Читать книгу: «Нет пути. Они не пройдут», страница 3

– Я немного атеист, – покачал я головой.

– Подобные ограниченные представления абсурдны, – прервал меня Громобой. – Ваши взгляды основаны лишь на слепом бездумном неверии, а наши – на основе наблюдений за тысячами природных закономерностей, подчинённых общим законам, и прямых наблюдений проявлений Всевышней Воли.

– Ладно, – кивнул я. – Давай дальше, это даже забавно.

– Итак, я намерен убедить тебя в неоспоримости факта существования некоей высшей воли, управляющей нами, и на основании этого изложить тебе нашу философию и основные принципы.

– Понятно, – кивнул я. – Как ты можешь доказать, что бог есть?! Религия основана на вере, а не на логике.

– Это попытка одурманить разумы людей, и отвратить их от Бога, как ты его называешь.

Я ещё не встречал такого абсурда – «атеизм – опиум для народа!». Да уж! Это всё-таки оказались сектанты…

– Ну, хорошо, зачем богу понадобилось создавать мир?

– Хаос, мрак. Вечная, безграничная пустота, кроме которой не было больше ничего. Души были обречены вечно томиться в этом непроглядном мраке, не имея ни малейшей возможности спастись. Фактически, ваши учёные говорят то же самое, верно? – добавил Громобой. – До возникновения Вселенной существовала лишь пустота… нет, ни так. Не существовало вообще ничего.

– Учёные говорят немного по-другому, но ладно. Откуда взялся бог?

– Он неизмеримо выше нас, – благоговейно проговорил Громобой. – Всё, связанное с ним, все его намерения – это недоступно нашему пониманию. Мы должно знать лишь одно: Он безграничен в своей милости к нам. И видя страдания невинных душ, Бог решил спасти их.

– Создал Землю за семь дней?! Или убил своего сына?

– Забудь эти христианские басни! – потребовал Громобой. – В действительности, это лишь суеверные, а за тысячи лет изменённые до неузнаваемости представления древних примитивных народов, не имеющие под собой никакой реальной основы. Хотя не стоит отрицать, что ваши пророки, тот же Моисей, Илия, Иоанн, Христос, Мухаммад (или Мухаммед) – в действительности являлись посланниками Всевышней Воли, и получали послания от самого Господа.

– Ага, – поддакнул я. – Абсолютно точно!

Гром не заметил иронии.

– Бог создал универсальную систему, следуя которой, любое живое существо может достичь уровня самого Бога, слившись с Ним в единое целое, и обретя всемогущество, бессмертие и навсегда избавившись от страдания. Вот почему говорят, что Господь един и множественен. Он проявляется в бесчисленном множестве форм, образуя весь видимый и невидимый мир, в котором всё подвластно Его воле.

– И какая же система? – спросил я. – Почему он не мог сделать всех… всех богами разом?! Он же всемогущ?!

– Это не зависит от Его всемогущества. Лишь сам человек способен решить, следовать ему свету или тьме. Необходимо предоставить душе возможность совершенствования, не лишая её возможности… или бремени выбора.

– И что это значит?

– Бог создал сорок девять миров, или ступеней для развития. Наш, материальный мир является одним из самых низших уровней. Каждое живое существо, включая нас самих, и даже окружающие нас предметы – всё это имеет свою душу, обладающую способностью к развитию. Исходя из своего замысла, Бог посылает нам различные испытания, проходя через которые, мы и совершенствуем свою душу, или же, наоборот, упускаем свой шанс. Во время нашего физического существования, перед каждым из нас стоит собственная задача, однако лишь очень немногие способны понять её сразу. Успешно выполнив её, и пройдя сквозь все необходимые испытания, мы, в нужный момент покидаем это бренное тело, и переносимся на новый, более высокий уровень.

– А если не проходим?

– Если мы, при жизни, нарушаем Волю Божью, то оказываемся, после смерти, обречены на повторное рождение, где вновь имеем шанс, осознав свои ошибки, искупить их, и двинуться дальше.

