Читать книгу: «Волчий пастырь», страница 2

– Не волнуйся, Матушка, сыщем, – ответил Ворон.

– Ах, да! Вы… двое, – она обратилась к нам, – если вы, Перуновы засранцы, мне золото не найдёте… отдам вас Шатуну, а то давно жалуется, что упражняться ему не с кем – мрут быстро. А если не подведёте, то награжу безмерно. Вам понятно?

Мы с дедком дружно сглотнули, закивали головами.

– Хыть, ясень пень, – ответил Лука.

– Так, Чурила, – сказала княгиня, – этих, – теперь пальчиком в нашу сторону, – помыть, одеть, накормить, напоить, чтоб завтра были как огурчики малосольные.

– Как это! – удивился боярин.

– Чтоб хрустели и были упругие! – ответила она, чуть повысив голос.

Все слегка оживились, зашушукались, ликом прояснились. Одно дело, когда ничего не ясно, и всё хмурым кажется, иное когда команды розданы, задачи поставлены, сроки обозначены. Совсем другой коленкор.

– Так, всё, – скомандовала княгиня, – всем отдыхать. Ворон! Выходите по утру.

Чернявый согласно кивнул, народ зашумел, что-то обсуждая. Чурила кому-то махнул, нас с дедком тут же подхватили под руки и куда-то понесли. Колени, оторвавшись от жестких досок пола, ощутили такое блаженство, что даже постукивание о пороги и ступеньки, волочащихся затекших ступней, уже не смогло расстроить меня. Протащив по улице, где уже было темно и не было дождя, провожатые затащили нас в другое помещение, усадили на лавку и ушли.

Странный, но такой знакомый запах – сухость вперемешку с сыростью, нет – с жарким влажным дыханием, откуда-то сбоку: всё это окутывало чем-то знакомым, привычным. Но главное – здесь было тепло. Я открыл глаза: маленькая комнатушка, слабо освещённая горящей палочкой у противоположной стены на столике, без окон, лавочки вдоль стен и две двери. А на полу увидел то, из-за чего я впервые за всё это время улыбнулся – кадушка с пучками веточек с листочками. Это была баня. Я повернул голову вправо. Дедок сидел, застыв с улыбкой блаженного, чуть запрокинув голову, принюхиваясь к этому дивному лесному запаху, исходящему от банных веников.

Дверь, та, что справа, внезапно распахнулась и в комнатку протиснулся какой-то амбал, а за ним девица с плетеной корзиной в руках, набитой доверху каким-то тряпьём. Дивчина поставила её на пол, украдкой глянув на меня, хихикнула, и пулей вылетела из комнатушки.

– Я не уразумил! – уставился на нас бугай. – Чего сидим, а ну ка, наскоро мыться.

Повернувшись, он рукой указал на корзину:

– Тут, эта…одёжка. Кады закончите – подберёте себе…да про запас возьмёте, да на холодную погоду. Таак, значица… щас снедь принесут… поснедаете. Заночуваете здесь. По утру за вами придут. Эх… дивья у нас княгиня… кажите ей добро, а то б вас… – что б нас мы так и не узнали, но его огромный кулачища перед нашими лицами ничего хорошего, явно, не сулил. Смерив нас недобрым взглядом, хлопец развернулся и ушёл, чем-то с наружи подперев дверь. Это, значит, чтоб не сбежали. Кино, по ходу, продолжается. Посмотрев на дверь слева мы с Лукой, как по команде поднялись и кряхтя, переваливаясь с боку на бок, словно два селезня, пошли в парилку.

Уже после, когда хорошенько попарившись, мы с Лукой принялись за еду, я вспомнил о правой руке и о круглой штуке на указательном пальце, так сильно похожим на то, что я назвал странным словом «шестерёнка». Из-за чего палец опух больше, чем остальные и не гнулся вообще.

– Хыть, не страшись, отец тебя исцелить.

– Чего? – я сосредоточено смотрел на руку.

– Перун, говорю…

– Блин! Ну, дед! Чего ты сейчас несёшь?

– Никак не можно, зараз я с тобой сижу… а блинов и вовсе давно не едал.

– Да ну тебя, дед. Ты чего, по-русски сказать не можешь?

– Не, из ятвягов я, а вот твоя речь – польска.

– Сам ты – польска, – возмутился я, – русский я.

– Хыть, да откудо знашь-то? Сам молвишь, шо запамятовал. И кликать тя как ляха – Макс. Значить ты кто? Ясень пень – лях.

– Да может и не Макс.

