Читать книгу: «А иначе зачем на земле этой вечной живу», страница 3

Надо признать, что и с поведением, которое в советской школе тарифицировалась как учебная дисциплина, у Миши было далеко не всё в порядке. Он, правда, не разбивал стёкол, не участвовал в школьных или уличных драках и не дерзил учителям. В противовес перечисленному, у Миши был врождённый организаторский талант уговорить большую часть класса сбежать с урока, на котором планировались контрольная по математике или диктант по русскому языку. Это не спасало моего друга от неудовлетворительных оценок, но зато придавало чувство самоуважения и непомерного тщеславия. Да и что греха таить, Миша любил исчезать со школьных занятий и по собственной инициативе, и в одиночку. В этом плане ему вполне хватало ощущения собственной эмоциональной самодостаточности. В утренние часы школьных уроков он был завсегдатаем пустых залов городских кинотеатров. Как правило, до финального школьного звонка, извещающего о конце учебного дня, Миша успевал посмотреть три разных художественных фильма. Благо билет на утренние сеансы стоил всего двадцать пять копеек, и благо денег хватало за счёт неуголовной спекуляции (сейчас это называют бизнесом), которую он свершал по лично разработанному плану. Например, Игорь покупал в ближайшем магазинчике пончики с повидлом стоимостью в пять копеек и продавал их желающим, но уже по десять копеек за штуку. Стоит добавить, что от желающих не было отбоя. Таким образом, мой дружок на практике внедрял в жизнь экономический закон К. Маркса о прибавочной стоимости. А ещё Миша без стеснения за тот же гривенник сдавал в прокат свой культовый двухколёсный велосипед «Орлёнок» за два круга вокруг квартала возле дома, где он проживал. Интересно, что в это время за двадцать копеек можно было купить двести грамм пролетарских конфет «подушечки», внутри которых находилась сладкая фруктовая патока, или съесть пять пирожков с ливером, или выпить пять стаканов газированной воды с сиропом крюшон, или с удовольствием прогрызть два больших стакана хорошо прожаренных семечек, лихо выплёвывая их чернеющую шелуху. Безусловно, что всё отмеченное не прошло мимо внимания дирекции и педагогического совета школы. Они вовсе не отождествляли содеянное, совсем не глупым, тинэйджером с деловым предпринимательством и выставили ему в школьном табеле, даже не «четвёрку», а злосчастную «тройку» за поведение. Такая оценка в школе была сопоставима, разве что только с «волчьим билетом», свидетельствующим о неблагонадёжности и нелояльности ученика.

Вопреки этой вопиющей несправедливости педсовета школы, Миша как раз был очень ответственным, заслуживающим доверия, преданным и верным другом. Одному богу известно, сколько времени я просидел с ним за одной партой и сколько дней мы провели на обветшавшем заброшенном чердаке моего дома, где делились самым сокровенным, раскрывая друг другу секреты и тайны, неведомые нашим родителям. А ещё была у нас в церковном саду недалеко от школы раскидистая крона старого каштана, на массивных ветвях которого мы устраивали бесконечные разборки того или иного, казавшегося нам значительным, события. Именно на этом самобытном красавце-каштане мы выкуривали свои первые сигареты из помятой зеленоватой пачки с революционным крейсером «Аврора», именно здесь впервые, не без должного усилия, вскрыли пробку бормотушного вина с красивым названием «портвейн белый таврический». Нас, как магнитом, тянуло друг к другу, мы не могли долгое время быть разделёнными вне школы, и поэтому все вечера проводили вместе, придумывая всё новые сценарии и сюжеты совместного досуга. Нам никогда не было скучно, всегда находилось какое-нибудь, по большей части, авантюрное деяние, целиком и полностью захватывавшее наши, ещё не полностью заблудшие в то время, души.

