего покоя, пёс громко зевнул, завилял хвостом и, как заправский попрошайка, вопросительно вытянул морду, принюхиваясь к карманам гостьи. На его счастье в одном из них завалялась карамелька. В это время из дома вышел Колотушкин.

– Бич, ко мне! – громко приказал он, и обеспокоенно спросил, не укусил ли пёс Тоню.

Та, погладив барбоса по голове, поспешила успокоить Фёдора, уведомив, что его Бич – пёс хоть куда, под стать хозяину, несмотря на несколько странную кличку.

– Так, бродяг-то в народе всегда зовут «бичами», – выйдя со двора, пояснил Колотушкин. – Да, он ко мне только вчера приблудился. Вечером откуда-то пришёл. Прогонять его не стал – пусть живёт! Что я ему, куска хлеба не найду?.. – снисходительно махнул он рукой.

Уже по-приятельски поздоровавшись, Фёдор и Антонина вновь присели под той же вишней, и продолжили свои политико-воспитательные беседы. Излагая Колотушкину заранее заготовленные пассажи о преимуществах коллективного хозяйствования, Нескучаева нарадоваться не могла на своего подопечного. Он с самым внимательным, с самым серьёзным видом внимал её рассуждениям, иногда кивая головой, и даже вставляя пару слов в контексте услышанного.

«Наши бы бараны, агитаторы и пропагандисты, умели так слушать! – мысленно воздыхала Антонина. – А то ты им – про политику партии на современном этапе, а они – в «балду» играют и обмениваются сплетнями…»

Как и вчера, уезжая, она оставила кипу агитационных материалов, имеющих, как ей казалось, мощный идейный заряд, способный направить заблудшую Федину душу на путь истинный, после чего отбыла в совершеннейшем убеждении, что до возвращения Колотушкина в колхоз – уже рукой подать.

Но при этом, одновременно, где-то глубоко-глубоко в душе у неё вдруг зародилось сомнение: а так ли уж надо возвращаться Фёдору в колхоз? Он ведь не в банду же какую-нибудь записался, и грабить никого не собирается! Ну и что тут такого, если он без указок Неронова будет самостоятельно пахать землю, сеять, убирать урожай?..

Однако вовремя вспомнив о том, что она – «боец партии», который направлен на «идеологический фронт», Антонина вовремя искоренила в себе это мелкобуржуазное сюсюканье. «Надо быть как Корчагин! – решила она. – Не щадить ради идеи ни себя, ни других!..»

«Первый», которому на бюро удалось успешно отбиться от светившего ему «строгача с занесением», что могло означать очень скорое прощание со своей теперешней должностью, Нескучаевой остался очень доволен. Он порекомендовал усилить натиск и, отложив все иные дела, не считаясь со временем, «добить врага решительным ударом». Как ему уже не раз сообщали с мест директора и парторги хозяйств, чуждые социализму фермерские настроения начали охватывать всё новые и новые сёла района. Поэтому публичное отречение Колотушкина было бы как нельзя кстати.

Очередной визит Антонины в Прошмыркино состоялся в полдень. С утра у неё были неотложные дела в подшефной школе. Едва освободившись, она, даже не завернув домой, помчалась по синеватой глади новенького «с иголочки» шоссе. Потом асфальт закончился, начались кучи щебня, рытвины… Здесь, чадя выхлопными трубами и, натужно гудя, работала дорожная техника. Ну а дальнейший, оставшийся путь, как и обычно, походил на полосу препятствий.

Колотушкин, только что прибывший с поля, где культивировал пары, уже успел искупаться в узковатой, но глубокой Карасихе, и готовился к обеду. Он как будто заранее предчувствовал момент прибытия Антонины – стол, поставленный им под вишней, был накрыт на двоих.

За обедом Антонина, не удержавшись, спросила Колотушкина о том, как же ему удалось уберечь посуду от проделок совсем недавно буйствовавшего в его доме полтергейста. Фёдор, глядя куда-то в сторону и, едва сдерживая смех, пояснил, что его полтергейст – парень был толковый, поэтому бил и ломал в разумных пределах, лишнего не трогая.

Сразу после трапезы состоялась их, ставшая уже привычной, идеологически-воспитательная беседа. Как и всегда, Фёдор слушал свою наставницу с неослабевающим вниманием. Он полностью соглашался со всеми её доводами, выводами, заключениями, внимательно изучал всё, что она ему оставляла. Но… К огорчению Антонины, этим всё и кончалось. За прошедшие дни Колотушкин ни разу не встретился с Нероновым, о чём тот уже пару раз довольно сердито говорил с ней по телефону. Более того, во время каждого своего последующего визита Нескучаева замечала, что у Фёдора появляются всё новые и новые доказательства бесплодности прилагаемых ею усилий. Однажды она заметила добытую им, скорее всего, на свалке металлолома, борону. Потом вдруг появились новые лемеха, потом – новые культиваторные лапы… Это Тоню выбивало из равновесия, но она надежды не теряла, и собиралась бороться с кулацкими настроениями Колотушкина до победного конца.

Незаметно пролетела неделя её идеологической работы. Потом – другая…Фёдор в колхоз не возвращался, и, в тоже время, настойчиво приглашал Антонину приезжать ещё и ещё, уверяя её в своей приверженности идеям «Красной гвоздики». «Первый», так и не дождавшись долгожданного публичного отречения Колотушкина от фермерства, всё чаще и чаще устраивал Антонине не самые вежливые разносы. Он уже подумывал о замене Нескучаевой более опытным идеологическим работником. Но, перебрав в памяти возможные кандидатуры, с огорчением был вынужден констатировать, что другие, в сравнении с Антониной, и вовсе будут «не пришей кобыле хвост». Кто из райкомовских «сидельцев» согласится ежедневно мотаться к чёрту на кулички – в Прошмыркино, чтобы там разводить беседы с этим упрямцем Колотушкиным? А если кого и заставить из-под палки, то какого-либо результата ждать вообще не стоит.

Справедливости ради, стоило бы сказать, что вояжи Антонины в Прошмыркино совершенно бесплодными назвать было бы неверно. Её ежедневные появления у дома Колотушкина дали богатую пищу деревенским сплетницам. Её мотоцикл, стоящий у Фединой «фазенды» (как прозвали его дом знатоки латиноамериканских сериалов) с некоторых пор стал как бы частью местного пейзажа. И если Нескучаева в обычное время по каким-либо причинам не приезжала, Федины односельчане, проходя мимо его двора, удивлённо озирались по сторонам – а чего ж это «горожанки в кожанке» нынче нет?. Саму же Тоню ждали всё новые и новые разочарования.

Шла середина третьей недели. В очередной раз подъезжая к Прошмыркину, Антонина ещё издалека заметила рядом со двором Колотушкина что-то большое, кирпично-красного цвета. Её сразу же охватили недобрые предчувствия, когда в этом «что-то» она опознала комбайн. Фёдор, напротив, был оживлён и весел.

– Вот! – радостно он указал на своё приобретение. – Немного подлатать, и – пойдёт, как новенький. Жатку мне уже пообещали. Кстати, ты не знаешь, у кого есть лишний подборщик?

И тут Нескучаева со всей беспощадной определённостью вдруг поняла: все её усилия были напрасны. И в этот миг она, буквально, возненавидела окончательно сформировавшегося кулака-мироеда Колотушкина.

– Значит, в колхоз ты уже не вернёшься… – изо всей силы сдерживая обиду, констатировала она.

Окинув её внимательным взглядом, словно увидев впервые, Фёдор отрицательно качнул головой.

– Добровольно возвращаться в рабство к Неронову, чтобы он снова начал вытирать об меня ноги? Ну, что ты! Сняв ошейник, снова надевать его уже не захочешь. Не-е-е-т!

– Ну, тогда, всё! Мне сюда ездить больше не за чем. Прощай! – уже не тая горечи, заговорила Нескучаева. – Спасибо за гостеприимство. Да-а… Дела! Я только одного понять не могу: почему же ты мне сразу не сказал об этом, а просил приезжать почаще? Что, играл со мною в кошки-мышки? Тебя забавляла дурочка, которая уговаривала вернуться в колхоз? Выходит, ты слушал меня, и в душе смеялся надо мной? Да? Ну, скажи, скажи, для чего тебе нужно было столько времени водить меня за нос?! А-а-а, догадываюсь! Ты, наверное, знал заранее, что я из райкома? Знал?