– Это як же? – уставился на меня дед.

– Як, як? А вот так. Привиделось мне… когда в отключке был, меня так звал кто-то, и это было как-то… нормально что ли, – мне взгрустнулось. Может и впрямь поляк я, а так не хотелось бы. Вздохнув я принялся за еду, дед и так уже уплетал за обе щеки.

– Ты дед, лучше скажи какой год сейчас на дворе?

– Хыть, ясень пень – шесть тысяч пятьсот тридцать вторая година, – чавкая ответил Лука, – серпень… десятого дьня… шестица… кажись.

– Ну, блин, дед! Ну, ты прям Цицерон! – воскликнул я, тряся ладонью. – Так всё чётко объяснил, всё прям встало на свои места…

– Правда? – Лука посмотрел на меня удивлённо, аж жевать перестал.

– Дааа… – я резко провёл рукой поперёк себя, – пазлы все сложились, дед!

– Паз… зухи… и? – не веря смотрел Лука.

– Картина ясная, – я схватил его ладони и стал трясти. – Спасибо тебе, дед, а то б так и помер в полном неведении.

– Хыть, то пустое, – смутился он.

– Да нет, Лука! Ты не принижай свои таланты: информативно, структурированно, контекстно, донёс прям в мозг, – сказал я, тыкнув пальцем в лоб.

– Хыть, шо… правда?! – удивлённо воззрился на меня дед.

– Ага, а главное – всё ж понятно. Так ведь?

– Ну… – согласно кивнул дед, – хотя, не очень.

– Что, не понял ничего? – спросил я.

– Не а… – нехотя признался Лука.

– Вот и я, дед, вообще ничего не понял из того, что ты мне тут наговорил.

– Не ярись, ты пытати – я отвечати.

– Да, что пытати-то! – вспылил я. – Когда этот цирк закончится?!

Дальше я замолчал, не зная, что ещё сказать. Вроде как хочется, а что – не знаю.

– Я, блин, уже домой хочу. Слушай, дед! А шесть тысяч там…

– Пятьсот тридцать второй, – подсказал Лука.

– Ага, а это до апокалипсиса или после? – решил я зайти с другой стороны.

– Хыть, так… эта… опосля, – немного подумав ответил дед, даже жевать перестал.

– После? Это что же такое произошло-то, а дед? Потоп там… или ещё что? – растеряно спросил я. – То-то я смотрю всё как-то… не современно.

Мне стало как-то уж совсем горько, на кино это походило всё меньше и меньше, а ясности не прибавлялось. А может это чей-то розыгрыш? Я пощупал левый локоть.

– О! Медок! – обрадовался Лука. – А с медком буде всё ладком. Не грусти, Отец, чай, не просто так тебя сберёг. Значица виды на тебя имеються.

– Какой ещё отец, дед? – Не понял я, откусывая от чего-то, похожего на мясо.

– Хыть, ясень пень – Перун, знамо.

– Блин, дед! Ну чё ты несёшь?! – укоризненно посмотрел я на Луку, даже жевать перестал.

– Никак не можно, я тута, с тобой сижу, – ответствовал Лука, не переставая при этом налегать на пищу.

– Как в сказке какой-то, – с сомнением сказал я.

– Тако сам помысли: молнии в тебя били? Били, а табе бы хоть хворь какая. Подьмога… дико сказать… – дед вытянул вверх руку с куском мяса и стал ей трясти, – сама Ирина примчалась. Опять же, вовремя? Вовремя.

– Да было бы с кем биться, дед? Блин, жалкая кучка каких-то доходяг. Ну! Тоже мне, обсерил Тузик грелку, – усмехнулся я, мотнув головой.

– Хыть, да чо ты разумишь-то, воть несуразная?! – начал распаляться дед. – Да дай полоцам, токмо, стрельцов своих расставить, то утыкали бы всех стрелами как дика аброзина.

– Кого, кого? – нахмурился я, силясь понять деда.

– Дика аброзина, ну… животина такая… с длинными иглами.

– Дикобраз, что ли? Вот, ты дед, нерусский, – засмеялся я.

Лука только отмахнулся, давая понять, что правописание названия животных его мало интересует.

С закусью мы уже, практически, закончили. Осталось, только, выпить то, что Лука назвал медком, и можно было бы приступать к подбору одежды. Но спешить не хотелось, поэтому я спросил:

– И почему же они нас не утыкали?