Неторопливая вереница учебного лицедействия закономерно достигла своей высшей точки, естественным апогеем которой стала грустная мелодия школьного вальса, звучавшего на традиционном выпускном вечере. Там из старой и давно забытой радиолы доносилось «плывут морями грозными, летят путями звёздными любимые твои ученики». Конечно же, Мише совсем не светило стать капитаном дальнего плавания, лётчиком-космонавтом или даже «сто двадцатирублёвым» инженером. Наверное, по этой причине он направил свои стопы в сферу бытовых услуг.

Забавной преамбулой будущей профессии Миши стала моя причёска. Помнится, ещё во время учёбы в старших классах, было модно устраивать вечеринки. Как правило, они были приурочены к дню рождения кого-нибудь из одноклассников. Незаменимой и притягательной фишкой подобных междусобойчиков, после принятия нескольких бокалов вина, были незаменимые танцы под мелодии из грампластинок. В конечном итоге наступал ожидаемый, но не менее волнующий от этого, момент, когда кто-то из присутствующих обязательно восклицал, что темнота – друг молодёжи, выключая при этом свет в комнате. Это служило призывным сигналом юношам поближе привлечь к себе своих партнёрш и, в случае их молчаливого согласия, поцеловать. Разумеется я, как и остальные, тщательно «навострил лыжи» на одну из таких вечеринок. В подготовительный марафон входило использование, совсем недавно приобретённого, бритвенного прибора, утюжка рубашки и модных тогда узких брюк-дудочек и, конечно же, приведение в достойный вид своих волос. Именно в последнее внёс свой неоценимый вклад Миша. Он в издевательской форме раскритиковал мою тогдашнюю причёску, которая заключала в себя зачёсывание, торчащих во все стороны, длинных волос назад и открывала, итак не в меру, широкий лоб. Вместо этого, Миша, чуть ли не силой, подвёл меня к старому трюмо и, как сказочный волшебник, с помощью ножниц и расчёски в течение четверти часа совершил парикмахерское чудо, соорудив мне пробор с левой стороны. Должен сказать, что эту причёску я ношу и по сей день с той лишь разницей, что волосы поменяли свой цвет с чёрного на серо-стальной. Вполне вероятно, что изменение в причёске, которое совершил мой друг, в значительной степени способствовала тому, что в наступившей темноте на вечеринке не я осмелился поцеловать девушку, а она меня. Вот такая преамбула.

Ну а теперь постскриптум. После окончания школы, когда большинство наших одноклассников направило свои стопы в институты и университеты, мой друг, успешно закончив курсы парикмахеров, предстал перед населением города укротителем волос, брадобреем и, если хотите, своего рода, не севильским, а львовским цирюльником Мишей Шварцманом. Местный комбинат бытового обслуживания направил его в небольшую парикмахерскую при бане, которая находилась в самом центре старого города. Как выяснилось позже, место оказалось весьма доходным. Не зря директор комбината, усмехаясь в усы, напутствуя Мишу, добродушно заметил, что там, ушедшему на пенсию, парикмахеру хватало не только на хлеб, а и на масло, которое густым слоем можно было намазать на него. Далеко не шикарный салон, в котором Миша был не только единственным мастером, а и сам себе хозяином, помещался в небольшом предбаннике напротив общемоечного отделения, в котором трудовой народ смывал, накопившуюся за неделю, грязь. В то, уже далёкое, время подавляющее большинство городских домов не были оборудованы ванными комнатами, и поэтому трудящиеся посещали баню намного чаще, чем театры и библиотеки. И так уж было заведено, что перед принятием водных процедур горожане желали привести в порядок тот покров, который украшал верхнюю часть их головы. И тогда Миша, ловко орудуя ножницами, набором расчёсок и машинкой, подстригал и укладывал волосы своих клиентов, приводя их причёски в опрятный и красивый вид, не забывая при этом надушить или, если хотите, освежить их легендарным одеколоном «Тройной» из прозрачного пульверизаторного флакона. При этом он внимательно выслушивал все жизненные проблемы клиента, делился приятными новостями, комментировал политические события, рассказывал анекдоты и другие, пришедшие на ум, нелепицы и несуразицы. Через короткое время Миша стал, если и не лучшим другом, то, по крайней мере, большим приятелем своих банных посетителей. И за это человеческое отношение, которым городская сфера обслуживания отнюдь не баловала своих клиентов, трудовой народ ценил и уважал Мишу и воздавал ему сторицей. Как правило, вместо тридцати или сорока копеек за стрижку благодарные клиенты выдавали своему цирюльнику один рубль, нарочито забывая положенную сдачу. При всём этом, Миша был талантливым мастером парикмахерского дела, успевая за один час обслужить пять клиентов при десятичасовом рабочем дне. Отсюда выходило, что при официальной зарплате восемьдесят рублей его месячный доход составлял не менее семисот рублей. А это уже превышало зарплату профессора или директора крупного завода. И, когда я, по старой дружбе, приходил к Мише на бесплатную стрижку, он неизменно подзывал, уже немолодого, рыжего банщика Изю и просил его тоже бесплатно попарить несчастного инженера, тёмно-синий институтский ромбик принадлежности к которому, я с напускной гордостью носил на отвороте своего поношенного и единственного пиджака. Через некоторое время Миша тоже получил поплавок светло-голубого цвета, который совсем не спешил цеплять на белый халат львовского брадобрея. Кто мог подумать, что он окончит заочное отделение товароведного факультета торгово-экономического института. На мой бестактный вопрос, почему он не работает по специальности, Миша, многозначительно заглянув мне в глаза, устало полюбопытствовал, известно ли мне, что зарплата советского товароведа мало чем отличается от жалования «совкового» инженера. Комментировать эту справедливую реплику мне уже тогда показалась излишней.

