– Не скажу, что улица была пустая, праздник, все-таки. Но все были заняты своими делами и не обращали на нас никого внимания: подумаешь, пара целуется. Никто не заметил подмены.

Я был взбешен, а её охватила радость, словно, она всецело вернулась в те счастливейшие (тьфу!) для неё дни. Ладно, в конце концов, подумал я, успокоившись её улыбкой, какая разница где, когда и с кем она была, главное, что сейчас она рядом со мной и тоже счастлива.

– Сейчас скажу кое-что, только ты не смейся. Когда он накладывал грим, делал себе маникюр, надевал парик и надушиться моими любимыми духами… он напомнил мне мою маму, которая ушла от отца, когда я была совсем маленькой, точнее она не захотела выходить за отца, когда он начал диктовать ей условия. И я воспитывалась у бабушки, папиной мамы…

В кого я влюбился? Она, наверное, ненавидит мужчин, поэтому опьянена этим существом!

– А потом… Потом мы… Это было после моей недолгой поездки на родину… Одним пасмурным осенним днем. Был ли рассвет или солнце уже село? В такие дни и мечтается-то с трудом. Я отправилась на работу за два часа до начала, решила прогуляться. Мне не спалось, ты знаешь, я ранняя пташка. Но не успела я дойти до тренажерного зала, как увидела его. Он стоял с букетом цветов и, узнав меня, улыбнулся… У меня сердце сжалось. «Не знаю, что ты себе там нарисовал про меня, – подумала я, – но отдавшись этому громадному счастью, я очень сильно буду страдать после». Я хотела сказать этому чудесному началу: «всё!», – против воли своего поющего сердца. Ты не представляешь, как было тяжело смотреть на пустынное будущее из этого цветущего и благоухающего настоящего, в его теплых объятиях того холодного дня.

Я снова ничего не понял. К чему эти слащавые обороты речи? Может, от него сильно пахло духами, это она имеет в виду? Но самое главное, я не знал причины резкой смены отношения к этому… к этому человеку. Только что она пела дифирамбы о том, как ей было хорошо с ним, а теперь: «страдать»… Ну, порвала она с ним, короче.

Произошла недолгая пауза. Закончив свои размышления, я посмотрел на Аделину. Она снова сияла! Снова вспомнила что-то приятное.

– Я спортсмен. Я привыкла быть честной, действующей. А он заключает в себе небесное спокойствие. Когда ждешь от него реакции выражающейся в эмоциональном прорыве, он реагирует так безмятежно, что это вводит в большее замешательство, чем внезапный крик. Он всегда знает, что делает. И заражает своей безмятежностью меня. Но когда приходит время, я понимаю, что в нем храниться безумная энергия.

– Может, она накапливается постепенно, потому и кажется что её много? – спросил я.

Да, я своими вопросами убью художественный настрой любого рассказчика.

Аделина прекратила свой рассказ тем, что ласкового рассмеялась. Затем перевела взгляд на окно. Небо становилось сиренево-синим. Она глубоко вздохнула и посмотрела мне в глаза.

Я готов был поспорить, что она собирается поделиться со мной чем-то очень тайным в этот момент.

– Что толку понимать, что человек, которого ты встретила, возможно, единственный с кем бы ты могла вместе прожить жизнь счастливо… если этот человек для тебя недосягаем, если ты для него проходной этап. Не знаю, что хуже, услышать: “Я никого не люблю», – и не получить взаимности, или получить взаимность и услышать потом: «Я люблю всех».

– Лучше услышать первое и получить взаимность.

– Время приучает жить без надежд, но многие из нас, все же, питают надежду, – тихо произнесла она, согрев меня сердечным взглядом, – что когда-нибудь один человек придет и скажет тебе, брошенному и растерянному в этом враждебном мире существу: «Я позабочусь, о нашем счастливом будущем». И вот такой человек, поняв…

…Тут прозвенел звонок в дверь. Аделина пошла открывать.

Я слышал голоса. Сначала её: радостный и звонкий, почти сразу же ставший острожным: «А я и не ждала». Ответ был очень тихим и совпал со звуком закрывающихся замков. Я расслышал только одно слово: сюрприз. А потом Аделина произнесла достаточно громко:

– Франко уже собирается. Он уезжает сегодня вечером.

Она произнесла «уже», но я был уверен, интонация её голоса предназначалась для слова «ещё».

– Оставь это здесь, – тихо сказала хозяйка, а затем погромче добавила, – Проходи в гостиную, чувствуй себя как дома.

И засмеялась.

– Мерси, – прозвучал в ответ бархатный голос.

В гостиную вошла женщина в красном вечернем платье, на высоченных каблуках. Я сразу же понял, что передо мной та самая её подруга, что порой заходит посидеть на диване в гостиной. Женщина неуверенно потопталась в дверях, потом взглянула на меня и приветливо улыбнулась. Да, конечно, она не была красавицей, но обаяния в ней было хоть отбавляй.