– Хыть, ясень пень! Мало защитников было, – сказал дед, отхлебывая медовухи. – Наверно думали так возьмуть, вот и кинулись в рукопашь, а стрелец в близкой сшибке, ужо кто? – Лука поднял вверх указательный палец. – Правильно – ратник, а ратник из стрельца, я табе скажу, гундявый. И даже при этом они, всё одно, бы нас побили. И кабы не Ирина… и кажи теперь, шо то не Перун Громовержец её прислал, а?! Не разумник ты ешо, – сказал Лука, и уставился в пол.

Я подумал о женщине, которая так ловко мужиками командовала, в общем-то, довольно молодая ещё, и как она, этого дядьку-гранита, Чурила кажется, уделала:

– Слушай, дед! А кто она такая?

– Хыть, як кто? – посмотрел на меня Лука, как на психа. – То ж княгиня наша… в смысле, Велика, жена Ярослава, князя Киевского.

Я посмотрел в потолок. «Ярослав, Ярослав… какой Ярослав… Мудрый что ли?».

– Это Ярослав Мудрый что ли?

– Тююю! Думный? Кто, хромец наш? – усмехнулся дед. – Хитрющий – то да, а шо б – думный, так и не сказать.

– Слушай, дед! – придвинулся я к Луке, прищюрясь. – А апокалипсис-то страшный был?

– Ой, ужасть, прям, – скорбно ответил дед.

– И гром, и молнии, и мор какой-нибудь? А, дед?

– Ага, скорбь великая стояла, – продолжал сокрушаться Лука. – За поруганье отмщенье нам.

– Дед!

– А!

– Вот, чего ты опять несёшь-то, а?! – чуть не заорал я, – вот сказочник-то!

– А шо?! – вскинулся Лука. – Поруганье отцовой веры табе безлепица?! Всех богов свойных, родненьких посбивали… каких пожгли, каких утопили, – замолк дедок, задумался.

– Кто? – тихонько спросил я.

– Хыть, знамо кто – Володимер Великий, князь Киевский…

– Так, так, так… а Ярослав тогда кто?

– Великий князь… Киевский, – грустно ответил Лука, вздохнув.

– Так, дед, ты меня совсем запутал.

– Ааа… – встрепенулся Лука, – так эта… почил уже.

– Помер что ли?

– Ага, издох, издох, – согласился дедок.

– Так, а царь сейчас кто?

– Шо за царь? – хмуро посмотрел на меня дед. – Царей у нас отродясь не бывало.

– Так, а правит-то кто?

– Князь великий… – пригорюнил Лука, подперев голову рукой, – Киевский.

– А зовут его… – допытывал я деда.

– Хыть, ясень пень – Ярослав.

– Второй, что ли? – нахмурив брови я отклонился слегка назад.

–Эээ, Перуныч, – затянул дед, – ты видать вне сабе ешо, то-то табе всё блины мерещатся… откуда их двоя возьмуться… один он у нас Ярослав… Володимерович.

– Подожди, а помер тогда кто?

– Як кто – Володимер… Сеславич.

– Так, Владимир… Владимир… Красно Солнышко что ли? – хмурясь спросил я.

– Шо Солнце – неведомо, а от – Красный, Багряный – сё истина, а кое-где – Кровавим кличуть, – сказал дед, перейдя на шёпот.

«Так, Владимир Святой получается, а теперь Ярослав Мудрый… так, а это когда было-то…девятьсот какой-то… или восемьсот? Блин, не помню, с историей у меня совсем плохо. Так! А я когда родился? Тысяча девятьсот… тысяча девятьсот восемьдесят… блин, не помню». Я потрогал левый локоть.

– Так, дед, а апокалипсис?

– Шо апокалипсис? – дедок уже начал клевать носом.

– Ну, кроме крещения, вроде, ничего и не было.

– Хыть, окромя крещеня?! – горящим взором уставился на меня дед, дрёма слетела, как листок на ветру. – А отцову веру попрали, а сколько душ загубили?! Не желающих чуждую веру приять резали прямо в Днепре… и стар… и мал… – Лука аж трясся. – Река красна стала от кровушки… и так всюду, куды он ходил с мечом и огнем своим.

Лука умолк, потупив взор. Я посмотрел на него. Странный он какой-то, на шее, на толстой кожаной плетёной верёвочке висел медальон, серебренный, на мизинце правой руки широкое колечко, тоже серебренное. Лука вздохнул:

– Лады, шо уж… шо было, то было, давай-ка вещички разбирать, а то почивать надобно.

– Давай, – согласился я.

