Читать книгу: «Казнь короля Карла I. Жертва Великого мятежа: суд над монархом и его смерть. 1647–1649», страница 3

Едва закончились боевые действия, как между армией и парламентом возникло напряжение, а также между ними обоими и их союзниками в Шотландии. В качестве пленника король был ценным активом в этой трехсторонней холодной войне угроз и сделок. Сначала шотландцы передали его английскому парламенту в обмен на плату своим войскам. Имея в своих руках короля, парламент, в котором доминировали пресвитерианцы, попытался распустить армию, которой он боялся как инструмента индепендентов и которой не хотел и не имел возможности платить. В разгар ссоры между армией и парламентом король был захвачен отрядом солдат под командованием корнета Джойса и с триумфом привезен в штаб армии. Повсеместно люди верили, что именно Кромвель инспирировал эти действия.

Ферфакс и Кромвель со всеми изъявлениями дружелюбия перевезли короля в его дворец Хэмптон-Корт, оккупировали Лондон, изгнали из парламента ряд пресвитерианцев, обеспечили индепендентам большинство и начали вести с королем переговоры о мире на своих условиях. Но король не доверял им и сбежал, прежде чем договор был заключен, но вновь был схвачен на острове Уайт. Его неосмотрительные действия оказались фатальными для договора и, в конечном итоге, для него самого.

Репутация Кромвеля среди его сторонников подверглась риску из-за этой безуспешной инициативы короля. Ходили слухи о предательстве и вспышке мятежа. Но во время боевых действий в 1648 г. он вернул и укрепил свою репутацию благодаря скорости и мастерству, с которыми он погасил восстания роялистов и шотландских захватчиков. В Престоне его армия перехитрила и разгромила армии, в три раза превосходившие ее по численности. Это была самая удивительная из всех ее побед, и у нее не хватало людей, чтобы сторожить пленных.

Ферфакс сыграл гораздо менее впечатляющую роль на юго-востоке во время долгой осады Колчестера. Кромвель был признанным героем второй гражданской войны и обладал самым сильным влиянием в армии, и поэтому в надвигающемся кризисе стал человеком, чья воля должна была восторжествовать.

Именно к этому грозному кузену теперь обратился за советом Роберт Хэммонд, охранявший короля на острове Уайт.

Ответом Кромвеля было бескомпромиссное осуждение Ньюпортского договора. «Загляни в свое сердце, – написал он Хэммонду, – там множатся искушения… Мир хорош лишь тогда, когда мы получаем его из рук Отца нашего; опасно хватать его, а опаснее всего – идти против воли Господа, чтобы добиться его». Поражение роялистов, по его утверждению, было верным знаком того, что Бог покинул короля.

Несколькими днями позже он собрал своих офицеров на Севере. Они объявили о своей солидарности с остальной армией в осуждении этого договора и потребовали, чтобы свершилось правосудие «над всеми, кем бы они ни были». Это был первый официальный намек на то, какую позицию занял Кромвель.

Естественно, Кромвель осуждал договор. Он принимал участие в армейском совещании накануне второй гражданской войны, участники которого заклеймили Карла как человека, виновного в пролитии крови, и поклялись предать его суду за убийства своих подданных. Поэтому он согласился с необходимостью суда над королем еще в мае предыдущего года. Но был глубоко озабочен, чтобы свершилось как человеческое, так и Божественное правосудие, насколько возможно, в рамках парламентского правления и английского общего права.

Эта озабоченность юридическим аспектом дела была характерна для Кромвеля, и, по-видимому, объясняет его явную нерешительность в течение последующих недель. Он никогда не сомневался в необходимости призвать короля к ответу. Но, видимо, стратегия, которую он планировал применить для достижения этой цели, отличалась от той, к которой советовали прибегнуть и навязывали ему некоторые его сподвижники. Поэтому в более медленной и сложной сфере политики он был вынужден (как зачастую и на поле боя) изменить свой план ввиду неожиданных и иногда нежелательных обстоятельств.

Армии было не впервой брать под свой контроль парламент. Восемнадцатью месяцами ранее, когда парламент отказался удовлетворить требование солдат уплатить им жалованье, они пошли походом на Лондон и распугали своих главных оппонентов в палате общин. Но этому походу предшествовало прямое обращение к армии со стороны ее сторонников в парламенте, возглавляемых спикером. Таким образом, ее действия могли быть истолкованы скорее как освобождение парламента, предпринятое по просьбе его членов, нежели как неконституционное вмешательство в управление страной.

