Читать книгу: «Режиссёр смерти: Последний Дебют», страница 12

Имя мне Эдик Ворожейкин, я младший брат Гюля Ворожейкина и хочу поведать о нашей нелёгкой судьбе. Мы с братом родились в бедности среди обглоданных и заплесневевших стен; мать умерла, когда рожала меня, отец же был страшным алкоголиком и постоянно срывался на нас: то бил, то обзывал, то орал, как резаный, срывая горло. Как вспомню эти заваленные мусором и осколками стекла полы, обблёванные стены, треснутый потолок, то сразу подступает к горлу тошнота. Мы жили в захудалой однушке, и мы с братом всегда мечтали вырасти, заработать денег и приобрести большу-ую квартиру, где у нас с ним будет по личной комнате. Мы были наивными дураками, это понятное дело, но мы мечтали и эти мечты нас сплотили. До определённого времени, конечно же.

Брат мой всегда был особенным человеком, не таким, как все: он имел талант сделать из любой вещи хорошее стихотворение или рассказ, имел предрасположенность к музыке и рисованию, был добрым и отзывчивым человеком, всегда помогал людям, бездомным животным и учился на отлично, – он был в моих глазах тем, на кого стоит равняться, был идеалом человека.

А я что? А я был бесталанен и бестолков, как мне всегда говорили учителя; они всегда сравнивали меня с Гюлем и это с возрастом начинало меня раздражать. Не проходило ни дня, когда я не кусал локти при виде успехов Гюля, когда слышал похвалу в его адрес и наблюдал за ним во время работы, смотрел на его сосредоточенное хмурое лицо. Я завидовал его силе, завидовал его талантам и жизни, я хотел быть им, а не собой. Как бы я ни старался, как бы ни пытался доказать всем, что я достоин большего, что мной тоже можно гордиться и можно меня любить, меня всегда затенял Гюль. Я пытался писать, но меня не приняли; я пытался рисовать, но меня презирали за кривизну рук; я пытался музицировать, но мне говорили, что мне на ухо наступил медведь. Я пытался делать всё то же самое, что и Гюль, но у меня никогда не получалось.

Гюль был слишком добр для этого мира, оттого его любили и восхваляли, как Бога. Обычно добрым людям трудно выживать, но Гюль смог даже это. А я даже жить нормально не мог.

Шли годы: мы росли, как и росла моя ненависть к Гюлю. Конечно, я никогда не показывал ему своих истинных чувств и притворялся, что люблю его, как брата, н я его ненавидел. В двадцать лет, когда умер отец, наши пути разошлись: он заработал денег и переехал в Даменсток покорять столицу, а я остался в Ренегурбсе в нашей затхлой квартиронке. Гюль предлагал мне поехать вместе с ним, но я не мог выносить даже его лица, потому отказался и предпочёл гнить в одиночестве. Чтобы жить хотя бы в небольшом достатке, я устроила на ненавистную мне работу и пахал, как лошадь, пока Гюль зарабатывал большие суммы всего за пару строк, уверенно шёл по карьерной лестнице вперёд и был окружён самыми красивыми, сексуальными дамами. Я рвал газеты, когда видел там его имя, я жёг его сборники стихотворений и рассказов, я его не-на-ви-дел!

И вот, мне уже пятьдесят, а моя ненависть к брату никуда не исчезла, наоборот она возросла до невероятных размеров и поглотила меня полностью. Мне хотелось денег, мне хотелось славы, мне хотелось быть Гюлем, а не Эдиком! И я понимал, как исполнить хотя бы одну свою мечту, а именно заработать денег и окончательно переехать в столицу: стать наследником брата и избавиться от него каким-нибудь образом. Через обходные пути я узнал, что Затейников собирается провести кровавый проект и решил предложить в кандидатуру участника Гюля, на что тот охотно согласился. И вот, теперь его нет в живых. Счастлив ли я? Да, счастлив, неимоверно счастлив! Гори в аду, брат мой, гори, как горели твои рукописи у меня в тазу!»

Борис завершил чтение; глаза его горели яростным пламенем, рот искривился. Сжав мятый лист, он не сдержался и в бешенстве разорвал его в мелкие клочья, что листочками опали на пол.

– Тварь! Это ты гори в аду, Эдик! – кричал он в бешенстве. – А мне Эдик никогда не нравился, так вот почему! Он гнилой человек, он отвратительный человек! Как же он меня злит! Бедный Гюль! Кому он верил. Кому он только доверял?!

