Читать книгу: «Стеклянный дом», страница 5

13

Когда мир начинает казаться опасным и злобным, я пытаюсь найти что-то доброе, чтобы его уравновесить. К счастью, источник подлинной доброты находится всего в одном квартале от меня – там живет вдова семидесяти девяти лет.

Дом Люсиль Рид является полной противоположностью особняка семьи Баркли. Старый коричневый диван в гостиной накрыт связанным крючком одеялом, кухня цвета авокадо не обновлялась уже несколько десятилетий. На журнальном столике рядом со слегка увядшим букетом розовых хризантем лежит стопка журналов «Ридерз дайджест». На резной деревянной тумбе для телевизора замечаю пылинки.

Мы с Марко, пока жили вместе, время от времени приглашали Люсиль на ужин. Еще он расчищал дорожку на ее участке после снегопада. Когда Марко съехал, этим занялась я. После уборки снега Люсиль всегда приглашает меня на горячий шоколад. Она готовит его из какао-порошка «Суисс мисс» с мини-маршмеллоу. В снежные дни нет ничего вкуснее горячего шоколада Люсиль!

Всю жизнь она была домохозяйкой. Ее муж умер несколько лет назад, дети выросли. На какое-то время она потеряла цель в жизни… Сейчас же Люсиль вновь обрела ее: она исцеляет раненые души. Это ее страсть. Ее призвание.

Я очень хочу достучаться до Роуз, найти с ней общий язык. От этого может зависеть ее жизнь.

Поэтому наш первый выход будет не за пиццей и не в маникюрный салон. Думаю, Роуз нужен бельчонок. А у Люсиль их два. После того как сильным ветром снесло беличье гнездо, Люсиль стала заботиться о бельчатах – в надежде, что мама-белка вернется за ними. Вероятно, та оказалась в лапах собаки или кота, потому что так и не появилась.

– Когда мне встречается раненое животное, я стараюсь не касаться его, чтобы оно не испытывало стресс, – говорит Люсиль, хлопоча на кухне. Она готовит смесь из козьего молока и яичных желтков. – Но эти двое так малы, что приходится брать их на руки во время кормления.

Роуз примостилась на диване, уставившись на пластиковую корзину, выстланную флисом. Под корзиной стоит электрическая грелка. Крошечных бельчат практически не видно, они спрятались в тепло. Но из мягкой ткани торчит светло-рыжий кончик хвостика.

Я сижу рядом с Роуз на диване, но не слишком близко.

Здесь и сейчас находятся три раненые души.

С каким трудом я уговорила Бет и Иэна отпустить со мной Роуз! Сначала они настаивали на совместной поездке. Я напомнила, что моя работа заключается в том, чтобы лучше узнать девочку, и проводить время с ее родителями не входит в круг моих обязанностей. Однако пришлось пообещать им, что я привезу Роуз домой через два часа. Бет хотела узнать адрес и номер телефона соседки, к которой мы собираемся, но я доверилась своей интуиции и не стала разглашать личную информацию о Люсиль. Я просто ответила Бет, что у нее есть номер моего мобильного и она в любой момент может связаться со мной, а Роуз будет дома еще засветло.

«Она уязвимая», – сказала Бет.

«Мне кажется, это не очень хорошая идея», – добавил Иэн.

Даже Гарриет провожала нас взглядом, стоя на парадном крыльце, пока мы с Роуз шли к моему джипу. Она крикнула вслед внучке, что поможет ей с математикой, когда мы вернемся. Про себя я отметила, что никто из родных Роуз не пытался выяснить, чего хочет она сама.

– Люсиль кладет шприц с едой в чашку с водой, чтобы нагреть его, – доверительно и неспешно говорю я Роуз.

У девочки меняется язык тела. Сначала она сидела прямо, как солдат. Розовое шерстяное пальто застегнуто на все пуговицы, несмотря на то что в комнате тепло. Волосы заплетены в две косички, руки сложены на коленях. Теперь Роуз чуть расслабляется, поджимает под себя ногу, и в ее глазах мелькает проблеск интереса.

– Нужно поставить новую электрическую грелку для бельчат. Старая плохо работает. – Люсиль отрезает ленточку на упаковке при помощи канцелярского ножа. – Стелла, будь добра, включи ее в розетку. Она сбоку от дивана.

Я встаю и беру грелку у Люсиль. Мешкаю.

– Роуз, можешь это сделать?

