Читать книгу: «Лабиринты благочестия», страница 4

Изображая веру

Есть и другие «родимые пятна» крестьянского типа благочестия, который уже в советское время постепенно превратился в стилизацию. Например, игра в детство, в которой христианин должен на всё спрашивать благословения у батюшки. Я уже устал повторять: товарищи! вы не обязаны ни у кого спрашивать позволения, что вам кушать на обед! То, что говорят церковные календари – монашеская практика, и, если вы не монах, эти запреты на масло и рыбу вас вообще не касаются! И неужели вы не чувствуете, как это унижает человека – брать разрешение на трапезу у кого бы то ни было?

Но убедить людей непросто, потому что игра в народ-ребенок очень увлекательна. Для нее характерно подозрительное отношение к книжности, богословской учености, а здоровое любопытство считается грехом. Ведь грамотны мы недавно, и сословная память нас не отпускает. А рядом с этим – выдаваемая за смирение заниженная самооценка с небрежностью к себе, своим интересам и здоровью, привычка страдать и мучиться, даже если без этого можно обойтись, демонстративная грубость и богословски обоснованное хамство и, конечно же, клерикализм, потому что – кто мы такие! Вот батюшки – это Церковь, а мы рабы неключимые, и наше дело – кланяйся и цалуй! И попробуйте рассказать этим людям о всеобщем священстве и сыновнем достоинстве христианина!

Вместе с тем я ничего не имею против этого стиля религиозной жизни. Моя задача подчеркнуть, что крестьянский тип благочестия – не единственный, и нет никаких оснований считать его самым лучшим, правильным и спасительным и именно его ставить критерием веры, вплоть до полного отождествления его с Православием, а его носителей – с церковным народом.

Приобщение к сословному типу благочестия автоматически предполагает также принятие культурного и морального кода этого сословия. Вот почему внимательные и осторожные люди боятся церкви: им кажется – и на это есть веские причины, – что воцерковление необходимо повлечет за собой погружение в «подлое сословие» или же просто «обабливание», усвоение грубых манер, небрежности в общении, сужение кругозора. Сколько бы христианские проповедники ни говорили правильных слов, ярких примеров такого «обабливания» так много перед глазами, что требуются слишком весомые аргументы или по-настоящему сильная любовь к Богу, чтобы пройти «сквозь строй» сословных предрассудков, оставшись самим собой. Пусть не оскорбляет вашего слуха это жуткое слово «обабливание» – у него нет никаких гендерных смыслов. Это, скорее, попытка схватить в слове грустную реальность затянувшейся болезни нашей религиозной жизни, при которой все личное и непохожее грубо подавляется, загоняется в темный подвал бессознательного.

Однако вспомним, что для классовой горизонтали благочестия возможны вариации вертикали: например, эстетский тип крестьянского благочестия, уставщический дворянский или синодальный мещанский, и для каждого из горизонтальных типов был доступен евангельский. А крестьянский тип благочестия ничем не хуже всех прочих.

Правда, будет ошибкой предположить, что современный христианин непременно стоит перед выбором: в дворяне податься или купеческий стиль благочестия предпочесть? Сословий больше нет, и это сам по себе повод заказать благодарственный молебен! Сегодня, чтобы стать христианином, вам не обязательно загонять себя в сословные рамки, изо всех сил пытаясь соответствовать тому типу благочестия, который оформился внутри классового общества.

К сожалению, верующие имеют склонность самих себя терзать за то, что не соответствуют образу «истинного православного», спасаются не «как следует», – не понимая того, что быть христианином вовсе не значит стать благочестивым казаком, богомольным купцом или религиозным дворянином. Вы вступаете не в касту, а в Церковь Христову, вы не верноподданный, а – дитя Божие, наследник Царства Отца Своего! А царскому сыну и настоящей принцессе глупо тратить себя на стилизацию или ролевые игры.

После упразднения сословий нашлись люди, которые сделали из случившегося правильные богословские выводы и вместо реставрации и воздыханий по «России, которую мы потеряли» начали создавать, и довольно успешно, новый тип религиозной жизни, который можно назвать благочестием свободы.

Но, прежде чем говорить об этом типе благочестия, надо описать стиль религиозной жизни еще одной социальной группы – духовенства. Тем более, что это было не одно сословие, а… сколько?

Как вернуть епископу отцовство?

