Читать книгу: «Хвостиком махнула», страница 3

Глава четвертая. Последняя надежда

Щасс бежал, не останавливаясь, так долго, что время растеклось тягучим месивом усталости. По его подсчету – десять, а может и все пятнадцать толстых восковых свечей догорели бы до основания за этот путь. Когда впереди, сквозь марево усталости и поднятой пыли, Щасс рассмотрел Падающий Город, сил не было не то что бежать – ноги стали ватными столбами, в груди кололо, как иглами, а горло пересохло настолько, что сглотнуть было невозможно. Он, с хриплым стоном, вырывающимся из пересохшего горла, вскарабкался на четвереньках на песчаный бархан и рухнул на вершине, как подстреленная птица. Воздух со свистом врывался в легкие, пахнущий пылью дороги и горьковатой полынью здешних пустошей.

Под ним лежала столица Овомантии – Падающий Город. Щасс, обычный пандерский глэгла, чей мир до сих пор ограничивался чистыми мостовыми Бластодиска и запахом меланжа, никогда здесь не бывал, но узнал мгновенно. Все до единого строения – кривые домишки, покосившиеся башенки, даже заборчики – были наклонены в одну сторону, словно замерли в вечном, медленном падении под невидимым ураганом. Стены некоторых были покрыты паутиной трещин, будто вот-вот рассыпятся. У аккуратного до педантичности Щасса возникло навязчивое желание пойти и выровнять их все, подпереть невидимыми подпорками, вернуть миру порядок. Но вместо этого он просто закрыл глаза и раскинул ноющие, будто чужие, ноги и руки, ощущая под спиной теплую, колючую поверхность бархана.

Сви остался ждать его там, на дороге – пыльной ленте, теряющейся в серой дали. Идти куда-то у него не было ни сил, отнятых бегством и страхом, ни малейшего желания. Странный разбойник, этот уродливый рыцарь в помятых доспехах, похожий на адепта Ордена Великого Гоготуна, не просто избил его – он разбил вдребезги его тепличные представления о мире, где статус Великого Крэгры Пандерии – несокрушимый щит. Единственное, чего желал сейчас Сви, помимо сладкой иллюзии триумфального возвращения в столицу под ликующие крики толпы, – это исчезнуть. Зарыться поглубже в землю, как скорлокраб, и не высовываться, пока не придёт кто-то сильный и решительный, кто исправит его оплошности и вернет все на круги своя.

– Ну, вроде, отдохнул, – прохрипел Щасс себе под нос – он частенько разговаривал сам с собой, особенно когда рядом не было начальства. – Пора топать. Дело ждет.

Дав себе четкий, почти воинский приказ, он посидел ещё немного, наслаждаясь неподвижностью, и принялся спускаться. И тут выяснилось, что забираться на холм было сущим пустяком по сравнению со спуском. Ноги предательски подкашивались, дрожали, как в лихорадке. Приходилось цепляться одной рукой за жидкие, колючие кустики, впивающиеся в ладони, и упираться в сыпучий песок найденной палкой, которая норовила выскользнуть, только чтобы не покатиться под горку кубарем, поднимая хвост пыли.

У подножия холма Щасс передохнул ещё немного, сидя на корточках и растирая онемевшие, гудящие икры, и поковылял дальше, волоча ноги, как прикованные гири.

Стен и ворот у Падающего Города не было никогда, равно как и намека на планировку: башенки и дома овомантов росли из земли хаотично, как поганки после дождя, беспорядочно разбросанные по всей долине, все до одного пригнутые к земле под одним и тем же невидимым ветром. Как и в Пандерии, все строения были, в основном, одноэтажные, только у овомантов причина была не в страхе падения с края, а в лени и специфическом побочном эффекте их магии. Каждый овомант, после интенсивного использования магии, становился толще, и ходить по лестницам ему становилось не просто тяжело, а мучительно.

Щасс, стараясь не привлекать внимания, обошёл группку шарообразных толстячков, красных от натуги, синхронно размахивающих короткими руками и ногами под деловито-бодрые команды длинноногого и подозрительно тощего весельчака. Овоманты обливались потом, тяжело пыхтели, но занятия своего не бросали, видимо, под страхом чего-то худшего. Один, пытаясь присесть, неуклюже завалился набок и покатился под горку, как бочонок. Его без особых церемоний остановили, с трудом водрузили на ноги и толчком вернули в строй. Запах пота и пыли висел над ними плотным облаком.