Все сидели, погрузившись в панихидное молчание, которое вскоре разбил Затейников:

– Кстати, подумайте над тем, что вас так же могли продать мне ваши близкие друзья или родственники! Те, кого вы считали своей кровинушкой, могли запросто предать вас за деньги мне! – он страшно захохотал и отключился.

* * *

Прошёл ужин.

Насытившись, все принялись за уборку стола в обсуждении предстоящей ночи: все выбирали, кого поставят на шухер в этот раз.

– Пс-с! Глупый блондинчик, нам надо поговорить! Только секретно, чтобы нас никто не слышал! – шёпотом позвала Сэмюеля Илона, схватила его за локоть и, незаметно прошмыгнув в фойе, повела в курильню четвёртого этажа. Композитор с лёгким удивлением последовал за ней, не задавания никаких вопросов и про себя гадая, о чём хотела с ним поговорить фотограф.

Штуарно оглянулась по сторонам, прислушалась, тихонечко заперла дверь, подставила к ней табурет и села на него, закинув ногу на ногу и скрестив руки на груди.

– Зачем ты…

– Говори тихо! – шикнула девушка.

– Зачем ты меня сюда позвала?..

– Я хотела поговорить с тобой кое о чём… важном.

Илона легко смутилась, а Сэмюель недоумённо глядел на неё и глуповато хлопал глазами. Девушка собралась с мыслями, шумно выдохнула и скромно выпалила:

– Я очень привыкла к тебе за всё это время, С-сэм…

– Что? Ты только что меня назвала по имени?..

– Да! Сэм… Сэмми… Сёма… Знаешь ли, ты для меня не просто глупый блондинчик…

– А кто?

– Ну… Сэмми… я… ты… мы… вместе… мы…

– Прости пожалуйста, я не до конца понимаю, что ты хочешь мне сказать…

– Ты глупый или притворяешься?

– Нет! Я правда не понимаю, что ты…

– Я хочу тебе в любви признаться, дурак!

Сэмюель замер, широко распахнув круглые от удивления глаза.

– …что?

– Я люблю тебя, Сэмми… очень люблю! И я не понимаю, что со мной происходит от этой любви! Я думала, что, если буду дразнить тебя и ненавидеть, даже презирать, эта любовь пройдёт и оставит меня в покое, но она лишь росла и росла, пока не доросла до невероятных размеров! Я уже не могу с ней справиться сама без чьей-либо помощи, но мне не с кем советоваться: у меня нет друзей, особенно тут! Да и я не хочу уже с ней справляться… – она приложила ладони к своему сердцу. – Мне тут тепло от этой любви, но иногда при мысли о твоём ответе тут становится холодно и… пусто, будто из меня всё выели. Я… я пойму, если ты откажешь мне… я вела себя с тобой очень плохо, я это понимаю, но это всё от любви к тебе! – девушка сжала ткань рубашки и прикусила губу. – Мучительно… Это так мучительно!.. Если бы ты знал, что я чувствую, ты бы уже давно умер от ужаса и переизбытка чувств и эмоций, что кишат внутри меня!

Сэмюель сложил бровки домиком, сел на корточки перед зажмурившейся Илоной и ласково улыбнулся:

– Я тоже тебя люблю, Илона.

Она тяжело вздохнула:

– Я так и зн… – но, не договорив, подняла изумлённое лицо на композитора. – Что?..

– Я люблю тебя. Да, ты колола меня словами, но я всегда понимал, что ты не плохой человек и на самом деле ты очень хорошая, просто тщательно скрываешься ото всех. Я понимаю причину твоего страха, поэтому не злюсь на тебя. Я принимаю твои чувства и… я думаю, это взаимно.

– Ты… ты действительно говоришь правду или притворяешься, чтобы утешить меня?..

– Я правду говорю. Я не люблю лгать.

Илона отвела смущённый взгляд от юноши; слёзы скоротечными реками невольно заструились по её шоколадным щекам.

– Ты плачешь?..

– Нет, не плачу! Тебе кажется… – она утёрла слёзы, шмыгнула носом и насупилась. – Если ты говоришь неправду, то я… я… я умру!

– Не надо умирать! Я правду говорю, честно-честно! Ты мне очень дорога…

– Ну смотри у меня, глупый блондинчик!

– Зови меня лучше Сэмми и Сэмом.

– С-сэмми… Сэмми!

