Читать книгу: «О государстве. Людологическое эссе», страница 3

5

Единожды сформировавшаяся парадигма перевода социальной материи в форму автоматически «склонна» к самоповтору. Установившийся порядок более уже не нуждается в конкретных субъектах, он сам кооптирует в себя, в свой ритуал участников, формируя их определенным образом. Удачный переход бытия в возможности в действительность будет реализован вновь. Участникам будет казаться, что это благодаря им существует социальная материя в форме, что они ее двигают и преобразовывают из области мысли в область действительного, но это обман. Парадигме бытия, области действительного никто индивидуально не нужен. Любая область действительного отрицает любое индивидуальное как противоположность, как уникальность. Любой процесс действительного – это шкала от индивидуального, мыслимого к общественному, вплоть до символизации и навыка. Общественное может градировать субъектов по тому, насколько каждый из них выполняет функции процесса перехода возможности в область действительного, присваивая им, исходя из этого ранги, но ни один социальный процесс не имеет свойства жизнеспособности в привязке к конкретной личности. Неизбежность повтора совершенно не очевидна, но совершенно неизбежна. Такова природа социального. Даже искусство в этом отношении не исключение. В момент, когда рождается творческое произведение, есть энтелехия бытия в возможности, которая подчиняется закону: пока есть становление- нет ставшего, когда есть ставшее- нет становления. Пока, субъект, допустим, пишет книгу, он еще ничего не создал, он пытается и здесь нет ничего социального, есть только его процесс, когда работа наконец завершена, «сделана», творец – не более, чем сторонний читатель, его функция будет точно такой же, как любого читателя, зрителя – сопричастность через форму приобщения- чтение. Он знает о том, что это его произведение, кто- то еще это знает, но с точки зрения самого процесса, самого текста – это абсолютно все равно. Повлиять на него в части структурирования даже сам его автор не в силах. Да, он может его толковать, изъяснять, но это уже повторы обращения к бытию в возможности, которыми может заниматься каждый, с той лишь разницей, что они не будут называться аутентичными.

Непонимание этого простого и очевидного положения разыгрывает трагедии в браке, творчестве, государственной службе и так далее. Субъектам парадигм кажется, что носители бытия в возможности – его хозяева, но это не так. Примерами этого может служить многое. Для государственного управления это проявляется в узурпации власти, должностных злоупотреблениях властью, ложно понимаемой незаменимости. Лучше всего это ощущается при соприкосновении с такой вещью, как государственная тайна. Неаккуратная работа с данным бытием в возможности, а иногда и просто соприкосновение с ним, могут стоить карьеры, свободы, жизни. Любое бытие в возможности, даже изолированное сознанием одного носителя, стремится к реализации, к размещению, как можно в большем количестве носителей. Сама по себе реализация бытия в возможности в рамках пространства и времени дарит участнику этого процесса удовольствие различной степени, начиная от азартного стремления к расшифровке древней тайнописи в алгоритме парадигм научного знания, до хвастовства, явки с повинной, написания пространных мемуаров. Игра, переводящая материю в форму, не умирает и никуда не исчезает, она ждет своего участника в самом реализовавшемся бытии в действительности. То, что из действительности можно извлечь бытие в возможности в достаточной степени, для его повторения и воспроизводства, нам демонстрируют дети каждый день, да и вообще каждый день нашей жизни, пока мы живы. С той же степенью, с какой хаос страшит человека, символизирует для него досягаемость смерти, с той же степенью он тянется к упорядочиванию, стабилизации и неизменному повтору. Страшно, конечно, когда формой стабилизации для субъекта становится само разрушение. Это яркий пример того, что любая стабилизация признается как положительное. Субъект не может себе отказать в утилизованном им способе снятия противоречия, а уже тем более в осознанном навыке, именуемом привычкой. Любая деятельность, снимающая напряжение, уже, даже без социальной нагрузки и функции, становится положительно идентифицируемой, будь то курение, прием алкоголя, наркотиков или расчленение людей заживо. Единожды обретя покой в такой форме деятельности, субъект воспринимает ее как необходимую к реализации для воспроизводства состояния чувственного восприятия, достигнутого к моменту ее завершения. Он может ее даже не желать, но в момент, предшествующий исполнению, переводу социальной материи в форму, он осознает необходимость исполнения, в какой – то степени превращаясь в зрителя со стороны. Такие страшные формы успокоения, порой являются выражением занесенного в субъекта бытия в возможности, которое составляет противоречие организации социального. Самый простой пример- это непосредственное подчеркивание индивидуальности субъекта и формирование в нем завышенного социального ожидания из одного лишь основания его существования.