Кажется возможным, что Кромвель снова надеялся на какие-то такие последствия происходящих событий. У пресвитерианцев на тот момент было отнюдь не подавляющее большинство даже в палате общин. После окончания войны армейские офицеры, которые также были членами парламента (около двадцати из них), должны были занять в нем свои места. Их голоса, прибавленные к голосам их гражданских коллег, должны были практически уравнять число сторонников и противников армии в палате общин. Не было ничего невозможного, если бы они воспользовались шансом провалить Ньюпортский договор при голосовании в парламенте, чтобы армию призвали на защиту.

Безусловно, в своем письме к Хэммонду Кромвель был озабочен тем, чтобы показать, что у меньшинства в парламенте есть право и обязанность взять власть в свои руки. Но время еще не пришло, и Кромвель, оставшись на Севере, возможно, надеялся воспрепятствовать преждевременным действиям своих сподвижников на Юге.

Если так, то это ему не удалось. Айртону и другим – стойкому республиканцу Эдмунду Ладлоу, фанатичному Харрисону – казалось, что промедление опасно. Если армия не утвердит свою власть над парламентом и не сломает силой этот договор, они могут опоздать. Харрисон доказывал: «Мы полностью понимаем, что договор между королем и парламентом почти заключен, и после заключения оного по приказу короля и парламента армия будет распущена; и если мы исполним его, то будем неизбежно уничтожены… а если мы не разойдемся, то актом парламента будем объявлены предателями и единственным препятствием на пути установления мира в государстве».

В отсутствие Кромвеля «рулевым» был Айртон. Главнокомандующий лорд Ферфакс играл малоэффективную роль. Его суждения на войне были точны и быстры, но политика для него была темным лесом. По традиции он уважал парламент и поддержал бы Ньюпортский договор, но, как и любой хороший военачальник, он был в ярости от дурного обращения парламента с его армией. Выплата жалованья всегда задерживалась, и его люди жили на квартирах за счет гражданских лиц. Из-за такой деспотичной организации гражданское население было вынуждено кормить и размещать войска и при этом платить парламенту еженедельные взносы на войну. Такая чудовищная несправедливость возмущала солдат почти так же, как и их невольных хозяев. В конце концов они были англичанами, которые воевали за свободу народа, по крайней мере, так им было сказано. Теперь, когда они оказались навязанным бременем своим соотечественникам, это было не то, чего они ожидали.

Ферфакс ненавидел несправедливость, гордился своими войсками и знал об их заслугах. Он разрывался между своей естественной верностью парламенту и своим долгом перед солдатами. Он также находился в состоянии сильной растерянности из-за реальных намерений Айртона и других своих властолюбивых подчиненных.

Большую часть октября Айртон провел в частичном уединении в Виндзоре за составлением Великой ремонстрации от имени армии парламенту. Презентация этого документа, который денонсировал договор и требовал суда над королем, ускорила наступление перелома. К началу ноября он уже лежал перед Ферфаксом и его Советом офицеров, а Айртон настоятельно побуждал к немедленным действиям. Ферфакс медлил и был не одинок в своих сомнениях. В конце концов они решили отложить этот ультиматум парламенту и еще раз попытаться напрямую обратиться к королю.

Айртон согласился с большой готовностью, вероятно, потому, что знал, что это ни к чему не приведет. Предложения, переданные Ферфаксом и его Советом, шли гораздо дальше, чем какие-либо предложения, выдвинутые уполномоченными парламента в Ньюпорте. Военные заявляли, что они вернут королю «безопасное положение, честь и свободу», если он согласится на регулярные, раз в два года, выборы в парламент, который будет контролировать армию и все вопросы, связанные с обороной, и назначение главных министров. Фактически, Карл должен был отказаться быть королем в том смысле, в каком он это понимал, и стать просто главным официальным лицом в стране, управляемой парламентом.

Айртон из предосторожности сопроводил этот документ королю личным письмом к полковнику Хэммонду, в котором настоятельно просил не спускать глаз с пленника. Невозможно, чтобы Карл не увидел в этих условиях окончательный ультиматум, предупреждение о том, что армия уже предрешила его судьбу, и, вероятно, о том, чтобы он не пытался совершить побег.

Этот документ король получил, понял и отверг 16 ноября в Ньюпорте. Он упорно строил планы побега, но Хэммонд был невероятно бдителен. К тому моменту, когда архиепископ Ашер читал свою проповедь в день рождения короля, тот уже знал, что близится его главное испытание, и готовился встретить его, как подобает королю и христианину.

III

Ферфакс больше не мог сдерживать требования солдат суда над королем. Возможно, он уже и не хотел делать этого, так как, вероятно, все еще неправильно представлял себе намерения армии. Также, возможно, думал, что планируемый суд над королем – это всего лишь еще одно затягивание гаек, чтобы вынудить Карла после двух лет проволочек уступить то, от чего он всегда отказывался; это был жестокий, но необходимый трюк, чтобы страхом и силой добиться урегулирования, которого ни парламент, ни армия не сумели добиться доводами.

Разве Генри Айртон – намеренно или случайно? – не написал в конце прошения о свершении правосудия, подписанного его полком, одну странную двусмысленную фразу: «Пока с него не будет снята вина за пролитие крови невинных»? Разве это не указывает, что признание короля виновным не было предрешенным? Что был возможен иной исход – повиновение, оправдание, примирение?

Похоже, у самого Айртона не было подобных мыслей. Но у других были. Почти до самого последнего момента были те, кто уверенно утверждал, что суд не может закончиться смертью короля. Ферфакс был одним из них, по крайней мере некоторое время.

Вера в это объясняет ту легкость – почти рвение, – с которой он шел по пути, проложенному для него Айртоном. После того как король отверг их предложение, Совет офицеров собрался вновь, принял составленную Айртоном Ремонстрацию и отослал ее в парламент. Ферфакс подписал сопроводительное письмо спикеру, в котором настаивал, чтобы тот представил ее на рассмотрение палаты общин безотлагательно.

Этот очень длинный документ осуждал политику, проводимую королем, разоблачал глупость попыток вести с ним переговоры, суммировал планы армии добиться справедливости, мира и реформ и открыто требовал, «чтобы главный и величайший источник наших бед, король, по поручению, приказам или наущению которого, от чьего имени и в исключительных интересах которого велись все наши войны и случались несчастья со всеми сопутствующими страданиями, был быстро предан правосудию за предательство, кровь и беды, в которых он виновен».

Эта Ремонстрация была привезена в Вестминстер 20 ноября группой делегированных офицеров во главе с грозным полковником Айзеком Юэром, который отличился в недавней войне, взяв замок Чепстоу и убив его коменданта. Члены пресвитерианской фракции в палате общин должны были после прочтения слов, осуждавших их договор, и призывов к свершению правосудия над королем понять, что судный час пробил и для них, и для короля. Но они с отчаянным упорством тянули время и отказывались обсуждать этот документ в течение недели. Полковник Юэр и его коллеги-офицеры приняли эту новость спокойно, но некоторые сопровождавшие их солдаты подкарауливали членов палаты после окончания заседаний и преследовали их до дома, выкрикивая угрозы.

Почти сразу же основные пункты Ремонстрации были опубликованы в газетах и памфлетах, как и последующие петиции из полков по всей стране, требовавшие суда над королем. Парламент был бессилен остановить все это, так как главный цензор прессы сам был сильным сторонником армии.

На острове Уайт у короля на мгновение промелькнула кривая ироническая усмешка удовлетворения. «Громогласное заявление армии», как он написал в письме к своему сыну, было наказанием для пресвитерианцев; им не удалось договориться с ним, и теперь они тоже были обречены на гибель. Сам же он со спокойствием ожидал быстро приближавшегося конца: «Мы не можем знать, но, возможно, это последний раз, когда можем говорить с вами или миром открыто. Мы осознаем, в чьих руках находимся; тем не менее (благословение Богу), в нас есть внутреннее обновление, которое не может поколебать злоба наших врагов; мы научились занимать себя уходом в себя и поэтому можем лучше переносить происходящее, не сомневаясь, что Божье провидение ограничит власть наших врагов и обратит их жестокость на хвалу Его».

Если король был спокоен, то полковник Хэммонд – нет. Он тщетно обращался к парламенту с просьбой перевести его на менее ответственную должность. «И хотя до сих пор Богу было угодно чудесным образом направлять меня при исполнении моих служебных обязанностей, я все же считаю, что совершенно не способен продолжать оставаться на своей должности в такой ситуации, как обстоят дела сейчас и как они, вероятно, будут развиваться дальше…» Так написал этот бедняга еще до того, как Ремонстрация была отправлена в палату общин. В своей отчаянной растерянности перед угрозой жизни короля он снова обратился к Кромвелю.

Ответ мало его утешил. Кромвель посоветовал ему следовать указаниям Божьим, хотя и не написал ясно, куда, по его мнению, эти указания вели.

«Наша армия, находясь на Севере, пребывает в выжидательной позиции, желая увидеть, куда поведет нас Господь», – написал Кромвель. Ремонстрация уже легла на стол перед членами парламента. Сам он, возможно, желал бы, чтобы это было отложено еще немного, «тем не менее, видя, как все получилось, мы радуемся воле Божьей в ожидании дальнейшего». Снова и снова в своем длинном бессвязном письме Кромвель приближался к четкой формулировке. По его словам, Бог проявил свою волю по отношению к королю, разгромив его сторонников на поле боя. Победы, которые одержала над ними армия прошлым летом, и множество случаев Божественного провидения, свидетелем которых она была, «невероятно связаны между собой, так как происходили постоянно, ясно и отчетливо». Мог ли честный человек все еще верить, что выйдет что-то хорошее из договора с королем? «Хорошее? С этим человеком, против которого свидетельствовал Господь?» Кромвель был на дюйм от того, чтобы сказать Хэммонду, что король должен умереть, но снова увильнул. «Господь да будет твоим советчиком, дорогой Робин», – написал он.

В извивах этого длинного письма различима цель. Бог вынес приговор королю; армия должна найти средство привести его в исполнение. Но какими средствами и каким образом? Если судить по письму к Хэммонду, Ремонстрация пришла раньше, чем ожидал Кромвель. Его желанию больше соответствовало бы удержать все происходящее в убедительных рамках парламентской процедуры, если бы Ремонстрация была отложена для рассмотрения до того момента, пока у армии не появилась бы более сильная поддержка в палате общин – его собственная, например.

Возможно, он оставался так долго на севере страны, полагая, что никто не выступит с официальным требованием смерти короля, пока он не окажется там, чтобы руководить его принятием в палате. Если все было так, то он просчитался. Но каковы бы ни были его мотивы, стало ясно, что теперь он должен незамедлительно присоединиться к своим товарищам на юге. Ферфаксу он тоже срочно нужен был теперь, когда был сделан первый шаг к суду над королем. В письме, написанном в штабе в Виндзоре, лорд-главнокомандующий потребовал, чтобы Кромвель «со всей возможной скоростью» прибыл, дабы оказать «милосердное содействие… этому весьма серьезному делу, вокруг которого царит такое волнение».

На острове Уайт король по-прежнему упорно обменивался мнениями с уполномоченными парламента, будто договор не был безнадежно обречен. В промежутках он изучал Ремонстрацию армии и делал себе пометки. Он размышлял над уступками, которые сделал в Ньюпорте, особенно над официальным заявлением, которое был вынужден подписать, что войну развязал не парламент. Можно ли было считать это признанием вины и использовать как свидетельство против него? Он был уверен, что никакими законными способами его невозможно привлечь к суду. «Согласно букве закона, все люди, обвиненные в нарушении закона, должны быть судимы равными им по положению людьми; что это за закон, если человека допрашивает не равный ему человек? А если закон считает нужным осудить его, то какой властью будет вынесен приговор, кто вынесет его?»

28 ноября парламентские уполномоченные простились с королем и уехали, чтобы донести его ответы в Вестминстер. Карл не рассчитывал увидеть их вновь; ему было ясно (как и им), что армия не допустит их возвращения. Сцена прощания происходила публично в муниципалитете Ньюпорта, и на ней присутствовали все главные представители мелкопоместного дворянства острова.