Илона бросилась в объятия Сэмюеля и уже без стеснения разрыдалась от радости.

– Ты меня правда любишь?

– Правда… Да. Я очень привык к тебе за всё это время и уже трудно представить, как я буду без тебя и твоих шуточек.

– Хи-хи! Скажи ещё раз, что любишь!

– Я люблю тебя.

– Ещё.

– Я люблю тебя.

– Ещё, ещё!

– Я люблю тебя, Илона.

– А я сильней! – Илона начала покрывать нежными поцелуями его лицо и смеяться, плакать одновременно. – Нельзя быть таким заботливым! Нельзя, нельзя быть таким добрым! Нельзя, нельзя, нельзя! И прошу, обещай мне, поклянись мне, что ты отныне не будешь травмировать себя никоим образом!

– О-обещаю…

– Хи-хи! Я так тебя люблю-ю, люблю, люблю! И в честь моей любви к тебе я хочу подарить тебе кое-что!

Она сняла с шеи свой слегка светящийся кулон в форме маленькой алой лампочки и сразу же повесила её на шею возлюбленного, на которой уже висел чёрно-белый квадратный медальон.

– Вот! Это моя драгоценность, которая досталась мне от бабушки, которую я дарю тебе!

– Ого… – юноша начал с удивлением рассматривать кулончик, вертя его в пальцах. – А мне нечего тебе подарить…

– Ты мне уже подарил своё сердце, большего мне и не надо! Хи-хи-хи!

Прекратив плакать и высморкавшись, невозможно счастливая Илона подняла блестящие глаза на Сэмюеля, что сидел перед ней на коленях, и тотчас стала серьёзной, словно разговора об их чувствах друг к другу не было:

– Я хотела с тобой поговорить ещё о кое-чём.

– О чём?

– У меня есть план на эту ночь, и ты мне поможешь с ним! В общем, я хочу поймать убийцу с поличным! Ради этого я не ужинала и ничего не пила, потому что в еде и воде может быть снотворное, так как убийца, как я думаю, среди тех, кто готовит для нас еду, поэтому мы все засыпаем каждую ночь! А теперь я собираюсь окончить всё это раз и навсегда!

– И что ты предлагаешь?

– Так как ты ел, ты скорее всего захочешь спать…

– Я обещаю не спать! – тут же сказал Сэмюель, поднявшись на ноги.

– Да? Тогда вызовись сторожем на эту ночь! Мы с тобой вместе поймаем убийцу и прекратим это всё! – она подняла вверх кулачок. – Команда Илоны и Сэмми в деле!!

– Да! Но погоди, чем мы свяжем убийцу?

– Скотчем! – она вытащила из кармана большой моток скотча. – Я всегда и везде ношу его с собой! Это очень полезная вещь.

– Отлично! Тогда наша команда точно в деле!

Они пожали друг другу руки, поцеловали друг друга в щёки (губ они сильно смущались) и вышли из курильни, вернувшись на второй этаж к остальным. Все не заметили их ухода и уже медленно готовились ко сну, расправляли самодельные постели, взбивали подушки и расстилали одеяла. Максим и Марьям скотчем, данным Илоной, связали руки за спиной и ноги Стюарту, который совсем, на удивление всех, не сопротивлялся, и укрыли его одеялом.

– Крепко связали? – спросил Борис, ехидно улыбаясь в лицо хмурому Стюарту.

– Да, кг’епко.

– Только посмей вытворить что-нибудь, мы тебя с поличным захватим, ёмаё!

– Честно, я не думаю, что это Стюарт… – подал голос Табиб, но его никто не услышал.

Выждав нужный момент, Сэмюель вызвался быть на шухере в эту ночь. Сев у стены с фонарём в руках, композитор принялся за наблюдение, а Илона, спрятавшись под одеялом с фотоаппаратом, притворилась спящей.

Все уснули.

IV

Сорванная маска

Пробило полвторого.

Среди спящих выросла голова проснувшегося коллеги. Человек поднялся, шатаясь, подошёл к слегка задремавшему Сэмюелю и легко потрепал его за плечо.

– Сэм, можешь помочь? – шёпотом спросил он сторожа.

– А? – спросонья акнул композитор. – Да… да, конечно! Что такое?

Поднявшегося на ноги Сэмюеля взяли под руку и что-то прошептали ему на ухо. Ошеломлённая Илона наблюдала за ними приоткрытым глазом и не могла поверить в реальность происходящего.

«Наверное, тебе кажется… Да, тебе кажется… не может же это быть этот человек?..» – пыталась она успокоить страшное сердцебиение и лихорадочное дыхание.

Юноша кивнул, поднялся и вместе с человеком вышел на лестницу; их голоса начали отдаляться, пока этаж не погрузился в тишину. Илона приподнялась и посмотрела на закрытую дверь лестницы, но тут же легла обратно, ибо услышала возвращающиеся шаги.

Человек, сжимая в руке шарф Петра, вернулся в комнату, опасливо огляделся и подошёл к постели Максима Убаюкина, грозно нависнув над мирно спящим солистом. Илона широко распахнула глаза и побледнела.

«Это убийца! Но… но нет, нет, я… я не справлюсь здесь одна… Нет, не справлюсь, не смогу его обезоружить… К-куда увели Сэма?.. – панически метались мысли в её головушке. – Нет, я должна предотвратить смерть! Я отвлеку и убегу от него! Да!»

Тихонько приподнявшись, Илона взяла в руки полароид, сделала снимок и вспышкой ослепила душегуба, что обмотал вокруг шеи спящего Максима шарф. Человек рыкнул и сразу же отпустил рукава шарфа.

Пока он приходил в себя, Штуарно прикарманила полученную фотографию в шорты своей пижамы и бросилась к лестнице, однако на площадке споткнулась обо что-то и вскрикнула, уронив полароид. Аппарат полетел по ступеням вниз и разбился. Обернувшись, она с ужасом поняла, что споткнулась о кровоточащее тело Сэмюеля. Из его спины торчал ножик.

– Сэмми! – вскричала девушка, но поняв, что душегуб последует за ней и наверняка убьёт вдобавок и её, бросилась на первый этаж, спотыкаясь о собственные ноги и перепрыгивая через ступени. Слёзы струились по её посеревшим щекам, глаза адски жгло, но она бежала, что есть мочи. А душегуб неотрывно следовал за ней, боясь упустить цель из поля зрения, и тоже бежал на своих длинных ногах.

Илона оказалась на первом этаже и сразу же бросилась на кухню, планируя запереться и переждать время там, однако она не знала, что у двери нет ни шпингалета, ни замка. Схватившись за ручку двери, она тянула её на себя, не давая возможности убийце открыть дверь. Глаза бешено метались по комнатушке в поисках оружия, и взгляд её упал на нож, который она ловко достала и вставила себе между зубов, продолжая держать ручку двери. А душегуб стучался, пытался отворить дверь, но у него долго не выходило этого сделать. Тогда он решил поступить хитрее: переждать, когда у Илоны кончатся силы, и потом внезапно нанести удар. Потому, чтобы не терять времени зря, он забрал ножик, что торчал из спины Сэмюеля, и вернулся на второй этаж, дабы закончить запланированное преступление: убийца сел на Максима, схватился за рукава шарфа и резким рывком начал душить жертву, не давая ей даже проснуться и опомниться. Бедный мужчина распахнул покрасневшие закатанные глаза и схватился за шарф на шее, чтобы оттянуть его и сделать хотя бы один вдох, но тщетно: душегуб был разъярён, оттого был сильнее. Лицо жертвы то краснело, то синело, пока в конце концов оно не стало тёмно-фиолетовым, и руки, так отчаянно цепляющиеся за жизнь, рухнули на пол по бокам. Никто, к счастью кровожадного подлеца, не проснулся, ибо убийца намешал в еду сильнодействующее снотворное.

Блеснуло лезвие на свету фонаря, и душегуб принялся уродовать лицо мёртвого Максима, срезая с него кожу и снимая её, будто карнавальную маску. Бросив лицо бедной жертвы на пол возле Бориса, убийца преспокойно вернулся на первый этаж и, собравшись с силами, резко распахнул дверь на кухню. Илона вывалилась из комнаты, уронив нож, что со скрежетом укатился к стене, и больно ударилась головой.

– Т-тварь… – прошипела, поднимаясь, девушка. Глаза её воспалились от яда горьких слёз. – Я тебе никогда не прощу смерть Сэмми!

– Верно, не простишь, потому что отправишься прямиком к нему в Ад! – воскликнул убийца и замахнулся ножом. Илона ловко увернулась, благо ей позволял проворный низкий рост, и пнула соперника ногой в живот. Однако она не подумала, что открыла свою спину для удара, и душегуб вонзил нож ей прямиком между лопаток. Она закричала от боли и, всем телом ощутив, как лезвие выходит из её раны, рухнула на пол. Приподнявшись на руках, она зашипела от ноющей боли.