И мы принялись копошиться в корзине. Одежду, верно, опытный глаз подбирал: почти всё, так или иначе, было в пору – где-то покороче, где-то подлиннее, главное, что одёжка была справная, чистая и, вполне себе, удобная, но мне чего-то не хватало, а чего никак не мог понять. Я чувствовал, что что-то должно быть ещё, но уловить мысль никак не получалось. Небольшая деталь, но такая важная. Дед передавал мне вещи, которые на его взгляд были получше и попутно называя их: штаны, подштанники, рубахи, верхние рубахи (из более плотного материала), безрукавки, свита (так дед обзывал кафтаны).

– Чего-то, как-то не привычно, дед, – сказал я, копаясь с завязками на штанах. – А резинка где? – посмотрел на деда. – Резинки-то где?

– Шо? – Лука посмотрел на меня, хлопая глазами.

– Трусы! – вспомнил я. – Трусы-то где, почему без трусов?

– Ну… – дед пожал плечами.

– Ну, такие… штаны, только короткие, – провёл я ладонью по бедрам.

–Хыть, а на кой такие? – уставился на меня Лука.

– Ну, блин… – а и правда, зачем? – Теплее будет.

– Та! Не страшись, не замерзнут твои срамоты, – хихикнул дедок.

– Да я и не боюсь, – почесал я лоб, зевнул. – Ладно, без трусов так без трусов. Давай дед спать, а то рот уже не закрывается.

И мы, прямо на полу, подложив под голову одёжку, завалились спать. Я надеялся, что по утру всё прояснится, этот кошмар закончится и отправлюсь, наконец-то, домой. Хотя где этот дом ещё предстояло вспомнить. С этими мыслями я и уснул.

Глава 3

«Блин! Кажется, я вляпался в чьё-то дерьмо. Фууу! Ну и вонь!». Но проснулся я не от этого, а от чьих-то размеренных пинков в бок. Я разлепил глаза – это был тот же громила, что отвечал за нашу еду и одежду. Он кивнул головой в сторону:

– Вас ждут, – пробубнил вояка.

– Да в чего такую рань-то? – спросил я, зевая.

– Поговори ешо, – боец нахмурился и дал мне пинка.

– Эй! Чего дерёшься? – возмутился я.

Верзила не стал со мной спорить, а просто схватил меня за шиворот и поставил на ноги. Потом придирчиво осмотрел меня, опять сграбастал за шиворот и выкинул в раскрытую дверь на улицу. Дед тут же подскочил, не дожидаясь помощи, и выбежал следом. Я еле удержался, чтобы не улететь носом в землю.

– За мной, – верзила вышел из бани и махнул нам рукой. Делать нечего – поплелись за ним.

– Фууу! – я увидел наконец-то свою ладонь – она была чем-то обмазана, а на указательный палец намотана тряпица, – что за гадость?

– Это врачьба, – ласково сказала откуда-то появившиеся старушка, поглаживая моё плечо, – для рученьки твоей.

– А ну шевелись! – поторопил нас парень.

– Блин! Ни фига себе! – я сжал пальцы, – они уже сгибаются.

– Милок! А блинчиков у нас нету, – молвила старушка, семенившая за нами. – Без муки-то никак…

– Ты видал, дед? Вот это волшебство прям какое-то… – я посмотрел на него, Лука был хмурым, губы поджаты, – чего… с бражкой перебрал, али не выспался?

– Это Малуша, – сказал парень, шедший впереди нас, видимо про старушку, которая замыкала шествие. – Травница знатная, лучше не найти, твою руку вылечит в две цифири.

– О! Слыхал дед? Травница – усмехнулся я. – Пускай тебя подлечит, а то хмурый ты какой-то, как воробей общипанный.

Мы пересекли весь двор, который кишел людьми, хотя ещё только рассветало. Декорации не поменялись: всё оставалось таким же древним, былинным, непривычным, даже воздух казался другим. Шла буйная работа по перетаскиванию чего-то куда-то, поэтому не потерять из виду нашего провожатого было непросто. Радостно виляя хвостом подбежала какая-то псина и пристроилась рядышком, словно став моим провожатым. Я почесал его за ухом.

Довольно быстро добравшись до другого конца этого… подворья скорее всего, чем городишка, мы вошли в одноэтажное здание, которое походило больше на казарму, пройдя прихожку вошли в большую комнату. В центре стоял массивный стол, за которым восседало несколько человек. Нас быстренько подхватили, поднесли к столу и усадили на табуреты.