– Смерть… – не смерть?

Громобой кивнул.

– Физическая смерть – это совсем не конец, а лишь возможность для продолжения роста.

– А почему тогда мы её боимся?!

– Вы утратили древние знания, объясняющие законы устройства мира, и поэтому страшитесь смерти – естественного и необходимого процесса, не зная, что за ней последует. В действительности, к смерти следует относиться как к долгожданному дару, избавляющему от тягот суетного земного существования.

– А самоубийства? Почему это грех?

– Самоубийство, как и убийство – это насильственное отнятие жизни, неважно, своей или чужой. При этом, совершивший подобное, нарушает законы Всевышнего, гласящие, что всё должно происходить в свой срок, своим чередом, и исторгает душу из тела, которая ещё не была к этому готова, и подвергая её угрозе навсегда исчезнуть во тьме, стерегущей неосторожных.

Я молчал, сражённый точёной стройностью этой изящной и гладко выделанной системы, в то же время не подкреплённой даже намёками на доказательства.

– Где доказательства всего этого? И вообще, хоть кто-нибудь прошёл всю систему до конца?

– Несколько тысяч, поднявшихся до уровня Чистого вечного Блаженства. Но они не скрылись от нас, страдающих душ в глубине своего безоблачного рая. Им чужд эгоизм, и ими движет лишь безмерное сострадание. Они, как и сам Бог, пристально и неотрывно наблюдают за нами, всегда готовые прийти на помощь и указать верный путь, когда мы находимся в самых тяжёлых и безвыходных ситуациях.

– И они с вами, типа, говорят? А почему с нами – нет?

– Для них не имеет значение, где находится человек, сколько ему лет, кем он работает, и прочее. Для них важна только наша боль, которую они могут забрать. Просто, зачастую, они действуют так чутко и мягко, что мы даже не замечаем оказанной помощи.

– Понятно.

– Но иногда, – продолжал Громобой, – они, или сам Бог, нисходят и до прямого общения с лучшими из нас, стремясь через них передать важнейшие послания всему человечеству. Таких людей называют пророками, и благодаря им мы и можем знать Всевышнюю волю. Но вы не верите в мудрость пророков, предпочитая слушать лжецов, использующих вашу глупость в своих целях…

– Но как тогда распознать истинного пророка?

– Держать свои сердца открытыми. Истинные пророки не ищут славы и почестей, но лишь стремятся донести Слово Божье до каждого живого существа в этом мире. Через них же нам были переданы и заповеди, послужившие для формирования всей нашей философии, начиная с древнейших времён. Мудрецы древности справедливо полагали, – продолжал Громобой, – что если весь наш мир был создан в результате акта Всевышней Воли, благодаря Всесильному и Всеведущему Творцу, то он, по своей природе, изначально является справедливым. Если же мы не понимаем этого сразу, то это происходит по той же причине, по которой не понимаем и личности самого Творца – из-за нашей ограниченности.

– Всё, что ни делается – всё к лучшему? – ухмыльнулся я. – Неплохо!

– И всё, что не делается – тоже, – добавил Громобой. – И это, даже, в первую очередь. Одним из важнейших принципов было объявлено ненасилие по отношению ко всем живым существам, невмешательство, и предоставление свободы выбора для всех, кто к этому стремился. С самого детства всех нас воспитывали на этих принципах. Мы отвергали жестокость, жадность, зависть, похоть – всё тёмное и низменное в человеке. Мы объявили это противоестественным. Мы утверждали, что человек, по своей природе, добр, бескорыстен и сострадателен.

За несколько десятилетий в нашем обществе преступность оказалась практически искоренена, и продолжает удерживаться на предельно низком уровне и до нынешнего времени. Начался невиданный подъем науки, позволивший навсегда избавиться даже от так называемых «неизлечимых» заболеваний, и проложить дорогу к освоению космоса…

Громобой замолчал на несколько мгновений, словно погружённый в раздумья.