Мне трудно ответить на вопрос, почему Миша Шварцман вместе со своими соплеменниками еврейского этноса не уехал в Израиль. Возможно узнал, что на исторической родине более 70 000 адвокатов и более 15 000 зубных врачей и после несложной экстраполяции пришёл к выводу, что работников ножниц и расчёски там достаточно много. Думаю, что он не очень-то и ошибался, сегодня только возле моего дома в стометровом радиусе не меньше шести парикмахерских. Как бы там ни было, Миша Шварцман остался в должности львовского цирюльника до конца своей не очень-то складной и совершенной жизни, которая внезапно оборвалась, не достигнув семидесятилетнего рубежа.

Да будет пухом ему земля!

Глава 5. Олег Фикс

1948 года рождения, русский (по матери), еврей (по отцу), спортивный тренер

С Аликом я тоже учился в одном классе. Наша дружба началась с небольшого кровопролития. Красная мокрота густо стекала не у меня, а из носа того, кого я, после этого случая, назову своим товарищем. Уже вечерело, когда я возвращался с ледяного катка, где впервые опробовал свои, знаковые в то время, коньки – «дутыши», подаренные родителями в день рождения. Удовольствие, полученное от катания, испохабил Коля под кличкой «Чёрный», с которым я столкнулся в подъезде своего дома. Здоровенный долговязый верзила, самый авторитетный хулиган, можно сказать, «пахан» нашего района с, зажатой в губах, папироской «Беломорканал», смотрел на меня своими помутневшими пьяными глазами и требовал деньги, которых у меня не было. В какой-то момент он приподнял меня за грудки и замахнулся для удара, по завершению которого я, вполне вероятно, забыл бы как про коньки, так и про многое другое.

Не знаю, какое по счёту чудо света занесло в мой дом Алика. Именно в это, совсем не чудное, мгновение, он спускался вниз по ступенькам. Увидев меня, зажатым в мускулистых руках Коли Чёрного, Олег, не раздумывая нанёс ему сзади два удара: один в шею, другой в спину. После этого внезапного блица я остался лежать на полу, а маститый хулиган быстро сгруппировался и ринулся на Алика. Не знаю, сколько времени длилась бы эта жестокая кулачная драка, если бы в подъезд не вошёл милиционер, мой сосед дядя Гриша. Понадобилось всего несколько секунд, чтобы Коля Чёрный сообразил, что у него и так много приводов в органы, которые принято называть компетентными, и бросился наутёк. Историческое значение этой, далеко не бескровной, потасовки состояло не столько в том, что Алик посмел вступить в неё с лидером районного хулиганья, не боясь вполне предсказуемых последствий, а в решительном и героическом доказательстве тезиса «защита слабых – дело сильных».