– Знал… – Фёдор насупился, и вдруг вновь стал тем угрюмым типом, каким она увидела его впервые. – Уж, такое трепло, как Аврорский, да не разболтает?!..

– Понятно… – Тоня сквозь выступившие слёзы саркастично рассмеялась. – А я-то думала…

Но он договорить ей не дал.

– Так, выходит, ты столько времени гоняла сюда по кочкам только для того, чтобы на моей шее снова повис нероновский хомут? – в глазах Колотушкина сверкнули искры. – Эх, ну и дурак же я! Ой, дура-а-а-к!!! Размечтался идиот о…

Он запнулся, швырнул оземь пригоршню гаечных ключей и, не оглядываясь, быстро зашагал к дому.

– А ты… Чего ты от меня ждал? – крикнула она ему вслед, вдруг начав о чём-то смутно догадываться, отчего её сначала бросило в жар, а потом в холод.

Дав газу, она безжалостно погнала мотоцикл восвояси. Рискуя разбиться вдребезги, Нескучаева во весь опор мчалась на «Яве» по ямам и рытвинам. Её внутри жгло и раздирало – какой конфуз, какой провал! Что же теперь она скажет «первому»? А Канарейкин? На днях он снова подкатывал к ней насчёт совместной поездки в Прошмыркино, с пикником у скирд соломы. Вкрадчиво, витиевато жестикулируя, он по секрету сообщил, что, будто бы, слышал от «первого» нечто очень важное. Якобы тот, в случае успеха идеологической миссии Нескучаевой, собирается назначить её заведующей отделом. И он, Канарейкин, мог бы это, так сказать, ускорить.

– …В полном соответствии с нынешней эпохой укореняя, Тонечка, – барски хохотнул он, добавив, что, разумеется, служебный взлёт в известной мере будет зависеть также от её «понимания» и, понятно какой, взаимности.

Едва не послав его к чёрту, Антонина ответила куда более обтекаемо и дипломатично, в очередной раз разочаровав и расстроив «старшего товарища». И вот теперь, после такого фиаско – о каком служебном росте может идти речь? Ёлки-палки! Как бы не получилось с точностью до наоборот… Ой, а что теперь начнётся в райкоме!.. Можно себе только представить, как завтра будет хихкать зануда Каргина из сельхозотдела! А как будут злорадствовать все эти бездельники и бездарности, окопавшиеся в общем и финансовом отделах! Впервые райком Антонине вдруг показался чужим и враждебным.

И тут снова вспомнился Колотушкин, вспомнились и его последние слова. Что он имел в виду, сказав «размечтался»? О чём это он мог размечтаться?

«Да, здорово я с ним опрофанилась! – подумалось Нескучаевой, но уже безо всякой злости. – Значит, с самого начала он прекрасно знал, что я из райкома, и разыгрывал из себя святую простоту! Надо же…И чего ради? У него, что, на меня были какие-то виды? Хм-м-м, однако…»

И вновь в ней проснулись сомнения. Ей вдруг за себя стало стыдно. А в чём он, собственно говоря, виноват? Сама навязалась ему со своей идейной болтовнёй, отнимала время, забивала ему голову всякой чепухой… А ведь он, между прочим, ни разу ей не выказал даже тени недовольства или неприязни, ни разу ни в чём не упрекнул, неизменно был вежлив и тактичен.

«Вот, дубина-то бестолковая! – чувствуя, как внезапно запылали щёки, мысленно ругнула себя Антонина. – Если по совести, то какой же я, наверное, выглядела дурой, когда рассусоливала про всякие эти перестройки и ускорения!»

А ещё в душе её очень мучило то, что, вольно или невольно, сама того не желая, она, как бы, обнадёжила Колотушкина в чём-то очень личном. В чём именно? В этом ей было неловко признаться даже самой себе.

«Ну, что ты финтишь? – Нескучаева мысленно вновь осекла саму себя. – Ты, что, всё это время, и в самом деле, моталась к нему в глухомань только из чисто идеологических и карьеристских соображений? Тогда, какого чёрта и накрашивалась, и кокетничала перед ним? И тебе, между прочим, нравилось то, как он на тебя смотрит. Нравилось, нравилось – не отнекивайся! Самой мозги надо было включить вовремя, чтобы потом не обижаться и не разочаровываться!»

