Читать книгу: «Спасительная обитель», страница 2

Во дворе никого не было, а на двери в сенцы висел раскрытый, навесной замок, показывая своим присутствием, что хозяев в доме нет и ничего более того. Никита поставил сумку на порог и осмотрелся по сторонам. Во дворе, как всегда, всё было прибрано по своим местам, указывая тем самым на постоянную заботу хозяев о своём участке. Вдоль стен до боли родного дома, как обычно, тянулась всё та же клумба с цветами, обрамлённая красным кирпичом, а в самом углу двора стояла пара вёдер с чистой водой для коровы. На калитке в огород висело резиновое кольцо, взамен стопорной щеколды. Вдали, в конце огорода, виднелись две женских фигуры: матери и сестрёнки Ксюхи. Никита снял это запорное приспособление, которое висит здесь уже много лет, принесённое отцом много лет назад с какого-то агрегата от комбайна. Затем он попытался украдкой приблизиться к ним за изгородь, как вдруг, откуда-то из кустов выскочила маленькая собачонка и принялась гавкать на Никиту своим визгливым голосом; о наличии которой в их доме, он и не предполагал.

Эффект неожиданности был сорван, и Никита через несколько секунд оказался в объятьях своих родных. Несмотря на то, что мать постоянно жила в разлуке со своим сыном, пока он учился в интернате, а теперь и в университете, но каждый раз, при встрече с ним, она плакала, как будто наоборот расставалась со своим любимым сыночком в эти самые минуты. Сестрёнка вела себя скромно и слегка прижавшись щекой к его плечу, отошла в сторонку и покорно ждала, когда они все вместе пойдут в дом.

Как выяснилось, они ждали его намного позже, из-за чего его прибытие стало сюрпризом, и потому, на стол ничего не накрыли, несмотря на то, что мать с самого утра хлопотала на кухне, ожидая своего мальчика к концу дня.

В первые три дня, родители оберегали своего сынишку от всяких дел по дому, говоря, что им самим делать нечего, и лишь бы он отдыхал, и наслаждался беззаботной жизнью в уютном, родительском доме. Их дом и правда был хорош, а потому всегда нравился Никите, в сравнении с интернатом или сегодняшним университетским общежитием, со всеми его мрачными коридорами и столетними, казёнными запахами – идущими отовсюду.

Родительский дом был собран из деревянного бруса и смотрелся очень солидно; даже можно сказать – круто. Снаружи он был обшит деревянными рейками, а его стены, от самого фундамента и до кровли, были выкрашены в зелёный цвет; а ставни, обрамляющие в меру большие окна, – в чисто белый, что придавало ему особенный, нарядный вид. Внутренние стены были хорошо оштукатурены и побелены; именно это позволяло сохранять прохладу в летние месяцы и тепло – зимой. У Никиты, как и у его сестрёнки, были свои спальные комнаты, что в то время было большой роскошью, и даже, когда Никита жил в интернате, никто не посягал на его жилплощадь в их доме, за исключением тех редких дней в году, когда к ним в гости приезжали их дальние родственники.

Первые дни, по приезду Никиты, мать пекла своему сыночку его любимые пирожки в духовке и всевозможные блинчики на старой чугунной сковороде, доставшейся матери в наследство от её родителей, ещё в то время, когда она выходила замуж за его отца. Это было райское время, так как мать, работавшая по сменам в магазине, отпросилась с работы на пару дней, чтобы побаловать сыночка и побыть с ним рядом. Вечерами они все вместе собирались в гостиной у телевизора, но смотреть его у них не получалось, так как всё свободное время уходило на разговоры о жизни Никиты в столице, что очень сильно интересовало Ксюшу, но обычно она старалась расспрашивать брата один на один, – без опеки со стороны родителей.