Россия не раньше победит Америку, чем «Мосфильм» одолеет Голливуд, и после выхода последнего «Терминатора» у русских хорошие шансы. Не то чтобы я кому-то указывал на неприятеля, но уж так устроены люди – им гораздо проще, когда ясно, кто враг: тогда можно готовиться к схватке, помня о возможной угрозе.

– А у Церкви есть враги? Мы уже определились?

– Неужели это так важно?

– Нет, вы не подумайте! Мы из миролюбивых соображений! Ведь за врагов надо молиться, а мы не знаем имен!

Кто враг Церкви? – Это очень хороший вопрос! Чаще других в списки попадают либералы, коммунисты, прогнивший Запад, масоны. Только все это не то! Гонители уходят, приходят новые, – но одно древнее зло никогда не покидает церковный горизонт и нависает густой тенью так плотно, что не всякий сразу поймет, где свои, а где чужие.

И имя у этого врага есть. Только помолиться за него не получится, потому что это не человек и не организация, а безликое и всеохватное мироощущение, крайне живучее, потому что удобное и, похоже, до конца не истребимое. Смертельный враг Церкви – клерикализм. Только ему одному под силу нанести Церкви такие раны и повреждения, которые заживают не скоро и приносят новые страдания.

Что такое клерикализм? Это мировоззренческая позиция, которая предполагает отождествление Церкви с духовным сословием. Почему клерикализм так живуч и почему он преследует Невесту Христову на протяжении тысячелетий? Потому что клерикализм – это совершенно естественная реакция на религию, а поскольку христианство выдает себя за религию не одну сотню лет, есть большой соблазн и Евангелие подверстать под удобную и привычную систему общественных отношений, которая предполагает, что религия – удел особой касты жрецов, выполняющих определенные функции и отправления.

С такими мыслями бродил я недавно по набережной вдоль гомельского парка, и вдруг меня останавливает гражданин с пакетом солнечных мандаринок:

– Возьмите, батюшка! Ведь у вас там пост!

Пост, получается, у нас, у попов!

– А что же этот добродушный дядечка – не православный, что ли, не крещеный, в храм не ходит?

– Как же! Крещен, и бабушка молиться научила, и покойников поминает! Просто он и сам не понял, что озвучил позицию, которая не вызывает сомнений ни у одного нормального человека: религия – это то, чем батюшки занимаются. А мы, грешные, придем в храм когда положено, выполним что скажут, а потом нам что-нибудь выдадут, главное, руку не забыть поцеловать. Что выдадут? Зачем выдадут? Кем положено? Про такое только масоны спрашивают и обновленцы! Батюшки сами разберутся! Вот мы и разбираемся. И каждую Пасху хотя бы одна дама подойдет с вопросом:

– Батюшка! А когда в церкви артроз выдают?

– Зачем вам артроз? Берите артрит!

– Нет, мне артроз! Сказали, очень помогает! Надо, чтоб дома был!

И несут домой целые пакеты ни в чем не повинного артоса, чтобы через год ломать голову: в землю закопать, в реку бросить или сжечь эту великую святыню?

Отсюда и нехорошее слово «миряне» – не выношу его, не принимаю! Это не просто слово, это своего рода «символ веры», вероисповедальная концепция, которая раскрывается в книжках под общим названием «Как спастись в миру?» – то есть если ты не принадлежишь к одному из духовных сословий, то ты уже не дитя Божие, а человек внешний Церкви.

И не подумайте, что это духовенство, говоря «Церковь», имеет в виду церковную организацию. Нет, церковная организация есть Тело Христово в глазах клерикалов – только клерикалами я называю не священников, а всякого человека, даже неверующего, который сознательно или бессознательно отождествляет Церковь с духовным сословием, остальных относя к категории мирян, «собирающих крошки с трапезы господ». И не обижайтесь, пожалуйста, потому что это не может звучать оскорбительно для человека, которого вполне устраивает такое положение дел: и духовенству хорошо, и мирянам не обидно – ведь всё за нас делают! И когда говорят о том, что миряне участвуют в богослужении, мне видится посетитель филармонии, внимательно слушающий скрипичный концерт, – только никому и в голову не придет сказать, что слушатель участвует в концерте.

Схимницы и феодалы

В девяностые годы как о великом достижении говорили о том, что единственным сословием, уцелевшим в годы советской власти, является духовенство. К сожалению, это факт. Почему я об этом сожалею? Потому что сословность – величайшее зло в жизни Церкви.