За столом сидели: царь – царевич, Иван – цесаревич… ну или как там… «блииин! Я вовсе не в сказку попал. И долго будет длиться этот маскарад?».

Толчок в плечо: «Просыпаешься ты…». Кажется, это был Ворон. Я потрогал левый локоть, зевнул, глянул на говорившего – ну да, так и есть. Не знаю почему, но он мне нравился, он был… своим каким-то.

Далее по часовой сидел медведь, как его… Шатун, потом – Баламут, глаз ему в хомут, то есть наоборот – хомут ему в глаз. Напротив, сидел… ну этот… знатный воин на Руси, как зовут его спроси… Мороз? Точно – Мороз. Взгляд ледяной, глаза как льдинки. Брррр. Дальше – дядька Чурила, без шапки и своего пальто, по-простецки, так сказать. И ещё трое до селя мне неизвестных. Ну и сбоку дед Лука, куда же без него. По середине стола лежала большая…

– Это чего, блин, карта? – я аж привстал, опираясь на стол. – А какого масштаба?

– Вот ты щас чё сказать? – рыкнул Шатун приподнимаясь из-за стола.

Во мне всё похолодело, а затем оборвалось.

– Сядь, – сказал Ворон.

Шатун сдвинул брови, выпятил подбородок, нехотя, но сел. Я посмотрел на Ворона, в его глаза, чёрные-пречёрные.

– Сказал тебе это я, – посмотрев на меня молвил Ворон.

– А! – кивнул я садясь.

– Разумеешь карты ты? – продолжил он.

– Ну а чего тут… всё же нарисовано, даже подписано, – делано удивился я. «Посмотрим, что они ещё дальше придумали».

– Ладно, – Ворон положил ладони на край стола. – Видишь Суздаль ты Лука? – обратился Ворон к деду. Тот встал, всматриваясь в карту. – Сможешь показать бежали как из города вы, и где нашли, – кивок в мою сторону – Перуныча?

– Попробую, – почавкал дед.

Ткнул пальцем в карту: «Вот от сель мы дошли до сель… а вот туточки нашли Перуныча… а потом побрели сюды… а туточки нас уже хвать и притащить сюды».

Весь свой рассказ дед сопровождал движением пальца по карте, а закончив сел.

– Скажешь, что? – посмотрел на меня Ворон. – Вспомнил чего-нибудь?

Я помотал головой:

– Нет, пока ничего не вспомнил.

– А давайте ему подмогнём?! – заявил Баламут.

– Это как это? – насторожился я.

– Постучим по голове чем-нить… твёрдым, – ответил Баламут и заржал.

– Так! Надо с чего-то начать, – пробасил Чурила, почесав бороду.

– Решает пускай Перуна сын, – сказал Ворон, повернувшись ко мне.

– Э! А чего я-то? – такого поворота я совсем не ожидал.

– А почему он? – удивился Баламут.

– Ага! – усмехнулся Чурила. – Никак уверовал в волшбу перуновскую…

– Нет, – спокойно сказал Ворон. – Просто, если золото не разыщем – покойник первый он.

Все разом закивали соглашаясь, но меня такая перспектива совсем не обрадовала:

– А что, только меня что ли? Дед Лука, вон, тоже…

– Что Лука? – удивился Ворон. – Лука – старичок, хоть и бодрячок, пожил своё, а молод ты. Обидно. Девок не пробовал, а уже помирать тебе.

– Чего это не пробовал? – возмутился я.

– А знать откуда тебе? – возразил Ворон. – Сказывал сам – не помнишь ничего, – все дружно заржали.

– Блин! Обсерил Тузик грелку. Ну… ладно, – я потрогал левый локоть. – Вчера грядки копал, сегодня в воеводы попал. Тогда давайте рассуждать логически…

– Вот ты щас чё сказать? – вытаращился на меня Шатун, стол заскрипел от давления его кулачищ, а досочки у столешницы, я вам скажу, по более сороковки будут.

– Эээ… давайте… думать… как думные бояре, во, – нашёлся я.

«Медведь» помозговав, согласился.

– Ну, значит, – почесал я затылок. – Лука! Где меня вы нашли говоришь?

Дед ткнул пальцем на карте.

– Ага, тогда оттуда и начнём, – решил я.

– Почему оттуда? – спросил Ворон.

– Ну… как-то я туда попал, – я махнул рукой в сторону карты, – а раз так, то логично… – посмотрел на Шатуна, – предположить, что могут остаться какие-нибудь следы. Вот на месте и поглядим что к чему.

– Ну! Что скажешь? – спросил дядька Чурила глядя на Ворона.

– Ну! – выпрямился Ворон. – Логично.

– Ло… гич… но, – с важным видом вторил боярин.

«Логично» затараторили все остальные с умным видом, один только Шатун, нахмурившись, не проронил ни слова.

– Скажешь, что? – обратился к нему Ворон.

Бугай, покряхтев, почмокав губами, как будто пробуя каждую букву на вкус, собрался с духом:

– Ло… – начал выводить Шатун.

– Так, так, так, – поддержал приятеля Ворон.

– Гичь…

– Ага, молодец.

– Но, – облегчённо закончил медведь.

– Красава ты, – одобряюще Ворон похлопал его по плечу. – Польский учи, пригодится вдруг.

– Ворон! Когда отходите? – спросил Чурила.

Ворон посмотрел на одного из парней, сидящих напротив него. Тот показал один палец, Ворон кивнул и сказал:

– Через час.

– Ну, добро, – согласился Чурила и встал из-за стола. – За ентих, – кивок в нашу сторону, – головой отвечаешь.

– То забота не твоя, боярин, – спокойно ответил Ворон. – То забота моя.

Чурила смерил его недобрым взглядом и пошёл к выходу, остальные тоже стали подниматься.

– Тихомир! – сказал Ворон. Парень, показывающий палец, повернулся к нему. – Дедка забирай, – тот молча кивнул. – А ты со мной, – схватил меня за руку Ворон.

Мы вышли на улицу, Ворон направился в одну сторону, затем в другую, остановился:

– Нет! Помешают нам тут, сюда идём.

Мы опять пересекли двор, где всё также сновали люди, ржали кони, лаяли собаки. Подошли к бане, Ворон огляделся:

– Млад! – крикнул он мимо пробегающему подростку. – Сюда поди… так, стоишь здесь – никого не впускаешь. Понял всё?

– Ага! – радостно кивнул тот головой.

– Пошли, – Он открыл дверь и зашёл внутрь, я за ним.

– Что-то важное? – мы стояли в предбаннике и мне было интересно зачем мы здесь, может сейчас-то мне объяснят, что происходит.

– Меня учи ты, – ответил Ворон, и приподняв голову посмотрел на меня.

– Не понял!?

– Видел я, как ты… – Ворон подбирал слова попутно, странно жестикулируя, – того мужика… ну, когда сеча была… на тебе он, а ты сжал его… – Ворон сделал жест, как будто кого-то сильно обнимает, – и он… он… уснул…

– Задушил? – сказал я.

– Да, да, за-ду-шил… точно.

Затем вплотную подошёл ко мне и сказал:

– Научи!

– Чего – научи? – опешил я. «И когда успел разглядеть-то?».

– Так же вот… ну – задушил.

– Да я …

– А я буду учить тебя. Хочешь метать ножи, хочешь топоры?

– Да я и так-то их не держал отродясь…

– Ааа, – обрадовался Ворон, погрозив мне пальцем. – Знать польская? Чувствовал как. Стой! – воскликнул он и уставился на меня. – Мечник будешь. Слово? – и протянул мне ладонь.

– Что… что слово? – не понял я.

– Да что, что! – вскинулся Ворон. – Своим научаешь меня ты… этим…

– Приёмам, – подсказал я.

– Во, во! Самым этим, а тебя я – мечному уму. Слово? – и опять протянул мне руку.

– Но… но… я… я не знаю, как это получилось, само как-то, – сказал я, Ворон нахмурился. – Я ж не против, но я правда не помню.

– Так-то не страшно! – обрадовался он и ткнул в меня пальцем. – Главное – тело помнит. Ну, слово? – и опять руку протягивает, улыбается.

– Ладно… слово, – я тоже протянул руку.

Он схватил меня за изгиб локтя, а я его.

– Но! – я поднял левый указательный палец. – Еже ли не получится, Ворон, не обессудь – я тебя предупредил.

– Добре, – согласился он и, потирая ладони, встал на середину комнаты. – Ложись давай, значит, как тогда.

– А я помню, что ли? – меня это по-прежнему не радовало, даже с перспективой что-то вспомнить.

– Скисать – только рожу портить, ложись сказал, – нетерпеливо махнул рукой Ворон.

Я вздохнул, лег на спину с согнутыми коленями. Ворон встал на четвереньки между ног.

– Стой! – сказал я. – А если войдёт кто?

– Не боись, – усмехнулся он. – Живота запасного никто не имеет.