Затаив дыхание, наблюдаю за тем, как Роуз отрывает взгляд от пластиковой корзины. Я протягиваю ей грелку. Спустя мгновение девочка берет ее. Я испытываю невероятное облегчение. Это крошечный, но очень важный шаг. Это наше первое прямое взаимодействие.

Роуз находит розетку, затем ставит грелку рядом с корзиной.

– Спасибо, – говорю я. – Теперь бельчатам будет уютнее.

Люсиль проверяет смесь, выдавив каплю на внутреннюю поверхность запястья.

– Будет здорово, если кто-то подержит малюток, пока я их кормлю. Они настолько крошечные, что не могут поднять головку самостоятельно.

Я смотрю на Роуз и впервые ловлю ее ответный взгляд. Вижу, что ей ужасно хочется подержать бельчат.

– Роуз, хочешь помочь? – спрашиваю я.

Она охотно кивает. Я выдыхаю. Очень хотелось наладить сегодня контакт с Роуз, чтобы в моем присутствии она чувствовала себя в безопасности. Итак, я добилась своей первой цели.

– Надень эти перчатки. – Люсиль дает Роуз пару перчаток и надевает вторую пару, затем поднимает первого бельчонка, аккуратно завернутого в лоскут фланели.

Глаза Роуз расширяются. Я ощущаю ее волнение. Улыбаюсь ей и могу поклясться, что она в ответ тоже улыбнулась.

Бельчонок размером с ладонь Люсиль. Она на минутку разворачивает ткань, и мы любуемся пушистым малышом с крупными лапками и ушами размером с горошину.

На следующие пятнадцать минут Роуз оживляется. Она помогает кормить бельчат, затем аккуратно укладывает их обратно в уютные постельки. Я тихо достаю телефон и делаю несколько фотографий, запечатлевая, как мне кажется, радостные для девочки мгновения.

Люсиль просит ее на всякий случай помыть руки, хотя на ней и были перчатки. Роуз послушно направляется к раковине, а Люсиль придвигается ко мне и шепчет:

– Бедная девочка.

Я киваю, проглатывая комок в горле.

Роуз возвращается через минуту, после чего Люсиль тоже идет мыть руки. Затем хозяйка показывает нам альбом с фотографиями других питомцев, которых она выходила: воробьев, скворцов, белок, совы, щенков енота…

Впервые с момента нашей встречи у Роуз спокойное лицо. Вот Люсиль переворачивает очередную страницу, и мы видим снимок ястреба: его сбила машина, и больше он не сможет летать. Роуз касается сломанного крыла птицы на фотографии и особенно долго смотрит на нее.

– Если дикие животные или птицы получают травмы, некоторые люди полагают, что не стоит вмешиваться, что все должно идти своим чередом. Но есть способ лучше, – мягко говорит Люсиль. – Можно позвонить в местный реабилитационный центр для диких животных, там свяжутся с сертифицированными специалистами вроде меня, которые окажут пострадавшим необходимую помощь.

Я позволяю словам Люсиль повиснуть в тишине и надеюсь, что Роуз поймет их подспудный смысл. А смысл такой: ей тоже окажут помощь. Она не одна.

Мы прощаемся с Люсиль, и я везу Роуз домой. Она слишком мала, чтобы ехать на переднем сиденье, и я поглядываю на нее в зеркало заднего вида, отпуская благодушные комментарии по поводу розовых животиков бельчат и их шумных манер «за столом».

Мой телефон вибрирует, но я его игнорирую.

Проезжаем ворота. Когда мы приближаемся к особняку Баркли, язык тела Роуз меняется. Она складывает руки на животе. Смотрит прямо перед собой, ее оживление пропадает. Девочка будто возводит вокруг себя крепость.

– Роуз, я думала о том, чтобы поужинать с тобой где-нибудь в городе в конце недели. Твой папа сказал, что ты любишь вафли, а я знаю отличное место, где их готовят. Ты не против?

Она едва заметно кивает. Но при этом не смотрит на меня.

Бет ждет нас на парадном крыльце. Она вскакивает с кушетки и машет нам, когда мы с Роуз выходим из машины. У меня возникает непреодолимое желание схватить Роуз за руку и прижать к себе, чтобы защитить. Я знаю, каково это, когда тебя отправляют в то место, откуда хочется сбежать. Когда мне было семь лет, тетю назначили моим опекуном, потому что никто не поинтересовался, чего хотела я. Свесив голову и волоча за собой чемодан, я поднималась по ступенькам ее дома, зная, что из неблагоприятной обстановки попадаю в худшую.