Фамилия моего друга Фикс в переводе с латыни (fixus) означала «твёрдый». Синонимы этого слова – надёжный, устойчивый, решительный, мужественный и стойкий как нельзя лучше подчёркивали характер Алика. В этом он являлся для меня бесспорным мэтром и личным примером непоказной принципиальности и невероятной силы духа. Он не был самонадеянным и приглаженным отличником учёбы, он являлся, прежде всего, самоотверженным борцом не на татами для дзюдо, а воином в обыденной и суетливой жизни.

Главным, почти болезненным и безумным, увлечением Олега была не математика, не физика и не химия. Это был футбол, не настольный, конечно, и не дворовой, а настоящий, профессиональный, травмирующий комбинационный и захватывающий. Несколько лет он занимался в детской спортивной школе (ДСШ), а затем стал играть в юношеском и дублирующем составах футбольной команды «Карпаты», которая некоторое время играла в высшей лиге и даже выиграла кубок СССР. Алик и меня обучал непростым футбольным трюкам приёмам и отбора мяча, технике финтов, подкатов и других игровых приёмов. Благодаря этому, я не плохо выглядел в беспорядочных дворовых матчах. Мне трудно было оценить футбольное мастерство своего друга на международном уровне, но тренером он был первоклассным. Возможно это и послужило убедительным аргументом того, что после окончания школы он стал студентом Львовского института физкультуры, который закончил с отличием.

Отец Алика работал простым мясником на Краковском рынке. Как я сегодня понимаю, эта не очень престижная должность позволяла ему кормить дружную семью, состоящую из трёх мальчиков, которых произвела в этот безумный мир его жена, очень красивая тётя Валя. Алик являл собой центр этого мужского «триумвирата», который окаймляли старший брат Саша и младший Юра. С Александром мы впоследствии вместе учились в политехническом институте. До сих пор не понимаю, как лицо полуеврейской национальности стало первым заместителем секретаря комитета комсомола по идеологической работе учебного заведения, в котором обучались около 30 000 студентов.

Трудно сказать, откуда у тёти Вали брались силы окружать заботой четырёх мужчин, совмещая это с полным днём работы в торговой сети. В этом аспекте запомнилось, как она стала работать на улице Горького в баре, над которым висела притягивающая вывеска «Коктейли». До этого момента львовяне привыкли к слову «бар» прибавлять эпитет «пивной», а к существительному «коктейль» прилагательное «молочный». Расторопная и динамичная матушка Олега значительно расширила лексику горожан, которые, правда не с первой попытки, осознали, что бар – это предприятие общественного «не питания», оборудованное светящейся колоритной стойкой и реализующее алкогольные напитки и коктейли. Последние представляли собой смесь или, образно говоря, мозаику спиртного «месива». В красочном буклете фасонились, незнакомые прежде, наименования: мохито, кровавая Мэри, Маргарита, джин-тоник и другие. Уже через короткое время бар получил название «У тёти Вали» и стал популярным местом досуга горожан, желающих поправить свой жизненный тонус в сторону существенной максимизации. Когда мы с Олегом иногда желали присоединяться к последним, его мама наливала нам в голубой конусовидный фужер белую прозрачную жидкость. Этот коктейль не значился в барном меню и носил нелегальное название «Белый медведь». Рецепт приготовления был феерически прост: в бокал налить 50 мл холодной водки, добавить 100 мл холодного шампанского, перемешать и подать на стол. Метаморфоза перехода от трезвого и осмысленного состояния к хмельному и спонтанно-сумбурному длился всего четверть часа. Как правило, именно это и являлось целью излияния, после которого иногда даже мерещился белый полярный умка, дрейфующий на синеватой льдине.

В большинстве случаев, после этой шампанско-водочной инаугурации, мы с Аликом направляли свои стопы, обутые в модные вьетнамские кеды «три мяча», в сторону домов, где жили наши подруги. Что касается женского пола, то его, наверное, мой друг любил не меньше, чем футбольный мяч. Тогда слово «мачо» ещё не было в повседневном обиходе. Однако, если учесть, что в переводе с испанского оно предполагает агрессивного, брутального и прямолинейного мужчину, обладающего ярко выраженной сексуальной привлекательностью, то его сходство с Аликом ни у кого возражений не вызывало. В свободное от учёбы и футбола время, он не только казался, а и в самом деле был неотразимым соблазнителем и потрясающим красавчиком. Количество девушек, с которыми он, нет, нет, не дружил, а был в отношениях, близких к интимным, исчислялось двухзначными числами, и он подвергал их регулярной ротации гораздо чаще, чем модники меняют перчатки. Я почти не сомневался в правдивости слов Олега, когда он, в знак большого секрета, прикладывал свой палец к моим губам, и рассказывал, как ввёл в искушение нашу молодую учительницу физкультуры. Крайнее замешательство и какой-то стихийный протест у меня вызывали тирады Алика, когда он, как бы выискивая у меня понимание или сочувствие, неистово подчёркивал, что в каждой повстречавшейся красивой девушке он видит только мохнатую и неприкрытую промежность.

Но в какой-то момент вдруг всё изменилось. Мы с Аликом жили на параллельных улицах, причём между фасадом моего дома и тылом здания, где обитал мой друг, проходил обширный травянистый пустырь, на котором мы играли в футбол, догонялки, казака-разбойника, катались на велосипедах, санках и коньках. Когда мы учились уже в старших классах, его решили застроить двумя пятиэтажными домами, что в то время казались нам манхэттенскими небоскрёбами. Здания оказались, действительно, элитными: квартиры там получили ответственные партийные и городские чиновники, а также высокопоставленные офицеры штаба округа. Надо же было тому случиться, что Олегу пришлась по душе, именно по душе, а не по другим органам, голубоглазая длинноногая блондинка Алла. Изящная и эффектная дочка главного редактора областной газеты училась в элитной английской школе и готовилась по стопам отца поступать на факультет журналистики Львовского университета. По, описанным выше, причинам у Олега не было даже малейших предпосылок не понравиться Алле. Однако белокурая барышня явно относилась к категории тех неприступных, с первого раза, девушек, про которых в народе говорили «я не такая, я жду трамвая». Вполне вероятно, это расхожее выражение корнями исходило из того, что когда-то какая-то молодая женщина стояла на дорожной обочине в ожидании городской конки, а её приняли за работницу древнейшей профессии. Но к Аллочке это не имело никакого отношения: во-первых, несмотря на то, что трамвай № 6 проходил прямо под окнами её дома, остановки там не было, а во-вторых, расстояние между круглой отличницей одной из самых престижных школ города до уличной путаны измерялась в этом случае не иначе, как астрономическими парсеками, которыми определялись межгалактические удалённости. Тем не менее, близость Алика и Аллы возрастала помимо их воли, опираясь исключительно на утончённую чувственность, если и не с космической скоростью, то уж точно с неосмотрительной поспешностью. Если для Олега поцеловать девушку через месяц, как это было в случае с Аллой, называлось бесславным провалом, то для неё свершение этой невероятности было сопоставимо с быстротой молнии.