На второй день он встретился со своими одноклассниками, и к вечеру они пошли на берег речки, устроив там маленький «сабантуй» с местными девчатами и домашним вином, принесённым его «старыми» корешами из собственных запасов. Домой он пришёл давно за полночь с неуверенной походкой и крепко подвыпивший. Войдя во двор, он неожиданно увидел мать, сидящую с его сестрой на пороге дома. Только теперь он заметил, что на чистом небе сияла огромная Луна, прекрасно высвечивавшая две женские фигурки, которые молча смотрели на своего заблудшего родственника. Он резко остановился как вкопанный, считая, что все уже давно должны спать, а тут на тебе – такой сюрприз. Несмотря на своё довольно-таки пьяное состояние, ему стало ужасно стыдно за свой ночной блуд, а в такой ситуации, это выглядело как мелкая подлость оттого, что он даже не удосужился сообщить матери заранее, куда он пошёл. Он усиленно поискал в своей пьяной голове слова для оправдания, промямлив, что всё получилось не по плану и, что эта встреча с пиршеством на берегу произошла стихийно. Он не очень внятно попросил у матери прощения, на что она сказала, что Бог простит, а сестра показала ему свой сжатый кулачок из-за спины матери, и они пошли в дом, заранее предупредив Никиту сильно не шуметь, так как отец уже спит, и ему надо будет очень ранним утром идти на работу.

Не следующее утро, Никита проснулся к десяти часам, от настойчивого стука в окно. Он с трудом поднялся с кровати и понял, что у него ужасно трещит голова и его немного пошатывает. В окне красовалась счастливая физиономия одного вчерашнего собутыльника Мишки, с которым он учился в интернате и который хотел убедиться, что Никита один дома. Узнав, что кроме Никиты дома никого нет, Мишка спрыгнул с перевёрнутого вверх дном ведра, которое он откуда-то умудрился притащить и шустро пошёл вокруг дома к веранде. Оказалось, что он принёс бутылку красного, домашнего вина, чтобы полечить своего друга. Никита категорически запротестовал, но после убедительной речи Михаила, он понял, что ему надо решиться и опохмелиться, даже если это будет очень сложно сделать. Михаил был прав и через десять минут состояние Никиты немного улучшилось, а после второй дозы, он уже мог улыбаться и смотреть на мир не так плачевно, как это было сразу после пробуждения. Они посидели на веранде с полчаса и когда Мишка предложил продолжить лечебное мероприятие и далее, то Никита был непоколебим: он окончательно и бесповоротно отказался продолжать «лечение», сославшись на то, что он обещал матери помочь с прополкой грядок на огороде.

Когда вечером отец пришёл домой после работы, он подозвал Никиту и тихо сказал, что пить можно много чего, но делать это надо обдуманно и осторожно, так как даже обычной водой можно обжечься и очень сильно! Никита извинился и сказал, что это был хороший урок для него и, что он не искушён в этих вопросах, так как ранее он никогда не пил вино, а тем более водку или самогон. На том эта история с ночным пиршеством на природе – закончилась. С тех пор Никита усвоил этот урок на долго – как ему тогда показалось.

V.

На следующий день Никита взял в сенцах отцовскую удочку и, накопав в огороде с десяток дождевых червей, пошёл на свою любимую Завитушку порыбачить, не желая опять идти к своим приятелям. К его приходу на берег любимой речки солнце уже было высоко над горизонтом и видимо поэтому рыба не клевала, за исключением нескольких малявок, которых он тут же выбросил обратно в воду, так как кошки у них дома не было, а маленькая собачонка по прозвищу Тёмка, рыбу категорически не ест. Он мысленно сказал спасибо той самой рыбной мелочи, за их регулярное и быстрое обгладывание наживки, вызывая тем самым шевеление поплавка на зеркальной глади воды. Такие игры с поплавком, заставляют рыбаков слегка вздрагивать в ожидании серьёзных поклёвок, которые к сожалению бывают крайне редко.