Мать, несмотря на все свои недостатки и трудности, меня любила. Тетка возмущалась моим поведением, осуждала и ненавидела меня.

С ужасом смотрю, как Роуз заходит в дверь, пряча руки в карманах пальто. Я дала девочке свою визитку и сказала, чтобы она звонила в любое время, и что если я услышу в трубке тишину, то буду знать, что это звонит она, и сразу поспешу к ней. Роуз снова кивнула, но ее глаза были пусты. Маленькая девочка, которая радостно ухаживала за осиротелыми бельчатами, исчезла.

– Мы хорошо провели время, – говорю я Бет. – Завтра я вернусь, чтобы поговорить с Гарриет.

Хочу понять, что представляет собой бабушка, которая приехала погостить на пару недель да так и осталась.

Бет улыбается и кивает:

– Конечно. Тогда до встречи.

Снова возникает острое ощущение, что ей не нравится мое присутствие. Будь ее воля, я бы испарилась. Так же, как исчезла Тина, – нашептывает внутренний голос.

Сажусь в машину и, проехав через ворота, смотрю, кто мне звонил. Люсиль. Я перезваниваю ей.

– Стелла, ты одна? – спрашивает Люсиль.

У меня покалывает кожу от одного ее вопроса.

– Да, я только что привезла Роуз домой.

– Произошло нечто весьма странное. Я заметила это сразу после вашего ухода.

Я боюсь того, что последует дальше. Дурное предчувствие, не иначе.

– Я оставила канцелярский нож рядом с упаковкой, уверена в этом. Ты, случайно, не переложила его?

– Нет, вообще не трогала.

– Хм. Нигде не могу его найти. Ко мне завтра приедут внуки, и я хотела спрятать нож подальше, а то эти маленькие сорванцы везде лазают. Ну, может еще отыщется.

Люсиль озадачена, но закрывает глаза на это происшествие. Я же не могу этого сделать. Канцелярский нож лежал рядом с раковиной. Пока Роуз мыла руки на кухне, мы с Люсиль сидели на диване и не следили за ней. Я вспоминаю Роуз, ее лицо – беззащитное и невинное. И руки, спрятанные в карманы пальто.

14

Поспешные выводы – злейшие враги моей работы. Торопиться ни в коем случае нельзя.

Мне необходимо поделиться с Марко. Он выслушает рассказ об этом деле со всеми его запутанными деталями и подбодрит меня, сказав, что я обязательно отыщу все ответы. Всевозможные варианты вихрем кружатся в моей голове. По-моему, каждый, с кем я встречалась по делу Баркли, что-то скрывает.

Тянусь за телефоном, но тут же отдергиваю руку. За прошлый год медленно, одна за другой, рвались связи, когда-то объединявшие нас с Марко, и все это происходило довольно болезненно. Марко стремится к будущему, в котором моя персона маячит где-то на втором плане. Нужно отпустить его.

Я принуждаю себя отправиться туда, где останусь наедине со своими бегущими наперегонки мыслями. Подъезжаю к своему дому неподалеку от станции метро «Френдшип-Хайтс», с трудом нахожу парковочное место. Поднимаюсь по ступенькам, открываю дверь, вхожу и погружаюсь в пустоту.

* * *

Когда мы с Марко разошлись, мне все советовали завести собаку. Я же перечисляла причины, по которым это невозможно сделать: я слишком много работаю, я люблю путешествовать, это будет нечестно по отношению к собаке. Хотя единственное, что мне не нравится в собаках, – это то, что они покидают нас слишком рано. У меня появилась собака, когда мне было четыре. Ее не стало спустя три года.

Я знаю, что сказал бы психотерапевт. Та, к которой я ходила, неоднократно повторяла: «Вы не можете защитить себя от потерь, Стелла. Это составляющая часть жизни человека».

Я посетила несколько сеансов, после того как мы с Марко разбежались.

Психотерапевт была примерно моего возраста, она встретила меня с приятной, дружелюбной улыбкой. Представилась как доктор Челси Шнайдерс и попросила называть ее по имени. Она вела прием у себя дома. На переднем дворике Челси я увидела несколько игрушечных собак. Может, поэтому я рассказала ей о Бинго. Или потому, что Бинго – первое мое воспоминание.

Отец принес щенка накануне Рождества и умудрился спрятать его в доме так, что я не догадывалась об этом чуде до самого утра. Мои детские воспоминания фрагментированы, как это обычно и бывает, но я помню болтающиеся уши щенка, до смешного длинный хвост и красную бабочку на шее. Он был маленький, серая шерстка казалась жесткой, но мне очень нравилось ее гладить. Ночью он спал, свернувшись калачиком у меня в ногах.