Всё дальше уезжая от Прошмыркина, Антонина всё больше и больше начинала понимать: обманывать себя не стоит. И ей сейчас муторно не только от провала своей «комиссарской» миссии, но и оттого, что Фёдора, скорее всего, она больше уже не увидит. Ни-ког-да… А жаль!

Кстати, а что он делает сейчас? Сидит дома, обиженный и злой, обманутый и ею, и своими надеждами? Так, ведь, наверное, и помешаться недолго? В памяти Антонины всплыл один давний случай, как её односельчанин, отвергнутый своей избранницей, потерял рассудок, и в горячке свёл счёты с жизнью. Антонина резко ударила по тормозам, и мотоцикл, проюзив колёсами по щебёнке, остановился на обочине. Она вдруг сообразила, что ведь и Федя, судя по его реакции и выражению лица, вполне может оказаться «на грани». Да-а-а, между прочим! Запросто!

Нет, если смотреть на подобное развитие событий с позиций райкома, то кое-кому, случись Колотушкину, и в самом деле, покончить с собой, это стало бы, просто, настоящим подарком судьбы. А то ж! Тогда бы в районке, во всех деталях, расписали бы про «бесславный конец кулака-мироеда», а Нескучаеву, гарантированно, даже без ходатайства Канарейкина, назначили бы завотделом. Но – Боже мой! – какой же это было бы гнусной низостью… Нет, нет, этого допустить никак нельзя!

– Вот, нелёгкая тебя побери! – Антонина круто развернулась в обратную сторону. – Как бы и этот не наделал глупостей. Хоть бы уж успеть!..

Взревел мотор, и «Ява» в лихорадочной спешке помчалась обратно в Прошмыркино.

…Ничем не объяснимый двухдневный прогул Нескучаевой породил в стенах райкома массу самых разных слухов и кривотолков. Зная её, как весьма педантичную и исполнительную аккуратистку, никто, вообще, даже предположить не мог, куда она делась. Её, просто, вдруг не стало! Вот, в очередной раз она уехала в Прошмыркино, и – словно растворилась в воздухе. Заворг, созвонившись с прошмыркинским сельсоветом, только и смог выяснить, что – да, поза-позавчера сотрудница райкома на своей «Яве» в селе появлялась – мотоцикл стоял у «фазенды» на своём обычном месте. Были и свидетели того, как Нескучаева, вроде бы, повздорив с Колотушкиным, уехала взвинченная до предела. А куда – кто его знает?

Кроме того выяснилось, что у себя дома за эти же последние два дня Нескучаева не появлялась вообще – соседи лишь разводили руками. В больницу и морг она не поступала. Звонить в КПЗ и вытрезвитель не решился даже Канарейкин.

Ввиду полной неясности ситуации, среди райкомовцев циркулировало множество версий о причинах исчезновения Антонины, которые можно было бы разбить на три основные группы: бредово-фантастические, криминально-детективные и лирико-романтические.

Обладатели неумеренно буйной фантазии уверяли, что Нескучаеву во время своего второго пришествия похитили инопланетяне, и увезли на тарелке прямо с мотоциклом в далёкую Тау-Китянию. Любители Конан-Дойля, Юлиана Семёнова и братьев Вайнеров были твёрдо уверены в том, что инструктора райкома зверски убил кулак Колотушкин. Ну а поклонницы «розовых» романов какой-нибудь Джудит Макнот шептались по углам о том, что под влиянием прошмыркинской чертовщины Антонина идейно переродилась, вышла замуж за богатого иностранца, каковых сейчас в Прошмыркине – как «собак нерезаных», и «свалила за бугор»…

Рубакин, которого происшедшее с его сотрудницей озадачило чрезвычайно, в наибольшей степени склонялся к криминально-детективной подоплёке случившегося. Да и большинству районного прокурорского и милицейского руководства эта версия казалась наиболее реалистичной. Тем более, что, якобы, даже нашлись очевидцы, которые доподлинно точно видели, как умирала Нескучаева. По их рассказам, озлобленный проводимой среди него агитационной просветительской работой куркуль Колотушкин пырнул бедолагу ножом, и столкнул её в колодец.