Как ни странно, Алик совсем не огорчался и даже радовался неторопливости развития его отношений с Аллой, признавшись мне, что кажется познал чувство настоящей любви. В отличие от него, будущей сотруднице средств массовой информации (СМИ), это вовсе не чудилось: она просто была, очертя голову, увлечена и влюблена безрассудно и сумасбродно. При всём своём эмоциональном упоении Аллочкой, Олег не забывал о моём мальчишеском уединении. Он надоумил свою новую возлюбленную не просто познакомить, а свести меня со своей соседкой, дочкой генерала, миловидной черноволосой девушкой Танечкой Поляковой, которая училась со мной в одной школе, но в параллельном классе. Нет особой нужды описывать здесь наши межличностные контакты, достаточно сказать о некотором случае, который обсуждался даже на педагогическом совете школы. Так сложилось, что одними и теми же картографическими атласами пользовались все десятые классы нашей школы. Их попеременно, в соответствии с расписанием, доставляли на уроки географии. Какой-то школьный инкогнито, «мистер икс», удосужился написать на титульной странице атласов «Сеня Х. + Таня П. = Любовь. Как бы это цинично и вульгарно не звучало, наверное, всем школьным тинэйджерам совсем не трудно было догадаться, что заглавные буквы, стоящие после имён, обозначали не только мою и Танину фамилии.

Чуть выше я писал, что после коктейльного «Белого медведя», мы с Аликом направлялись к дому, где жили наши подруги. Всё было не так просто: мы с моим другом не были приглашаемыми, точнее говоря, допускаемыми, в квартиры наших подружек. Причиной, вероятно, была несоответствие или разница в статусе наших и их родителей. Поэтому, если свидания не были заранее запланированы, то происходило следующая своеобразная инверсия. До сих пор иногда по ночам снится лунный отсвет восходящей луны, лёгкий морозец, бесшумно ниспадающие снежинки на воротники зимних пальто двух парней. Одного звали Олег, другого Семён. Они по очереди насвистывали потрясающие мелодии 60-х годов, которые пели Эдита Пьеха «На тебе сошёлся клином белый свет» и Иосиф Кобзон «А у нас во дворе есть девчонка одна». Первая предназначалась Аллочке, а вторая Татьяне. Как правило, после этого сигнального посвистывания наши девочки выбегали, если дело было зимой, из отопленных квартир на морозный воздух, где потом наши губы синели отнюдь не от зимнего холода, а от опьяняющих и неистовых поцелуев.

Правильно говорят: это было недавно, это было давно. Да и впрямь, немало воды утекло с тех незабвенных пор в Средиземном море, голубая панорама которого открывается с балкона моей израильской квартиры. Как-то так сложилось, что наши с Аликом последующие реалии пролегли по разным житейским рельсам. Виной тому, наверное, обыкновенная текучка разных незавершённых дел, бытовой уклад изнурительной рутины да и просто обитание в разных профессиональных сферах. Наверное, поэтому для меня было не просто приятной, а ошеломляющей неожиданностью, когда всего три года назад в социальной сети «Одноклассники» неожиданно проявился Алик. По правде говоря, обнаружился не мой друг Олег Фикс, а незнакомая женщина с именем Валентина, оказавшейся его женой. В своём сообщении она спрашивала, являлся ли я школьным товарищем Алика, который сейчас находится в Израиле. Я тут же, вместе с утвердительным ответом, выслал номер своего смартфона. Не успел я оторвать взгляд от экрана компьютера, как раздался телефонный звонок. Это был Алик Фикс. Говорили мы с ним без перерыва не менее двух часов, пока мой мобильник не разрядился от нашего эмоционального перегрева. Оказалось, что Алик уже два десятка лет проживает в Израиле вместе с женой и сыном в городе Кармиэль на севере страны. Там же нашёл пристанище бывший комсомольский лидер института, где я учился, его брат Саша. Олег некоторое время работал тренером местной футбольной команды, а потом, закончив непростые курсы, стал, известным в городе, массажистом.

К моему искреннему и горькому сожалению мы так и не встретились. Свиданию препятствовала даже не столько, бушующая в стране, пандемия короновируса, сколько крайне скверное самочувствие Алика. Мне трудно было представить, что мой, атлетического телосложения, всегда просто пылающий добрым здравием и жизнерадостной бодростью, друг перенёс несколько тяжёлых операций, и в настоящее время боролся с онкологией.