После смерти отца в доме остались только я, мама и Бинго. Затем мама начала пить. Потеряла работу, наш дом. На первой съемной квартире можно было жить с питомцами. Бинго ненавидел ее. Там странно пахло, и в доме не было детей моего возраста.

– Стелла, это Бинго ненавидел квартиру или вы? – спросила Челси.

Мы оба.

Но зря мы не ценили ту квартиру. Это было последнее место, где мы жили все вместе. Мама свела знакомство с парой, жившей выше этажом, и пропадала у них. Когда я возвращалась из школы, а мамы не было, я знала, где ее искать. В той квартире всегда толкался народ, играла музыка, стоял дым от сигарет и везде были разбросаны бутылки, от которых пахло кислятиной. Гости приходили и уходили в любое время дня и ночи.

Мама стала странно себя вести. Она много спала, слишком часто смеялась, не реагировала, когда я с ней разговаривала, редко принимала душ. Иногда она бралась за уборку квартиры, выскабливала кухонные шкафчики и отодвигала плиту, чтобы почистить за ней. Но чаще на кухне копились горы мусора и грязные тарелки заполоняли раковину и столешницы.

Мама часто плакала, гладила меня по голове, просила прощения, говорила, что она возьмет себя в руки и у нас снова будет дом с двориком для Бинго. Но трудно было в это поверить. Мне казалось, что прямо на глазах она постарела на двадцать лет. Моя мама раньше была такой красивой, с блестящими темными волосами и розовыми щеками. Теперь от нее остались кожа да кости, одежда висела на ней мешком.

Как-то раз днем мама уснула на диване и, похоже, начала мерзнуть. Я укрыла ее одеялом. Она проснулась, посмотрела на меня и моргнула; ее лицо вытянулось. Она подняла левую руку и взглянула на два золотых обручальных кольца, надетые на безымянный палец: снизу – кольцо отца, которое было ей великовато, сверху – свое.

«Сон был таким настоящим… Я думала, он вернулся, – зарыдала она. – Стелла, мне так его не хватает!»

Однажды вечером она пропала. Мы с Бинго лежали, прижавшись друг к другу, вздрагивая от странных звуков, раздававшихся в доме ночью.

Назавтра в полдень мама вернулась. Она где-то потеряла один шлепанец, и от нее плохо пахло. Я слышала, как она раздраженно рассказывала соседям, что ее продержали в камере.

Дальнейшие воспоминания слегка размылись.

– Мы часто подавляем то, что слишком болезненно для нас, – пояснила Челси. – Что вы помните о том времени?

Мама еще больше похудела. Наш телефон отключили. Когда пришел владелец квартиры, мама велела спрятаться и притвориться, что никого нет дома. Затем она сказала, что мы переезжаем на новое место. Что она станет благоразумной. Что мы все начнем сначала.

Однажды, вернувшись из школы домой, я не нашла Бинго. Мама сказала, что в новой квартире нельзя держать животных, поэтому она отдала Бинго обратно в приют, из которого его забрал отец. Я ей поверила. У мамы было доброе сердце. Она бы ни за что не навредила животному; в этом смысле она была похожа на отца – тот погиб, чтобы спасти оленя.

«Мне показалось, что лучше отдать Бинго, пока тебя нет дома», – объяснила мама.

– Вы так и не попрощались со своей собачкой, – мягко резюмировала Челси. – Так же, как и с папой. И с мамой.

– Вы правы, – резко сказала я, чувствуя вспышку гнева. – Ну и что дальше? Я не могу это изменить. Никто не может изменить прошлое.

Следующие пятнадцать минут я ревела на диване, Челси же не сводила с меня глаз и время от времени предлагала бумажные салфетки. А потом заявила:

– Теперь мы переходим к самому сложному.

При этих словах я вышла и больше не возвращалась.

* * *

У меня маленький дом, но я постаралась на славу, чтобы в нем было красиво и уютно. Он наполнен светом, и освещение многоуровневое – настольные лампы, бра, люстры. Я приобрела крепкую удобную мебель и повесила картины – они недорогие, зато яркие и притягивают взгляд.

Стараюсь по мере возможности не захламлять пространство. Заправляю постель, как только встаю, терпеть не могу грязную посуду в раковине. Я ужасная чистоплюйка – мне кажется, это отголосок раннего воспитания.

Еще одно личное правило: у меня дома всегда играет музыка, даже когда я сплю. Просто не могу находиться в тишине.

Едва успев войти в гостиную, сразу понимаю, что в доме стоит абсолютная тишина. Наверное, какой-то сбой в электрике или кратковременное отключение электричества в районе. Подхожу к стереосистеме, нажимаю несколько кнопок – знакомый акустический рок с любимой радиостанции заполняет пространство комнаты. Я убавляю громкость на несколько делений – ниже, чем обычно. Падаю на большой серый диван и расстегиваю ботинки.

Мне нужно немного посидеть, чтобы избавиться от чувства тревоги. Может, клубок беспокойных мыслей распутается сам собой.

Стоит закрыть глаза, и я вижу перед собой Роуз. Девочка теряет все, прямо как я когда-то. Она лишилась голоса. Ее некогда единая семья распалась. Она больше не ходит в школу. А скоро она потеряет и свой дом. Сколько материальных утрат… Но помимо этого, девочка перестала радоваться жизни и больше не чувствует себя в безопасности. Я опустила голову и обхватила ее руками, массируя лоб.

Почему Бет запрещает использовать стекло в доме? И почему Роуз тайно собирает острые предметы?

Мне нужно проникнуть в ее комнату, причем без свидетелей. Надо увидеть название книги, которую она прячет. И выяснить, не Роуз ли прихватила канцелярский нож. Чем больше времени я провожу с этой девочкой, тем меньше ее понимаю.

Я все еще сижу на диване, упираясь ногами в журнальный столик, как вдруг на телефон приходит сообщение с неизвестного номера. К нему прикреплено видео.

Сообщение короткое:

Это Пит. Тина отправила мне это за несколько дней до того, как они ее убили.

15

Тина наклоняется к камере телефона. Изображение трясется, словно съемка происходит во время землетрясения. Это означает, что Тина снимает дрожащей рукой.

Фото, которые я видела раньше, не передавали всей красоты Тины. Глядя на них, нельзя было подпасть под ее обаяние, услышать легкую хрипотцу в ее голосе. Сейчас я могу рассмотреть карие глаза Тины, обрамленные невероятно длинными ресницами, полные губы, накрашенные вишневым блеском, золотистые мелированные прядки в гладких волосах.

К тому же по снимкам не поймешь, как могла выглядеть Тина, когда была напугана.

– Малыш? Я получила еще одно послание.

В ее руках конверт в цветочек. На нем напечатано ее имя и указан домашний адрес семьи Баркли. Словно это приглашение на вечеринку.

Тина достает открытку и подносит к камере. На лицевой стороне изображен человечек, пристально разглядывающий дом. Тот кажется совершенно пустым: передняя дверь и окна распахнуты настежь, внутри нет мебели. Такую открытку можно отправить другу, который собирается переезжать. Но у Тины не было планов покидать дом Баркли. Она работала там всего шесть месяцев.

Тина показывает, что внутри типографским шрифтом напечатано: «Мне жаль, что ты переезжаешь». А ниже кто-то дописал черными чернилами: «УБИРАЙСЯ, ТИНА!»

– Кто это мог отправить? – Ее голос дрожит, слышу в нем злость и страх. Затем она быстро оборачивается. Когда она снова смотрит в камеру, видны белки ее глаз. – Мне показалось, я что-то слышала. Но никого нет дома, даже бабушки. – Она сглатывает. – Ненавижу звуки, которые издает этот жуткий дом.

Камера чуть поворачивается, и передо мной проплывает часть комнаты Тины на третьем этаже. Кровать с лоскутным бело-голубым одеялом, вязаный коврик на деревянном полу. На кадре не видно окна, из которого выпала Тина, – высокого широкого окна, находящегося всего в одном футе от пола. Да, в наши дни не получится выбить разрешение на такой дизайн.

– Мне кажется… – Голос Тины резко обрывается. Она снова быстро оборачивается. – Здесь кто-то есть.

Спустя секунду слышу голос:

– Бу!

Тина вздрагивает:

– Роуз! Ты меня напугала.

В кадре появляется Роуз, она смотрит в камеру:

– Прости. А что ты делаешь?

Я замираю. Это прежняя Роуз. У нее звонкий голос, глаза яркие и живые.

– Больше не подкрадывайся ко мне, хорошо?

Рука Тины тянется к камере. Конец видео. На экране застыл последний кадр. Тина не улыбается, лицо искажено пережитым страхом. А Роуз, нависая над плечом няни, сияет улыбкой.