Однако другие всезнаи яро отстаивали вариант убийства топором. Они даже уверяли, что жертва наймита мировой буржуазии перед своей славной кончиной успела крикнуть: «Да здравствует ленинская партия!», тогда как их оппоненты слышали несколько иное: «Долой международный империализм!». Пела ли она перед смертью «Интернационал» – утверждать не брался никто.

Для уточнения криминально-детективной версии, сразу же после звонка из района, к Колотушкину нагрянул участковый. В этот момент Фёдор с упоением возился со своим комбайном, натягивая ходовые ремни. Подкашливая в кулак и, смущённо отводя глаза в сторону (всё же, друзья детства!), старший лейтенант Затверделов, чуть запинаясь, поинтересовался: не знает ли гражданин Колотушкин, где в данный момент может находиться гражданка Нескучаева? Ошарашенный столь простодушно-нелепым вопросом, Федя сразу даже не нашёлся, что сказать в ответ. Впрочем, секунду спустя некоторый столбняк пережил и сам участковый, поскольку к нему из-за комбайна вдруг вышла… гр. Нескучаева собственной персоной. Вытирая руки ветошью, Антонина спросила участкового, а кому она, собственно говоря, понадобилась?

Потрясённый явлением внезапно воскресшей инструкторши райкома, Затверделов, растерянно хлопая глазами («Ёкарны бабай! Вот и скажи, что тут не замешана нечистая сила!»), наспех извинился и, не прощаясь, быстро покинул двор Колотушкина. Выйдя за пределы Фединой усадьбы, участковый огляделся по сторонам и украдкой, торопливо трижды перекрестился. О Нескучаевой и её комиссарском характере он был очень даже наслышан, и поэтому то, что из комиссарши она вдруг стала фермершей, можно было объяснить лишь причинами какого-то сверхъестественного характера.

– Вот, чертовщина! Ну, чертовщи-и-на!.. – бормотал Затверделов, с расширившимися до предела глазами, ускоренным шагом направляясь в сельсовет.

Меньше через час после визита участкового к Фёдору и Антонине, парторг Аврорский, некогда уязвлённый недоверием райкома, прижимая к потному уху телефонную трубку, дрожащим от радости пальцем набрал номер «первого». В «кунфуцидальном» разговоре он доложил, что «собственноручно видел», как хвалёная инструкторша Нескучаева в данный момент помогает ремонтировать кулацкую технику, и даже учится водить мироедов трактор. Далее, понизив голос, Аврорский дополнил, что, по «доподлинно точным» сведениям местной «прогрессивной обчественности», «про меж ними начались всяки развратные моральные разложения на почве буржуазного загнивания».

Поскольку Рубакин молчал, Аврорский, всё более воодушевляясь, включил голос на полную мощь:

– …Политически сознательная часть трудящихся нашего колхоза решительно осуждает и гневно клеймит позором…

– Ты чего там орёшь-то? – неожиданно перебил его «первый». – Ты не на трибуне, а слух у меня нормальный. Поменьше пил бы с этой самой «прогрессивной обчественностью», да побольше занимался бытом и оплатой труда механизаторов. Глядишь, ничего этого и не случилось бы!

– Да я…– Аврорский лихорадочно соображал, что бы ответить. – Да я уже давно, Георгий Максимович, и в рот-то не беру…

– Давно – это со вчерашнего дня? – в голосе Рубакина звучал убийственный сарказм. – Утром, спозаранок сообщили: Аврорский опять за свинарником пьяный валялся.

– Врут! Клевета, это всё, Георгий Максимович! – у Аврорского внезапно похолодело внутри (это какая же тварь про него «накапала»?!!) – Да, мы вчера культурно отметили юбилей знатной свинарки, стахановки. Но – честное слово! – никто за свинарником не валялся! Это чья-то злостная инс-тин-нуация…

– Да, ладно… Хватит мне «вправлять мозги»! – устало проворчал «первый». – Думаю, в колхозе уже нет такого места, где бы ты не валялся. Вплоть, до скотомогильника. Я из-за тебя за эти годы всю географию вашей деревни выучил наизусть. Передай Нескучаевой, чтобы немедленно прибыла для разговора. Тебя, наверное, тоже пригласим на бюро.