– Стойкость и смирение были названы величайшими добродетелями, – снова заговорил он. – Вмешательство в жизнь других была объявлена попыткой препятствовать Божьей Воле и проявлением гордыни.

В это мгновение до меня дошло.

– Я где-то слышал фразочку, – заговорил я, – типа, «дети имеют право даже на собственную смерть».

Это был, вообще-то не вопрос, но Громобой кивнул:

– Да, – и, как мне показалось, виновато, опустил голову.

– Каждый имеет свободу выбора – поэтому вы не вмешались в нашу историю. А если мы исчезнем – исчезнет и всякая возможность выбора. Поэтому вы старались не дать нам полностью исчезнуть, – подытожил я.

– И даже старались помогать, – добавил Громобой. – Мы должны помогать каждому, кто попросит нас об этом, в меру наших сил и возможностей, если это не станет противоречить нашим принципам.

– А это… почему?

– Если была предоставлена возможность обратиться к нам – значит, так было угодно Всевышней Воле. А вот сможем ли мы действительно помочь – это уже зависит только от Бога.

– Молодцы. Всем помогаете, никого не трогаете, ни во что не вмешиваетесь. Блеск! Люди только почему-то погибают… – последнюю фразу я договорил медленно, и замолчал, вспоминая, что по этим диковинным представлениям это, оказывается, совсем не повод ужасаться… Да уж!

– Подожди, – вдруг осенило меня, – если я попрошу вас вмешаться в войну…

– Мы должны будем это сделать! – произнёс Громобой, и мрачная радость озарила его лицо.

– Пойдем завтракать! – вдруг предложил Громобой. – Ты уже, сколько дней не ел!

– Ага, – кивнул я. Наконец-то он сказал что-то дельное. А то баснями, сколько ни корми – не накормишь. Да ещё такими дурацкими.

Он, через бесконечный лабиринт коридоров и лестниц, привёл меня в очередную комнату, тоже круглую, светлую и чистую, большую часть которой занимал грандиозный круглый стол (рыцарей не хватает! М-да, очередная тупая шуточка. Не сдержался.), с гладкой поверхностью непонятного блеклого цвета, довольно красиво отражающая сиреневый цвет лампы, лучезарно блестевшей под потолком, и окружённый невысокими скамеечками, упершимися безбожно раскоряченными ножками в назеркаленный пол. Затем, оставив меня в окружении этой неликвидной мебели, Гром удалился в неизвестном направлении, но вскоре вернулся, таща в охапке две белые ложки из непонятного металла, два небольших, кругленьких, туго набитых и запечатанных пакета, и большую бутыль воды. Он вскрыл пакеты, к моему ужасу, спокойно залил в них воду, тщательно всё это перемешал, и протянул одни из них мне. Первым делом я стремительно завертел его в руках, осмотрел со всех сторон, и убедился, что, во-первых, это не бумага, а во-вторых, она не промокла. Это был какой-то, очень похожий на неё, тонкий, но прочный материал, напоминающий на ощупь и цветом пожелтевшие кленовые листья. Внутри оказалась густая, вязкая масса, внешне напоминавшая мокрую глину. Вкусом, как оказалось, тоже. Я, как раз, зачерпнул побольше, положил в рот, начал торопливо жевать…

– Что это? Вот гадость, а! – воскликнул я.

– Здесь, в каждом таком пакете, содержится суточная норма всех необходимых человеческому организму питательных веществ, рассчитанная среднестатистически.

– То есть, можно есть раз в день? – уточнил я.

– Да. Представляешь, сколько дополнительного времени это высвобождает?! – с энтузиазмом добавил Громобой.

– Готовить, опять же, не надо, – поддержал я.

Некоторое время мы настойчиво жевали, в полном суровом молчании.

– Громобой, ты обещал рассказать про вашу подготовку. Ну, раз я теперь с вами… – вдруг оживился я.