– Глупая девчонка! Если бы ты не вмешалась, могла бы жить да поживать спокойно!

– Зачем тебе это всё?! – взглянув в глаза убийцы, спросила Илона. – Зачем?!

– Тебе этого не понять! Никому никогда не понять меня, потому что все вы – эгоистичные ублюдки!

– Если расскажешь, зачем ты этим занимаешься, мы всё поймём! Хватит, умоляю! Прекрати и приди, наконец, в себя!

Но убийца совсем не слушал её: он тенью навис над Илоной, грубо пнул её, перевернув на спину, и ударил ножом в живот. Девушка раскрыла рот в немом крике, – кровь хлынула из её рта и окрасила белую пижаму красным. Схватившись за рану, она с хрипом начала ползти в сторону лестницы. Одна рука её была сжата в крепкий кулак.

– Слабачка! – воскликнул с безумной улыбкой от уха до уха убийца. – Что ты, что Элла: вы обе слабые и наивные дуры! Так отчаянно защищаете своих любовников, любите их до гробовой крышки и хотите помешать мне!

– Помешать… в чём?..

Он промолчал.

– В чём помешать?..

Илона, держась изо всех сил, медленно отползала от своего губителя, рыдала и, кашляя кровью, хрипела в бреду:

– Я… я буду жить… я буду жить… я буду… жить… я жить… жить, жить, жить!..

Она, тяжело дыша, перевернулась на спину и протянула руку к потолку; в мандариновых глазах подобно падающей звезде промелькнул яркий проблеск надежды и мгновенно потух.

– Сэмми… я жить хочу… Сэмми!.. Где ты, Сэмми?.. Сэмми… прости меня… Сэмми… Сэмми, Сэмми, Сэм… я… я тебя… я тебя лю… лю… лю…

Фотограф уронила серую ладонь на пол, истекая кровью, что образовывала под ней огромную лужу. Жизнь навсегда покинула это бедное маленькое тельце.

Убийца ухмыльнулся, сел возле мёртвой Илоны на корточки, вытащил из её кармашка фотографию, спрятал её у себя в нижнем белье и начал ковыряться в трупе ножом, задумавшись над чем-то. Придумав, что он будет делать с этим тельцем, он схватил его за руки и быстро поволок на кухню.

Глава 8
Ужас

I

Лицо

Кайдерск, 1 февраля, 1043 год

Время 08:46

Второй этаж: коридор

Часы гудели в тишине: тик-так, тик-так… Гул этот давил на нервы. Включился свет на этаже.

Стюарт нахмурился, приоткрыл глаз и потёр его ладонью.

– Чего?.. – он посмотрел на свою руку и удивился: скотч, которым связали его руки перед сном, был разрезан. Вскочив с постели, он с ужасом осмотрелся, заметил возле постели Бориса отрезанное лицо и воскликнул: – Нет! Нет, нет, нет!

Он тотчас бросился к постели Максима Убаюкина и пал перед ним на колени. Перед ним лежал удушенный и изуродованный труп без лица; стеклянные глаза были закатаны, в которых отражался блеск ламп, но не блеск жизни, рот с кровавой пеной был приоткрыт и словно пытался прошептать прощальные слова.

– Чёрт! – прошипел Уик, поморщившись при страшном обличии трупа. Резкой стрелой его пронзило воспоминание о Сэмюеле, которого он нигде не увидел. – Господин Лонеро?!

Осмотрев все комнаты, Стюарт с опаской приоткрыл дверь на лестницу и к своему ужасу обнаружил на площадке лежащего в небольшой луже крови композитора.

– Господин Лонеро!

Он сел на корточки рядом с телом и в панике начал его трясти за плечо. Конечно, его разумная сторона понимала, что это бесполезно, ведь перед ним с большей вероятностью лежит труп. Или?..

– А?.. – бледный, как поганка, Сэмюель перевернулся на раненную спину и заспанными глазами посмотрел на Стюарта.

– Вы живы?! – изумился скрипач, поднявшись на ноги.

– Я… я уснул…

– Уснули?! Вы ранены!

– А?..

Стюарт вновь перевернул приятеля на живот и осмотрел его рану. Похоже, она не задела важных органов, однако это не объясняло живучести Сэмюеля.

– Я ранен?..

– Да! Я не понимаю, как вы ещё живы!

– Да, я живу…

– Вам не больно?

– Нет, я ничего не чувствую…

– Совсем ничего?

– Совсем…

Сэмюель поднялся на ноги, отряхнулся и потянулся.

– Осторожнее, господин Лонеро! Не повредите себя ещё сильнее.

– Всё в порядке, Стю, не переживай…

– Легко сказать, да трудно сделать. Надо сказать Табибу, чтобы он обработал вам рану и перебинтовал ваш торс, – он призадумался, прикусил палец и наконец снял с рук скотч, отбросив его в сторону. – Скажите, что вы здесь делали?

– А? Ну, меня сюда позвали ночью, а дальше я ничего не помню…

– Кто позвал?

– Э-э… я не помню…

– Чёрт! Вспоминайте! Вас скорее всего позвал сюда убийца, чтобы расправиться с вами, но вам просто ужасно повезло остаться в живых!

– А-а… Я помню только наш план с Илоной…

– План? Что за план?

– Она хотела поймать убийцу с поличным, сфотографировать его и связать, и я обещал ей помочь с этим, потому вызвался сторожем…

– И?

– Ну, как видишь… А где Илона?..

– Я не знаю, я не видел её.

– Не видел?.. Ох, голова кружится…

Сэмюель пошатнулся и, уперевшись о плечо приятеля, едва удержался на ногах. За дверью послышалось шуршание, и вскоре к ним вышел испуганный и бледный Пётр Радов, воскликнув:

– Труп! Там труп!

– Я знаю, – ответил Стюарт, а вот Сэмюель широко распахнул глаза и задрожал:

– Т-труп?.. Но… кого убили?..

– Максима! – всё восклицал Пётр, тяжело дыша и переводя дух. Страшный образ трупа до сих пор маячил у него перед глазами. – Oh, comme c'est cruel!.. (фр.: О, как жестоко!..) Ему оторвали лицо, лицо!.. Я… я накрыл его одеялом, чтобы никто по пробуждению не увидел этой страшной картины и не испугался…

– Ч-что?..

– Ба! Почему тут кровь?! – отпрянул от приятелей Пётр, заметив на полу лужицу крови, а затем он перевёл взор на ночную рубашку композитора. – Ба, Сёма! Тебя ранили?!

– Да, его ранили. Я изначально подумал, что господина Лонеро тоже убили, так как он лежал здесь без сознания в луже крови; его ранили в спину, – Стюарт приоткрыл дверь и посмотрел на спящих коллег, пересчитав их по головам. – Её здесь нет… Пётр, разбуди Табиба и передай ему господина Лонеро, а я скоро вернусь. Также осмотрите каждого спящего, вдруг заметите что-то странное и подозрительное.

– Но куда ты? – спросил Радов.

– На поиски Штуарно. Её нет среди спящих.

– Это тот дерзкий фотограф?

– Да.

– М… Боже… У меня плохое предчувствие…

– У меня тоже. Надеюсь, что нам лишь кажется.

– Я… я пойду с тобой, – встревожившись, сказал Лонеро, но Уик наотрез отказался от его компании.

– Вам нужно обработать рану. Идите.

Стюарт мотнул головой и бросился на первый этаж, ибо его туда вело странное чутьё, по пути подняв разбитый полароид неизвестно живого ли фотографа; Пётр и Сэмюель вернулись в коридор, разбудили испугавшегося Табиба и тот обработал рану композитора, перевязав его торс бинтами с запястий, ибо чистых бинтов ни у кого не было.

II

Мусорка

Тяжело дышавший от волнения Стюарт, споткнувшись на последней ступени, влетел в фойе и сразу же ощутил острый, как лезвие ножа, запах крови. Подняв глаза, он узрел страшно тошнотворную картину: все стены были разукрашены ярко-алым, на полу виднелась непрерывная толстая кровяная дорожка, ведущая на кухню, а рядом с ней надпись: «Любовь до самой смерти» и блестящий нож. Скрипач закашлялся, подавил в себе рвотный позыв и осторожно направился по дорожке на тёмную кухню, дверь которой была приоткрыта, будто звала к себе и приглашала зайти внутрь места преступления.

Подозрения Стюарта, к сожалению, сбылись. Из большого мусорного ведра в углу торчали согнутые шоколадные ноги: правая ступня была босая, на второй был ярко-алый тапочек. Уик подошёл ближе и увидел, как внутри мусорки лежала, завёрнутая в несколько рваных скатертей, мёртвая и изуродованная до неузнаваемости Илона Штуарно. Судя по всему, её тело завернули в скатерти и уродовали через них, чтобы не испачкаться кровью.

– Чёрт возьми… – с досадой и сожалением прошипел он и прикусил губу. Ужас обуял всё его сознание при виде этого бедного маленького тельца, что раньше активно бегал по этажам и всё фотографировал. Он хотел отвести взгляд, но почему-то не мог этого сделать и продолжал рассматривать некогда живую девушку, её изрезанное лицо с закрытыми глазами, и тоненькую шейку.

Стюарт, прекратив рассматривать укутанное, словно в одеяло, тело, аккуратно вытащил его из мусорки, положил на пол и развернул. На глаза ему сразу же попался сжатый правый кулачок, и он вспомнил, как Илона с Сэмюелем рассказывали ему про русый клок волос в сжатой руке Эллы. Еле сумев раскрыть маленькую мёртвую ладошку, он замер, сжал находку в своей ладони и прижал её к груди с лихорадочным вздохом. Теперь он точно знает, кем является этот страшный душегуб. Он нашёл убийцу. Он нашёл последнее доказательство.

Вдали послышались тяжёлые шаги, и Стюарт спрятал находку в нагрудный карман ночной рубашки. Обернувшись, он в свету дверного проёма увидел бледного Сэмюеля. Глаза блондина округлились, стоило ему опустить взор на пол, где навзничь лежала мёртвая девушка. Он переводил взгляд от приятеля к трупу и не мог поверить глазам.

– Господин Лонеро…

– Илона?..

Сэмюель осторожно подошёл ближе, не сводя мутных круглых глаз с тела возлюбленной. Нет, это ложь! Она не должна быть мертва! Буквально вчера она признавалась ему в любви, подарила свой кулон – семейную реликвию и целовала его тёплыми губами, а сейчас это бездыханное изуродованное холодное тело, которое больше никогда не прикоснётся к нему своими маленькими ладонями, больше не обнимет, больше не улыбнётся. Грудь его тяжело вздымалась и опускалась, глаза расширялись и мутнели сильнее. Блеск жизни, что так отчаянно горел в них из последних сил, пропал.

– Господин Лонеро…

– Илона!.. – с ужасом закричал Сэмюель, пал на колени, приподнял и крепко обнял ледяное тельце. Прижав бледные губы к серому лбу, он пытался ощутить хотя бы толику тепла в нём, но тщетно: жизнь угасла, оборвалась пару часов назад, и он ничего не сделал, чтобы предотвратить это. Он не смог уберечь её, не смог защитить! Зачем он так беспечно последовал за убийцей? Зачем дал себя ранить?! И смерть возлюбленной только его вина, ничья больше.

– Господин Ло…

– Прошу, Стюарт, молчи! Молчи, молчи, молчи! Я не хочу верить в реальность происходящего!

Тяжёлые слёзы стекали по его белому лицу. Он зажмурился и сильнее прижал возлюбленную к своей тяжёлой от страшного чувства вины груди. Ему хотелось осознать, что это был всего лишь кошмарный сон; не хотелось верить в жестокое настоящее. Он впервые в жизни полюбил кого-то и причём ответно, и так быстро лишился своего счастья. Кулончик жалобно засверкал, словно скорбел о мёртвой хозяйке.

Спустя некоторое время к ним спустились огорошенные ужаснейшим видом фойе Табиб Такута и Пётр Радов. Доктор находился в полуобморочном состоянии, но держался изо всех сил, а солист больше беспокоился за чужие моральные состояния, нежели за очередное убийство. Но, увидев, как Сэмюель обнимает второй труп, Пётр шокировано замер.

– Deuxième… meurtre?.. (фр.: Второе… убийство?..)

Но ему никто не ответил. Все молчаливо смотрели на тихо рыдающего Сэмюеля, чьи плечи содрогались при каждом коротком вздохе, и не знали, как утешить, подбодрить друга. Стюарт, как бы он ни был холоден, не был бессердечным: сердце его больно сжималось при виде приятельских слёз, и воспоминания о покойной Элле подкрадывались к встревоженному разуму. Прижав холодные пальцы к горячему лбу, он судорожно вздохнул.

– Господин Лонеро…

– Я в порядке, – сухо ответил композитор и повернулся лицом к приятелям, всё ещё прижимая мёртвое тело возлюбленной к груди. Глаза, что раньше напоминали безоблачные светлые небеса, заволокли тучи, хладнокровие застыло на бледном лице. Поднявшись, он взял Илону на руки. – Надо отнести её в комнату.

– Сёма…

– Всё в порядке. Осматривайте место преступления.

– Тебя сопроводить?

– Нет. Спасибо за предложение, Табиб, но я просто хочу немного побыть наедине с Илоной. Я хочу проститься с ней.

И, ничего более не сказав, смотрящий в пустоту Сэмюель направился с трупом на руках к лестнице, где тотчас скрылся. Дверь за ним тихонечко закрылась.

Стюарт, Табиб и Пётр, проводив его взглядами, переглянулись. Никто и не подозревал об истинных чувствах Сэмюеля и его разговоре с Илоной за день до её смерти.

– Кажется, его сильно потрясла смерть этого фотографа… Но почему? Она ведь дразнила его… – сложил брови домиком Пётр.

– Они сдружились, я думаю, – предположил Табиб. – Может, смерть Илоны стало последней каплей. Мы не железные и он тоже. В конце концов, он был одним из немногих, кто пытался поддерживать в нас надежду на хороший исход. Он не выдержал, сломался, главное, чтобы не окончательно.

– Никогда не видел господина Лонеро в таком состоянии… – прошептал Стюарт. – Кстати, Пётр, где твой шарф? Непривычно видеть тебя без него. Ты же, вроде, в нём уснул.

– А? – Радов ощупал свою голую шею. – А я-то думаю, что не так. Но где мой шарф не знаю…

– …погоди, твой шарф красного цвета? – нахмурился Такута.

– Да.

– Тогда поздравляю: твоим шарфом задушили Убаюкина!

– Ч-что?!

– Я, когда ты скрылся на лестнице, решил глянуть на труп (о чём, если честно, пожалел) и увидел на шее красный шарф. Конечно, у меня возникли вопросы, но тошнота была сильнее вопросов.

– Господи, убийца решил подставить ещё и меня?!

– Похоже, что да.

– Dégoutant! (фр.: Отвратительно!)

Молчавший весь их разговор Стюарт осматривал кухню в поиске новых улик, однако ничего не нашёл и, оставив Петра и Табиба, отправила на третий этаж. С щемящим сердцем пройдя мимо комнаты Эллы, он приоткрыл дверь в комнату Штуарно и тихонько зашёл внутрь. Сэмюель сидел спиной к нему на коленях перед кроватью, на которой лежала Илона, и держал её маленькую ладошку в своей руке.

– Прости меня, я не смог защитить и уберечь тебя от катастрофы, – шептал он в пустоту, надеясь, что Илона слышит его с той, далёкой стороны. – Я виноват в этом… виноват во всём. Я, как дурак, поплёлся за ней, ничего не подозревая, и дал себя ранить, тем самым подставив тебя, хотя я обещал, что мы вместе поймаем убийцу и закончим этот кровавый проект. Знаешь, солнышко моё, я всегда нёс только смерть и разрушения дорогим мне людям, и ты не стала исключением, к сожалению… Я сейчас сижу, как дурак, и думаю, как бы сложилась жизнь, останься ты в живых… Принёс бы я тебе страдания? Или наша жизнь сложилась бы лучше?.. Я не знаю. И никогда не узнаю. Прости меня, если сможешь, хотя я знаю, что мне нет прощения. Нет, не прощай меня никогда. Не прощай. Я виноват, я знаю. Я виноват.

Стюарт стоял позади него и с сожалением смотрел на приятеля. Ему хотелось хоть как-то облегчить его страдания, но что он может сделать? Что мог сказать? Он не знал и не понимал уже ничего.

Сэмюель внезапно обернулся к Стюарту лицом. Вена взбухла на его лбу, однако прожигающие глаза его были совершенно пусты; в них не было никаких эмоций. Скрипач шумно сглотнул.

– Господин Лонеро, я…

– Прости меня, Стюарт. Я причиняю всем только боль и страдания.

– Нет…

– Да. Я никого не могу уберечь. Если бы не я, ты бы не ввязался в этот проект; если бы не моя неудача, никто бы не пострадал. Если бы не я, она была бы ещё жива…

– Господин Лонеро, но вы не виноваты.

– Стюарт, посмотри правде в глаза; не отрицай её. Я уже принял настоящее. Не снимай с меня вину, когда я действительно виноват. Нам осталось идти только вперёд.