– Хорошо, Георгий Максимович! Я – мухой! Одна нога здесь, другая – там! Только, вот что я хотел бы сказать… – Аврорский перешёл на шёпот. – У нас тут и в самом деле твориться начало невесть что. Тако-о-о-о-е!!! Не подумайте, что я свихнулся, но за свинарником лично видел троих инопланетян. Да! Зелёные, такие, с рогами… Вот, в точности такие, каких видели ещё в апреле здешние пацаны, Колька с Женькой. Эти похмельцы… Ой! То есть, пришельцы, собирались на мне опыты ставить, но я им не дался. Георгий Максимович! Что-то надо делать!.. Вот вам крест… Э-э-э… То есть, честное слово коммуниста! – он выразительно всхлипнул.

…В райкоме запахло грозой. Канарейкину к заседанию бюро было поручено подготовить вопрос «Об исполнении уставных обязанностей коммунистом Нескучаевой», что в переволе на обычный язык с «партактивита» (особого сленга партаппаратчиков) означало: пинков и подзатыльников отвесим – мало не покажется! Все ждали бури. Обитатели райкомовских кабинетов как на поминках разговаривали скорбным шёпотом. Предполагалось, что развязка тугого узла недавних, весьма непростых и запутанных событий, будет политически и организационно ужасной.

Однако она наступила гораздо раньше, в контексте расхожей мудрости: мы – полагаем, а Бог – располагает (даже если полагают самые что ни на есть безбожные атеисты). И в этом лишний раз смог убедиться весь состав райкома, когда его стены вновь потрясла шокирующая новость, невозможная с точки зрения здравого смысла: Нескучаева сама уволилась с поста инструктора по причине… Вступления в законный брак с мироедом Колотушкиным! От такой новости заболели самые крепкие райкомовские головы.

Вероятно, если бы в прошлые века глава ордена иезуитов, нарушив монашеский обет, женился на сарацинке, то и это в рядах верующих не наделало бы такого переполоха, как ренегатство сотрудника райкома среди её коллег. Ахая и качая головами, они могли объяснить столь стремительное превращение недавнего общерайонного символа верности идеям партии в кулачку и мироедку – только действием нечистой силы.

– …Уж если Нескучаева (Нескуча-а-а-ева!!!) впала в такую «ересь», то, что же было бы в этом Прошмыркине с кем-то другим?! – гадали райкомовские эрудиты на бобах, кофейной гуще, а также на ведомостях партвзносов.

Однако вскоре всем стало ясно: замужество Нескучаевой – это всего лишь, так сказать, «цветочки». Под тлетворным (как назвал его Канарейкин) влиянием отца Артемия, будущие супруги (о, Боже… то есть, о, святая троица Маркс-Энгельс-Ленин!) решили обвенчаться!!! Гром грянул.

…На заседании бюро царила гробовая тишина. Лишь голос докладчика, второго секретаря РК Канарейкина звенел сабельной сталью и сотрясал кабинет. Канарейкин клеймил изменницу Нескучаеву позором и предавал её партийной анафеме. Он рвал и метал, его пылающий гневом взор мог бы испепелить ренегатку. Но… Все эти «громы и молнии» были не более чем пустопорожней пальбой из пушки по воробьям – Нескучаева, проигнорировав глас партии, на бюро не явилась.

Внимая Канарейкину, члены бюро сдерживали усмешки и потихоньку переталкивались локтями. Они уже были наслышаны о том, как совсем недавно «Толя-бабник» пытался за Антониной приударить. Но она его «обломила», как сопливого пацана, и Толе так и не довелось «отведать комиссарского тела». Своё выступление докладчик завершил пламенным призывом политически линчевать Нескучаеву, заочно исключив её из нерушимых партийных рядов, чтобы другим неповадно было.

– Угу, – выслушав его, сдержанно кивнул Рубакин, – значит, исключить…

– Да, Георгий Максимович! Выгнать с треском, с позором! Дать об этом большой, разгромный материал в «Трубе революции»! – Канарейкин изобразил решительный жест рукой.

– А про это – что скажешь? – «первый» хмуро указал рукой на высокую стопу сданных партбилетов.