– Ладно, Ворон! – согласился я. – Тогда вместо птицы побудешь подопытным кроликом.

И пока Ворон переваривал услышанное я, немного помедлив, закинул правую ногу ему на шею. Пытался пристроить куда-нибудь левую, но никак не выходило, что-то было не так.

– А! Стой! – вспомнил я. – Руку, руку давай.

– Какую?

– Так… э… правую давай… ага… да, это, если, там, станет плохо, типа, то свободной рукой похлопаешь по мне, – и я похлопал его по плечу, показывая, как это выглядит.

Ворон кивнул, я одной рукой схватил его за запястье, другой за шею, потянув на себя. Вытянул вверх левую ногу и, заведя под колено стопу согнутой правой ноги, стал её сжимать. Ничего не происходило, Ворон терпеливо ждал; вообще-то, Ворон, несмотря на небольшой рост и не, прямо скажем, богатырское сложение, был сильным воином. Плотность мышц была большой, шея на ощупь, как бревно, а запястье такое толстое и твёрдое, что мне было, даже, больно его сжимать.

Я отпустил его, лег и попытался расслабиться – раз не получается, значит я делаю что-то не так, возможно, не та последовательность.

– Так, – сказал я. – Давай, ты, как будто, меня душишь двумя руками… так, – ногой уперся ему в бедро, затем убрав руку закинул правую ногу ему на шею и завёл под левое. Держа его за шею и за руку, и развернувшись корпусом чуть-чуть в его сторону, стал сжимать левую ногу в колене. Ворон захрипел, задёргался, чуть не вырубился. Я снял замок:

– Чего не похлопал? – спросил я.

– Запамятовал.

– Кажется получилось.

– Получилось, получилось, – прохрипел Ворон и лёг на спину. – Учи.

За то время, которое мы провозились, он: стёр мне запястье в порошок, сломал шею и расплющил кадык. Ну, ощущения были именно такими. Я очень обрадовался, когда в дверь постучали и сообщили, что всё уже готово к отплытию и ждут только нас.

– Вспомнишь что ещё если – сказывай мне сразу, – произнёс Ворон, похлопывая меня по плечу.

– Угу, всенепременно, – вот уж, такого счастья мне не надо.

Мы вышли из бани, прибежавший за нами парень, несколько удивленно на нас поглядел, но ничего не сказал. Двор был пустой, словно осиротел – пара работяг, дворняги молча слонялись туда-сюда, налаявшись с утра от души, да ветер, гонявший мусор по, утрамбованной от ног, да копыт, земле.

Выйдя за ворота по дороге пошли к причалу. Река оказалась рядом – метров триста, и разлилась она, может, ещё на столько же. Противоположный берег выглядел маленьким и далёким. Я огляделся: колея, уходящая по склону, терялась за небольшим холмом, утоптанная тропинка к реке, да лесок вдалеке. Так, значит, мы где-то загородом, вот, только, как я сюда попал и как далеко мы от города.

– Держись меня ты, – сказал Ворон. – Вопросы будут если – меня спроси ты. Понял?!

– Да понял, понял!

У пристани стояли две большие ладьи. Мне сразу же вспомнились сказки про богатырей, с длинными загнутыми носами, щитами по бокам и мачтой офигенных размеров. Погрузка ещё продолжалась, но, видимо, подходила к концу, так как основная масса слонялась без дела или кучковалась на берегу. Мы подошли к одной такой группе воинов, среди которых знакомым мне был только Мороз. Он кивнул Ворону и тот не останавливаясь сказал:

– Газу!

Все сорвались с места и стали грузиться на лодки. «Ага! Вот они себя и выдали – ну какой газ-то в древние времена. Ну, ну, посмотрим, что вы ещё придумали». Пока я размышлял над неожиданным поворотом событий, Ворон как птица упорхнул уже к первой ладье, перемахнул через борт, продолжая раздавать команды. Я ринулся за ним, почему-то боясь, что уплывут без меня, впопыхах зацепился за борт и рухнул на палубу. Меня подхватили, поставили на ноги, отряхнули. «Ну что ты, Перуныч! Мол, видать так по блинам соскучился, что решил сам в лепёшку расшибиться». Все вокруг заржали. «Ха, ха, как смешно».

Отчалили мы на вёслах, но немного погодя подняли парус, и скорость ощутимо возросла. Ладья, размером с яхту океанского класса, неслась по волнам на парусе не хуже, чем с двигателем.