Где-то к обеду, перед уходом домой, он искупался в своей любимой речушке, затем одиноко полежал на песчаном бережку, но это всё не доставило ему никакого удовольствия от своего одинокого времяпрепровождения. Он спокойно дождался, когда высохнут его плавки и заодно подставил своё бледное тело солнечным лучам, немного опасаясь, чтобы ненароком не сгореть с первого раза, как это уже бывало в прошлые приезды домой. Закончив процедуру с солнечными ваннами, он поднялся по заросшему берегу на просёлочную дорогу и пошёл домой, поглядывая по сторонам, надеясь заметить что-то новое в родных просторах. Ничего особенного он так и не увидел, кроме всё той же пыльной травы, которая пыталась выжить в эти знойные, летние дни. Вскоре он догнал идущего впереди него пожилого человека в монашеском обличии чёрного цвета с широким поясом на условной талии. Увидев Никиту, монах замедлил шаг и стал поджидать паренька, развернувшись в его сторону. Никита подошёл к нему поближе и поздоровался, слегка наклонив голову как-то подсознательно, так как обычно это делала его мать при встрече со священнослужителями: – Здравствуйте батюшка. – Здравствуй сын мой. Господи тебя храни. Как тебя звать? – спросил монах.

– Никита.

– Красивое имя, – произнёс старец. – А меня зовут отец Епифаний. Можешь ли ты мне подсказать, где у вас живёт семья Николая Жданова? Что-то я не могу понять как к ним пройти?

– Это на новой улице. Совсем не далеко отсюда, и я могу Вас проводить, так как это мне почти по пути, – ответил Никита и указал рукой на правую сторону дороги. Он медленно пошёл рядом с монахом, как бы поджидая своего собеседника, идущего на шаг позади от него. Несмотря на то, что монах был пожилым человеком, но всё же он выглядел довольно-таки неплохо; его фигура хорошо смотрелась в сравнении с карикатурными рисунками попов, которых всегда рисовали с большими, выпяченными животами и округлыми лицами. Этот же совсем не был похож на тех упитанных попов, и его лицо было хоть и покрыто густой, седой бородой, но у него не было мешков под глазами, а его глаза, в свою очередь, были добрыми и светились каким-то молодым задором. Если бы Никита встретил такие глаза у продавца на рынке, то он бы сразу сказал, что это лукавый человек и с ним надо вести себя поаккуратнее. Но этот человек говорил медленно, держался уверенно и видно было по его поведению, что он степенный, немного даже статный, несмотря на его возраст. Такие люди не суетятся и обычно знают себе цену. Это Никита знал ещё с того времени, когда начал интересоваться психологией и физиогномикой во время учёбы в интернате. Никита шёл молча, не зная о чём можно говорить с такими людьми, несмотря на то, что ему было бы интересно спросить только одно: как ему не жарко ходить в таком чёрном одеянии, да ещё и в такие жаркие, летние дни, когда солнце превращается в пекло? Однако монах первый прервал затянувшееся молчание и как-то спокойно спросил:

– Никита, я никак не могу вспомнить тебя и дом, в котором ты живёшь? Мне знакомо твоё лицо, но память подводит меня. Ты наверное из дачного посёлка и редко здесь бываешь?

– Нет, всё намного проще. Я хоть и родился в этом селе, но большую часть своей жизни провёл в интернате, а теперь учусь в университете и практически дома не бываю. Появляюсь здесь только на каникулах и потому – Вы меня не знаете. А я, Вас, видел пару раз в нашем селе, и когда-то Вы освещали дом моему другу, – где-то пару лет назад. Но тогда, я стоял в стороне от всех и вскоре ушёл с моим другом по своим делам.

– Теперь понятно почему я тебя не могу вспомнить. Я и сейчас иду осветить дом твоим односельчанам. Это благое дело. Жилище надо освещать всегда.

Он остановился на несколько секунд, внимательно посмотрел на Никиту и тихо спросил: – А случаем это не твою маму зовут Настя?

– Да, – Вы угадали, – немного оживившись ответил Никита, – Здорово! Вы смогли увидеть сходство меня с моей матерью?