На самом деле в годы советской власти выжило не одно духовное сословие, а как минимум три: епископы, священники и монахи. Сейчас мы живем в бесклассовом обществе, и это очень хорошо. В свое время введение сословий было настоящей революцией, облегчившей жизнь многим, но впоследствии этот принцип общественных отношений превратился в ненужный груз, который мешал развитию, и от него отказались, где смогли.

Однако для человека, находящегося внутри церковной организации, время словно остановилось, а может быть даже пошло вспять. Такое чувство, что кто-то довольно неряшливо выпилил кусок феодального мира и внедрил в современность. Если ты десятилетиями живешь внутри церковного сообщества, это не так бросается в глаза, но вот приходят свежие люди и хватаются за голову:

– «Вашего Преосвященства смиренный послушник»? Это вы так письма подписываете?

– А как вам обращение «Припадая к стопам Вашего Преосвященства…»?

Архиереи всегда были отдельным социальным классом, и эта отделенность сохраняется до сих пор вместе с сословными привилегиями. В этом тоже нет ничего оригинального. В англиканском обществе епископы до сих пор являются «духовными лордами», Lords Spiritual, их не спутаешь с простым духовенством. Православный епископат тоже лорды, то есть «владыки», что и зафиксировано в речи. Обращение «владыка» – русский эквивалент греческого слова, которое указывало на особый статус его носителя в феодальной иерархии. Если снова вспомнить англичан, то наше «владыка» это английское «сэр», причем в Британии так обращаются только к носителям дворянского титула. Иногда мы слышим в новостях, как английская королева возводит в рыцарское достоинство того или иного деятеля шоу-бизнеса, и скандальный музыкант, протестующий против социальной несправедливости, внезапно сам становится «сэром».

У нас есть традиция и навык всем церковным обычаям давать духовное толкование задним числом. Например, старинные прихожане не уйдут из храма, пока не поцелуют крест. Бывает, в обморок падают от длинной службы, но домой не идут, потому что сказано: если крест после службы не поцеловал, считай, что и на литургии не был! То есть отстоять литургию и не причаститься – это нормально, но не дай Бог без креста из церкви уйти: грэх тяжки, неотпущоны! Недавно одна схимница наставляла меня, что целование креста – это такая крепкая защита, что сама служба только ради этого и совершается. Разубеждать бесполезно. Но внимательные люди понимают, что дело вовсе и не в кресте, и не в мистической защите, а в элементарной вежливости: прихожане, на самом деле, не к кресту подходят, а к священнику – поблагодарить за служение и попрощаться. Со временем первоначальный смысл был забыт, а потом не очень удачно додуман новый. И на место вежливости пришла магия.

Нечто похожее произошло с духовным сословием. В эпоху Константина Великого христианство легализовалось, то есть заняло свое легальное место в раннесредневековом обществе. Это общество имело свою понятную структуру, унаследованную от Римской империи, и совершенно естественно христианское духовенство поместилось в вакантную нишу жреческого сословия со своими правами и привилегиями. Время от Миланского эдикта до революции 1917 года принято называть эпохой Константина или эпохой государственного христианства. А ведь это время Вселенских соборов, появления монашества и многих других прекрасных вещей, вместе с которыми мы бережливо сохраняем до сих пор и то, что по своей природе порой и вовсе чуждо Евангелию, являясь не более чем рудиментом феодальных отношений.

Синдром Навуходоносора

Когда я был иподьяконом, меня всегда удивляло, почему епископ никогда не входит в алтарь с жезлом. Вот мы его встречаем перед литургией, одеваем его в огромную неудобную мантию, вручаем жезл, и владыка идет к иконостасу, слушая входные молитвы, потом благословляет народ, отдает жезл и снимает мантию. И на каждом месте его остановки должен обязательно лежать орлец – кругленький коврик с изображением птицы. Рождался вопрос: неужели, чтобы прослушать эти короткие молитвы, нужно непременно все это на себя надевать, чтобы через минуту снова снять? И почему он не может просто стоять на ковре без всяких дополнительных ковриков? Ноги мерзнут?