Сви внушительно, с привычной важностью объяснил, как найти нужное место. В Падающем Городе две башни выделялись относительной высотой и тем, что падали чуть менее охотно. В одной жил Абсолютный Грандмастер, носимый слугами, как драгоценная ваза, а во второй – знаменитый своей сварливостью и неестественной худобой охряный лепила по имени Вобщепта, к которому он и шёл. Абсолютному Грандмастеру лестницы были не страшны. Вобщепта же просто не толстел. Ходили упорные слухи, что он – аномалия, единственный во всем мире. Чтобы разозлить Вобщепту, говорят, достаточно было невинно спросить у него, почему он такой худой. Впрочем, Сви многозначительно предупредил, что разозлить его можно буквально чем угодно: не так посмотрел, не вовремя задышал… Именно поэтому Щасс долго стоял возле покосившейся, поцарапанной двери и не решался поскрестись. Внутри себя он повторил заученное кроткое послание Сви раз десять, и только тогда, сжавшись внутренне, дотронулся до шершавой древесины ногтем.

Никакого ответа. Тишина за дверью казалась зловещей. Глэгла поскрёбся ещё, звук был жалким, как писк мыши. Ничего. С тоской оглянувшись вокруг и ощутив холодный пот на спине, он тихонько постучал костяшками пальцев, потом, зажмурившись и приготовившись к худшему, постучал кулаком громче.

Дверь неожиданно и со скрипом распахнулась настежь, едва не сбив его с ног.

– Ну, чего тебе надо, олух? – бросил Вобщепта, высунув длинный, костлявый нос в проем. Голос был хрипловатым, как напильник, скребущий по ржавчине.

Щасс оробел, замешкался. Овомант, худой как высохшая ветка и почти такого же коричневого оттенка, оценивающе оглядел посланца с ног до головы, и отвёл ногу назад для предупредительного пинка. За его спиной виднелось захламленное помещение, пахнущее озоном, гарью и чем-то химически-сладким.

– Я от Сви-би… э-э… от просто Сви, – пролепетал глэгла, инстинктивно отступив на два шага назад.

– От Сви? – Охомант язвительно почесал свою жидкую, клинышком, бороду. Глаза его сузились. – Значит, турнули наконец дурилу? Допрыгался олух. Ну, и чего его Пиянству надо в его незавидном положении?

Щасс послушно развернул свёрток, который как драгоценность держал под мышкой. На пыльную землю легла тяжелая, ладно сработанная стальная рука петеря.

– И что? – брезгливо скривился Вобщепта. – Подарок? Сувенир на память о разбитой игрушке?

– Вот. Это рука петеря… – начал было Щасс.

– Вижу, что не нога хладоспина! – прошипел Вобщепта, его терпение лопнуло. – Зачем ты её сюда приволок, балда?

– Его Пиянтство… то есть просто Сви велел сказать вам: «Вобщепта, мышиная отрыжка, если ты не сделаешь мне нового петеря взамен той убогой поделки, которая развалилась в первую же неделю на Закраине, как гнилая тыква, то я…»

Речь прервала затрещина, звонкая, с размаху. Она смела посланца с крыльца. Сидя на земле, потирая горящую щеку, он смотрел совершенно ошалелым взглядом и беззвучно раскрыл рот два раза, но сказать что-либо от страха так и не решился.

– Прости, я перебил тебя, дубина! – сказал овомант ласково. – На чём ты остановился? Кажется, на изощренной каре, которую милостиво приготовил для меня бывший Его Пиянтство, бывший Би-би-би и бывший Великий Крэгра? Прямо-таки тлею от нетерпения! Ну же, не томи! Давай, выкладывай всю сладкую месть этого пузатого ничтожества!

– Он назвал имя «Лютата». И ещё сказал: «Лютата оживает», – выпалил Щасс, стараясь успеть до следующего удара.

– Что? – теперь не прошипел, а проскрежетал Вобщепта. Его тело вдруг напряглось, как струна. Худое лицо стало маской внимания. – Лютата?

– Лютата… – кивнул глэгла.

– Заткнись! – резко оборвал его овомант. Его пальцы судорожно сжались. – Что он ещё говорил? Дословно! Повтори каждое слово, болван!

– Я помнил, но сейчас… голова гудит… немножко забыл… —с искренней мукой в голосе сказал глэгла, ощущая, как холодеет внутри. – Сви был сильно избитый и слабый, он много чего говорил… бормотал. «Лютата оживает, он помнит Вобщепту и все его фокусы», и ещё что–то невнятное про микросов и халазаров. «Он не простит» – вроде…

– Что этот мешок с опилками даст мне теперь в обмен на нового петеря? – резко спросил Вобщепта, впиваясь в Щасса взглядом. – Что он может предложить, когда его вышвырнули, как объедки?

– Не знаю, – искренне сказал посыльный, буквально втянув голову в плечи, готовясь к удару.

– Значит, проваливай. Быстро и без шума.

– Но…

– Что «но»? – голос Вобщепты стал опасным, как шипение хладодыха. – Что ещё?

– А как же Сви? – едва слышно пискнул Щасс.

– Мне до канделябра твой Сви, понял? Я ничего ему не должен. Я честно сработал заказ – заплатили гроши, а петерь был первоклассный! И он по-идиотски сломал его – это его проблемы. На этом всё. Контракт закрыт.

– Но…

– Услышал меня?! – загремел Вобщепта, и Щассу почудилось, что вокруг запахло озоном сильнее. – Если ты осмелишься сказать своё «но» ещё раз, я сделаю из тебя манекен для тренировок! Петеря деревянного! И если ты думаешь, что я шучу или просто злюсь, то ты глубоко, фатально ошибаешься. Материала на дейтоплазму сейчас не хватает, ее только по знакомству и достанешь. Ты – подручный материал. Понял, глэгла?

Щасс замер, словно каменный. Дверь с грохотом захлопнулась, едва не прищемив ему нос. Он постоял ещё немного, ощущая, как дрожь бежит по спине, обдумывая совершенно незавидное своё положение, потом безнадежно махнул рукой и побрёл обратно к холму. Руку петеря он с отвращением бросил под дверь Вобщепты. Железо глухо стукнуло о камень.

Толстяки уже закончили свои занятия, теперь они сидели и лежали вповалку, как выброшенные на берег тюлени, вполголоса кряхтя и переговариваясь. Запах пота стал еще гуще. Если бы не это странное лежбище, Щасс наверняка не разминулся бы с отрядом крэгр, чьи лакированные доспехи и выправка кричали о пандерском происхождении. Они шли широкой цепью, звеня сталью, вооружённые до зубов и настороженные, заглядывали за каждый угол и в окна покосившихся домишек. По наитию, охваченный нехорошим предчувствием, глэгла шмыгнул за невысокий покосившийся заборчик и дальше, в заросли колючей, дурно пахнущей овомантской травы. Бело-золотые пандерские цвета и гербы в виде величаво сидящей Курочки не оставляли сомнений: явились они прямиком из Бластодиска.

Стараясь не дышать, прижавшись лицом к колючкам и холодной земле, Щасс прислушался. Крэгры переговаривались между собой кратко, отрывистыми фразами, по-пандерски, шёпотом. Разобрать что-то конкретное было невозможно, лишь лязг доспехов да приглушенные шаги.

Усталые толстяки проводили их тяжелыми, недовольными взглядами: чужаков здесь не жаловали, особенно тех, что вели себя, словно хозяева. Щасс, уловив настроение овомантов, осторожно выполз из кустов и подошёл к ним, стараясь выглядеть своим:

– Что за шваль топчет город? – с нарочитой грубостью спросил он громко, и несколько толстяков одобрительно хмыкнули.

– Пандерские крэгры, приказные, с заданием от самого король-левы, – нехотя ответил один из них, вытирая пот со лба пухлой рукой, видимо приняв Щасса за нового подмастерье из дальних Пузырей.

– И что им тут надобно?

– Костлявого ищут. Вобщепту. Наверное, опять петери понадобились для их дурацких игр.

Щасс значительно покивал, изобразив понимание, и бочком отошёл в сторону, а, скрывшись за углом ближайшего падающего дома, сорвался с места и побежал, забыв про усталость, со всех ног обратно к башне лепилы, сердце колотилось, как барабан.

Он опоздал. Вокруг дома Вобщепты уже стояли плотным кольцом крэгры, а старший, высокий и подтянутый, царапался в дверь древком копья. Дверь уже была осыпана зарубками и царапинами – немое свидетельство того, что хозяин не любит визитов. Но пандерцы оказались упорны, как тяглохи. Один продолжал скрести, остальные терпеливо ждали, сначала – вытянувшись по струнке, держа оружие наготове, потом начали потихоньку расслабляться, опираясь на алебарды. В конце концов, все, кроме старшего, небрежно расположились на земле. Уходить они не собирались, стучать громче или ломать дверь по пандерским догмам было низко и недостойно. Ситуация окончательно превращалась в безвыходную и абсурдную.

Щасс пристроился за сваленными прямо посреди улицы пустыми, пахнущими затхлостью бочками и наблюдал, чувствуя песок под коленями и холодок страха вдоль позвоночника. Потом задремал от усталости, но, когда очнулся от собственного храпа, всё оставалось по-прежнему. Жители Падающего Города ходили мимо, не обращая ровным счетом никакого внимания на вооружённый отряд, разве что кто-то бросал презрительный взгляд в их сторону, торопясь по своим делам. Сколько могла продолжаться эта немая осада, представить было невозможно. Щасс думал о том, как мучается сейчас, наверняка, в одиночестве Сви, как он вздрагивает от любого шороха и каждой тени, и чувствовал что-то вроде горького злорадства, шепча самому себе: «Вот знай, каково…» Что «каково» – он не договаривал, и так всё было ясно: каково быть бессильным, брошенным и беспомощным.

Оглушительный грохот, раздавшийся в момент, когда Щасс снова клюнул носом, испугал его до онемения. Тяжёлая дверь башни была с треском выбита начисто изнутри и рухнула, едва не придавив отпрыгнувшего командира отряда. Крэгры, совершенно обалдевшие от неожиданности и шума, бросились врассыпную, но, опомнившись, метнулись обратно, только стали не строем, а кучей, ощетинившись копьями и алебардами во все стороны.

Из клубов поднявшейся пыли в проеме башни вышло огромное неуклюжее существо чудовищного вида: маленькая лысая голова торчала сверху непомерно широкого, квадратного тела, ноги напоминали кованые железные столбы, а в длинных, почти до земли, руках, угрожающе покачивался двуручный кузнечный молот размером с телёнка. Вобщепту, как воробья сидящего на левом плече существа, Щасс заметил только потом. Оправившиеся от испуга крэгры попытались остановить чудище робко и нерешительно – просто сгрудившись у него на пути. Петерь – а это был именно он – даже не удостоил их взглядом. Он мощно, не спеша шёл себе и шёл. Словно движущаяся стена. Крэграм пришлось поспешно убраться с его дороги. Самые отчаянные и глупые подскочили сзади, принялись колоть и бить древками по толстым, окованным железными пластинами ногам. Удары звенели, но петерь даже не замедлил шага.

– Вобщепта! – подал голос старший, голос его дрожал. – Приказываю тебе остановиться! Во имя король-левы!

– Ага, угу, щасс вот! – язвительно отозвался лепила, даже не обернувшись.

Щасс услышал своё имя, выскочил из-за укрытия и только потом сообразил, что его никто не звал. Но прятаться было уже поздно, и он отчаянно замахал руками, пытаясь привлечь внимание Вобщепты. И привлёк. Овомант повернул голову, его взгляд был холодным и раздраженным.

– Ты ещё здесь, бестолковый мешок с костями? – рявкнул он. – Что ж ты не рассказал мне про этих тараканов? А?

– Но… – начал было Щасс.

– Опять «но»? – голос Вобщепты стал опасным. – Петерь! Хватай говоруна!

Повинуясь приказу овоманта, петерь неожиданно ловко сгрёб широкими стальными ладонями перепуганного до оцепенения Щасса и легко, как тряпичную куклу, водрузил его на правое плечо. Холод металла и запах масла ударили Щасса в нос.

– Выходит, Лютата, взялся за меня по-настоящему! – задумчиво, но с ноткой азарта сказал Вобщепта, оглядывая расступившихся, но все еще угрожающих поднятым оружием крэгров. – Значит, башню пора бросать. Надо быстренько смываться. Пока не пришла целая армия этих дрессированных муравьев.

Щасс посмотрел на него умоляюще, но говорить поостерегся, только сглотнул ком в горле.

– Ладно, ладно, не хнычь! Уговорил, чего уж там. – буркнул Вобщепта. – Показывай дорогу к своему бывшему Би–би–би. Надо бы посмотреть на этого страдальца.

Глэгла поёрзал на холодном, неуютном плече петеря, усаживаясь с относительным удобством, и указал рукой на знакомый холм вдали.

– Сначала надо взобраться туда.

***

Когда Сви увидел медленно, грузно шагающего через неровную степь петеря, когда, наконец, разглядел на плечах его язвительного Вобщепту и своего верного Щасса, что-то внутри него оборвалось. Он неожиданно для себя заплакал. Навзрыд.

В плаче этом было всё: и бесконечная жалость к самому себе, и глубокая, детская обида за незаслуженное наказание, и леденящий ужас перед неизвестностью. Слёзы текли горькими солеными ручьями, и заканчиваться они совсем не собирались. Бывший Великий Крэгра Пандерии размазывал их по грязным, расцарапанным щекам пухлыми ладонями, задыхался от огромного комка в горле и даже подпрыгивал на слабых ножках, демонстрируя свою боль единственным людям, которых считал хоть какими-то союзниками.

Щасс с выражением глубочайшего смущения и неловкости сморщил лоб и отвернулся, будто разглядывая узоры на песке. А злой Вобщепта сказал, зевнув:

– Ну и ну. Пиянта начинается.

Сви был не просто грязный и растрёпанный – он был замызганный, как бродячий ласкур. Рана на его бледном от переживаний лице выглядела отвратительно: запекшаяся кровь смешалась с пылью и слезами. И сам пейзаж, серая жухлая вытоптанная трава на обочине Дороги и тускло видневшиеся вдалеке низкие стены Бластодиска, смотрелись особенно мрачно, будто мир погрузился в грязную воду. Даже небо, вечно однообразное, светло–серое, казалось, сгустилось и потемнело, отражая его отчаяние.

– Вобщепта… друг мой… – захлебываясь всхлипами, квакал Сви.

Овомант не без труда сполз с петеря, громко кряхтя, потянулся, хрустя суставами, разминая затекшие долговязое тело.

– Ого! – язвительно протянул он. – А я уж как-то и запамятовал, что у меня такие важные друзья водятся. Ну, дружище, поделись-ка, что за неотложная нужда заставила тебя отойти от родных стен Бластодиска на… – Он театрально сделал козырёк из ладони и посмотрел из-под него вдаль, будто прикидывая расстояние до ворот, едва видневшихся в дымке. – На целых триста шагов? Столько риска!

Казалось, Сви совершенно не замечал язвительного тона и презрительной гримасы лепилы. Он кое-как справился с бурным потоком слез и смотрел теперь на овоманта с таким обожанием и надеждой, как будто это не костлявый Вобщепта стоял перед ним, а сама живое воплощение доброй Курочки, явившейся, чтобы избавить его, несчастного страдальца, от всех обрушившихся напастей.

– Ох, Вобщепта, я совсем пропал! – завел он свою песню, голос еще дрожал от рыданий. – Совсем пропал! А я абсолютно невиновен! Это не что иное, как чудовищная провокация! История меня непременно оправдает. Но признаюсь, друг мой… я виновен, о да, виновен, но… виновен в другом! Великая вина лежит на мне! Две эпохи я, не щадя живота своего, служил Пандерии. Я старался делать своё дело так безупречно, как только мог, неустанно приносить пользу. И дело вовсе не в Пиянте, не в должности и не в наградах, а в том, что я делал всё исключительно на благо всех людей. Но всем известно, что для родины сделано всегда недостаточно, если не сделано абсолютно всё. И того, что я сделал – увы! – недостаточно. Главная моя вина… Виноват я в том, что слишком часто шёл на подлые уступки, трусливо прячась! Мне хотелось лишь смотреть Пиянту, жить красиво и без хлопот. Я пытался угодить всем, врал и лицемерил подло, вместо того чтобы поступать, по совести, по велению сердца.

Он подышал, оглядываясь.

– И сейчас, – продолжил он. – Когда я низвергнут и попал в беду, я внезапно начал понимать, как невыносимо тяжело живётся простым, малым людям. Как жутко бессильны они против царящей несправедливости. Когда у меня было всё хорошо, я намеренно закрывал на это глаза, мне это было попросту неинтересно. Это позор моего сословия! Это недостойно и постыдно лично для меня! Больше всего на свете я хотел бы сейчас пасть ниц и попросить прощения у всех людей… Я много передумал за это время. Клянусь! Как ни сложится моя дальнейшая судьба, остаток жизни я непременно посвящу бескомпромиссной борьбе за отстаивание интересов простого народа!

– Да сядь ты, занудный пузан! – не выдержав буркнул овомант, устав вертеть головой за мельтешащим вокруг него Сви. – Истерзал своим вилянием!

Толстяк послушно плюхнулся на землю и сплёл пальцы на внушительном животе, как ученик перед учителем.

– Узнаю матерого придворного, – сказал Вобщепта с кривой ухмылкой. – Вы все как по одной мерке деланные. Как только прижмут вас к стенке – сразу спесь испаряется, а язык начинает лизать любые сапоги. О людях ты внезапно думаешь заботиться? Мне-то не рассказывай! Шкура собственная тебя волнует, да и всё. И от меня ты хочешь только одного: чтобы я помог тебе вновь вскарабкаться на Пиянту и снова в золотом шлеме по улицам важно шастать. Брось трепаться! А теперь выкладывай суть: что там твой верный дуралей болтал про Лютату?

– Лютата! – Сви наклонился вперед, понизив голос до горячего шепота, полного таинственности и страха. – Лютата оживает. Это уже он, это не Людя больше!

– С чего ты взял? – спросил Вобщепта с осторожным интересом.

– Я чувствую! Я же помню, как было в прошлый раз! – зашептал Сви еще тише. – Тогда Лютата пришёл, когда этот безмозглый болван Гечу ляпнул с трибуны, что Бабкиных ударов может быть в два раза меньше… Чушь собачья! Такую ахинею только старый дурак с похмелья мог придумать, народ постращать!

– И что же было потом?

Щасс незаметно вытянул шею, стараясь не пропустить ни слова.

– Что было? – Сви оглянулся с преувеличенной осторожностью, будто боялся, что их подслушивают сами камни. – Страшно было. Ужасно!

Он еще раз зыркнул по сторонам и продолжил, почти беззвучно:

– Лютата собрал огромное войско и начал пробиваться к Градинке. Он хотел спастись, дойти до скорлупы и сбежать, покинуть этот мир! Тогда была жуткая, кровавая битва, градинги и голодяне кое-как сумели отбиться, но полегло их тьмы и тьмы! А Лютата – отступил невредимым! Щёлкнуло у него что-то в голове, он вернулся в свой дворец, как ни в чём не бывало. Выбросил из головы все! Только – ради всего святого! – никогда не говори никому, что услышал это от меня! Никогда!

– Вот ещё! – прямо-таки фыркнул противный овомант. – Почему это я не должен никому про это говорить?

– Потому что по указу самого Лютаты! Всякому, кто дерзнет трепаться о тех деяниях Лютаты, в Пандерии немедля отрезают язык и гонят с позором до самой Закраины. На верную смерть!

Вобщепта громко и неприятно расхохотался, его смех был как скрежет железа.

– Ты законченный олух, Би-би-би! Да тебя уже и так выперли в шею! Посмотри на себя! Сидишь тут с разбитой мордой, побитый и вываленный в грязи, трещишь как попугай про отстаивание людских интересов, а сам до сих пор трясёшься перед своим драгоценным король-левой! Смешной ты, право!

Сви покорно опустил глаза, беспомощно поводил головой и тяжело выдохнул, будто сдувшийся пузырь.

– Я хочу вернуться, – тихо, но с внезапной твердостью сказал он. – Но не стать прежним. Измениться. По-настоящему. Исправиться. Я знаю, как. Есть план.