Прошёл всего год, как я получил «вацаповское» сообщение от жены Алика, что мой друг закончил своё земное существование, отойдя в лучший мир. В этом ракурсе в памяти всплывает есенинская философская лирика «не жалею, не зову и плачу, всё пройдёт, как с белых яблонь дым». Ничего не пройдёт, я и жалею, и зову, и плачу по безвременно ушедшему другу Олегу.

Да будет пухом ему земля!

Глава 6. Александр Ярмоленко

1952 года рождения, украинец, доктор технических наук, профессор, заведующий кафедрой

В конце 70-х годов прошлого столетия, в разгар работы над кандидатской диссертацией, я на несколько дней выехал из Львова в дружественную Белоруссию на конференцию с докладом по теме одного из своих исследований. Она проходила в малоизвестном, для научных сотрудников, месте под названием Горки (небольшой городок в Горецком районе Могилёвской области). Именно там размещалась Белорусская сельскохозяйственная академия, кафедра геодезии и землеустройства которой проводила научную конференцию по профилю моих разработок. Двумя поездами с пересадкой добрался до Орши, знакового места партизанского движения Белоруссии. Оттуда ещё полтора часа на трясущемся автобусе, и я у цели, одной из старейших академий страны. Поселили меня в неказистой комнатёнке студенческого общежития, без комфорта, но зато без соседей. Поскольку особые достопримечательности в городке обнаружены не были, то после девяти вечера я спокойно отправился за ночными сновидениями.

Но не тут-то было. Буквально через полчаса раздался сначала осторожно приглушённый, а потом неистово оглушительный стук в дверь. Казалось, что по ней били не только руками и ногами, а и каким-то, совсем не игрушечным, молотком. При этом незнакомый мужской бас грозно выкрикивал:

– Немедленно видкрывай, а то сейчас выбью эту чёртову дверь.

При трепетном всплеске страха, охватившего меня, я всё-таки не мог не заметить, что слово «открой» было сказано на украинском языке. Не знаю, отворил бы ли я эти злополучные «прикомнатные врата», если бы вдруг не услышал мелодичный женский голос:

– Извините, что так поздно, это вас беспокоят с кафедры геодезии.

Напрочь позабыв, что нахожусь в неглиже, без галстука, в одних чёрных семейных трусах, я отворил дверь. В тот же момент я оказался в крепких объятиях, нехило сложенного, широкоплечего мужчины, который, едва ли не придушив меня в них, воскликнул:

– Привет, Сенька! Здравствуй дорогой. Как ты здесь оказался. Сколько лет, сколько зим?

Зим оказалось столько, сколько и лет. Ровно пять их прошло, как я не видел своего сокурсника Сашу Ярмоленко, который тут же выставил на стол бутылку водки «Столичная» с буханкой чёрного хлеба и здоровенным шматом добротного белорусского сала. Захлёбываясь от потока матерно-приветливых слов, он тут же познакомил меня с улыбчивой блондинкой, которая оказалось его женой. При этом Саша сообщил, что только сегодня ознакомился со списком докладчиков конференции, обнаружив среди них мою фамилию.

Мы с Сашей учились на одном и том же курсе, но на разных специальностях: я на астрономогеодезии, а он на инженерной геодезии. Несмотря на это, на протяжении всех лет учёбы нас связывали скорее просто приятельские, чем настоящие дружественные отношения. Нет, мы с ним не съели пуд соли, у нас не было каких-либо устойчивых личных связей, да и водку, которую при встрече в Горках он поставил на стол, не помню, чтобы пили вместе в студенческую бытность. Тем не менее, между нами всегда присутствовали вполне зримые чувства взаимного уважения и симпатии друг к другу, общие интересы и даже необъяснимые ощущения обоюдного понимания и доверия. Как ни странно, всё это в гораздо большей степени проявилось после этой нашей вышеописанной встречи в Белоруссии.