После усидки, утряски всех и всего по своим местам, жизнь на лодках немного успокоилась. Я расположился у правого борта, разглядывая берега, что там на них происходит. Попадались корявенькие, низенькие домики, сохнущие сети, развешанные в ряд. Навстречу, по реке, проплывали другие ладьи, какие-то пузатые, видимо для груза, в сопровождении узких длинных – боевых, и как назло ни одной моторной лодки. Под парусом я ни разу не ходил, наверное. Память странным образом ко мне не возвращалась, а надо бы. Я волновался уже не на шутку, и розыгрыш слишком затянулся. Уставился на воду – тёмную, живую. На время, как бы, река уступала ладье своё место, возмущённо облизывая борта, и от бессилья что-либо изменить, оставалось только шипеть белыми бурунами на возмутителя спокойствия. Смыкаясь за спиной, река успокаивалась, возвращаясь в привычный ритм, в привычный мир. А где мой мир, может за изгибом реки я увижу знакомую мне картину, знакомый мне мир? «Блииин! А если нет, тогда что мне делать? И как такое вообще возможно? Ну, в книжках – ладно, но чтоб в натуре!!!». Из-за этих раздумий я не услышал, как ко мне подошёл Ворон:

– Теперь твоя череда.

– Ты о чём? – не понял я.

– Обучаться, всё по чести: ты меня – я тебя. На держи, – и протянул мне какую-то железяку, по-видимому, когда-то раньше бывшей коротким мечом.

– Так! И что с этим делать?

– Главное в бою что? – Ворон поднял указательный палец вверх.

Блин, ну прям как мой учитель… Стопэ! У меня же был учитель… Точно! Был… Оплеуха прервала мой сеанс вспоминания:

– Не слушаешь меня ты, – констатировал Ворон. – А должно. Так! Главное в бою что?

– Ну… не знаю.

– Борзость и закалка.

– Борзость, – хихикнул я. – Это чтоб все думали, что я крутой и боялись? – Принял шутливо-важный вид. – Во! Смотри какой я крутой.

Ворон смотрел на меня, не моргая, как на идиота:

– Борзо – значит… ну, – Ворон стал рассматривать палубу, словно только там он мог найти нужные слова. – Споро… скоро… чтоб не утыкали тебя Бог весть чем.

– Ааа… быстро значит, – догадался я.

– Да! Быстро, быстро.

– Так! Значит нужна скорость, – стал рассуждать я. – А закалка, закаляться как сталь?

– Закалка, – отвечал Ворон, – это чтоб долго был… как там? Скорость, во, – с видом знатока подытожил он.

– А это…, – почесал я репу, пытаясь найти нужное по смыслу слово. – Во! Выносливость!

– Вот ты щас чё сказать?

Небо разверзлось и трубный рёв, не иначе, возвестил мне о приближении судного дня. По крайней мере в первую долю секунды мне в голову пришла именно такая мысль. С испугу я подскочил так, что мог бы запросто очутиться на верхушке мачты, если бы не предусмотрительно положенная мне на плечо рука Шатуна, а это был он. Кто же ещё! Да какая рука?! По ощущениям так целое бревно, шпала. Шатун схватился за живот и стал угагатываться, чуть ли не катаясь по палубе. Народ тоже веселился, только Ворон слегка улыбался, посматривая то на меня, то на здоровяка.

– Блииин, – выдохнул я, – так и до инфаркта довести можно.

– Вот ты щас чё сказать? – опять рыкнул Шатун, уставившись на меня выпученными глазами.

Заскребя ногами я уперся спиной в борт, пытаясь вжаться, слиться с ним воедино. «Медведь» замер, потом на лице проступила улыбка и он снова рухнул на палубу гогоча и держась за живот. Наверное, ржали все, лошадям на зависть.

Надо что-то с этим делать, а то ещё пару таких шуток и тогда точно кондрашка хватит. Я смотрел на него, на это глыбище, было в его поступках что-то естественное, детская непосредственность, что ли. Глядя, как этот бугай веселится, словно ребёнок, я сначала улыбнулся, а потом не выдержал и засмеялся. На этот раз смеялись точно все, даже Ворон.

– Смеяться хорошо! – подскочил ко мне Шатун и хлопнул по спине.

Знаете, странное это ощущение: сначала вышибло весь воздух, а вслед за воздухом полетел и я, и если бы не Ворон, который оказался на моем пути, то лететь бы мне долго.

Далее последовал просто взрыв смеха с помесью гогота и ржанья, но на этот раз я не смеялся, так как мой позвоночник осыпался у меня в штанах… ну так мне казалось.