– Знаешь, как? – переспросил Вобщепта, прищурившись. – Опять с моей помощью? Ты ведь именно за этим послал своего оболтуса ко мне. Опять хочешь, чтобы я всё сделал за тебя? Это и есть твой гениальный план?

Толстяк расплылся в заискивающей улыбке, напоминающей масляную лужицу.

– Вобщепта… Ты же несравненный, гениальнейший лепила, лучший во всём известном мире! Что тебе стоит? Для тебя это – пустяк!

– Ты, Би-би-би, прирожденный хитрый и лживый проныра. Язык у тебя ядовитый и брехливый, как у хитры. Почему, спрашивается, я должен тебе помогать? Чем ты мне дорог?

Щасс деликатно прокашлялся, привлекая внимание, и сказал ровным, информативным тоном:

– В Падающем Городе был отряд пандерских крэгр. Целый отряд. Они приходили за тобой.

Сви просиял.

– Вот видишь! – торжествующе воскликнул он. – Тебе тоже спокойной жизни не видать, если у тебя в столице не будет надежного друга при власти! А я смогу! Я повлияю на Лютату! Если он поймёт, что я ему действительно нужен, то отставит этого идиота Гечу и будет слушать только меня. Меня! Ведь надо сделать совсем самую малость: сделай мне дюжину крепких петерей, перекрой наглухо Дорогу – и дело в шляпе! Порядок восстановлен!

– Такая малость… – ядовито проворчал Вобщепта. – Всего-то дюжина петерей да блокада главной артерии мира! А скажи-ка на милость, почему мне не прийти самому к самому Лютате и не сделать то же самое лично для него, а не для тебя, опального ничтожества? А, Би-би-би? Чем ты ценнее меня в его глазах? Зачем вообще ты мне нужен в этой авантюре?

– Ты не пойдёшь к Лютате, – очень тихо, но с внезапной стальной ноткой сказал Сви, глядя Вобщепте прямо в глаза. – И ты прекрасно знаешь, почему.

Лепила прищурился и заёрзал, словно сел на иголки.

– Вот как, значит? – протянул он после тяжелой паузы, голос стал тише и опаснее. – К стенке меня прижимаешь, дорогой друг? Шантажируешь?

– Да я-то тут причём?! – ахнул Сви, изобразив совершенное непонимание. И до того это у него вышло правдоподобно и искренне, что овомант рассмеялся, но смех его был коротким и безрадостным.

– Ни при чём, да? – покачал головой Вобщепта. – Хитрая ты змеиная рожа. Прямо-таки мастер интриг. Всё продумал, послал своего балбеса ко мне с нужными словами. Про Лютату страшилки рассказываешь. Припоминаешь… щекотливые детали. А вот я прямо сейчас прикажу петерю в лепешку раздавить тебя, прямо здесь, на этой пыльной дороге. Что скажешь тогда? Кроме тебя и самого Лютаты про тот Хвост не знает больше никто из живых, так ведь? И пусть твой дорогой король-лева рыщет по Пологим Землям, пусть целые легионы крэгр пускает по моему следу – я всегда отбиться сумею, уж поверь. Мои творения – моя крепость.

– Вобщепта! Опомнись! – запричитал Сви, поднимая руки в защитном жесте. – Ну зачем всё это? Беготня, скитания, вечная тревога… Постоянный страх? Если Дорога будет закрыта – он непременно успокоится! Вернется прежний порядок! А там, глядишь, снова вернётся кроткий Людя. И всем будет хорошо! Но если ты будешь бегать и сражаться с пандерскими крэграми, Лютата только еще сильнее будет распаляться! Он разгневается по-настоящему! Ну подумай головой, а не злостью! Я же для нас обоих стараюсь! Для всего мира!

– Слышишь, балда! – резко, перебивая воскликнул лепила, разворачиваясь к Щассу. Сви инстинктивно вздрогнул, съежившись. – Есть у тебя с собой эль? Настоящий, игристый? Или только слова?

Щасс посмотрел на него исподлобья, с немым укором, и ничего не ответил, лишь нахмурился.

– Есть, есть! Конечно есть! – засуетился Сви, оживившись. – Щасс, ну-ка живо, достань ту самую бутылочку! Такую, какой не стыдно обмыть великое начало взаимовыгодного договора двух выдающихся людей. Специально припас!