– Да, как это я сразу не вспомнил про твою маму. Она частенько приходит к нам на холм в церковные праздники со своими подарками. Она у тебя очень добрая, воспитанная и правильная женщина. Тебе повезло с мамой, и я рад, что у неё такой отзывчатый сын.

Они уже подошли к тому самому дому, куда направлялся монах, и на прощание он напомнил Никите, что его зовут Епифаний, и то, что он будет очень рад встретиться с Никитой ещё раз и пригласил его придти к ним в их обитель, если у Никиты появится такое желание. Никита тут же принял приглашение без раздумий и сказал, что он обязательно придёт, на всякий случай спросив, в какое время они не сильно заняты своим делами. Епифаний немного задумался и ответил, что если это будет удобно для Никиты, то в ближайшую среду он будет свободен после обеда. На том они распрощались, и Никита поспешил домой, чтобы сообщить матери о своём новом знакомом. К его возвращению мать уже была дома и что-то собирала в огороде из свежей зелени, чтобы организовать им лёгкий обед, так как с раннего утра она была на работе и толком ничего не успела приготовить.

Никита молча сел на порог и стал ждать, когда она выйдет во двор из огорода. Позади него скрипнула дверь и рядом с ним оказалась Ксюша. Она с прищуром посмотрела на Никиту, и как-то заговорчески, почти шёпотом, спросила его о том, кто из девчат был с ними прошлой ночью на речке и какая из них больше всех нравится Никите? Он посмотрел на неё с удивлением и заметил, что она уже не просто милый подросток, а вполне даже взрослая девушка! Её зелёные глаза смотрели на него в упор с каким-то укором, видимо потому, что он ей сразу не ответил, а молча сидит и рассматривает её как букашку под микроскопом.

– Что, растерялся? Или просто дар речи потерял, чтобы не проболтаться? – слегка подёргивая плечиками заявила она. – Не знаю как насчёт девчат на речке, а вот по жизни – мне нравишься только ты! Ты самая красивая девушка в нашем посёлке, – ответил он, не улыбаясь и глядя своей сестре в её чудесные, ещё наивные и бездонные глаза. Она и правда была очень красивой, да и её возраст позволял ей такой быть без лишних на то стараний.

– Ну вот, я так и знала, что ты всё от меня держишь в секрете. Я же тебя не продала папе, а то у него было желание пойти и найти тебя. Я, чтобы вас прикрыть, сказала, что ты пошёл к тёте Шуре и там, видимо засиделся, так как ты, у неё, – самый любимый племянник. Вот так! Только мама сразу заметила, что я вру и потому переживала за тебя, но я её успокаивала и сидела с ней рядом до твоего возвращения.

– Спасибо, Ксюш. А ты мне лучше сама скажи, кто же тебя ко мне подослал и кому это так не выносимо интересно, как я к ней отношусь? Может это…, он задумался и промолчал чтобы не сболтнуть чего лишнего. В это время тихо скрипнула калитка и с большим тазом, прижатым одной рукой к бедру, полным молодой картошки, редиски, совсем молоденьких огурчиков и зелёного лука, – вышла мать с косынкой на голове, отмахиваясь от надоедливых мошек.

Видя, что брат ничего ей не скажет, Ксюша соскочила с места, показав ему свой розовый, остренький язычок, и, сказав, что она так и знала, – побежала за калитку, крикнув матери, что она скоро вернётся. Никита не очень расстроился от того, что сестре будет нечего сообщить своей подруге, а самое главное, что он не проболтался и теперь девчатам будет о чём погадать и посудачить за его спиной.

Сидя за обедом, как бы невзначай, Никита рассказал матери как он сегодня встретил одного из двух старцев по дороге домой и то, что тот пригласил его к ним в гости в их обитель на холме. И ещё, о том, что старца зовут Епифаний и то, что он угадал имя моей матери по нашему сходству и очень хорошо о ней отозвался. Мать легонько улыбнулась, немного смутилась как смущаются молоденькие девушки и поблагодарила сына за хорошую новость, сделав акцент на то, что его общение с этими людьми будет намного полезнее, чем горланить ночами песни под гитару на берегу речки с какими-то пьяницами. Тут-то Никита понял, что вся деревня слышала, как они ночью развлекались на радостях по поводу встречи старых друзей и то, что Оксанка зря врала родителям про тётю Шуру.

Оксанка уже вернулась от подружки и молча ждала пока закончится застолье; когда она сможет остаться с Никитой одна и выпытает у него всё, что он от неё скрывает. Долго ей ждать не пришлось, и как только мать встала из-за стала, она легонько толкнула брата под столом своей голой ногой, так как они в детстве это всегда делали и шёпотом сказала, что Валька Семёнова ему не подходит. Тут сразу стало ясно, кто к нему подослал Ксюху и как зовут её подружку. Никита радостно улыбнулся и сказал шёпотом, наклонясь к сестре: – Скажи Наташке, чтобы сильно не переживала. Я человек серьёзный и невесту ещё себе не выбрал: ни здесь, ни в городе. Вот тут Ксюха не вытерпела и уже через минуту, она выскочила на улицу со своим срочным докладом о выполненном задании, промелькнув мимо окна как встревоженная птица из своего гнезда.

VI.

Рано утром, в среду, Никита уже не спал, когда его мать вышла из спальни и стала собираться на работу. Вообще-то, вся его ночь прошла в тревожных мыслях, каких-то видениях, и он несколько раз просыпался; и после этого он долго не мог заснуть. Голова была забита какими-то предчувствиями, отрывочными картинками по поводу предстоящей встречи с монахами, а то и вообще о чем-то отвлечённом от реальности. А когда Никита вышел к матери на кухню, то судя по его взлохмаченной причёске и припухших веках, сразу было видно, что он явно не выспался, поэтому мать, с нескрываемым удивлением спросила: – Отчего это тебе не спится в такую рань? На что он слегка потянувшись, просипел заспанным голосом, что вчера вечером забыл спросить у неё о том, что можно взять с собой на встречу с Епифанием и Матфеем? Мать вспомнила, что у него сегодня с ними встреча и, немного задумавшись, – посоветовала, что скорее всего ничего не надо брать, а затем, ещё немного подумав, предложила нарвать в огороде свежей зелени, молодых огурчиков и если на грядке есть спелые помидоры, то взять и их для гостинца от нас. Никита легонько улыбнулся, подумав про свою наивную неспособность самому до этого догадаться; очень обрадовался этой подсказке и обняв мать, поблагодарил её за такую хорошую мысль, так как идти в гости с пустыми руками было не в их семейной традиции.

Едва дождавшись двенадцати часов дня, то самое общепринятое время обеда, Никита сложил в пакет свои гостинцы, набранные в огороде, и не сумев дольше усидеть на месте, тут же вышел на улицу и пошёл в сторону монастыря, справедливо считая, что он явится в обитель к монахам после обеда, как и предлагал Епифаний. Не далеко от их дома, посреди дороги, стояли две уже далеко немолодых соседки и что-то бурно обсуждали, оглядываясь по сторонам. Но как только они увидели Никиту, приближающегося к ним, они тут же покинули место своего бурного общения и перешли на противоположную сторону дороги. Они могли часами судачить между собой, как бы случайно встретившись, обсуждать все последние происшествия в посёлке и с обязательным переходом на личности своих соседей. Их жизненный опыт позволял им всех критически обсуждать за малейшие ошибки, но и позволял им напрочь забыть про все свои прежние проступки в их давно забытой молодости; да и не только тогда.

Никита хотел уже было с ними поздороваться, но они так усердно были увлечены своими монологами, успевая одновременно и говорить, и слушать; поэтому Никитино приветствие их мало интересовало. Поняв, что ему не стоит вмешиваться в их пересуды со своим «здрасьте», он улыбнулся, глядя на них и пошёл восвояси. Да и с его внутренним состоянием не сильно то хотелось приветствовать этих кудахчущих тёток, так как его не покидало какое-то особенное волнение, переходящее в мандраж, которое обычно появлялось в моменты предстоящих экзаменов: как в интернате, так и в университете. Он прекрасно понимал, что сегодня он шёл не на экзамен или исповедь, а к обычным монахам-священникам, о которых он никогда серьёзно не задумывался, если не считать того самого детского происшествия во время набега на их домик со своими дружками…

Но как бы он себя не успокаивал, а именно сегодня он и правда стремился туда, как будто к своим старым друзьям, которых давненько не видел и ему не терпелось с ними повидаться; рассказать самому и выслушать своих друзей о том, как сложилась их судьба и узнать поскорее о том, что нового у них произошло? В то же самое время он отдавал себе трезвый отчёт, что они для него совершенно незнакомые люди и возможно потому, он как ребёнок волновался перед их встречей, не понимая, как и о чём они будут разговаривать. Скорее всего ему импонировало то, что это будут люди из другого мира, который был ему совершенно не ведом до сего дня.

Его тянуло навстречу с ними ещё и то, что он уже привык к ежедневному общению со своими сверстниками в университете, а здесь, в посёлке, он уже успел отдохнуть от прошлых забот, и ему хотелось пообщаться с людьми, которых его мать, когда-то давно, охарактеризовала как умных и мудрых. Рассуждая про себя о своём душевном состоянии, он шёл по просёлочной дороге меж уже знакомых ему с раннего детства ржаных, пшеничных и прочих, просторных полей, так как где-то вдалеке у рощи виднелось светлое поле гречихи. Он не мог ошибиться, так как ещё в раннем детстве, его дедушка вывозил к гречишным полям свои ульи. Эти участки полей, всегда выделялись из общей панорамы прочих полей своим цветом, – слегка розового оттенка, постепенно созревая, переходящего в коричневатый, напоминая всем о приходе второй половины лета.

Вдруг, совершенно неожиданно, к нему под ноги выскочила перепёлка, а вслед за ней выбежало несколько совсем ещё маленьких цыплят. Никита резко отскочил в сторону, а когда перепёлка испугавшись метнулась обратно в траву, её цыплята растерянно стояли на дорожке и смотрели на него своими глазками-бусинками до тех пор, пока он тоже стоял не шевелясь. Но как только он сделал шаг в их сторону, они не раздумывая, – стремглав шмыгнули в траву и побежали в сторону материнского писка, шевеля верхушки заколосившейся травы.

Никита слышал от своей бабушки, что встретить перепелов, – это к удаче. Несмотря на то, что он был вроде как и не суеверный, однако ему эта встреча очень даже понравилась. Освободившись таким образом от своих нескончаемых размышлений о предстоящем общение с монахами, благодаря этой случайно выбежавшей перепёлки, он только теперь заметил, что где-то вдалеке усердно рычит колёсный трактор, распыляя что-то по полю, и то, что по дороге едет грузовик с кузовом накрытым брезентовым пологом, подняв огромные клубы пыли; а прям перед ним уже возник тот самый холм, на котором и стояла та самая монашеская обитель. И то, что настало время полуденного зноя и на бескрайнем небе не было видно ни единого облачка, а только очень высоко в голубой бездне летнего неба кружила пара орлов, высматривая себе на очередной обед зазевавшегося суслика или другую, подходящую для этого живность. Никита с огорчением отметил про себя уже всем привычный, но зловещий факт, что кто-то скоро пообедает, а для кого-то из их добычи, – это будет последним днём его жизни. И только поднебесная трель невидимого жаворонка, в купе со всеми стрекочущими кузнечиками и прочей живностью, звенящими на все лады маленькими и прозрачными крылышками, отвлекли его от грустных мыслей, заполнив своей какофонией всё пространство ближайших полей, вокруг его одинокого приближения к чему-то совсем ещё неведомому.

Никита медленно, с лёгкой одышкой, поднялся на холм и сразу узнал тот самый домик из белого известняка, который он с мальчишками пытался захватить, и те самые огромные дубы-великаны, стоящие рядом с ним, в своём гордом великолепии. Единственное, что он отметил из новшеств, так это выложенная из битого, плоского камня площадка перед тем самым, совершенно загадочным домиком из его детских воспоминаний. И ещё, что бросилось ему в глаза, так это металлическая труба, выходящая скорее всего из печки где-то сзади за домом, возвышаясь над его зеркальной крышей, немного не вписываясь в общую картину со своей оригинальной квадратной формой и с овальным колпаком на самой её макушке. В этом был какой-то диссонанс, так как по всем правилам классики, колпак должен был быть непременно прямоугольной, а точнее – пирамидальной формы. Когда же он подошёл ещё ближе, то заметил, что сверху над столом между дубами был натянут большой парусиновый полог, выполняющий роль навеса, который создавал хоть и совсем маленький, но всё же домашний уют и явное ощущение гарантированного убежища от солнца и дождя. Он машинально положил свой пакет с гостинцами на огромный стол и стал осматриваться по сторонам, слегка притаившись и скорее даже украдкой, пользуясь тем, что рядом с ним никого нет.

Он опять вспомнил как они в детстве бесчинствовали на этом холме, разграбляя этот сиротский, одинокий домик, и его лицо покрылось лёгкой испариной, а щёки запылали как у девицы на выдане. Он со стыдом представлял как его сейчас будут расспрашивать о тех похождениях в давно ушедших годах, и как он будет за это гореть в гиене огненной, но тут же поймав себя на мысли, что он что-то лишнего на себя навлёк, посмотрел по сторонам, и не увидя ничего подобного, стал постепенно успокаиваться.

Пока Никита рассматривал все изменения вокруг знакомого строения, в окне промелькнул тёмный силуэт одного из его жителей, затем дверь медленно отворилась, и он увидел того самого Епифания, который видимо его уже ожидал, но возможно не так рано. Тот медленно вышел из дверного проёма и уверенно направился к своему гостю, в привычном, чёрном платье-подряснике. Его солидная фигура была увенчана большим позолоченным, наперсным крестом, покоясь на плоской, позолоченной цепочке. Никита пошёл к нему навстречу и скромно поздоровался, сказав очень просто, как обычно здороваются со старшими людьми: – Здравствуйте. Епифаний протянул ему обе руки, сложенные вместе, видимо по своей профессиональной привычке, когда проводил богослужение в церквях, но тут Никита замешкался и легонько прикоснувшись своими руками к его рукам, он слегка преклонил голову перед священником, забыв, что надо попросить у него благословления.

Он знал от своей матери, что при благословении надо целовать руки священнику, но всё пошло совсем не так как он это не один раз видел в церкви, посещая её с матерью, в далёком своём детстве. В ответ Епифаний его поприветствовал и благословил несмышлёного в этих делах отрока. Вот только теперь Никита опять вспомнил то, о чём ему говорила его мать, что коль монах носит на себе нагрудный крест, то он является священником и вправе проводить службы благодаря своему сану. Но обычно, местные жители, по уже давно укоренившейся привычке, называли их просто монахами, лишь потому, что они жили в монастыре, да и вообще, это было проще выговорить не посвящённому во все церковные дела, – простому люду. Местные жители – в своём большинстве, обыденно считали, что монах он и есть монах; какие среди них различия и деления, – никто толком не знал, живя обычными атеистами – со своими повседневными, житейскими заботами.

Епифаний заметил небольшую скованность в поведении Никиты, но он внешне не придал этому никакого значения, а только спокойно спросил у него: – Ты крещённый? – и есть ли у него нательный крест на нём? Никита не задумываясь ответил, что он был крещён при рождении, но нательный крест он носил только в детстве, и то, лишь тогда, когда он с матерью ходил в церковь в их районном центре. Тогда она строго за этим следила, а когда же он бегал с мальчишками по посёлку или на природе, то он его снимал, чтобы не потерять, а позже и вообще перестал его носить, сочтя это вовсе необязательным делом.

Епифаний его внимательно выслушал и заметил, что православному христианину негоже снимать с себя нательный крест. Затем, жестом руки, он пригласил своего гостя пройти за стол под кронами дубов, и когда они подошли к нему, то тут Никита увидел принесённый им пакет с различными угощениями со своего огорода.

Опомнившись немного от своего волнения, он первым делом взял пакет и подал Епифанию, сказав, что это угощение с их участка и от его семьи. Священник слегка улыбнулся и поблагодарил Никиту за его гостинец, пожелав божьей благодати всей его семье. Епифаний неспеша присел на широкую, мощную лавку у стола и как бы невзначай осведомился у Никиты насколько тот голоден и, услышав, что он только что из-за стола, он взял пакет и пошёл в сторону своего каменного домика, пригласив с собой и Никиту. Вот тут Никита сильно пожалел, что он подробно не ознакомился в интернете о том, как себя вести при входе в дом священника; что можно делать и что нельзя? Единственное о чём он помнил из ранее прочитанного, так это то, что нельзя сквернословить и богохульствовать. Он это всё слышал и не один раз, но не понимал до конца глубокого смысла этих слов; а потому опасался ненароком что-нибудь ляпнуть своим языком из молодёжного сленга, да ещё и невпопад ситуации при таком общении.

Подойдя к входной двери, Епифаний вошёл внутрь помещения не перекрестившись, отчего у Никиты сразу же стало легко на душе. Он шёл сзади хозяина и пытался всё делать точно так же, как и он. Когда же они, зайдя в помещение, проходили мимо небольшого иконостаса, то Епифаний наложил на себя крест, что следом повторил и Никита в знак уважения к хозяину, не понимая смысла в этом действии. Вот только теперь он ясно понял зачем у него на факультете есть кафедра Религиоведения, которая сможет помочь будущим философам отнестись с уважением и пониманием к людям всевозможных религиозных конфессий, дав им тем самым познать хотя бы азы в их иррациональных культурах.

Внутри домика пахло ароматом восковых свечей и ещё чем-то напоминающим детство, а точнее – запах слегка завявших листьев внутри шалаша, как будто построенного не позже чем вчера, и тут он увидел ответ под самым потолком около десятка сохнувших веников из травяных сборов. Разглядывая монашеское жильё, он ненароком ударился коленом о большое и очень вместительное кресло. Епифаний машинально, показав рукой, предложил Никите присесть на это самое очень оригинальное кресло, и судя по всем внешним признакам, ему был уже не один десяток лет. Без сомнений и совершенно однозначно это была ручная работа хорошего мастера, так как несмотря на то, что оно имело почтенный возраст, у него не было ни одной щёлочки между соединениями всех его фигурных деталей. Единственное, что сразу бросалось в глаза, так это отсутствие лака на тех поверхностях, где хозяева сидели или брались за них руками, но этот явный недостаток современного быта, наоборот придавал ему особенный антикварный шарм.

В левой половине помещения располагалась небольшая кухня, если её можно было так назвать за её излишнюю крохотность, а у стены стояла литая, чугунная печь, скорее похожая на камин с резными ножками из серо-чёрного чугуна. По её замысловатому, узорчатому стилю литья, явно было видно, что это очень старая вещь, из каких-то сказочных и очень давних, почти царских времён. В правой стороне, перед деревянной перегородкой, висело сразу несколько икон, мимо которых они только что прошли. За дощатой перегородкой, куда зашёл Епифаний, видимо была его комната, но почему-то у монахов её принято называть кельей. Когда он в неё входил, то за шторкой, висящей вместо двери, была видна его довольно-таки простая постель, в виде обычной деревянной полки с тонким матрасом и крайне невзрачным покрывалом. В конце кровати, которая скорее походила на тюремную шконку, виднелся угол какого-то старомодного шкафа, покрытого таким же темным лаком, как и кресло у входа, на котором он сейчас чинно восседал, немного даже театрально, выпрямив спину и приняв величественную осанку фараона.