«Царское дело» Н.А. Соколова и «Le prince de l'ombre». Книга 1

«Мне, лично, – писал Михаил Константинович, – на основании изучения всей совокупности обстоятельств: предшествовавших убийству, характера самого убийства и, особенно, сокрытия следов преступления – вполне обрисовывается, что руководительство этим злодеянием исходило не из русского ума, не из русской среды. Эта сторона дела придает убийству б. Царской Семьи совершенно исключительное по исторической важности значение…»

Екатеринбург после занятия его белыми. Вид на Вознесенскую площадь. На заднем плане виден Ипатьевский дом. Фотография сделана от усадьбы Разумовских

Именно этого больше всего и боялся министр-революционер С.С. Старынкевич, инициировав рассмотрение 15 апреля 1919 г. в Правительстве своего заявления «о незакономерных действиях некоторых военных начальников».

Пусть, конечно, и безуспешно, но, как говорится, «отметился».

На том же самом, напомним, настаивал и происходивший из выкрестов И.А. Сергеев (предшественник Н.А. Соколова), дававший интервью своему единоплеменнику – американскому журналисту Герману Бернштейну, посланцу Я. Шиффа и, одновременно, сотруднику Коминтерна и ОГПУ.

Того же впоследствии пытались добиться от Н.А. Соколова уже в Париже «лидеры российского умеренного еврейства – Пасманик и Слиозберг».

В ту же дуду продолжали дудеть и позже: англичане Энтони Саммерс и Том Мангольд (1976) и американка Шэй МакНил (2001), а вслед за ними и некоторые наши исследователи, пусть и не разделяющие основную концепцию этих авторов о мнимом спасении Царской Семьи, но солидарные с ними в главном для них — о «цареубийственном навете». (Не зря говорится: Бог шельму метит.)

Имея в виду деятельность (вернее намеренное бездействие) С.С. Старынкевича и всех подведомственных ему судебных и следственных властей, Вильтон замечал: «Адмирал Колчак, ставши Верховным Правителем в ноябре, не хотел дать ему приказ прекратить ту трагическую пародию на следствие, которую разыгрывал Сергеев, и терпеливо ждал до января».

Сам Н.А. Соколов так описывал последовательность передачи ему дела:

«18 ноября 1918 года верховная власть сосредоточилась в руках Верховного Правителя Адмирала Колчака.

17 января 1919 года за № 36 Адмирал дал повеление генералу Дитерихсу, бывшему главнокомандующему фронтом, представить ему все найденные вещи Царской Семьи и все материалы следствия.

Постановлением от 25 января 1919 года член суда Сергеев, в силу повеления Верховного Правителя, как специального закона, выдал Дитерихсу подлинное следственное производство и все вещественные доказательства. […]

В первых числах февраля месяца генерал Дитерихс доставил все материалы в г. Омск в распоряжение Верховного Правителя.

Высшей власти представлялось опасным оставлять дело в общей категории местных “екатеринбургских” дел, хотя бы уже по одним стратегическим соображениям. Казалось необходимым принятие особых мер для охраны исторических документов. […]

5 февраля меня вызвал к себе Адмирал. […] Он приказал мне ознакомиться с материалами следствия и представить ему мои соображения о дальнейшем порядке расследования. […]

6 февраля Адмирал сказал мне, что он решил сохранить обычный порядок расследования и возложить его на меня.

7 февраля я получил предложение министра юстиции о производстве предварительного следствия и в тот же день принял от генерала Дитерихса все акты следствия и вещественные доказательства.

3 марта, перед моим отъездом к фронту, Адмирал нашел необходимым оградить свободу моих действий особым актом»:

«Настоящим повелеваю всем местам и лицам исполнять безпрекословно и точно все законные требования Судебного Следователя по особо важным делам Соколова и оказывать ему содействие при выполнении возложенных на него по моей воле обязанностей по производству предварительных следствий об убийстве бывшего Императора, Его Семьи и Великих Князей.

Адмирал Колчак».

Верховный Правитель, по словам капитана П.П. Булыгина, говорил ему о Николае Алексеевиче Соколове: «Я ему верю, это золотой человек».

«Колчак, – вспоминал Павел Петрович, – в период работы следствия в Екатеринбурге, приезжая на фронт, всегда вызывал к себе Соколова для обстоятельного доклада, интересуясь всеми подробностями работы. Особенно живо интересовался он судьбой Великого Князя Михаила Александровича. […]

Верховный Правитель адмирал А.В. Колчак в Екатеринбурге

Соколова подкупала в Верховном Правителе искренность и простота. Однажды в Екатеринбурге доклад Соколова адмиралу и совещание с ним о нужных мерах в работе затянулись до 4-х часов утра. Усталый и раздражительный Соколов в пылу разговора, возражая на какую-то фразу адмирала, ударил его по колену:

– Да что вы мне ерунду говорите!..

Но сейчас же опомнился:

– Простите, Ваше Высокопревосходительство, – я забылся…

– Что? Полноте, Николай Алексеевич, я и не заметил…»

«Он был в хороших отношениях, – писал сдававший Н.А. Соколову комнату В.П. Аничков, – и с Верховным Правителем, а особенно с генералом Дитерихсом, о котором отзывался лестно, говоря, что тот много раз оказывал ему незаменимые услуги».

Прикосновенность к расследованию цареубийства изменила обоих: и адмирала А.В. Колчака, и генерала М.К. Дитерихса.

Михаил Константинович стал, в конце концов, убежденным монархистом.

Генерал-лейтенант М.К. Дитерихс

Адмиралу же Колчаку это на многое раскрыло глаза, следствием чего стала выдача его «союзниками» эсеро-меньшевицкому (т. е. по существу красному) «Политцентру», завершившаяся его убийством.

Недаром сохранивший к Верховному Правителю благодарную память Н.А. Соколов хотел сразу же после завершения расследования по Царскому делу написать о нем книгу.

«Я должен, – говорил он в Париже П.П. Булыгину, – начать эту книгу сразу же по завершению теперешней работы. Это мой долг перед памятью Адмирала…»

Что касается самого Николая Алексеевича Соколова, то знавшие его люди воспринимали его поначалу и потом, после более близкого с ним знакомства, по-разному.

Хозяин дома, в котором он жил в Екатеринбурге В.П. Аничков: «Не могу сказать, чтобы следователь произвёл на меня приятное впечатление, но его присутствие вносило много интересного в нашу жизнь. Приходя из суда обычно к вечернему чаю, он рассказывал нам о результатах следствия».

«Он показался мне очень квалифицированным, полной противоположностью своего предшественника», – так описывал свои впечатления после первого допроса Чарльз Сидней Гиббс.

А вот каким его увидел в августе 1919 г. в Омске П.П. Булыгин:

«Из двери вышел небольшого роста человек лет 40 в защитном френче и валенках. […].У него были черные, редкие волосы, громадный, далеко на голову уходящий лоб – просторная коробка для многих знаний и больших дум, утомленное серое лицо, которому неподвижный вставной треснувший стеклянный глаз и пристальный внимательный взгляд другого придавали странное выражение.

Адмирал А.В. Колча

Ясно чувствовалось впечатление асиметрии и безпокойства. Этому способствовало и неодинаковое положение черных усов, один из которых Соколов постоянно нервно теребил и кусал. У него была еще и другая привычка: говоря с вами, он сутуло горбился, раскачивался и медленно потирал свои руки.

Руки у него были красивые: небольшие, но сильные, твердые – мужские руки. Глядя на них, невольно чувствуешь уверенность в деле, за которое они осторожно, но твердо взялись.

Говорил он медленно и тихо, как бы обдумывая и взвешивая каждое слово, низко наклоняясь над своими руками и потом быстро вскидывая голову и прямо глядя вам в глаза.

Он мне понравился сразу».

Более обстоятельное описание внешнего и внутреннего облика Николая Алексеевича оставил генерал М.К. Дитерихс:

«Среднего роста, худощавый, даже просто худой, несколько сутулый, с нервно двигавшимися руками и нервным, постоянным прикусыванием усов; редкие, темно-шатеновые волосы на голове, большой рот, черные, как уголь, глаза, большие губы, землистый цвет лица – вот внешний облик Соколова.

Отличительной приметой его был вставной стеклянный глаз и некоторое кошение другого, что производило впечатление, что он всегда смотрит несколько в сторону.

Первое впечатление неприятное. […]

Многие в то время, сталкиваясь с ним, выносили по внешнему его облику сомнение в благонадежности передачи ему следственного производства по Царскому делу и высказывали это даже Верховному Правителю.

А многие, вообще недоброжелательно настроенные к расследованию этого дела, пользовались внешностью Соколова, чтобы в глубоком тылу вперед подрывать доверие к работе Соколова и представлять постановку следствия и расследования как совершенно несерьезное предприятие некоторых досужих высших чинов».

Но, писал Михаил Константинович, далее, «Соколова надо было знать, во-первых, как следователя, а во-вторых, как человека, человека русского и национального патриота.

Первое определится само собою из всего последующего рассказа. О втором необходимо сказать несколько слов теперь же, так как оно в данном деле имело тоже значение, какое в художестве имеет талант подбора красок для приближения изображаемого на полотне предмета к истинно природному виду по точности, цвету и яркости светового впечатления.

Экспансивный, страстный, он отдавался всякому делу всей душой, всем существом. С душой несравненно большей, чем его внешность, он был вечно ищущим, жаждущим любви, тепла, идеальности.

Как человек самолюбивый и фанатик своей профессии, он нередко проявлял вспыльчивость, горячность и подозрительность к другим людям. Особенно это случалось на первых порах, при первом знакомстве, когда он сталкивался с людьми, близко стоявшими к покойной Царской Семье.

Отдавшись этому делу, не только как профессионал и глубоко русский человек, но и по исключительной преданности погибшему Главе Царствовавшего Дома и Его Семье, он склонен был видеть по своей экспансивности недоброжелательство со стороны этих свидетелей, если они не могли дать ему ответа на задававшиеся им вопросы.

С детства природный охотник, привыкший к лишениям бродячей охотничьей жизни, к высиживанию по часам глухаря или тетерева на току, он развил в себе до максимального предела наблюдательность, угадывание примет и безконечное терпение в достижении цели.

Постоянное общение на охоте с деревней, с крестьянином, родили в нем с детства привязанность к простому народу, любовь ко всему русскому, патриархальному, и большое знание крестьянской души, достоинств и недостатков своего народа, своей среды. […]

Как сын русской, простой и честной семьи, Соколов воспитывался, вырос и созрел в твердом, непоколебимом сознании, что Россия и русский народ “без Бога на Небе и Царя на Земле” не проживут. Образование и университет не только не поколебали в нем этой веры, но укрепили еще более, а страстность натуры и любовь к законности делали его исключительно преданным монархистом по убеждению. Керенского и все порожденное и оставшееся в наследство от керенщины он ненавидел до глубины души, а самого Керенского иначе как “Ааронкой” не называл.

Нелюбовь к нему разжигалась у Соколова и чисто на профессиональной почве юриста, так как Керенский дал доступ присяжным поверенным в ряды прокуратуры, чем, по мнению Соколова, подорвал в корне “святая святых” всего нашего судопроизводства.

Вот таков был краткий внутренний облик судебного следователя Соколова».

Приступив к непосредственному ведению дела 7 февраля 1919 г. (постановление Екатеринбургского Окружного суда последовало лишь 24 февраля), Николая Алексеевич Соколов с тех пор до самой своей безвременной кончины был занят только этим, ни дня не предаваясь праздности.

Соколов сразу повел дело серьезно и профессионально.

Вплоть до начала марта следователь вел работу в Омске, знакомясь с материалами дела, допрашивая свидетелей, среди которых был наставник Цесаревича Пьер Жильяр. Еще в сентябре 1918 г. он в Екатеринбурге давал показания И.А. Сергееву, а 4–6 марта 1919 г. в Омске – Н.А. Соколову.

По переезде в Екатеринбург Николай Алексеевич встречался и с преподавателем английского языка Наследника – Чарльзом Сиднеем Гиббсом. Тот давал ему показания 1 июля 1919 г.

В следствии оба они играли роль не только важнейших свидетелей, которых привлекали к разного рода экспертизам (со временем они даже играли роль своего рода «советников»), но и фотографов, фиксировавших на фотопластинки важнейшие моменты следствия и добытые во время него материалы.

С 8 марта Н.А. Соколов приступил к проведению следственных действий в Екатеринбурге.

Поселился он в доме уже известного нам В.П. Аничкова, входившего в то время в состав Министерства финансов Омского правительства. Дом этот был исторический: 1918 г. в нем останавливался Великий Князь Сергей Михайлович – один из Алапаевских мучеников: другим постояльцем был камердинер Государя – Т.П. Чемодуров.

«В то время, – вспоминал Владимiр Петрович, – все комнаты были на учёте. Одну из них я сдал дежурному полковнику при Гайде Николаю Алексеевичу Тюнегову, а в другую пустил судебного следователя по Царскому делу Николая Алексеевича Соколова».

Ипатьевский дом в Екатеринбурге. Хорошо видна часовня Спасителя (на месте снесенного деревянного Вознесенского храма), на одной из сторон которой была икона св. праведного Симеона Верхотурского. Зима 1918–1919 гг.

В Екатеринбурге среди помощников следствия появился английский журналист Р. Вильтон, ввел которого генерал М.К. Дитерихс.

«Я находился в Сибири, – вспоминал Роберт Арчибальбович, – для выполнения одного поручения; в марте 1919 года я встретился во Владивостоке с генералом Дитерихсом. […] Мы были с ним давнишние знакомые по русскому фронту. Генерал отвел чешские эшелоны на восток; затем он принял командование Уральским фронтом, но интриги вынудили его оставить армию. Верховный Правитель приказом от 17-го января 1919 г. возложил на М.К. Дитерихса особые полномочия по расследованию убийства Царской Семьи на Урале. Я сделался его спутником и сопутствовал ему в течение всего 1919 года, столь обильного трагическими событиями. Через месяц я был в Екатеринбурге.

Комнаты второго этажа Ипатьевского дома, которые занимала Царская Семья, в том виде, в котором их оставили большевики. Снимок из дела Н.А. Соколова

Там мы застали Николая Алексеевича Соколова, вновь назначенного судебного следователя. […] По просьбе Н.А. Соколова я помогал ему фотографированием многих мест и вещей. Я же служил и переводчиком писем Императрицы на английском языке, которым Соколов придавал громадное значение».

Николай Алексеевич сразу понял значимость Ипатьевского дома не только как места преступления, но, прежде всего, как места Мученического подвига Царской Семьи, а в связи с этим приобретавшего значение важнейшего памятника Русской истории.

27 апреля он докладывал генералу М.К. Дитерихсу: «Мной окончен осмотр дома Ипатьева, где пала жертвой неслыханного злодеяния Августейшая Семья. […]

Сохранение в доме Ипатьева, хотя на некоторое время, всего того, что констатировано в нем к настоящему моменту, представляется для дела необходимым. Я считаю излишним касаться значения дома Ипатьева в историческом отношении, так как эта точка зрения должна быть совершенно ясна для каждого человека, не живущего минутой.

Но я не могу не коснуться моральной стороны этого дела. Характер “следов”, оставленных после себя убийцами неумолимо жестоко рисует их духовный облик. Сопоставление с этим фактом содержания молитвы, с которой одна из жертв Августейшей Семьи обращалась к Владычице, моля Ее дать Ей достаточно духовных сил, чтобы простить своих “палачей”, также неумолимо ясно характеризует духовный облик жертв злодеяния.

Вся совокупность приведенных соображений заставляет меня признать, что дом Ипатьева, хотя бы на некоторое время, должен остаться в таком виде, в каком он является хотя бы к настоящему моменту следствия. […]

Ввиду изложенного и полагая Вас лицом, призванным волей Верховного Правителя к охране всего того, что имеет исторический интерес в связи с судьбой злодейски убитой Августейшей Семьи, я полагаю себя обязанным о всем изложенном доложить Вашему превосходительству».

К чести Дитерихса следует признать, что он сразу же принял сторону следователя, буквально на следующий же день (28 апреля) обратившись к адмиралу А.В. Колчаку с просьбой «об отчуждении владения г. Ипатьева в собственность государства» для «обезпечения следствию выяснить все обстоятельства злодеяния, а равно и в целях ограждения уже теперь памятников события для нашего потомства.

Однако сам Верховный Правитель высказывал те же мысли еще раньше. Во время своего пребывания в Екатеринбурге 16–17 февраля 1919 г. адмирал посетил Ипатьевский дом вместе с сопровождавшими его генералом М.К. Дитерихсом, прокурором Екатеринбургского Окружного суда В.Ф. Иорданским, генералами Морисом Жаненом, Р. Гайдой и начальником штаба последнего Б.П. Богословским. После рассказа об обстоятельствах цареубийства и хода следствия Александр Васильевич заявил, что место это приобретает для потомков большое историческое значение.

Комната, где была убита Царская Семья. Восточная стена. Отмеченные Н.А. Соколовым обнаруженные им пятна и брызги Царской крови. «13 капель этой крови, помещенные в мышьяковые капсулы, – писал капитан П.П. Булыгин, – находятся среди вещественных доказательств следственного материала». Они «осторожно сохранены до наших дней»

Особое внимание следствием было уделено полуподвальной комнате, где произошло само убийство. На фотографии ее восточной стены Н.А. Соколов особо отметил обнаруженные там пятна и брызги Царской крови. «13 капель этой крови, помещенные в мышьяковые капсулы, – писал капитан П.П. Булыгин, – находятся среди вещественных доказательств следственного материала». Они «осторожно сохранены до наших дней».

Как только позволили погодные условия, Н.А. Соколов отправился на место уничтожения Царских Тел.

Генерал С.А. Домонтович

Помощником М.К. Дитерихса, осуществлявшим по приказу Верховного Правителя «общее руководство по расследованию и следствию», специально для проведения розыскных работ и раскопок был назначен начальник Военно-административного управления Екатеринбургского района генерал-майор С.А. Домонтович (1883–1920).

Сергей Алексеевич был участником Великой войны и Белого движения на Востоке России, в т. ч. восстания в Екатеринбурге летом 1918 г. С декабря 1918-го он помощник Главного начальника Уральского края и уполномоченного командующего Сибирской армией по охране государственного порядка. С 13 мая по 8 июля (т. е. до оставления Екатеринбурга) состоял при генерале М.К. Дитерихсе. Скончался во время Сибирского Ледяного похода от тифа у станции Зима.

В деле сохранился протокол осмотра «рудника и окружающей его местности», проходивший с 23 мая по 17 июля в присутствии судебного следователя Н.А. Соколова, генерала М.К. Дитерихса, прокурора Екатеринбургского Окружного суда В.Ф. Иорданского, генерала С.А. Домонтовича и «великобританского подданного Роберта Альфредовича [sic!] Вильтона».

В тот день было сделано немало снимков. Официально для следствия фотографировал инженер Виктор Янович Пржездзецкий, составивший и сохранившийся в деле «План дороги из Екатеринбурга к руднику».

Снимали на руднике также Вильтон и Гиббс. Многие из этих фотографий сохранились и опубликованы в разных изданиях.

«Осмотр и исследование им [Н.А. Соколовым] места в лесу, где были уничтожены трупы Царя и Его Семьи, – вспоминал Р. Вильтон, – производился при мне. Кроме генерала Дитерихса и еще трех лиц, акт, составленный Н.А. Соколовым об этом осмотре и изысканиях, имеет еще подпись только автора».

Н.А. Соколов у кострища близ старой березы на руднике «Четыре Брата». Фото Роберта Вильтона

«Автора, – пишет в своей книге английский журналист, – свела с Соколовым одна страсть, которая только одна может, кажется, быстро и крепко свести и сблизить самых различных людей: охота. Я понял этого человека, что для него его ремесло судебного следователя есть сама жизнь, борьба с хитрейшим зверем – самим человеком. Общие наши с ним охоты исключительно вдвоем сблизили нас. […]

Страстный охотник и спортсмен, потерявший на охоте, вследствие неосторожности товарища, правый глаз, он пользовался известностью среди русских охотников и своих товарищей по профессии. Но еще более значительное имя составил себе Н.А. Соколов сегодня своим неутомимым расследованием дела убийства Царской Семьи.

Опытный и неутомимый в преследовании диких зверей, он проявил ту же смелость и неутомимость и в обнаружении убийц. Благодаря его энергии, безстрашию и упорству собран неопровержимый, полный материал для будущего суда. Составлена несокрушимая цепь улик и доказательств, продолжающих увеличиваться и теперь.

Поисковые работы на Ганиной яме. На этом снимке, сделанном Ч. Гиббсом, запечатлена глиняная площадка перед «Открытой шахтой». Видны вороты над большим и малым колодцами. На переднем плане полотнища брезента для обнаруженных человеческих останков. Справа видна фигура Н.А. Соколова. Май 1919 г.

Несмотря на железную руку большевицкого режима, на все хитросплетения большевицкой лжи, Екатеринбург-Пермь-Омск и окружающие первый леса выдали Соколову свои тайны и правда Царского дела теперь раскрыта».

11 июля Н.А. Соколов получил от генерала М.К. Дитерихса предписание: ввиду приближения красных к Екатеринбургу немедленно покинуть город, забрав с собой следственные материалы.

«Когда белые оставляли Екатеринбург, – писал П.П. Булыгин, – Соколов с последними частями отступающих войск покинул “Шахту четырех братьев”, где сгорели тела Царской Семьи. Уходил Соколов уже под выстрелами красных разъездов.

Ворот над «Открытой шахтой». Справа лоток для промывки грунта. Весна 1919 г. Фото Ч. Гиббса

По агентурным сведениям известно, что въехавший в Екатеринбург с первыми частями большевиков Юровский тотчас же кинулся на шахту, чтобы узнать, что там было сделано белым следствием. Сделано было много».

«Ганина яма». Прямо над шахтой склонился Роберт Вильтон (в фуражке с тросточкой) крайний слева (в пальто и кепке) – наставник Наследника Ч.С. Гиббс

Самого Павла Петровича не было тогда с Н.А. Соколовым; писал он это с его слов. Был с ним тогда Роберт Вильтон, рассказывавший впоследствии об этом так:

«Я вспоминаю ночь нашего отъезда из Екатеринбурга. Красные приближались, но Соколов отправился во мрак и дождь, чтобы получить сведения от важных свидетелей-крестьян. Они могли посадить его в погреб и выдать красным. Он назвал себя и объяснил цель своего посещения. Снабжая его информацией, крестьяне подвергались большому риску. Соколов объяснил им, кто он. “А теперь, что вы намерены сделать? – спросил он – Поможете ли вы правосудию? Помните ли вы, что тот, кто убит, был вашим Царем?” И они выбрали путь чести и самопожертвования».

Екатеринбург в 1919 году.

Будущая улица Карла Либкнехта

Свидетельство, говорящее о многом: и о Соколове, и о Русском народе!

15 июля красные ворвались в Екатеринбург.

Следователь имел в своем распоряжении всего пять месяцев работы, включая первоначальное пребывание в Омске. Однако, как верно замечал Жильяр, «посвятив себя целиком предпринятому делу и проявляя неутомимое терпение и самоотвержение, Соколов в несколько месяцев восстановил с замечательной стройностью все обстоятельства преступления».

«Убийство членов б. Царской Семьи в доме Ипатьева – уже 28 апреля доносил адмиралу А.В. Колчаку генерал М.К. Дитерихс, – устанавливается следствием безусловно».

«…Следователь, – вспоминал В.П. Аничков, – был уверен в убийстве всей Царской семьи без исключения. Следователь разыскивал всевозможные доказательства убийства, говоря, что этим он борется с возможностью появления самозванцев».

«С первого нашего свидания, – читаем у П. Жильяра, – я понял, что убеждение его составлено, и у него не остается никакой надежды».

Расследование убийств Великого Князя Михаила Александровича и Членов Императорской Фамилии в Алапаевске, которые также вел Н.А. Соколов, убедили его в существовании заранее разработанного плана уничтожения Дома Романовых.

Следует подчеркнуть, что с самого начала расследования дела о цареубийстве Н.А. Соколов, решительно прервавший предшествовавшую череду лжи, подтасовок и откровенного саботажа, находился под постоянным давлением и наблюдением самых разных враждебных Исторической России сил.

Прежде всего, это, конечно, были преступники. Красная рука дотягивалась и до белых тылов.

Смотр войск и военный парад в Екатеринбурге на Кафедральной площади рядом с Богоявленским собором. Зима 1918–1919 гг.

Прибывший в Екатеринбург почти сразу после освобождения города от большевиков профессор Томского университета Э.В. Диль приводил рассказ мичмана X, «одного из главных агентов екатеринбургской русской контрразведки». Он говорил о том, что «чья-то рука систематически вмешивается в дела контрразведки. “Не проходит суток, чтобы мы не находили кого-либо из наших убитым предательской пулей из-за угла”. Только ценой больших жертв и усилий удалось наконец чехам ликвидировать организацию, обладавшую списками всех контрразведчиков и систематически “снимавшую” их поодиночке в пригодных для тайной расправы местах города».

Требование комиссара Войкова в магазин химикатов на серную кислоту. 17 июля 1918 г.

По словам П. Жильяра, «убийцы безпокоились. Агенты, которых они оставили в Екатеринбурге, чтобы замести следы, ставили их в известность о ходе следствия. Они шаг за шагом наблюдали за его успехами. И когда, наконец, они поняли, что правда обнаружится и что весь мiр вскоре узнает, что произошло, они испугались и попытались перевалить на других ответственность за свое злодеяние.

Они стали тогда обвинять социалистов-революционеров в том, что они виновники преступления и что они хотели таким путем скомпрометировать партию большевиков. В сентябре 1919 года двадцать восемь человек были арестованы ими в Перми и судимы по ложному обвинению в участии в убийстве Царской Семьи. Пять из них были присуждены к смерти и казнены.

Эта постыдная комедия свидетельствует еще раз о цинизме этих людей, не усомнившихся предать смерти невинных, чтобы не нести ответственности за одно из величайших в истории преступлений».

Тогда, в самом начале кровавого правления большевиков, всё это, конечно, казалось невиданным варварством и вероломством. «В летописях уголовных преступлений, – писал Р. Вильтон, – не встречается другого такого преступления, в котором бы авторы его употребили столько уловок и столько предусмотрительности, чтобы уничтожить все улики своего злодеяния или навести следователя на ложный след, как в избиении Семьи Романовых. В этом деле они:

1) придумали и выпустили ложное объявление народу;

2) уничтожили тела своих жертв:

3) организовали “похороны”;

4) устроили и инспирировали ложный суд над мнимыми убийцами».

То же и с Алапаевскими мучениками

Точно такую же мистификацию и безпредельный цинизм увидел Н.А. Соколов и в Алапаевском убийстве.

К делу была приобщена телеграмма, отправленная пермскими большевиками екатеринбургскому начальству: «18 июля утром два часа банда неизвестных вооруженных людей напала Напольную школу где помещались Великие Князья. Во время перестрелки один бандит убит и видимо есть раненые. Князьям с прислугой удалось бежать в неизвестном направлении. Когда прибыл отряд красноармейцев бандиты бежали по направлению к лесу… розыски продолжаются».

При осмотре извлеченных из шахты тел Алапаевских Мучеников были обнаружены клочки бумаги – в крови и земле – расписки о конфискации у них перед убийством денег.

Почерк был один – тот, принадлежность которого вскрыл в своем апрельском докладе 1919 г. Верховному Правителю М.К. Дитерихс: «…Вполне обрисовывается, что руководительство этим злодеянием исходило не из русского ума, не из русской среды».

Однако гораздо сложнее обстояло дело со «своими» – теми кто, казалось бы, были по одну сторону фронта.

Сами Алапаевские узники прекрасно сознавали свое положение. Приобщенная к делу телеграмма Князя Константина Константиновича в Петроград Ухтомскому от 21 июня 1918 г. кончается выразительными словами: «Не пишите!»

Своей въедливостью и честностью Н.А. Соколов сломал игру не только большевикам, революционерам всех мастей и либералам, но, как оказалось, и «союзникам»…

«…Далеко не все, – передавал свои наблюдения в мемуарах В.П. Аничков – относились к Соколову так, как Колчак и Дитерихс. Этому отношению мешала боязнь прослыть монархистом. […] Соколов частенько жаловался на недостаточно внимательное отношение к делу со стороны министра юстиции Омского правительства и на частый недостаток средств для ведения дела».

В своей книге генерал М.К. Дитерихс описывает один из эпизодов, раскрывающих суть дела:

«В начале февраля 1919 года покойный Верховный Правитель Адмирал Колчак имел определенное намерение опубликовать официально о всех убийствах Членов Дома Романовых, совершенных большевиками на Урале летом 1918 года. Это сообщение, нося совершенно объективный характер и констатируя только факт происшедших злодеяний, должно было быть выпущенным как акт Правительства, для ознакомления которого с делом судебным следователем Соколовым по приказанию министра юстиции Старынкевича была составлена краткая сводка документальных данных, с упоминанием в ней только для членов Правительства таких материалов, которые по нашим законам до окончания следствия ни в коем случае опубликованию не подлежали. Такого рода справки для генерал-прокуроров (каковым является министр юстиции) в течение самого следственного производства законом установлены.

К сожалению, некоторые из лиц тогдашних высших сфер Омска, ослепленные узкой партийной борьбой между собой, решили использовать намерение адмирала Колчака для своих целей. Управлявший в то время делами Совета Министров Тельберг без ведома министра юстиции взял из ящика его письменного стола приготовленную Соколовым секретную справку и передал ее в редакцию газеты “Заря”, которая на следующее же утро поместила ее полностью на страницах газеты. Верховный Правитель приказал немедленно конфисковать еще не успевшие разойтись в розничной продаже номера; но дело было сорвано, шум поднялся невероятный, и адмирал Колчак был вынужден отказаться от идеи “официального правительственного сообщения”».

Р. Вильтон дополняет и уточняет сообщенное генералом: «После назначения, по настоянию Колчака, Соколова, заговорщики омского Министерства “юстиции” стали более задорны. В марте 1919 года эсеровская газета “Заря” напечатала сущность того, что заключалось в деле и, между прочим, весьма секретный рапорт Соколова о предшествовавшем следствии.