Читать книгу: «Символическое наследие СССР и зачем оно нам», страница 2

Уже надо было не описывать идеи и события периодов революции и здорового существования СССР. Какое воздействие парализовало разум и волю общества, интеллигенции, научного сообщества, политического актива и государственных деятелей? Как мог этот коллективный психоз, почти мистический морок, охватить образованный советский народ из 290 млн человек?

Перед нами стала задача, о которой десять лет назад никто из нас и не подумал бы. Стали собирать источники, и отечественные, и иностранные, а также проявления симптомы этого неведомого состояния. Вывод был таким: две большие общности, в которые по-разному собрано население страны, – народ (нация) и общество – дееспособны, пока являются системами. Распад важных связей и элементов этих систем (их дезинтеграция) парализует ряд способностей («компетенций») народа и общества. Надо описать эти процессы! Предупрежден значит вооружен (praemonitus praemunitus, лат.).

Так были сделаны две взаимодействующие книги: «Демонтаж народа» и «Потерянный разум». Была серия и производных от них книг (например, «Революция на экспорт», «Угрозы России»). Поскольку, как нам казалось, в таких книгах была срочная потребность, эти тексты были, как и предыдущие, не высшего качества. Наверняка кто-то напишет лучше. Что же касается дезинтеграции российского общества, эту проблему очень хорошо представили социологи. Из статей «СОЦИСа» по этой теме можно уже сделать ценную монографию.

Завершилась эта серия текстов обращением к методологии общественной науке. Уже 30 лет как стало почти очевидно, что сложившееся в послевоенный период обществоведение все больше и больше отставало от темпа изменений в обществе и государстве. В результате не были изучены, а часто и не распознаны, массивные общественные процессы, чреватые рисками множественных мировоззренческих, культурных и социальных кризисов, которые и слились в системный кризис, приведший к краху СССР и глобальной катастрофе. Книга на эту тему в издательстве.

Можно сказать, что этап изучения и размышлений между 2005 и 2015 гг. подвел нас, похоже, к наиболее туманной и деликатной теме: взаимодействие разума и психики в политической сфере. У всех нас накопился большой и драматический опыт проявления закона борьбы и единства этих противоположностей. Достоевскому это и не снилось.

Эта проблема с каждым годом становится все более жгучей. Но подступиться к этой теме трудно, но надо. На мой взгляд, к рассмотрению предлагаемого предмета уместно привлечь концепцию инновации в общественных процессах, которую начал разрабатывать М. Вебер. Он был великим рыцарем и тружеником рационализма, но пришел к выводу, что реальная практика людей формируется под воздействием импульсов и разума, и психики.

Его идея, по-видимому, в бурный период после 1918 г. осталась незавершенной, хотя его заметки и черновики обладают большим потенциалом, а в данный момент его идея становится очень актуальной. Ее освоение и доработка были бы очень ценными для российского обществоведения – и для власти, и для становления оппозиции, нашего частного предмета.

Но вначале придется кратко привести представления о разных типах обществ и государств. Различия этих типов, в принципе, известны, однако советское и постсоветское обществоведение эти различия игнорируют или касаются поверхностно (часто и неверно), а здесь сравнение этих типов необходимо. Сделаем выжимку из сравнения – кратко и в свете нашей темы, а без этого фона и выводы были бы непонятны.

2

В последние два века в обществоведении выделялись две идеальные («чистые») модели обществ и государств: одни традиционные, другие современные. Раньше на Западе говорили: «варварские» и «цивилизованные» общества и государства. Теперь мода на толерантность, и термины стали мягче. Современным назвали государство модерна – конструкцию, которая сложилась в ходе череды революций, породившей Запад как особую цивилизацию.

«Незападные» общества и государства стали называть традиционными. Деление это условно, т. к. некоторые незападные государства уже в XIX в. смогли перенести и освоить западные культурные достижения, важные технологии и институты – модернизировались. Но эти инновации «прививались» на ствол своей незападной культуры, и по ряду фундаментальных признаков эти государства относили к классу традиционных. Примеры: Япония, Россия (затем СССР), Индия. С другой стороны, и в западных странах уцелели или расширяются ниши традиционных культур, а в некоторые периоды происходит и архаизация (например, рабовладение в XIX веке или такие институты, как суд Линча в США).

Модернизация – процесс необходимый, но болезненный, он наносит обществу культурную травму, более или менее сильную. Большую травму в России нанесли реформы Петра Великого, форсированная индустриализация и коллективизация в СССР, но в обоих случаях культурная основа в главном была сохранена, а перенесенные институты были адаптированы и укоренились. Сейчас для нас надо изучать и обсуждать ход форсированной модернизации последних 30 лет. Во многих отношениях эта модернизация переходит в вестернизацию (насаждение западных институтов без приспособления их к национальной культуре).

Разрушение в конце ХХ века советского государства и переход к вестернизированному жизнеустройству с «гражданским обществом» – процесс исключительно травмирующий, и это было заведомо известно и даже очевидно. Однако в подготовке к такой трансформации не было разработки внятного проекта, ни явного целеполагания, ни ограничений. Не было ни исследований рисков, ни доступной литературы, решения были плодами импровизаций наших отечественных интеллектуалов и политиков, а также советов западных консультантов – все это не связанное в совместимую с жизнью систему. Надеялись, что все утрясется само собой? Не вышло и, видно, не выйдет. Но жизнь продолжается, и надо искать средства ее улучшать. В таких случаях необходима рефлексия, правители заставляют вельмож заняться «разбором ошибок». Но этого не происходит.

Значит, этой рефлексией и поисками должны заняться общности, которые понесли тяжелый ущерб, а также те, которые им солидарны. Они должны изучить, каковы результаты программы этой модернизации? Какие необходимые блоки отсутствуют? Что можно сделать?

Небольшой, но необходимый элемент этого процесса – создание оппозиции. В действительности, ее скептический и критический голос необходим всему народу (нации). Придворные шуты и фокусники уже не тянут, пользы от них мало.

Смысл понятия оппозиция определяется типом общества (точнее, силой воздействия культуры того или иного типа). Традиционные общества структурированы с явной и устойчивой иерархией, каждая социокультурная группа обладает своими атрибутами, системами символов, знаками различия, четкими правами и обязанностями. Таковы были сословные общества. Конфликты в среде привилегированных сословий возникали между кланами или претендентами на престол, а между сословиями – из-за нарушения чужих прав или невыполнения своих обязанностей. Единство («народность») является идеалом и заботой государства традиционного общества. Источник его легитимности лежал в авторитете государя как отца, и в ритуалах это государство подчеркивало существование такого единства.

Гражданское общество отрицает единство как утрату свободы, оно ищет плюрализма. Государство должно создавать условия для конкуренции общностей, а периодически из-за противоречий групп испытывает революции. В фундаментальной «Истории идеологии», по которой учатся в западных университетах, читаем: «Гражданские войны и революции присущи либерализму так же, как наемный труд и зарплата – собственности и капиталу… Гражданская война является условием существования либеральной демократии. Через войну утверждается власть государства так же, как политическое право – собственностью… Таким образом, эта демократия есть не что иное, как холодная гражданская война, ведущаяся государством».

Постепенно эти войны были ограничены законами, но и «цивилизованная» война всех против всех требует непрерывной деятельности оппозиции.

Соответственно, структуры власти в этих моделях государства сильно различаются. При правителях традиционных обществ были советы (думы, коллегии и пр.), а для принятия важных решений созывались соборы. Обсуждения длились, в идеале пока не найден консенсус, решения принимались единогласно. Прекрасно описал принятие решений сельским сходом крестьянской общины А. Н. Энгельгардт в «Письмах из деревни» (1872–1887 гг.).⁵ Здесь не парламент, а собор, здесь нет оппозиции, а все ищут приемлемое для всех решение. В СССР Советы (например, Верховные Советы) также относились к собраниям соборного типа – решения принимались единогласно.

В Российской империи, с традиционным обществом (85 % населения – крестьяне), вторжение капитализма с его инновациями вызвало острый кризис. Расстрел 9 января 1905 г. («Кровавое воскресенье») сломал хрупкое равновесие, и царь согласился на выборы первого сословного парламента (Государственной думы). Выборы были неравными и многоступенчатыми (для крестьян четырехступенчатыми), и их бойкотировали большевики, эсеры и многие партии. Тем не менее, 30 % депутатов были крестьянами и рабочими (а, например, в английской Палате общин в то время было 4 депутата их рабочих и крестьян). Первая Дума несла в себе не только парламентское, но и советское, соборное начало, поэтому правительство распустило первую Думу всего через 72 дня работы. Но правительство не вело с Думой диалог – группы депутатов-диссидентов еще не были оппозицией как организации.

Экспансия капитализма и столкновение сословного общества с жесткой модернизацией породили противоречия, которые разрешились в России революцией. Но альтернативные революционные политические силы не успели выработать культуру оппозиции – их организации были в подполье, на каторге или в ссылке и эмиграции, а самая большая партия (эсеры) развязала интенсивный политический террор. Победила революция под лозунгом «Вся власть Советам!», а в последовавшей Гражданской войне – Советское государство.

Советы за образец брали (по традиции) земские Соборы Российского государства XVI–XVII веков. Депутатами Советов становились не профессиональные политики, а люди из «гущи жизни» (в парламентах, напротив, депутаты, как правило, – юристы). В идеале в Верховных Советах должны быть представители всех социальных групп, областей, национальностей. Такого типа Советы были порождены в СССР культурой и опытом народов России. Судить их принципы по канонам западного парламента – это наивный евроцентризм. Советы выработали систему приемов, которые в условиях советского общества были устойчивой формой государственности. Как только советское общество стало разрушаться, недееспособными стали и Советы, что практически проявилось уже в 1988 г.

Структура Советов была сопряжена со структурой компартии, и в этой сетевой системе действовали две разные структуры – функциональные и информационные, наверху эти сети соединялись в центральную власть.

В процессе легитимации общественного строя необходимой была роль единой партии, прежде всего как хранителя и толкователя благодати. Поэтому сама партия, ВКП (б) и потом КПСС, имела совсем иной тип, нежели партии западного гражданского общества, конкурирующие на «политическом рынке». В период с 1905 г. и до конца Гражданской войны в России существовала многопартийность. Между партиями были конфликты в полемике относительно проектов развития России, хотя были и кратковременные коалиции. Конфликты усиливались вплоть до Гражданской войны. Но после войны в государственном строительстве культура традиционного общества «подавила» многопартийность.

Надо вдуматься в фундаментальный фактор, на который не обратило (и не обращает) внимания наше образование, а за ним и общество: советское общество до 1950-х годов было скреплено механической солидарностью. Это значит, что подавляющее большинство граждан по своему образу жизни, культуре и мировоззрению были очень близки. Особенно после Гражданской войны и до конца 1950-х гг. население было в состоянии «надклассового единства трудящихся». Война – и бедствие, и победа – еще сильнее сплотила советских людей. Основная масса интеллигенции и служащих госаппарата, даже уже с высшим образованием, вышла из рабочих и крестьян. Она в главном мыслила в согласии с большинством, хотя изъяснялась на языке с большой долей модерна.