Самое «летучее» бытие в возможности – целостное. Не имеется в виду универсальная концепция, а только та «возможность», которая может быть реализована в действительности в полном объеме относительно возможности, не оставляя зазоров, на основе которых происходит видоизменение. Иными словами, чтобы видоизменить, необходимо реформировать, реструктурировать само бытие в возможности, само по себе оно не меняется, вплоть до совпадения идеального и реального (символизация). Поскольку человек – динамическое существо, обретающее себя в управляемом движении в пространстве, в автоматизации навыка хождения, хватания и прочее, бытие в возможности при своей реализации неизбежно было приговорено к захвату пространства, развертыванию в пространстве. Время как форма сложения и структурирования переходов значений, в перевертыше индивидуального и общественного, неизменно структурируется началом и завершением процесса реализации. Человеку необходимо войти в процесс и выйти из него, он не может находиться в реализации постоянно, только если он не является целевым объектом энтелехии (например, путешествие, туризм, очное обучение – совпадение предметной и целевой причины в парадигме). Это обусловлено, прежде всего, ранними перцепциями окружающего мира при невыносимо опасных условиях выживания, когда каждый день был похож на последний. Ритмичность нашей натуры, необходимость тактового начала и завершения лучше всего отражена в нашей способности восприятия музыки. Именно игра в чистом виде здесь гармонирует с тем, что позволяет нам кооптироваться в парадигмы, способность участвовать в энтелехии окружающего. Естественность того, что содержится в нас – так же часть человеческого. Мы очень часто воспринимаем то, что мы получаем из той или иной парадигмы, организации конгломерата парадигм как наше, хотя на самом деле это наше только в рамках участия и только как участника. Расколдовывание окружающего мира, попытка перехода к собственности и только собственности всегда чревата обнаружением нашей негодности и непригодности ни к чему в этом мире. «Я» как «только Я» никому не интересно и ничему не сопоставлено. Каждый раз, задумываясь об индивидуальности судьбы, о том, что, в конечном счете, есть жизнь, мы приходим к печали и единственно правильному выводу о том, что необходимо жить исключительно ради самой жизни вне оценочных категорий, поскольку и они нам не принадлежат перед лицом конечности – равной для всех Вечности. Холод этого ощущения может быть заполнен только символизмом Бога, религии, которая является единственным стабилизирующим когнитивным началом, управляющим предельными вопросами индивидуальности. В этом отношении верующий в Бога и находящий покой в Боге именно по вопросам личной, индивидуальной судьбы – счастливый человек. Я не вспомню, кто это сказал и о ком, но мне запомнился рассказ одного священника, пережившего ГУЛАГ СССР. Он рассказывал о том, что он был занят на ТФТ по 16 часов день и каждый раз, приходя в барак, он валился с ног. На третий месяц такой жизни он не мог уже исполнять элементарных функций самообслуживания, но не переставал на ночь молиться, прося у Бога снисхождения и сил пережить все это. При этом он отчетливо ощущал неминуемость скорой и тяжелой смерти в психотравмирующих условиях, он измучил себя страданием за себя как за страдающего в беде человека. И вот, однажды, придя в барак, он заснул не помолившись. Во сне ему явился причисленный к лику святых и с упреком сказал ему, что ему надо радоваться, ибо этот причисленный ранее к лику святых в свое время добровольно, сам обрек себя на подобные страдания, для того, чтобы изжить в себе «человечка» и приблизиться к Богу, стать человеком как творением Господа, и через себя понять лучше Бога. А он, получив это от государства, да еще с таким стимулом (администрация лагеря), жалуется и канючит у Бога снисхождения каждый день, вместо того, чтобы радоваться возможности улучшить себя в познании истины. И вот это священник говорит, что когда он проснулся, все вокруг было уже по – другому, все было радостно и оставшиеся годы (я так понял, что он сидел свыше 10 лет) он провел радостно и счастливо. Когда я слышал этот рассказ, он занимал весьма высокий пост в Церкви.

Еще одно свойство человека, проистекающее из желания стабилизации, желания покоя – это необратимость его формообразования. Субъект форматируется определенным образом комплексом парадигм и в них остается практически до конца жизни, максимум на что он может отважиться – это на некоторый отказ от существующего в нем, но по форме организации материи он практически не меняется. Невозможно отказаться от родного языка сознательно, заставить себя его забыть, например. Складывающиеся в человеке формы опознавания реальности составляют его естественность, их реализация является предметом убежденности и верования. Проповедование собственной убежденности, самореализация содержащегося в человеке бытия в возможности иногда носит просто угнетающий характер (есть целое название – люди разговорного жанра, болтуны), иногда запрет на проповедование собственной убежденности лежит в основе Священных писаний, где прямо указывается на отсутствие необходимости наставлять на путь истинный в связи с тем, что каждый сам к нему придет. Это так же имеет еще и агитационное значение. Создатели мировых религий понимали, что форма структурирование мира через Бога, тем более через Текст абсолютно не зависит от содержания человека, он универсален для любого познающего и верующие в этом отношении равны. Чтобы не шокировать и не отвращать от Писания лучше, чтобы каждый не демонстрировал свое содержание, а кооптировался в веру в форме ритуала, который универсален для всех. Нас и сегодня, но уже благодаря развитию средств массовой информации, поражает, что какой – нибудь маньяк, убивший и расчленивший свыше десятка несовершеннолетних, сидя на ПЖ, вдруг начинает говорить о христианском Боге и о Промысле Божьем, который привел его к истине и вере. Такое не понравится ни одному проектировщику социальной системы, а уже тем более, ее организаторам.

Государство как то, что существует до рождения человека и то, что будет существовать после его смерти, пользуется у любого субъекта безусловным доверием (нет разницы с вечным). Власть может себя дискредитировать по персоналиям (поэтому Великие просветители, отчасти, ввели избираемость власти как символа государственного), но сложившийся порядок отправления, бытия важных вещей необходимо достоверен в глазах субъектов – институт гражданства, порядки обеспечения безопасности, бумажные деньги, свидетельства о праве собственности, рождении ребенка, компенсационные выплаты и прочее. Все это, субъектом даже не опознается как государственное, является для него важным и определяющим его состояние спокойствия относительно бытия самого себя в связи с окружающим миром.

Само государство в определенных сферах существует как последовательно увязанный порядок, алгоритм и единое образование действий, отсутствие хотя бы одного из которых свидетельствует об отсутствии бытия государства либо в целом, либо в определенном времени и пространстве (рамки уголовного дела, например, при фундаментальных нарушениях уголовно- процессуальной нормы).

Упорядоченность для государства не выступает определенным специфическим признаком, но в то же время содержание в государственном бытии противоречий свидетельствует о его неразвитости и отсутствии государственно – подобного образования. Реальность может состоять и из несовместимых мифов и верований, она может быть представлена совершенно не увязанными в рамках энтелехии процессами, которые по сути служат цели- только стабилизации и порядка. Но именно государство отличается тем, что оно сначала снимает противоречия в области бытия в возможности, называя это законом, затем добивается полного и точного перевода этого бытия в возможности в действительность и множит парадигмы реализации данного бытия в возможности на всей территории, которую считает своей и которую предварительно объявляет своей. При этом еще один специфический признак – по тем вопросам, которые попадают в указанное бытие в возможности (область закона) государство не терпит никакой конкуренции. По данным вопросам оно есть единственная область порядка, противостоящая всем другим и воспринимающая все другие формы как враждебные, захватнические. Иное возможно только в рамках договора с другим государством, в форме отступления от общего правила, но единая форма для любого содержания – в этом девиз государственного.

Поиск пределов стабилизации социальной материи широко представлен историческими примерами. В тот или иной период времени государственной власти кажется, что она имеет возможность регулировать все или почти все, в другой период она отказывается почти от всего. Удачным представляется институт местного самоуправления, как форма выхлопа и снятия избыточной регулятивной функции государства. Федеративное устройство так же имеет свои преимущества, так как преодолеть национальность, даже в условиях глобализации, представляется практически невозможным, в силу того, что это один из факторов полностью персонифицирующих вовлеченного в это бытие в возможности субъекта.

Если индивидууму, единожды упорядочившему хаос мира весьма сложно отказаться в дальнейшем от удачной формы его воспроизводства, то государство в этом отношении представляется системой способной не только к изменению, но и к свободному проектированию. Практически любая реформа, которая кажется убийственной для него и невозможной к исполнению, при волевом отношении превращается в реальность.