Уполномоченные проделали все необходимые действия, чтобы почтительно попрощаться, будто ничего не произошло, но король, не зная, будет ли ему еще позволено выступить перед представителями своего народа, произнес торжественную прощальную речь:

«Господа, вы пришли сюда, чтобы попрощаться со мной, и я полагаю, едва ли мы увидимся вновь; но да свершится воля Божья. Я благодарю Бога, что помирился с Ним, и без страха буду переносить все, что Ему будет угодно причинить мне. Господа, вы не можете не видеть в моих падении и гибели свои падение и гибель, и от них вы недалеки. Я молю Бога послать вам друзей лучше тех, которые я себе нашел. Я полностью проинформирован об осуществлении заговора против меня и моих людей, и ничто не причиняет мне такую боль, как ощущение страданий своих подданных и несчастий, нависших над моими тремя королевствами и навлеченных на них теми, кто под прикрытием радения о благе народа неистово преследует свои собственные цели и блюдет свои интересы».

Среди присутствовавших находился роялист сэр Джон Огландер – славный, эксцентричный, преданный старик, в доме которого король обедал приблизительно год назад единственный раз во время своего пребывания в плену на острове Уайт, когда получил разрешение сравнительно свободно поехать за границу. Ни один слушатель не остался равнодушным к словам короля, написал сэр Джон в своем дневнике; возможно, он преувеличил, но большинство присутствующих были тронуты его словами, а некоторые плакали.

Это был последний акт несостоявшегося Ньюпортского договора. На следующий день, выступая с проповедью перед королем, его маленьким двором и офицерами гарнизона, один из его верных приверженцев, доктор Генри Ферн, выбрал текст из Книги пророка Аввакума: «И хотя это не спешит случиться, жди этого; потому что это обязательно наступит, не замешкается». Мир в обществе, безусловно, настанет в итоге, но, возможно, смерть справедливого человека наступит раньше. Возможно, к королю это придет раньше, и не только мир, но больше чем мир: «Корона славы, которая не может потускнеть, царство, которое нельзя сдвинуть с места». Карл внимательно слушал, а позднее послал за текстом службы, чтобы изучить его в уединении.

Спустя 48 часов после отъезда уполномоченных армия предприняла радикальные действия. Сначала озадаченный полковник Хэммонд был отозван, получив подписанный Ферфаксом безапелляционный приказ. Затем вечером 30 ноября в кромешной тьме и под проливным дождем 200 пехотинцев и 40 всадников переправились с материка на остров Уайт и оккупировали Ньюпорт. Ими командовал тот самый полковник Юэр, который десятью днями ранее положил перед парламентом требование армии предать короля суду.

Король получил весть об этом сначала от своего верного слуги Генри Файрбрейса, который однажды уже пытался устроить ему побег и который обычно тайком вывозил некоторые его письма. Карл как раз писал письмо королеве, когда вошел взволнованный Файрбрейс, чтобы предупредить его, что город полон солдат и что он опасается за жизнь короля. Карл отказался верить, что планируется убийство, но послал за капитаном Куком, молодым офицером, который командовал его охраной в Ньюпорте, и спросил у него, существует ли план увезти его. Кук ничего не знал об этом, и так как он испытывал к королю глубокую привязанность, то его сильно расстроила эта новая угроза. С восьми часов вечера почти до полуночи он метался под проливным дождем между Ньюпортом и замком Карисбрук, пытаясь узнать, что только можно. Заместитель Хэммонда майор Рольф заверил его, что короля не увезут этой ночью. Больше ему ничего не удалось разузнать, но оживление среди солдат убедило, что королю грозит опасность.

Он возвратился и обнаружил Карла, совещающимся с двумя своими преданными придворными – герцогом Ричмондом и графом Линдси, которым было позволено сопровождать его во время переговоров по договору. К этому времени у каждой двери и каждого окна дома стояла охрана, а у дверей королевской спальни – часовые; весь дом был заполнен дымом от медленно тлеющих спичек, которые держали при себе стоявшие на карауле мушкетеры. С помощью Кука, который теперь полностью защищал интересы короля, побег был все еще возможен. Надев темный солдатский плащ, герцог Ричмонд в качестве эксперимента продемонстрировал, что вполне возможно в сопровождении Кука беспрепятственно пройти через посты охраны. Но он и Линдси тщетно умоляли короля. Карл говорил, что он дал слово Хэммонду и не нарушит его, даже когда Кук заметил, что Хэммонд больше не является комендантом замка и, безусловно, не имеет никакого отношения к возникшей опасности. Чувство чести у короля включалось с перерывами, но сильно и могло удержать его. Возможно, он чувствовал, что шансы на успех у него слишком ничтожны, чтобы стоило рисковать подвергнуться недостойной повторной поимке.

Он отослал Линдси и Кука. Оставил при себе Ричмонда, своего двоюродного брата, придворного и друга; это был последний раз, когда при нем находился спутник, которого он любил и доверял ему находиться при себе на протяжении всей ночи, и тот, вероятно, знал это. Снаружи хлестал дождь, маскируя передвижения войск. Парламент никогда не отдал бы приказ об этой военной оккупации Ньюпорта; король был в руках армии – тех, кто называл его Великим преступником, «кровавым» и намеревались вскоре убить его. К этому моменту было уже 11 часов ночи. Карл спокойно лег спать.

На следующее утро, еще до первых лучей зимнего солнца, полковник Юэр и майор Рольф уже стояли у дверей спальни короля с приказом немедленно увезти его. Через полчаса тот был готов. Не было времени даже съесть завтрак, спешно заказанный его слугами, так как карета была уже у дверей дома, и солдаты настаивали на немедленном отъезде. Когда король спустился, Файрбрейс встал на колени, чтобы поцеловать его руку, но остановившегося для этой последней милости Карла нетерпеливо толкнули вперед со словами: «Идите, сир». Рольф попытался сесть в карету, чтобы ехать с ним, но король не позволил ему этого. В сопровождении солдат он поехал к пристани и совершил короткую поездку в замок Херст. Эта маленькая мрачная крепость стоит на самой крайней точке галечной косы, вдающейся в пролив Солент к югу от Лимингтона. Карл был подавлен после расставания с Ричмондом, но никаких эмоций в поездке не проявлял.

Все надежды на спасение рухнули. И хотя королю удавалось время от времени тайно отправить зашифрованное письмо, его возможности были слишком ограниченны, чтобы приносить большую пользу. Самолично им отобранные приближенные, которых ему было позволено держать при себе в Ньюпорте – Ричмонд, Линдси, Хертфорд и Саутгемптон, – теперь были разлучены с ним. При нем были лишь те слуги, которым могли доверять его тюремщики, – те, которые правильно себя вели и не испытывали сочувствия ни его делу, ни к нему лично. Делая ежедневную зарядку на открытом всем ветрам галечном пляже или на плоской крыше замка, король видел паруса парламентской эскадры, патрулировавшей побережье, – кораблей английского флота, которые в далекие дни мира были предметом его гордости и радости; и теперь они с непрестанной бдительностью вели блокаду его уединенной тюрьмы, чтобы не допустить его спасения из Ирландии, Франции или Нидерландов.

Ферфакс отдал приказ, чтобы с ним обращались со всей обходительностью. Формальности соблюдались. В тесном пространстве маленькой крепости королю прислуживали 16 слуг – двое постельничих, резчик, виночерпий и портной, два пажа, три повара и полдюжины других слуг. Карл обедал в одиночестве при полном параде в самой лучшей из имеющихся комнат, восседая под балдахином; слуги подавали еду коленопреклоненно.

IV

Завладев королем, армия теперь завладела Лондоном, парламентом и управлением страной. Она тщетно ждала десять дней, чтобы палата общин ответила на ее Ремонстрацию. Подобно страусу, пресвитерианское большиyство отказывалось обсуждать ее. В Виндзоре Ферфакс и его офицеры собрались, чтобы провести день в молитвах и на совещании, которое прерывали другие петиции с требованием суда из полков, размещенных в Южном Уэльсе и на севере страны. Петиция с Севера была послана Кромвелем вместе с письмом, побуждающим Ферфакса – в обычных для него туманных формулировках – исполнить очевидную волю Божью:

«Я действительно думаю и убежден, что это то, что Бог вкладывает в наши сердца. Нет нужды предлагать что-то вашему превосходительству. Я знаю, что Бог учит Вас… Считаю своим долгом, получив эти петиции и письма, представить их Вам, согласно пожеланиям их составителей. Милостивый Господь осуществляет свою волю в Вашем сердце, давая Вам возможность выполнить ее, и присутствие Всемогущего Бога всегда с Вами».

Когда Кромвель писал эти слова, он еще не получил приказ Ферфакса срочно приехать к нему на юг, чтобы присутствовать на «величайшем деле, вокруг которого царит такая тревога». Призыв Кромвеля к главнокомандующему выполнить Божью волю и призыв главнокомандующего к Кромвелю прийти к нему на помощь, вероятно, разминулись в дороге. Еще до того, как Кромвель приехал на юг, Айртон уже подтолкнул главнокомандующего к действиям, так как, по мнению Айртона, нельзя было терять времени.

30 ноября протест вышел повторно как обращение к лондонскому Сити. Армия тщетно ждала ответа парламента; теперь она предложила двинуться на Лондон, распустить парламент силой и сформировать временное правительство в ожидании новых выборов. Армия потребовала от Сити 40 000 фунтов стерлингов для выплаты жалованья солдатам. Ферфакс подписал это письмо, но направляющая мысль и твердая рука принадлежали Айртону.

Потрясенный угрозой военной оккупации, мэр города просидел всю ночь на совещании и отправил растерянное сообщение в палату общин. Здесь еще держались твердолобые пресвитерианцы, и один из них, педантичный юрист Уильям Прин, побуждал своих коллег объявить армию мятежниками. Большинство оказалось достаточно разумным, чтобы удержаться от никому не нужной провокации вооруженных сил, противостоять которым у них не было возможности.

Начался поход на Лондон. По мере продвижения армии парламент в последний момент попытался остановить ее, предложив 40 000 фунтов стерлингов. Но это было той суммой, которую военные имели намерение изъять в Сити и знали, что они ее получат. Теперь их не остановила бы и сумма вдвое большая. Голова колонны была уже в Кенсингтоне, в трех милях от здания парламента. 2 декабря войска заняли Вестминстер.

Следующий день было воскресенье, и больше ничего не случилось, хотя консервативные пасторы в Сити со своих кафедр осуждали армию, а ее собственные проповедники восхваляли ее праведность. В понедельник парламент собрался без задержек, и на протяжении следующих 48 часов палата общин продолжала функционировать в большой тревоге, но без помех.

Только теперь они получили вести с острова Уайт, что короля перевезли в замок Херст «без их ведома и согласия», как они уверяли. Они обсуждали перемещение короля военными далеко за полночь и с большим жаром, но все, что стало итогом их обсуждения, – это мягкое послание с выражением протеста Ферфаксу. На следующий день, 5 декабря, они приняли уполномоченных вести переговоры с королем, которые почти неделю добирались из Ньюпорта в Лондон. Такая задержка отчасти была вызвана их страхом быть перехваченными военными патрулями, которые, как им было известно, были начеку и поджидали их; чтобы избежать встреч с патрулями, они ехали маленькими группами окольными путями, что очень удлинило поездку.

Король больше не был в их власти, армия стояла на пороге, а они продолжали обсуждать вопрос о договоре. В этом пустом споре один уполномоченный, республиканец сэр Генри Вейн, заявил, что вообще не видит никакой надежды на то, что с королем можно договориться на приемлемых условиях. Ему возражали его коллеги-уполномоченные, но его весьма поддержали двое красноречивых и чрезвычайно умных члена парламента, оба армейские полковники – Джон Хатчинсон и Эдмунд Ладлоу. Но самую длинную речь произнес Уильям Прин, который полностью осудил действия и точку зрения армии и чрезмерно долго объяснял необходимость продолжать переговоры с целью заключения договора. Не будучи скромным человеком, он был убежден, что его аргументы поколебали палату общин, и большинство, что бы они ни думали по поводу его бесконечной речи, были за то, чтобы добиваться договора, несмотря на армию. После голосования за это они, по-видимому, с запозданием заметили угрожающее присутствие солдат, рыскающих вокруг: они назначили делегатов к Ферфаксу с целью сохранить «хорошую переписку» между парламентом и армией.

Главнокомандующий принял их после необычно долгой задержки и коротко предложил, что если они хотят дружить с армией, то должны уделить внимание Ремонстрации, которой никто до сих пор не занимался. Пока официальные представители палаты общин беседовали с Ферфаксом, Айртон и Харрисон обсуждали со спикером Уильямом Лентхоллом, Эдмундом Ладлоу и другими членами парламента, что делать дальше. В манифесте, отправленном в Лондон всего 48 часов назад, Айртон заявил о намерении распустить парламент и провести новые выборы. Но теперь он обнаружил, что самые верные сторонники армии в палате общин советовали – фактически, настаивали, – чтобы не было принудительного роспуска. Причиной этого было желание сохранить видимость уважения к парламенту и уменьшить шансы скатывания в анархию, которое могло произойти, если новые выборы состоялись бы.