Однако обо всём по порядку. Так сложилось, что Саша Ярмоленко после защиты диплома, который у него был красного цвета (документ об окончании высшего учебного заведения с отличием), получил распределение на работу в Белорусскую сельскохозяйственную академии в должности ассистента кафедры геодезии. Заведующим этой кафедрой был в то время доктор технических наук, профессор Алексей Андреевич Соломонов, который чуть позже станет руководителем кандидатской диссертации Саши. Другими словами, уже в 1973 году, сразу после окончания института, он, параллельно с преподаванием, стал аспирантом, занимаясь научными исследованиями. Я же вступил на научно-преподавательскую стезю на шесть лет позже своего однокашника, проработав до этого инженером на производстве. Заведующий кафедрой, на которой я начал преподавать во Львове в 1978 году, поручил мне встретить на вокзале профессора из Белоруссии, который должен был прочитать цикл обзорных лекций для студентов института, в котором я работал. Фишка состояла в том, что им оказался тот же самый профессор Соломонов. А ещё карта легла так, что Алексей Андреевич пригласил меня в свою аспирантуру, которую я позже успешно закончил. С тех пор мы с Сашей оказались диссертантами одного и того же руководителя с той лишь разницей, что он уже заканчивал свою работу на соискание учёной степени, а я только начинал. При этом наш профессор уже работал в Белорусском технологическом институте в Минске, где собственно и проходила моё аспирантское творчество. Разница в его начале, равно, как и момент защиты диссертации, составлял у меня с Сашей пять лет. Однако именно с момента моего поступления в аспирантуру наше взаимодействие с Сашей было более более мощным, более насыщенным, более, можно сказать, монолитным, чем в годы совместной учёбы в институте. Если там мы, в основном, сотрудничали в рамках СНО (студенческое научное общество), то в Белоруссии мы тесно взаимодействовали в области науки, которую уже можно было назвать настоящей. Темы наших диссертационных работ относились к одной и той же сфере – математической обработке инженерных геодезических сетей, и поэтому нам было, что обсуждать, что обмозговывать, в чём разбираться и о чём дискутировать. При этом, во всём отмеченным «первой скрипкой» был Саша. Именно он являлся запевалой в нашем дуэте не только потому, что уже накопил достаточный опыт в работе с научной литературой, в написании статей и выступлениях на научных семинарах и конференциях. Просто у него был совсем нестандартный и, наверное, уникальный склад аналитического ума, который зачастую позволял ему наталкивать меня на оригинальные решения в моих научных исследованиях.

Что говорить, с одной стороны, Саша Ярмоленко был простым бесхитростным и искренним, верующим в добрые идеалы, человеком. В то же время где-то внутри него не теплились, а просто горели творческие инициативы, которых наверное хватило бы на целую научную лабораторию. Биография Саши Ярмоленко сродни жизнеописанию Михаила Ломоносова. Оба были крестьянского происхождения с той лишь разницей, что Михаил Васильевич родился в деревне Мишанинское Архангелогородской губернии в 1711 году и в 1745 был назначен профессором химии, а Александр Степанович – в небольшом селе Залетичевка Летичевского района Хмельницкой области в 1952 году, а звания профессора удостоился в 1998 году. Такая вот любопытная аналогия. Да и в самом деле, Саша родился в глухой тупиковой украинской деревеньке, скорее определяемой как хутор, в котором были частые перебои с электричеством, и школьникам приходилось делать уроки при тусклых отблесках керосиновой лампы. Именно там заканчивался просёлок, соединяющий её с другими деревнями и районным центром. Зная это, в голове просто не помещалось, как при таких условиях простой сельский парубок превратился в студента, ленинского стипендиата, фотография которого висела среди десяти лучших их тридцати тысяч студентов политехнического института. Просто диву даёшься, как родители Саши, простые оратаи, сумели воспитать в нём стремление к знаниям и любовь не только к физическому, а и к творческому труду. Именно они воспитали в нём незаурядную личность, которая всегда вдохновенно вносила «разумное, доброе и вечное» своим студентам и самозабвенно и бескорыстно оказывала помощь тем, кто в ней нуждался.