Теории порядка противостоит всегда теория свободы воли и самоопределения личности, при этом, как правило, отмечается, что излишнее регулирование всегда ведет к тому, что происходят процессы самоорганизации общественного, которые в итоге ведут к революции, либо другим кардинальным изменениям. Но здесь необходимо понимать свобода воли – это фикция, в области человека нет ничего, что могло бы его прокормить в отрыве от ему подобных. Степень зависимости человека от себе подобных абсолютна, а любое коллективное попадает в сферу бытия государственного. Это сложный момент отграничения государства от других образований и его соотношения с государственной властью. Взаимообусловленность государственного обнаруживает себя именно как коллективное человеческого, а не человека в отдельности, как это было у Великих Просветителей. Человек в отдельности – это все и ничего, фикция рассуждения области a priori, рассуждения все того же одного. Понимание государства как естественности организации человеческого бытия в этом отношении наиболее достоверно угадала теологическая концепция происхождения государства, хотя во многом по опять же содержанию, она была не принята ни современниками ее создававшими, ни последующими поколениями. Но, что в области социального Бог? Если Дьявола мы представляем как некоторого субъекта вполне порой ясно, то представления о Боге и тем более их символизация куда более сложный процесс. Чему же обязано государство своим происхождением как естественная форма отрицания хаоса, форма бытия абсолютного коллективного порядка?

6

Генезис государства не содержит в себе ничего особенного с точки зрения социальной организации. Это всегда военная форма происхождения, так или иначе увязанная с войной и в этом, пожалуй, единственная специфика. Любая успешная война движима силой и вдохновением воинов. Мирное время обеспечивается теми, кто рожден в нем и не знает вкуса военной удачи. Мир всегда лучше любой войны, ибо воинов немного и не они составляют основу бытия значения в мире, но именно в них воплощена сила разрушения социального. Человек был настолько слаб, что тот мир, который он себе создал, мир игры и выживания в области значения игры, это как сопереживание вне удачной охоты. Тот, кто мог себя прокормить сам и добыть себе пищу в охоте не нуждался в коллективе. Скотоводство, земледелие создали те, кто не был готов выживать, рискуя каждый день жизнью и те, кто устал быть вечным охотником. Все, что мы связываем с цивилизацией есть продукт понижения личного усилия человека, стремления успешного кооптирования в то, что функционирует в связях, нарастающих по типу коллективной организации. Когда охота неудачна коллективно, при том, что все исполнили свои обязанности добросовестно и прошли акт инициации надлежащим образом – никто невиновен. Форма личного участия в общем деле – первое, что создает человека человеком. Восприятие внешней необходимости как собственно желаемого и поэтому личного – условие для успешности: «я должен, – значит я хочу». Любая девиация в стандарте ритуала – поражает в правах на успех весь коллектив. Вместе с тем осознанное коллективное бытие невозможно без подвижного ритуала, сущность которого в том, чтобы обеспечивать всех и каждого. Государство рождается там, где есть необходимость значительного управления в целях обеспечения алгоритма согласующегося с необходимостью, расположенной в области представления (это может быть как текстуально выраженная воля монарха, так и сложившийся обычай, так и приказы, правила военачальника- без разницы). Избыточность необходимости управления в четком соответствии рождает все институты государственного, первым из которых является сбор дани с завоеванных (налоги).

Разрушение – сопутствующее начало любой игре. Нет ничего проще, чем нарушить ход реализации любого процесса. В определенных случаях достаточно просто отвлечься, сопряжение с другим бытием в возможности неизменно переключает ход реализации всей парадигмы.

Государство – это всегда устройство социального мира, устройство парадигм бытия. В тот момент, когда та или иная парадигма, целевое предназначение которой состоит в том, чтобы структурировать другие парадигмы, теряет с ними определенную связь и доступность, которая составляла основную методу по исполнению указанной задачи, возможно структурирование любого социального бытия, включая и то бытие, которое по своим параметрам не имеет отношения к первичной парадигме в комплексе ее целей и задач.

Реформирование государства Западного типа сегодня – задача не теоретическая и даже не гносеологическая, – это первейшее условие выживания Западной цивилизации именно в силу того, что эта цивилизация неотделима сегодня от государственных институтов. Уровень проникновения государственного во все сферы жизни человеческого таков, что если изъять все то, что есть государственного из Западного человека, от него ровным счетом ничего не останется. Во многом это именно технологическая проблема. Наука, Западная наука, в этом отношении уникальное явление, природу которого еще только предстоит оценить и осмыслить. Западная цивилизация благодаря науке- это форма отрицания личности, которая способна вывести за «круг человека» только силой своего примера. Последние всплески личного, наблюдавшиеся в режиме национал -социализма в Германии и большевизма в России в ХХ веке настолько испугали человеческое, что в настоящее время Западный мир видит в личном больший вред, чем Афины видели в Сократе с Аристотелем. Личное, возведенное в форму стабильной уверенности представления о том, как необходимо осуществлять функцию бытия, превратилось просто в неприличное. Методология научного познания, трансформированная в систему высшего образования, стала необходимым минимумом культурного доступа к любой мало- мальски значимой социальной функции. Это порождает в свою очередь отсутствие любой личности в области бытия в возможности, сегодня нет возможности создать что- то новое и опереться на это так, чтобы представлялось возможным сохранить преемственность прошлого и настоящего. Если ранее социальным фильтром в этом отношении являлись воинская доблесть, честь, происхождение и прочее, все, что могло по объекту своего притязания принадлежать и трансформироваться благодаря личному отношению, то сегодня в странах Европы личность является продуктом системы образовательных учреждений, составляет средний класс, который является главенствующим. Но буржуазные теории среднего класса были хороши именно в отсутствии государства как формы организации социальной материи, когда деньги были деньгами, а не формой перехода виртуальных значений. Тогда средний класс был и источником спокойствия государственного, и держателем его акций. В современных же условиях, когда государство не регулирует экономику, а по сути дела определяет ее, структурирует, зависимость среднего класса от государства точно такая же, как и любого раба. Уровень потребления среднего класса не позволяет ему превозмочь жизнь, или даже поменять жизнь отдельно взятого человека. Доходов среднего класса едва хватает на то, чтобы придуманными институтами обеспечить собственную безопасность от посягательства государственного (оплатить расходы на адвоката, или скрыться от государственного- сбежать). Ни о каком противостоянии, а тем более о реализации личной воли в противовес воли государственного речи вообще идти не может. Государство не терпит поражения ни в чем. Формально -юридическое равенство как занятная игра- единственное, что еще находится в области влияния так любимого сегодня среднего класса. Но 100 лет назад не было такой закрытости государственного (государственная тайна, например), прекрасно рефлекторно урегулированных понятий национальной безопасности, общих международных интересов. При этом, что стоит за данными категориями, являющимися основаниями к действию совершенно неясно. Новый шаманизм объективирования политической воли?

Западной науке, которая серьезно задумалась над тем, что она есть только после применения атомного оружия в ХХ веке, многое настолько непонятно, что в своих попыткам самоидентификации, она как вновь родившаяся форма познания окружающего мира, повторяет путь философии, пройденный 3000 лет назад. Исследования методологии науки именно желание, если не объяснить, то хотя бы выявить аксиомы понятийного, сопряженного, если не в органоне познания (логика в этом отношении к науке не применима), то хотя бы в языке.⁵ Эти наивные попытки самоидентифицироваться в форме договора о терминах, успешно обретают себя опять же исключительно на государственном уровне, – в международном частном праве, международных союзах, конфедеративных формах организации, банковской сфере и прочее, но в рамках науки как формы познания -несостоятельны в силу огромной динамики изменения государственного, по сравнению с динамикой изменения личности. Если жизнь человека за последние 100 лет ускорилась в 10 раз, то жизнь государства в 10 000 раз. Общественное просто не может влиять на государственное, а государство не знает где бы ему найти то самое общественное, которое значится записанным в систему гражданского общества.

Как оказалось, ничего из теорий Великого Просвещения просто не способно работать. Ничего из теорий ХIХ века на практике не обернулось пользой. Современность ничего лучше (кроме чисто восточного способа сохранения – того, что имеет место быть в ООН) не придумало. Жалкие попытки США возродить военный тип государства терпят неудачу именно в силу того, что слишком конспирированы и не ориентируют завоеванных на подчинение, а призывают к тем формам организации материи, которые не только чужды социальной организации, но и религиозным чувствам, составляющим сердцевину государственного. Поверить в демократию в XVIII веке было можно, но сейчас, на Востоке, – никогда.

Проблема Западной государственности в том, что она перестала быть формой упорядочивания социальной материи, проявления современного типа организации представляют из себя иногда полные противоречия в области действительного, которые само государство, устранившее древнейшие институты снятия социальных противоречий просто не в состоянии снять через правосудие, судебную власть.

Современное государственное устройство в формуле того, что право – это бытие в возможности государства, а государство – бытие в действительности права, выглядит весьма разумно. Так, законодательная власть продуцирует бытие в возможности, лишенное по его изготовлению (полноценном агональном обсуждении субъектами, имеющими различную качественную репрезентативность в смысле как ее понимал Карл Шмидт) существенных противоречий, именуемое благодаря процедуре снятия таких противоречий законом. Это фактически структурирование целевой причины парадигмы государства. Исполнительная власть является специальной движущей причиной, задачей которой является зеркальная реализация бытия в возможности в области действительного. Судебная власть обеспечивает снятие реализованных в области действительного противоречий, как по отношению к закону, в случае его некачественности, так и по отношению к допуску в парадигму реализации бытия государства сторонних участников (кого изолирует, кого допускает, кому компенсирует издержки связанные с не допуском к участию в реализации парадигмы государства). Суды относятся к корректирующему началу материальной причины, так как работают только с уже реализованными формами области бытия в действительности. Различные механизмы сдержек и противовесов, соответственно, больше отнесены к области формальной причины, так как моделируют моменты завершения одного процесса и начало другого. В области непосредственной реализации, ограниченной рамками «здесь и сейчас» функции судебной власти, а точнее суждения, заданы и законодательной, и исполнительной ветвями. Именно поэтому судебная процедура более всех детализирована и представляет собой более других ритуальность.

Подобное расположение парадигмы бытия государства по трем ветвям с учетом системы сдержек и противовесов как формальной причины бытия, казалась наиболее приемлемой Великим Просветителям. Вместе с тем, необходимо понимать, что бытие всегда задано в виде 4-х причин бытия Аристотеля, образующих парадигму бытия. В динамике они сменяют друг друга (процесс энтелехии), в завершенности они представлены парадигмой равновесия различного рода идеального (бытия в возможности) и реального (бытия в действительности). В этом отношении функции трех ветвей власти представляются простым разделением целевой, движущей и материальной причины (судейская власть здесь, как известно, руководствуется только законом, поэтому она является тем, что определяет сформированность и адекватность материальной причины целевой), структурирование специального механизма формальной причины (система сдержек и противовесов). Все данные причины бытия находились в области парадигмы бытия и до разделения властей, не составляя специального предмета исследования и познания. Узурпация власти, как основная причина разделения властей – не совсем искренний аргумент в пользу именно такого государственного устройства. Здесь речь шла именно о ликвидации не узурпации власти, а ликвидации личности, которая могла использовать государственную систему для воплощения своих представлений о том каким должно быть социальное. Узурпировать власть практически невозможно, об этом вам скажет любой монарх и любой диктатор. То, что многие из них называют власть служением и соответственно таинством – правда. Эти люди вовлечены в парадигму, которая существует прекрасно и без них, и уж точно совершенно не для них. Тот факт, что они ею полностью персонифицированы и не отделяют себя от нее – свойство любого человека. Большой уровень медиатизации этого свойства может шокировать (как перцепция, вторгающаяся в чужой ритуал), но любой ритуал, рассмотренный с точки зрения никогда не участвующего в нем, напоминает логику абсурда. Государственное устройство, подчиняющееся логике государственного управления, – это результат реформ последних 300 лет, превративших государство в потустороннюю реальность. Сегодня государство – это некоторая субстанция, бытие которой нигде и везде в соответствии с представлениями и словоупотреблением. При этом метод Л. Витгенштейна, в этом отношении не чуть не лучше того, что легло в основу понимания мер и весов на рассвете цивилизации, государство примеривают к реальности через специального служащего – «государственного служащего» определенного ранга, а точнее – судью, да, впрочем, и не только судью. Это то, что было придано храмам на рассвете перехода от товарных денег к деньгам как таковым. То же самое сейчас в отношении государства, понятия государственного. Есть определенное представление о том, что это такое, но без специально обученного человека, обладающего эталоном уровня государственного, здесь в этом вопросе не обойтись. В этом отношении Великих Просветителей можно только поздравить. Они нивелировали представление о государственном до первобытного уровня, погрузив его в мифологию, в то время, как научное знание шагнуло вперед, оставив государство далеко позади. Государство как стандарт уровня допустимого социального, сформированного в области закона, весьма интересно для дня современного.

Видеть в государстве нечто оторванное от реальности, существующее само по себе – один из первых признаков религиозности. В ХХ веке дважды предпринималась попытка формирования Бога- Государства (национал социализм и большевизм), обе попытки провалились. Но дальнейшая ситуация может привести к тому, что в государстве начнут видеть мистического врага, темные силы, которые в лучшем случае могут подвигнуть к побегу, а в худшем – привести к организации в социуме такой реальности, бытие которой будет несравненно хуже государственного, по сути разрушит его и погребет под собой остатки демократизма, который пусть и в зачаточном состоянии, но все же присутствует.