В кабинете повисла гнетущая тишина: действительно, кто бы ранее мог себе представить такой политический ужас, как сознательный, преднамеренный выход из партии?! Ведь, не то, что во времена сурового Иосифа Виссарионовича, но даже при добрейшем Леониде Ильиче о подобном и подумать было бы страшно! Разве в ту пору хоть кто-то поверил бы, что однажды партбилеты начнут пачками отсылать в райком?!

– Что думаешь, Данилыч? – нарушив стихийно образовавшуюся «минуту молчания», «первый» взглянул на старейшего член бюро РК Дзержинцева (ходили слухи, что свой билет члена ещё ВКП(б) тот получил из рук самого товарища Кобы!)

Данилыч на вопрос Рубакина лишь грустно усмехнулся. Встав со своего места, он сказал то, о чём знали все присутствующие, но вслух признаться не решились бы даже под угрозой лишения самого святого – ежемесячного продпайка из обкомовского спец-магазина:

– …Помните, когда наши «умники» из ЦК ввели план по приёму в партию? Что я тогда сказал? Это добром не кончится! Вот и пожинаем то, что посеяли. Мы кого напринимали? Жуликов, карьеристов, мерзавцев, по которым тюрьма плакала. А чего они к нам лезли? Да, чтобы воровать ещё больше. И этим мы оттолкнули от себя людей честных и принципиальных. А теперь времена переменились, и прохиндеи как крысы побежали с тонущего корабля. Итог закономерный! Антонину – что пинать? Тем более, заочно? Она человек нормальный, ей замуж надо, детей рожать…Правильно и сделала, что вышла за фермера – кто знает, что будет завтра?! Да и Колотушкин, я слышал, мужик – дельный, серьёзный, стоящий. Вот его надо было принять в партию, и поставить вместо алкаша Аврорского. А то и вместо пустоцвета Неронова, который и держится в кресле лишь за счёт свояка в обкоме! Об этом все знают, да только пикнуть боятся…

Суровое выступление Данилыча райкомовцы выслушали с таким видом, словно их окунули в ледяную прорубь.

– М-да-а-а-а… Так, какие будут предложения по Нескучаевой? – «первый» окинул хмурым взглядом своих, мягко говоря, соратников.

– А-а… Гм… Ну, какие? – отчего-то вдруг опять задёргался Канарейкин. – В своём докладе я предложил её исключить…– промямлил он.

– Ну, давай, исключим – её, потом – пятого, десятого… Сам-то завтра куда пойдёшь? – прищурился Рубакин.

После недолгого, но непривычно жаркого, содержательного и весьма откровенного обсуждения, не без учёта мнения Данилыча, была принята резолюция, совершенно не похожая на заготовленную заранее Канарейкиным: «…Учитывая трудное положение в партии и, в связи с предстоящим сокращением партаппарата, признать опыт бывш. инструктора Нескучаевой А.К. положительным, заслуживающим изучения и распространения, как передовой».

Антонина, получив по почте конверт с решением бюро, лишь рассмеялась. С некоторых пор такие, прежде – вселенского значения факторы, для неё вдруг стали малозначащим пустяком. Теперь шкала её жизненных ценностей была совсем иная, связанная с человеком, который ей стал бесконечно дорог.

…Тем днём, примчавшись к дому Колотушкина, Тоня едва ли не опрометью вбежала в горницу и, увидев Фёдора, сидящим за столом, устало сбросила с головы каску и облегчённо перевела дух – живой! Колотушкин, подносивший в этот момент ко рту полный, гранёный стакан первача, при виде Нескучаевой окаменело замер, словно на него взглянула сама Горгона Медуза.

Через мгновение, уже полностью придя в себя, Тоня вновь стала всё той же «мотокомиссаршей», категоричной и решительной. Строгим, непререкаемым тоном, она скомандовала:

– Пьянку – от-ставить!

– Е… Есть отставить! – не в силах поверить в то, что это не галлюцинация, а реальность, совершенно не понимая сути происходящего, Колотушкин растерянно кивнул.

Он поставил стакан на стол и отодвинул его подальше, вопросительно глядя на свою гостью. А Нескучаева, сев напротив него и, подперев голову рукой, неожиданно сказала: