Полтергейст в Прошмыркине

Матово поблёскивали расписные миски и кувшины, сработанные признанной в Прошмыркине мастерицей гончарного ремесла бабкой Элеонорой. Передавая учёным в дар свои изделия, она особо указала на древние рунические знаки, украшающие её керамику, и разъяснила, в какой день недели каким изделием следует пользоваться.

И хотя Свистунов-Нахалевич весьма высоко ценил любой из прошмырскинских подарков, из всего их обилия для него наибольшую ценность представлял конский хомут. Случилось так, что он на практике, лично смог убедился в его сверхъестественных свойствах. Дед Антип уверял его в том, что, стоит через этот главный предмет конской упряжи взглянуть на какого-либо человека, как сразу же можно будет определить, связан ли испытуемый с нечистой силой. У любой ведьмы в ходе подобной экспертизы без труда замечался имеющийся у неё хвост, наподобие вислого свиного, а у ведьмаков на голове вполне отчётливо просматривались рога, наподобие тех, что прорезаются у молодого козлика.

На следующий же день по возвращении из Прошмыркина, профессор получил возможность испытать колдовской агрегат в действии. Ради этого он терпеливо выдержал занудливо-долгую «вздрючку», как по-народному Евгений Евгеньевич именовал традиционные в их семье исправительно-воспитательные монологи своей почтенной супруги. Затем, выждав нужный момент, он провёл тестирование конюшенно-волшебного устройства: едва по квартире разнёсся басовитый бурлацкий храп, издаваемый его «половиной», предавшейся своему любимому занятию, профессор немедленно приступил к делу. Взяв хомут, он на цыпочках подкрался к двери в спальню, немного её приоткрыл и, с замиранием сердца, сквозь овал хомута взглянул на спящую супругу. Увиденное поразило его словно удар грома: у его жены появился хвост!!! С трудом отдирая ноги от паркета, профессор подошёл поближе и понял, что его подвели глаза, из-за чего за хвост он принял оторвавшийся хлястик халата. Но первое впечатление ещё долго холодило душу какой-то потусторонней, мрачной жутью.

На следующее же утро, ни свет, ни заря, Евгений Евгеньевич помчался к своему соседу, академику Лопухову. Будучи вечным холостяком, тот слыл большим знатоком женщин. Молча выслушав излияния испуганного коллеги, Лопухов усмехнулся и, в своей обычной манере выражаться парадоксальными сентенциями, ответил вопросом на вопрос:

– А тебе не кажется странным, что юные золушки после тридцатилетнего замужества превращаются в злых ведьм? Не связано ли это с превращением бывших прекрасных принцев в старых, занудливых чертей?

Стоит отдать должное профессору Свистунову-Нахалевичу, он мужественно решил явить самокритичность. Памятуя о том, что иногда и сам грешил скандалистикой (правда, его монологи были существенно короче, но зато куда более энергичны и идеоматичны), сразу же после этого разговора, прямо в своём кабинете, он посмотрелся в зеркало через всё тот же магический хомут. Результаты этих смотрин остались неизвестны, но по каким-то (возможно, магическим) причинам взаимные «вздрючки» супругов с той поры пошли на убыль.

…Кроме работы над своей монографией профессор был вынужден давать бесконечные интервью, писать статьи для научно-популярных и эзотерических изданий, отвечать на многочисленные письма коллег, в том числе, и зарубежных. И, всё же, несмотря на уйму всевозможных, зачастую, пустопорожних трат времени, его, без преувеличения, грандиозная работа была завершена в рекордно короткие сроки.

Сладко потягиваясь, профессор не мог налюбоваться своим бумажным детищем, которое было ему безгранично, бесконечно дорого. Скажем, свершись некое чудо и, обратись штабель исписанной им бумаги в бриллиант такой же величины, профессор, наверняка, испытал бы крайнее огорчение.

Впрочем, так уж это устроено в жизни – даже самая большая радость всегда таит в себе зерно некоторой горечи. Ведь если ты чего–то добился, о чём мечтал очень и очень давно, то этот миг запредельного ликования тебе уже не повторить – мечта, увы, сбылась. Вот и в радужном сиянии восторгов профессора таилось одно очень маленькое «но», не дававшее ему покоя. Его по-детски прозрачную радость омрачала крохотная тень непонятной тревоги и беспокойства. Что-то, до конца им не осознанное, не позволяло ему воспарить к безоблачно чистому небу всемирного признания и ясному солнцу вселенской славы.

Но – что, что же это могло быть? В чём и где он рискует столкнуться с непонятным ему подвохом? В один из поздних вечеров, когда за окном завывала последняя зимняя снежная буря, заметающая столицу аномально толстыми пластами снега, профессор рассеянно бродил по кабинету. Чтобы немного отвлечься от науки, от своих авторских сомнений и терзаний, он наугад достал из шкафа какую-то книгу. Наугад раскрыв её где-то ближе к середине, он, буквально, принудил себя вчитаться в текст.

В ироничном и смешном рассказе Антона Павловича Чехова «Дочь эскулапа» описывалась одна богатая помещица, возомнившая себя искусной целительницей по части гомеопатии. Будучи филантропичной натурой, она лечила всех подряд – своих дворовых людей, крестьян и даже обедневших соседских помещиков, которым городские врачи были не по карману.

И, надо сказать, её лечение неизменно оказывалось очень успешным. Достаточно было больному всего лишь раз приять назначенное барыней лекарство, как хворь покидала его раз и навсегда. А по выздоровлении исцелённые шли к своей спасительнице, слёзно благодаря её за совершённое благодеяние. Попутно, в ходе разговора, пациенты как бы ненароком вспоминали и о недугах хозяйственных. Одни нуждались в деньгах на новую конскую сбрую, другим не хватало семян…Расчувствовавшаяся барыня немедленно оказывала исцелённому помощь, ибо он служил реальным, зримым подтверждением её безграничных врачебных талантов.

Дойдя до этого места, профессор вдруг почувствовал, что стоит на пороге разгадки какой-то важной, можно даже сказать, страшной тайны. По его спине пробежала горячая волна, а на лбу выступил мелкий пот. Утерев лоб платком, с непонятным волнением Свистунов-Нахалевич стал читать дальше. И вот однажды целительница совершенно случайно обнаружила, что «спасённый» ею от «неминуемой кончины» пациент вообще не принимал выданное ему лекарство!!! Это означало, что к ней шли не лечиться, а…

– О-о-о, ч-чёрт!!! – простонал профессор отбрасывая книгу и, как подкошенный, падая на диван. – Как же я сразу не догадался?!!

В этот момент ему отчётливо, до мельчайших деталей, припомнилась одна, не совсем обычная встреча, состоявшаяся незадолго до его отъезда из Прошмыркина. Тем пасмурным, октябрьским днём, во время митинга в честь открытия новой дороги, к нему подошёл молодой человек по имени Виктор, который самым первым предоставил экспедиции фотоснимок летящей ведьмы. С ним была девушка, правда, не та блондинка-француженка, с которой этот прошмырчанин почти всё лето занимался самодеятельными исследованиями. Эта девушка, насколько мог припомнить профессор, работала медсестрой в сельском ФАПе, помощницей краеведа Ослонского. Тот, кстати, также, много чем помог экспедиции (в частности, подарил медную с остатками позолоты пуговицу с кафтана боярина Мироблуда Подкопённого). По словам краеведа, в этой пуговице таилась невероятная магическая сила – она отводила от её обладателя пули и стрелы.

И вот, окинув взглядом иссиза-чёрную ленту асфальта, уходящую за ближайший лес, Виктор с ироничной улыбкой взглянул в сторону Аврорского, бубнящего по бумажке с кузова машины о всемирно-историческом значении сегодняшнего события и заветах великих вождей, и многозначительно произнёс:

– Ну, что, Евгений Евгеньевич, мы с вами поработали на славу! – Завадов широким жестом гостеприимного хозяина указал на шоссе. – Теперь и в нашей глуши всё, как у людей – и газ, и асфальт… Думаю, игра стоила свеч! Как считаете?

– Гм-гм… – никак не уловив какой-либо подоплёки в сказанном им, профессор пожал плечами и ответил обтекаемо-вежливо. – Да, разумеется, это просто замечательно.

– Каковы ваши дальнейшие планы? – столь же вежливо спросил Виктор.

– Сейчас готовимся к исследованиям в осенне-зимний период. Думаю, работы будет край непочатый. До весны бы управиться! – со значением сообщил профессор.

– О-о-о! – с восхищением в голосе произнёс Завадов и как-то странно при этом переглянулся с Катей. – Желаем вам огромных-огромных успехов!

Они откланялись и неспешно направились к селу, чему-то тихо смеясь. На следующий день Виктор и Катя уехали. Тем же днём Прошмыркино покинула и нечистая сила.

– …Боже мой!.. – стонал профессор, уткнувшись лицом в подушку. – Какой скандал! Какой позор! Обдурили! Обвели вокруг пальца, как сопливого пацана… На пустой мякине провели!

Получалось так, что его целое лето дурачили всей деревней ради газа и асфальта, а он принимал всё увиденное и услышанное за чистую монету, из ничего возводя грандиозные теории и выстраивая теперь уже не стоящие ломаного гроша научные концепции… Ну а что же все эти его помощники? Неужто, они не замечали, что им на каждом шагу подсовывали «липу»? Да, уж, куда там! Все всё прекрасно знали, но почему-то молчали.

Впрочем, не «почему-то»! А зачем им нужно было говорить ему правду, если житьё в Прошмыркине всех устраивало?! Худо ли, жить, как на даче, имея при этом возможность гульнуть – хоть направо, хоть налево, покуролесить, пофлиртовать, получая отличную зарплату, да ещё и командировочные?! Что может быть лучше?! А журналюги? Да, то же самое! Избегались там как коты блудливые и кошки драные, да ещё и гонорары им за это шли. О, небо!!!

Теперь профессор жестоко корил себя за поспешность с оповещением мировой научной общественности о скором выходе его труда, способного перевернуть современные представления об окружающем мире. Его помощниками уже написаны и разосланы приглашения на коллоквиумы, семинары и конгрессы… А теперь всё, всё, всё это – коту под хвост! Чем теперь докажешь, и коллегам, и СМИ, что в Прошмыркине, и в самом деле, имелись полтергейсты, всякие иные феномены и аномальные явления, которые он изучал? Чем?!!

Да, он согласен, он допускает, что в чём-то был обманут этим чёртовым фокусником Витькой Завадовым, не возражает, что в чём-то обманывался сам. Да! Да! Да! Но… Ведь они же были: и настоящие «летающие тарелки», и вредоносные духи преисподней, которых, с немалыми трудами, те же шаманы, изгоняли обратно! Да, что там говорить? Ведь к нему самому однажды ночью заявились пришельцы! Правда, он об этом своей команде рассказывать не захотел, поскольку это случилось после весьма бурного банкета. Но они были! Профессор даже их спросил, откуда они прилетели. Зеленоликие, с хвостами, рогами и копытами пришельцы ответили, что они со звезды Крынбыбру… О, небо! Что же теперь делать?!

Профессор представил себе заголовки газет, извещающих весь мир о крахе научной карьеры, скорее всего, теперь уже бывшего профессора Свистунова-Нахалевича. А ведь если стряпать разоблачительные реляции возьмётся какой-нибудь умник из нынешних писак, так называемых, «молодых да ранних», то его несостоявшийся триумф запросто может обратиться во всемирный позор.

Интересно, как же его назовут, чтобы поглубже утопить в грязи? «Лжец»? Нет, слабо… «Мистификатор»? Тоже не очень… Скорее всего, статья будет названа хлёстко и убийственно, чтобы «невзирая на лица», чтобы «не в бровь, а в глаз». Ну да, конечно же, статья будет озаглавлена «Свистуновщина», или даже ещё злее. На ум пришли салонные пересуды академических прилипал и титулованных невежд. Теперь даже на улице в его сторону будут тыкать пальцем: «Смотрите! Это тот самый бывший профессор, лжец и махинатор!»

Итак, мосты сожжены безвозвратно. Впереди – бездна. Профессор с трудом поднялся с дивана. Пол под ногами качался, словно зыбун былых прошмыркинских болот. Руки машинально начали шарить по карманам в поисках валидола, а – глаза по углам кабинета, в поисках подходящей верёвки. И тут он вспомнил про изумрудовские подковы. А что, если попробовать? А вдруг?!! Всё равно ведь – всему конец! На подгибающихся ногах Евгений Евгеньевич подошёл к подковам и взял одну из них в руки. Кривясь и морщась (ёшкин кот, какой же дурацкой ерундой сейчас он хочет заняться!), профессор огляделся, и тихим шёпотом произнёс:

– Конь вороной по небу проскакал, меж звёзд дорогу проторил, с ноги подкову потерял. Ты, подкова железная, огради меня от беды, от лиха, от горести!

В этот момент где-то за его спиной большие напольные часы гулко пробили двенадцать раз. И тут… Ворочая языком валидол, профессор сквозь храп супруги вдруг явственно услышал, как в ванной, открытая неведомо кем, из душа полилась вода, а рядом с ним, в финском серванте, громко звякнула чешская посуда…

К О Н Е Ц