А потом я узнал, что жезл и мантия, как и титул «владыка», – это знаки, необходимые и понятные внутри феодального общества. Архиерейский жезл и мантия – элементы одежды высшего сословия, высокопоставленных императорских чиновников, причем это именно светские элементы – как, например, судейские мантии или парики у английских адвокатов. В качестве символов статуса на феодальной лестнице эти знаки вручались вассалу сюзереном, то есть епископу императором, а когда Константинополь пал, эти знаки отличия греческие епископы получали из рук султана. Вот почему епископ никогда не заносит в алтарь жезл, этот светский атрибут. Если искать эквивалент в современной знаковой системе, то на ум приходят знаменитые «мигалки» – тоже знак статуса и сословных привилегий.

Такого же происхождения и другие сакральные предметы архиерейского обихода: митра, саккос, поручи и палица (ромбовидный кусок ткани, который носили светские чины под саблей или мечом, чтобы не бил по ногам). «Духовные лорды» холодным оружием не пользовались, но подчеркнуть статусность тоже было необходимо. Митра и саккос – из гардероба императора, высочайше пожалованные, словно шуба с царского плеча. Правда, об этом даже в семинарии не рассказывают, чтобы не шокировать впечатлительных юношей. Вместо исторического обзора дают псевдодуховное толкование: митра – терновый венец Спасителя, мантия с «источниками» – апостольское служение епископа, орлец – «обновится яко орля юность твоя», палица – «меч духовный», дикирий и трикирий – догмат о Троице и учение о двух природах и так далее. А ведь эти трикирии и дикирии с каждением на тропарях – элемент богослужения в присутствии императора, сложившийся еще в языческом Риме.

– Но, если мы откажемся от всего этого, что останется?

– Так ведь и не надо отказываться. Я всего лишь призываю выстроить к этим, безусловно важным, вещам правильное отношение. Кроме того, священнические ризы, действительно, могут быть очень красивыми, а я никогда не пойду против красоты. Просто есть вещи куда важнее.

Дело в том, что феодальное общество никогда не было полностью светским. Права и привилегии всегда имели религиозное обоснование. И у меня есть подозрение, что характер взаимоотношений внутри духовных сословий зиждется не на Евангелии, а на феодальных правах, которые не только отравляют церковный быт, но и проникли в сложную ткань канонического права.

Отец Сергий Булгаков часто сокрушался, что наши архиерейские литургии, на самом деле, давно выродились в архиереепоклонство: многократное повторение имен и титулов «господина нашего», поклоны в сторону епископа всякий раз, как поминается его имя, бесконечное переодевание омофоров и митр, подкидывание орлецов, частое пение «исполла эти дэспота» – как не возомнить себя деспотом, когда всю литургию тебе только об этом и поют? Нет, я не против митр и мантий, просто мне кажется, что мы слишком серьезно воспринимаем все эти наши «шубейки» и «шапейки»!

Всю свою церковную юность я постоянно слышал: «Архиерей – князь Церкви!» Приводились веские доводы, вспоминались чудесные откровения про силу архиерейского благословения и особенно проклятия. Но я смотрел на епископов и видел часто растерянных и очень одиноких людей. Потому что сословные рамки не позволяют тебе дружить с подчиненными, ты для них «владычинька», а дружба с равными, то есть между епископами, дело не только сомнительное, но и опасное. Вот и задыхается от одиночества человек среди хора льстецов и ненавистников. Хотя некоторые и вправду начинают верить в свое божественное происхождение и довольно быстро подхватывают «синдром Навуходоносора». Помните библейского царя, которому приснился страшный сон? Созвал он наутро мудрецов и толкователей с требованием разъяснить видение, но вот беда – не запомнил, что снилось! Когда тебя постоянно называют «владыкой», целуют руки, поют исполлу и величают «господином», неудивительно, что со временем и сам начнешь верить в свою исключительность, в то, что Церковь это и есть ты – человек особенный, предызбранный и всемогущий.

И, кажется, так оно и есть: вот и в учебниках церковной истории всё больше про епископов да патриархов. Только обычно затрудняются ответить на простые вопросы: как звали митрополита, в епархии которого подвизался старец Амвросий Оптинский, имя какого владыки поминали на литургии в Саровской пустыни, когда там жил старец Серафим? Видимо, не все в церковной жизни сводится к владыкам, и лучшие из них это прекрасно понимают. Потому что помимо феодальных взаимоотношений могут быть и просто человеческие, христианские, евангельские, и для обоснования прав архиерея необязательно вспоминать уложения и обычаи приснопамятной Византии, – достаточно человеческого такта, взаимной деликатности и вежливости.