Мы долго беседовали, и я понял, что к тому же она очень чуткий, понимающий собеседник. Мы заговорили обо мне. Я без неловкостей рассказал о своей любви к гонкам и о проблемах со спонсорами. Наверное, впервые мои проблемы стали казаться мне мелочами, когда меня слушали такие чуткие собеседницы. И почему она не приходила чаще? Наверное, муж Аделины не слишком любит гостей. Правда, такое, по-матерински, понимающее создание могла бы растопить сердце любого мужлана. У неё были тонкие брови дугой над добрыми карими, почти черными глазами, веки, намазанные голубой краской под цвет маникюра – я заметил это, когда она погладила расстроенную Аделину по плечу, в то время как та, вспоминала свою мать, оставшуюся в далекой России. Это я был виноват: заговорил о своей. Вдруг, на ум мне пришла мысль, которая перечеркнула всю прелесть того вечера. Я наблюдал за тем, как скользят по Аделининому плечу крупная кисть руки её подруги, и вспоминал рассказ о влюбленном в неё артисте кабаре… Это был он. Она! Он!.. Оно сидело передо мной, полностью расположив к себе, завоевав мое доверие, позволив считать своим другом! Как же жалко мне стало её мужа… Он значит в командировке, а она в дом это пригласила! Пускай, я сейчас поступаю некрасиво осуждая человека, который сам по себе… что в принципе сужу человека, ведь, судить нельзя, но… но мужа её мне, действительно, стало жалко. А что если… а что если он знал про эту… этого. Теперь ясно, что его хмурит день ото дня! Она вроде с тобой, вроде твоя, а из сердца этого чудика ненормального выпускать не хочет. Стойте! Она ведь даже не скрывает, что встречается с ней, с ним… При мне её муж убирал её… его! забытые вещички с дивана. Несчастный, он терпит. Терпит любя… Я бы, наверное, не смог.

Вернулся я за несколько дней до начала занятий в университете. Во время рождественских каникул отец предложил мне остаться дома, видимо, мама на него подействовала. Я ответил, что подумаю. Что очень хорошо над этим подумаю.

Мои соседи были не в духе. Оказалось, я пропустил что-то важное. Увидев Аделину, я решился поцеловать её, как друга, но она отринула от меня.

– Мы не целуемся при встрече и при прощание, – напомнила она, имея в виду скорее всего, россиян.

– Как вы выражаете дружелюбие?

– Хорошо, если не обзовем друг друга… Шучу. Мы располагаемся не ко всем подряд. Мы очень разборчивы, поэтому кажемся серьезными.

– Должно быть, у вас даже один ласковый взгляд значит очень много.

– Интересная мысль.

Я почему-то сразу подумал, что её муж, коренной итальянец, очень похож на русского.

Вдруг, не сразу, но, вдруг, она заплакала, закричала, что очень хочет вернуться домой хоть ненадолго, увидеть тех, кто не считает её выбор ей не парой, хочет услышать родную речь, прогуляться по родному городу… Но прошло всего пара минут, и она успокоилась. Когда она вытерла слезы, можно было решить, что она не плакала никогда в жизни.

– Извини, у нас тут была трудная неделя.

Я узнал, что нападки продолжались, что её мужу грозила потеря работы. Что Аделина, не выдержав, прибежала к нему в школу на собрание и заявила во всеуслышание, что все они могут придти вечером в тот клуб-кабаре и убедиться сами, какая из неё стриптизерша, чтобы в следующий раз несколько раз подумать, прежде чем обвинять человека.

Я полностью с ней согласился и решил, что я уж точно пойду туда и, в любом случае, ничего не потеряю. Меня вдруг посетила мысль: что если то, что она мне тогда рассказала про бокс, про тренировки – все вранье, и на самом деле, она работает в ночном клубе? Тогда и не удивительно, что она сблизилась с тем чудиком. А её муж! Что за несчастный человек в такой компании! И эту женщину я воспевал в своих мечтах! Стриптизерша и строгий препод с рогами. Мне тут же стало стыдно за последнюю мысль, потому что Аделина и её муж Витторио пригласили меня поужинать вместе с ними.

– Ты, ведь, не пойдешь в клуб? – спорил Витторио Аделину.

– Пойду. Я подумала и решила. Я очень хорошо подумала. Пускай видят то, что хотят видеть… Им плевать кто мы на самом деле, им лишь бы придраться исходя из стереотипных ошибок нашего общества. Нашего и вашего. Не смотри на меня так… Ну, хорошо! Не пойду.

В тот день они открыли бутылку очень крепкого благородного вина, давно подаренную кем-то из благодарных родителей учеников, теперь нападавших на семейную пару. Видимо, не хотели хранить, как неприятное воспоминание. Это винцо сильно ударило мне в голову, и когда Аделина отправилась спать, а её муж остался мыть посуду, я подошел к нему и выпалил: