Читать книгу: «Стеклянный дом», страница 4

10

Неожиданно раздается пронзительный звонок. Иэн тянется за телефоном, лежащим экраном вниз на столике между нами.

– Извините, это один из моих рабочих.

Из трубки доносится мужской голос, но слов я разобрать не могу. У Иэна, который стал работать ландшафтным дизайнером сразу после окончания школы, сейчас есть собственная фирма. Она не предоставляет услуг по очистке территории от опавших листьев или прополке сада. Компания «Грейт аутдорз» разрабатывает высокобюджетные проекты малых архитектурных форм – от бассейнов до летних кухонь.

– Подожди, я сам посмотрю. – Иэн дает отбой. – Мы выполняем кое-какие работы в задней части дома, и мне нужно отлучиться. Буквально на минуту.

Этот звонок прервал плавный ход нашей беседы, но я успела получить от Иэна много информации. Меня сейчас больше интересуют шумы, доносящиеся с заднего двора. Я встаю, беру сумку:

– Не против, если я пойду с вами?

Иэн моргает. Он медлит с ответом, поэтому я повышаю ставки:

– Нужно собрать данные для отчета. – Ложь. – Мне необходимы более подробные сведения об обстановке, в которой живет Роуз. Это поможет составить рекомендации для суда.

Я оказываю давление на Иэна, напоминая: именно за мной остается право решать, кому достанется опека над Роуз. В отличие от Бет, Иэн как будто стремится завоевать мое расположение.

– Ах да, конечно.

Однако в его голосе сквозит раздражение. Ясно, что идея ему не нравится.

Мы идем по длинному коридору. Иэн уступает мне дорогу, и я первая спускаюсь по лестнице. Не дожидаясь его, прохожу через арочный дверной проем на кухню. Вижу женщину в белом поварском кителе: она промывает салат латук в раковине, не обращая на нас внимания.

– Вы уже хорошо ориентируетесь в доме, – подмечает Иэн.

Можно воспользоваться этим комментарием себе во благо.

– Бет вчера провела меня по дому, – говорю я, в надежде, что Иэн захочет посоревноваться с женой.

Если он будет думать, что Бет позволяет мне свободно расхаживать по особняку, то он задастся вопросом, о чем еще она успела рассказать, и постарается ее переплюнуть.

Я рассматриваю кухню, визуализируя сцену, с которой все началось, – здесь упала первая костяшка домино. Тина и Роуз готовят ужин, вода в кастрюле начинает закипать, фоном звучит голос Бейонсе. Входит Иэн, его плечи расслабляются при виде умилительной картины. Пробка с легкостью выскакивает из винной бутылки. Тина и Иэн обмениваются долгими взглядами, между ними пробегает искра…

Я возвращаюсь в настоящее. Иэн открывает дверь и наклоняется, чтобы надеть рабочие ботинки, ожидающие его прямо за порогом. Тут же выясняется и источник механического шума: экскаватор раскапывает террасу, зачерпывая огромным ковшом камни и грязь и затем бросая его содержимое в мусорный контейнер. Машина разрушает место, куда приземлилась Тина, когда выпала из окна. Стирает его с лица земли.

Я следую за Иэном. Экскаватор замирает, парень в рубашке с длинными рукавами и логотипом фирмы Иэна подбегает к боссу, протягивая ему раскрытый ноутбук. Я, пользуясь тем, что Иэна ненадолго отвлекли, иду к дальнему краю развороченной террасы. Сады тут просто прекрасные: последние розы сезона раскрывают свои оранжевые и кремовые лепестки, на клумбах пестрят фиолетово-желтые анютины глазки. Каменная дорожка приглашает прогуляться к многоярусному фонтану в центре небольшого пруда.

Вдалеке вижу деревянную конюшню с огороженными выгонами – лошади пасутся на волнистых лугах. Двухэтажный хозблок выдержан в том же стиле, что и конюшня. По обе стороны от входа высажены в ряд кусты гортензии. Несложно представить, какие эпитеты будет использовать агент по продаже недвижимости для описания особняка: «Живописный. Неподвластный времени. Безмятежный оазис».

Кожу покалывает – возникает неприятное ощущение, что за мной кто-то наблюдает. Я оборачиваюсь. Иэн, скрестив руки на груди, пристально смотрит на меня, в то время как его подчиненный что-то показывает ему на экране ноутбука. Иэн поспешно расплывается в улыбке, но слишком поздно: я успела заметить, каким мрачным он был еще секунду назад. Может, ему не нравится то, что говорит работник, а может, дело в моем присутствии?

Я снова поворачиваюсь и нахожу то, что искала, – огород, в котором Роуз с бабушкой собирали помидоры, когда Тина вывалилась из окна. Грядки устроены выше, чем я когда-либо видела, – на уровне пояса. Они находятся примерно в сорока ярдах от террасы, рядом со старинными качелями, привязанными к низко растущей ветке золотистого дуба.

Иэн оставляет работника и подходит ко мне.

– Что вы здесь строите? – спрашиваю я.

– Уличный камин с печью для пиццы. Сможем поднять стоимость дома при продаже.

Он действительно думает, что я ему верю?

– Чудесно. Роуз любит пиццу?

Иэн улыбается:

– Она ее обожает. Любит даже пиццу с анчоусами. Говорю же вам, моя девочка – чудо.

– Почему вы поменяли все стеклянные окна дома на плексиглас? – Я задаю этот вопрос внезапно, не оставляя Иэну возможности обдумать ответ.

Он вздрагивает:

– У Бет появилась фобия сразу после смерти Тины… называется нелофобия… боязнь стекла.

Никогда о такой не слышала. Но знаю, что люди страдают от необычных фобий – испытывают сильный страх не только перед пауками или бактериями, но даже перед солнечным светом и смехом. Человеческий мозг старается защитить нас самыми загадочными способами, но некоторые стратегии приносят больше вреда, чем пользы.

– Было… сложно, – продолжает Иэн. – Она боится всего, что может разбиться. Нам пришлось заменить всю посуду. Зеркала. В общем, все стеклянное.

Интересно, это правда? Иэн не смотрит мне в глаза. Может, его смущает фобия жены. Или он скрывает нечто совершенно иное.

– Получается, у вас в доме нет ни одного зеркала? – спрашиваю я, удивляясь, как же тогда красится Бет. Ее вчерашний макияж был безупречен.

– В ванных комнатах установили зеркала из поликарбоната – наподобие тех, что используют на яхтах. Такие не разбиваются. И Бет они устраивают.

Я обхватываю себя руками – мне зябко, хотя для начала октября сегодня довольно тепло.

Тина была права, когда сказала Питу, что в доме творится неладное. Что бы ей там ни померещилось, это продолжает происходить. Я тоже это чувствую.

Возвращаюсь мысленно к вопросам, ответы на которые мне необходимы, чтобы корректно выполнить свою работу.

– Роуз видела Тину после падения?

Иэн закрывает глаза. Экскаватор возобновляет работу, вгрызаясь ковшом в землю на несколько футов. Я пытаюсь унять дрожь. Не могу избавиться от ощущения, что он роет могилу.

– Мы все ее видели.

Голос хриплый, взгляд отрешенный. Выглядит Иэн так, будто снова смотрит на искалеченное, распростертое на камнях тело молодой женщины, которая призналась, что любит его.

– Моя мать находилась с Роуз в огороде. Сперва она подумала, что упала большая ветка. Затем подошла к террасе и увидела Тину. Я разговаривал по телефону, когда услышал крики матери. Я сбежал по ступенькам. Бет опередила меня. Мне казалось, что-то случилось с Роуз… Везде валялось битое стекло. Бет была босая, она наступила на осколок. Ее кровь… кровь Тины…

Иэн говорит монотонно. Он так бледен, что, кажется, вот-вот упадет в обморок.

Я беру его за руку:

– Хотите обратно в дом?

Он с трудом сглатывает:

– Да, хорошо.

Иэн садится, чтобы снять ботинки; я вижу, что его руки дрожат. Только со второй попытки он развязывает правый шнурок. Мы возвращаемся на кухню, повар все еще у раковины.

Иэн будто бы ее не замечает, но, возможно, оттого, что я стою между ними и загораживаю ему обзор. Он смотрит в сторону гостиной, откуда доносятся глубокие, сочные аккорды.

– У Роуз занятие. Я иногда присутствую на ее уроках, она не против.

Я словно слушаю радиоканал классической музыки. Просто невероятно, что девочка так хорошо играет. Роуз не просто талантлива. Она гениальна!

Иэн первым проходит через арочный свод в коридор, я иду следом. Из прихожей мы смотрим на Роуз. Она сидит к нам спиной, очень прямо, словно кол проглотила, ее длинные волосы струятся по плечам, руки согнуты под идеальным углом в девяносто градусов. Ее пальцы летают по верхним и нижним октавам, касаясь клавиш со скоростью и ловкостью, которые вызывают у меня трепет. Прекрасная звонкая мелодия разносится в воздухе.

Рядом с Роуз сидит очень худой лысеющий мужчина в черной рубашке и черных широких брюках. На первый взгляд ему седьмой десяток, но, когда он поворачивается, чтобы проследить за танцующими пальцами Роуз, я замечаю его гладкое лицо и понимаю, что он еще молод, ему лет двадцать пять, во всяком случае не больше тридцати. Просто редеющие волосы и хилое сложение добавляют ему возраста.

Роуз продолжает играть еще минуту-другую, а я наблюдаю за Иэном. Он смотрит на дочь. Какие бы ни были у него недостатки, невооруженным глазом видно, что он восхищается Роуз, по меньшей мере ее достижениями. Когда она убирает руки с клавиатуры, Иэн тихонько аплодирует. Девочка оборачивается.

– Привет, Роуз, – говорю я мягко. – Ты замечательно играешь.

Учитель тоже оборачивается и хмурится, прикладывая палец к губам. Бросаю взгляд на Иэна, тот пожимает плечами.

Учитель что-то тихо говорит Роуз, она касается пальцами клавиш. Затем начинает играть, сидя все так же прямо и напоминая марионетку.

Неожиданно из кухни доносится пронзительный крик. Музыка обрывается. Иэн стремительно поворачивается и бежит туда. Я следом.

Бет Баркли стоит в центре кухни, уставившись на женщину в поварском кителе. Та, раскрыв рот от потрясения, смотрит на хозяйку дома. Рука повара с большой стеклянной мерной кружкой занесена над кастрюлей из нержавеющей стали.

Куда делась та воспитанная, сдержанная хозяйка особняка, которую я только вчера встретила у входной двери? Бет вся трясется от страшного напряжения. На ней дорогой наряд, волосы гладко причесаны, но вид у нее совершенно потерянный. В глазах безумие.

– О чем ты только думаешь? – восклицает Бет со злостью. – Говорила тебе, чтобы в нашем доме не было никаких стекол!

11

Одно за другим происходят три события. Повар бормочет слова извинения и спешно покидает кухню, захватив злосчастную стеклянную кружку. Иэн тянется к Бет, чтобы успокоить ее, но она отстраняется.

– Возьми себя в руки! – требует Иэн.

И тут раздается легкий скрип, словно где-то пришли в движение металлические шестерни. Позади меня раздвигается панель.

Я оборачиваюсь и вижу седую женщину старше шестидесяти лет. Опираясь на трость и прихрамывая, она выходит из лифта, который был скрыт за кухонной панелью. Я-то предполагала, что за ней находится кладовая.

– Иэн! Я как раз поднималась послушать, как играет Роуз. Почему все кричат? Что ты натворил?

Она невысокого роста, немного грузная, с простоватым лицом – никакого сходства с Иэном, но ее фамильярный тон подсказывает мне, что это его мать Гарриет.

Иэн злится:

– Почему ты всегда считаешь, что виноват я? Я ничего не сделал. Это Бет…

– Прекрасно, значит я виновата? – кидается на Иэна Бет. – Это я все разрушила?

Гарриет расстроена. Мне кажется, она сейчас начнет извиняться за то, что подлила масла в огонь. Но Гарриет смотрит на Роуз, одиноко замершую в коридоре. Девочка выглядит очень маленькой и беззащитной.

– Вероятно, вам стоит продолжить свой спор там, где вас не услышит дочь? – тихо произносит Гарриет.

Она права. Роуз стоит, потупившись, вся ее фигурка выражает протест. Мне передается ее беспокойство.

Гарриет идет через длинный коридор к Роуз, каждый ее шаг сопровождается постукиванием трости по полу.

– Роуз, прости, что мы прервали твое занятие. Хочешь еще поиграть на пианино? – Роуз не отвечает, и бабушка кладет руку на плечо внучки. – Все хорошо, моя девочка. Обещаю тебе, все наладится.

В груди все сжимается, мне не хватает воздуха. Роуз так невинна и так ужасно одинока… Пожалуй, слишком многое выпало на ее долю. Стать свидетельницей чьей-то гибели, а затем распада своей семьи – это чересчур для любого ребенка. Я начинаю учащенно дышать. Кажется, что стены смыкаются и норовят меня задушить.

Картинка передо мной расплывается, и память уносит меня в прошлое – на тридцать лет назад, в ночь смерти матери, туда, где я боюсь оказаться больше всего на свете…

* * *

Мне семь лет, я выглядываю из шкафа, правая нога жутко затекла, ведь я всю ночь провела сжавшись в комок. В комнате темно и тихо. На полу вижу очертания какого-то предмета. Это человек. Меня будто током бьет, когда нога касается пола. Я подступаю к застывшей фигуре. В последний раз громко и испуганно зову: «Мама!»

* * *

Легкие так сдавлены, что мне трудно дышать. Нужно уйти отсюда, выбежать из этого жуткого удушающего дома как можно скорее. Я скажу Чарльзу, что для меня это непосильная задача. За это дело может взяться другой поверенный. Я делаю шаг в коридор.

Зрение проясняется, и я вижу перед собой Роуз. Она так неподвижна… Будто сделана из пластика, как и многое в этом доме. Лицо Роуз ничего не выражает. Но я-то знаю, что ее переполняют эмоции. Роуз – самое уязвимое создание, которое я когда-либо встречала.

Грудную клетку немного отпускает. Я расслабляю плечи и глубоко дышу животом. Так учил меня психотерапевт.

Наблюдаю за тем, как Гарриет берет Роуз за руку и мягко с ней разговаривает:

– Пойдем на качели. Свежий воздух нам не помешает, правда? А урок можно закончить и в следующий раз.

Она ведет внучку к раздвижным дверям в глубине кухни. В нашу сторону.

– После того как покачаешься, можем заняться поделками, – говорит Бет, когда Роуз проходит мимо нее.

– А вечером мы с тобой посмотрим фильм, любой на твой выбор! – восклицает вслед дочери Иэн.

Роуз никак не реагирует на предложения родителей.

Я снимаю сумку с плеча и кладу ее на столешницу. У меня чуть было не случилась паническая атака, из-за чего я все еще ощущаю слабость, но душевное равновесие восстановилось.

Когда Роуз стояла в коридоре и слушала спор родителей, она напомнила мне олененка в лесу, замирающего при малейшей опасности. Я знаю, каково это, когда человек, который должен тебя защищать, пугает тебя до смерти.

Мне нужно преодолеть некоторые трудности, чтобы помочь Роуз, но это сущий пустяк в сравнении с тем, что сейчас испытывает она.

Я поворачиваюсь к Иэну и Бет. Они смущены. Я ни на миг не забываю о том, что один из них может быть убийцей.

– Мне ужасно жаль. – Иэн громко выдыхает. – Моя мать – хороший человек. Просто она винит меня… за то, что произошло с Тиной, ведь это все разрушило, – говорит он, понурив голову. – И она права.

– Гарриет перебралась сюда на пару недель после операции на колене. – Бет сжимает губы. – Это было четыре года назад.

– Ты говорила, что хочешь, чтобы она осталась…

– Сначала хотела. – Бет пытается совладать со своими эмоциями. Когда она заговаривает снова, в голосе нет резкости. Она снова спокойна и все контролирует. – У Иэна хорошая мать. Она одна растила его, когда отец Иэна оставил их. Ей приходилось убирать чужие дома, чтобы сводить концы с концами. Всю жизнь Гарриет тяжело работала и никогда не жаловалась.

– Мы предложили ей переехать, потому что она жила в четырехэтажном многоквартирном доме без лифта, – вставляет Иэн. – Было жалко смотреть на нее, ковыляющую с тростью вверх-вниз по ступенькам. Все-таки у нас огромный дом, в котором много пустых комнат…

– И у Гарриет прекрасные отношения с Роуз, – добавляет Бет.

– Она была строгой матерью, но с внучкой обращается очень ласково, – соглашается Иэн. – Кроме того, мама не вторгается в нашу жизнь. Весь нижний этаж с кухней и гостиной в ее распоряжении, она в основном проводит время там или в своем огороде. Несколько раз в неделю она ужинает с нами – вот, собственно, и все общение.

Меня поражает, как Бет и Иэн спокойно выстраивают диалог, говорят по очереди, – так делают многие женатые пары. Отказаться от старых привычек сложно, уж я-то знаю. Я все еще сплю на левой стороне кровати, будто сохраняю вторую половину за Марко.

– Еще она обучает Роуз дома, – продолжает Иэн. – Роуз сейчас не ходит в школу.

– Прошу прощения… – В коридоре, на том самом месте, где только что стояла Роуз, возникает учитель музыки.

В руках у него черная папка для нот с серебряными петельками. Он настолько худ, что его грудь кажется вогнутой. А как бледен! Поневоле начинаешь беспокоиться, не болен ли он. А вот сильный и глубокий голос не сочетается с хилым телосложением, он будто принадлежит гораздо более крепкому мужчине.

– Хотите перенести занятие?

– Простите, Филип. Да, давайте перенесем. За это занятие мы, конечно, заплатим.

Учитель наклоняет голову так низко, что его кивок напоминает поклон:

– Всего доброго, не провожайте меня.

Я чуть смещаюсь в сторону, чтобы не упускать из виду Роуз и Гарриет, идущих к качелям, но продолжаю смотреть на Бет и Иэна.

– Насколько я понимаю, у вас появилась боязнь стекла, – говорю я.

Бет кивает, рот плотно сжат.

Иэн подходит ближе к жене и тихо произносит:

– Тина погибла при падении, разбив окно… Стекло разлетелось на острые как нож осколки, и Бет порезалась до крови. Теперь она не выносит ничего, что даже отдаленно напоминало бы ей о том, как умерла Тина. – Застыв как скала, он изучает меня немигающим взглядом.

Тут я замечаю, как что-то мелькает на улице, и всматриваюсь: Роуз бежит на луг, где пасутся лошади, ее огненно-рыжие волосы развеваются на ветру. Гарриет опирается на трость, наблюдая за внучкой.

– Куда торопится Роуз? – спрашиваю я.

Бет оборачивается:

– К Душечке и Табакерке. Это наши кобылы. Общение с ними успокаивает Роуз.

Подбежав к серой в яблоках лошади, девочка обвивает ее ногу руками. Кобыла стоит не шевелясь и явно ничего не имеет против.

– Кажется, что только лошади ее и радуют, – тихо говорит Иэн.

С этими словами он вручает мне ключик от сердца моей маленькой клиентки.

12

Я не раз становилась свидетельницей ужасных баталий между людьми, которых когда-то связывали семейные узы.

Мать подделала письмо врача, подтверждавшее, что у ребенка обнаружились следы жестокого обращения, после того как он побывал у отца.

Отец подсыпал сахар в свой бензобак и пытался повесить это на мать, чтобы доказать ее якобы психическую неустойчивость.

Родители одного клиента практически стали банкротами после двух лет борьбы за опеку, постоянно споря по пустякам, к примеру: в чьем доме – отца или матери – будет находиться саксофон ребенка. В результате война за саксофон обошлась им в несколько тысяч долларов на покрытие юридических расходов; покупка второго музыкального инструмента вышла бы намного дешевле. А стресс ребенка и последующая интенсивная терапия стоили им еще дороже.

Никогда прежде ни одно дело не поглощало меня так, как это. Поэтому я нарушу очередное правило. Я не возьму других клиентов, пока не закончу дело Баркли. Я буду целиком сфокусирована на Роуз; нельзя медлить с остальными запланированными встречами по этому делу. Все прочее подождет.

Я просто обязана обеспечить безопасность Роуз как можно скорее. Пытаясь унять дрожь, думаю о гнетущей, жуткой тоске, которая грызет меня всякий раз, когда я переступаю порог дома Баркли.

Еще мне необходимо побеседовать с Бет, Гарриет и учителем музыки (я про себя называю его Дистрофиком), а также поговорить с Роуз наедине. Но сначала нужно увидеться с доктором Джиной Маркман – психиатром Роуз.

На город надвигаются сумерки, я стою перед зданием, в котором находится офис доктора Маркман. Разглядываю место, где Роуз подобрала осколок стекла. Тротуар чисто выметен, поэтому ничего не нахожу. Я открываю тяжелую дверь, миную лифты в холле, чтобы привычно подняться по лестнице на седьмой этаж. Делаю это не в качестве физической тренировки, а потому, что у меня жуткая клаустрофобия и я не переношу лифты.

В приемной офиса 726 несколько мягких кресел и полка с глянцевыми журналами. Никого нет. Доктор Маркман сообщила, что у нее сегодня весь день расписан и она сможет принять меня только после шести вечера, когда прием закончится. Я пришла раньше, поэтому решаю присесть. Проходит десять минут, ее все еще нет.

Разумеется, доктор – занятой человек. Но я уверена, это не единственная причина, по которой она заставляет меня ждать.

Психотерапевты обязаны соблюдать конфиденциальность, если только их клиент не представляет угрозы для себя или для остальных. Я в числе тех немногих людей, кто может получить ордер от судьи, который обяжет психотерапевта разгласить информацию о своих несовершеннолетних клиентах. Мне пришлось направить доктору Маркман именно такой ордер, чтобы она согласилась встретиться со мной. И это ее ответный ход.

В четверть седьмого слышу стук каблуков по деревянным полам коридора, извещающий о ее прибытии, прежде чем она появляется в поле зрения. Меня раздражает даже звук ее быстрых энергичных шагов.

Когда она входит, я поднимаюсь и протягиваю ей руку:

– Я Стелла Хадсон. Спасибо, что согласились встретиться со мной.

Будто у нее был выбор.

Она поразительно красива. Афроамериканка с безупречной кожей и короткой стрижкой. Выглядит молодо, словно аспирантка, – интересно, она так же талантлива, как и Роуз?

– Джина Маркман.

Несомненно, она выигрывает оттого, что не представляется как «доктор Джина Маркман». А еще мне нравится ее стильный образ: на ней широкие черные брюки и ярко-розовая шелковая блузка с запа́хом.

– Могу уделить вам тридцать минут. Давайте поговорим в моем кабинете.

Вообще-то, я вправе задать ей сколько угодно вопросов. Но я знаю, что в глубине души она добрый человек и пытается защитить своего клиента. Надо дать ей понять, что у меня такая же задача. Что мы с ней в одной команде.

Доктор Маркман приводит меня в свой кабинет, который оказывается меньше, чем я ожидала. Она садится за стол, я – на стул напротив нее. У доктора Маркман на зависть аккуратный стол, на нем только ноутбук, беспроводная мышь, серебряный нож для вскрытия конвертов и хрустальная конфетница. На стене висит копия картины Дега, а также картина с изображением океана на рассвете. Ее дипломы – Колумбийского университета для студентов выпускного курса и медицинского факультета Университета Тафтса – висят в рамках бок о бок. В окно, выходящее на город, вижу серовато-белую верхушку монумента Вашингтону.

Детей в этом кабинете обрадует разве что конфетница с карамелью. Интересно, как Джине удается работать с ними в такой унылой обстановке?

– Встречи с пациентами проходят не здесь, – поясняет Маркман, словно читая мои мысли. – Тут родители ожидают своих детей – так удается сохранить конфиденциальность. Дальше по коридору есть комната арт-терапии, в которой я провожу встречи с клиентами. Там обстановка более располагающая для детей.

– Я пытаюсь узнать как можно больше о Роуз и ее родителях, – без обиняков говорю я доктору Маркман. – Бракоразводный процесс зашел в тупик. Мне необходимо удостовериться в том, что условия опеки будут наилучшим образом отвечать интересам именно Роуз, а не кого-то другого.

Джина кивает, выражение ее милого точеного лица немного смягчается.

– Роуз Баркли – необычный пациент. К сожалению, не могу сказать, что отлично ее знаю. В одном я уверена: это ребенок с травмой.

– Какой информацией вы можете поделиться со мной?

– Я еще не провела тест на ай-кью, но убеждена, что он покажет поразительные результаты. Она очень умная. В самом начале нашей работы я попросила Роуз решить несколько задач, чтобы оценить ее уровень. Так вот, она успешно справилась даже с заданиями, рассчитанными на детей более старшего возраста. У нее потрясающие способности!

– А Роуз дала вам понять, как она относится к своим родителям?

Доктор Маркман обдумывает мой вопрос, затем качает головой:

– Она выражает себя через творчество. И если в этих рисунках есть ключ к разгадке ее желаний, то я его не нашла.

– Можно посмотреть на рисунки?

Она колеблется, потом встает:

– Пойдемте со мной.

Доктор Маркман ведет меня дальше по коридору, открывает дверь и включает свет. Вот здесь именно та обстановка, которую я ожидала увидеть в кабинете терапии: тепло, уютно, стены и мебель ярких основных цветов. В комнате есть кресла-мешки и плюшевые звери, корзины с разными игрушками и куклами, стопки книг, большой кукольный дом, мольберт и стеклянные банки с кисточками и цветными карандашами.

Доктор Маркман подходит к шкафу и вводит код. Она достает большую папку, но, вопреки моим ожиданиям, не протягивает ее мне, а прижимает к груди.

– Творчество необходимо интерпретировать, – говорит доктор. – Люди могут смотреть на один и тот же рисунок или читать одну и ту же книгу, но впечатления могут быть совсем разными.

– Понимаю.

– Часто мы видим в чьем-то творчестве отражение нас самих. Наших взглядов. Нашего мировоззрения. У вас бывало такое, что вы читаете роман, а он вам не нравится, затем через какое-то время вы возвращаетесь к нему и влюбляетесь в него? Сюжет не поменялся, он остался прежним – поменялись вы. Речь о понимании того, кем мы являемся в определенный момент времени и что привносим в наше уникальное взаимодействие с предметом искусства.

Доктор явно готовит меня к чему-то. Что же мне предстоит увидеть в этой папке?

– Роуз через многое прошла, – продолжает Маркман, все еще прижимая к себе папку.

– Можно? – Я протягиваю руку, тепло улыбаясь.

– Роуз сделала несколько рисунков. Все это вариации одной и той же сцены.

Наконец доктор Маркман выпускает папку из рук, словно в замедленном кино. Я открываю ее. Первый рисунок – сцена смерти. Длинноволосая женщина – Тина – распласталась на каменной террасе, руки и ноги находятся под острым углом к телу. На нее смотрят две фигуры: это явно Роуз и ее бабушка Гарриет. Они держатся за руки.

Сцена не производит ужасающего впечатления, – напротив, все выглядит умиротворенно. Роуз нарисовала вокруг Тины цветы – радугу из розовых, желтых, фиолетовых и синих цветов. Как будто девочка хотела красиво представить смерть няни. Я смотрю на две фигуры, держащиеся за руки, и делаю глубокий вдох. У меня возникает отвращение, когда мозг фиксирует то, что я вижу. Бабушка изображена простыми штрихами. Она смотрит на тело Тины, удивленно округлив рот. А вот у нарисованной Роуз нет глаз. Над носом два черных кружка. Они похожи на дыры.

– Что это значит? – спрашиваю я доктора Маркман. В горле – спазм, и мой голос звучит сдавленно.

– На данном этапе мы можем по-разному это интерпретировать. Выбирайте сами. Роуз не хочет видеть Тину такой. Роуз не хочет, чтобы ее спрашивали, что она видела. Десяток других вариантов. Зависит от смотрящего. Зависит от мировоззрения художника.

Я достаю телефон из сумки и фотографирую рисунок. Перехожу к следующему листу. То же самое изображение. Тина, разбившаяся о каменное покрытие. У Гарриет изумленное лицо. Роуз с черными отверстиями вместо глаз.

Заставляю себя сфокусироваться на конкретных вопросах, ответы на которые мне необходимы. С кем из родителей должна быть Роуз? А кто представляет для нее угрозу?

– Как с ней взаимодействует мать во время сеансов? – спрашиваю я.

– Никак. Родителям запрещено сюда входить. – Доктор Маркман энергично мотает головой. – Это место только для детей. Бет ждет в моем кабинете, пока я работаю здесь с Роуз. Необходима обстановка, в которой мои пациенты могли бы свободно выражать себя.

В помещении тепло, но такое чувство, будто меня окунули в колотый лед.

– Простите, – говорит доктор Маркман, – я приглашена на ужин. Пора идти. – Она придвигается ко мне. – Вы в порядке?

Я не могу ответить.

– Вы тоже пережили травму? – шепчет она.

Доктор снова читает мои мысли. Будто видит меня насквозь и знает, что я пережила. Она кивает, словно сама отвечает на свой вопрос.

– Я так и думала. С момента нашей встречи. У меня чутье на такие вещи.

Она кладет теплую руку на мое предплечье. Словно подбадривает меня и хочет поделиться своей силой.

Я закрываю глаза. Делаю вдох. Моя рука снова неожиданно холодеет. Я открываю глаза и вижу, что доктор Маркман ждет меня в дверях.

– Мне нужно закрыть кабинет. Сможете найти выход самостоятельно?

Кое-как благодарю ее за уделенное время. Иду по коридору и спускаюсь по лестнице. Пересекаю холл, выхожу на улицу.

В городе свирепствует час пик. Машины рычат, толпы заполоняют тротуары. Свет фар автомобилей, такси и автобусов прорезает серые сумерки. Полицейская машина напрасно включает сирену – впередистоящему транспорту все равно не сдвинуться. Она в ловушке.

Через несколько шагов – крытая автобусная остановка. Добираюсь туда на ватных ногах и плюхаюсь на скамейку.

Из всего того, что я увидела и выяснила во время встречи с доктором Маркман, никак не могу выбросить из головы хрустальную конфетницу. Бет Баркли приводила сюда Роуз всего несколько дней назад. Она ожидала в кабинете Маркман, пока Роуз рисовала автопортрет – девочку без глаз. Бет, должно быть, видела конфетницу. Дипломы в рамках. Копию картины Дега под стеклом. Серебряный нож для вскрытия конвертов. Окно, выходящее на монумент Вашингтону. Сложно представить, что Бет согласилась провести столько времени в маленьком помещении, наполненном предметами, вид которых якобы невыносим для нее.

И сразу вслед за этой мыслью возникает другая: чтобы привезти Роуз на сеанс, Бет нужно было ехать на машине. И во время этой поездки ее окружали стеклянные окна и блестящие зеркала.

Значит, нельзя исключать, что Иэн и Бет соврали. И возможно, существует другая причина, по которой они избавились от всех стекол в доме.