– Вообще-то, во время еды следует наслаждаться вкусом пищи, и не отвлекаться на посторонние разговоры, – неуверенно заметил он.

Я молчал, оставляя Громобоя без поддержки. Он тоже замолчал.

– Нам, как бы, «наслаждаться» особо нечем, – вставил я.

– Хорошо, – решился Громобой. – Но потом я должен узнать, как можно подробнее, всё о вашем мире, – добавил он.

– Отлично, – кивнул я.

– Ну, в таком случае, начнём. Первоначально мы практически и не представляли, каким образом следует готовить новых «разведчиков». Первые из нас проходили всего лишь стандартный курс, предназначенный для исследователей новых звёздных систем, но по мере того, как мы лучше знакомились с особенностями жизни на вашей планете, подготовка становилась всё более длительной и разнообразной. Сейчас она занимает от двадцати до тридцати лет, в зависимости от специализации, поэтому нас начинают готовить с самого детства. Наша подготовка включает в себя все знания и навыки, которые только могут нам понадобиться.

Первоначально, огромное внимание уделяется физической подготовке. Мы сильны, быстры и ловки. Мы можем бежать сутками, преодолевая огромные расстояния. Мы можем плыть, не нуждаясь в плотах и лодках, словно сами родились в воде. Мы можем преодолевать отвесные скалы, не имея никакого специального снаряжения. Для нас нет преград – мы движемся свободно, и максимально быстро среди городских строений, в тайге, пустыне, среди болот или в вечной мерзлоте.

Мы также можем выжить, найти воду, укрытие и пропитание почти в любом месте, где будем вынуждены оказаться. Мы можем и неделями обходиться без пищи и воды, выдерживать холод, жару, невероятные нагрузки, и продолжать выполнение поставленной задачи. По этим показателям мы без труда обходим и представителей элитных спецподразделений, – добавил Громобой, гордо вскидывая голову.

– Каждого из нас можно по праву считать мастером рукопашного боя, – продолжал он, – несмотря на то, что сейчас нам всё реже приходится использовать этот навык. Мы в совершенстве владеем десятками видов холодного и огнестрельного оружия, и почти любой предмет может использовать в качестве них. Мы можем сделать мощную взрывчатку из почти любых подручных материалов, и с успехом использовать её. Мы знаем тактику и стратегию современной войны, и владеем методами войны партизанской. Мы можем умело проводить диверсии, владеем искусством шпионажа и слежки и методиками допроса, а также вербовки агентов и осведомителей для своих целей. Мы можем управлять почти любым наземным, морским, воздушным и космическим транспортом.

Мы в совершенстве знаем психологию, мы можем войти в доверие и манипулировать человеком, вводя его в любое нужное нам трансовое или иное изменённое состояние сознания. Мы изучаем почти все используемые на вашей планете языки, а также многие «мёртвые».

Мы подробно изучаем почти все сведения, накопленные человечеством, по основным разделам наук. Это и физика: механика, волновые и термодинамические процессы, электростатика и электромагнетизм, молекулярная физика и квантовая механика; органическая и неорганическая химия; различные науки, связанные с изучением живой природы, включая человека: ботанику, зоологию, вирусологию, микологию, бактериологию, физиологию и анатомию; физическую и социально-экономическую географию Земли. Мы изучаем вашу историю, и общие законы общественно-политического развития. Мы знакомимся с культурой и традициями ваших народов, с выдающимися творениями ваших знаменитых художников, поэтов, композиторов и писателей, начиная с древнейших времён и до наших дней. Если нам необходимо жить среди какого-то народа, то мы способны выдавать себя за кого угодно – представителя любой национальности, профессии, социального слоя, и никто не сможет распознать в нас пришельцев, – закончил Громобой.

– Вы знаете всё! Вы можете всё! – тихо провозгласил я, охваченный изумлением и восхищением. – Но разве может кто-то… знать столько?!

– Мы не всемогущи, и не всеведущи. Всемогущ и всеведущ лишь Всевышний! – возразил Громобой. – Есть очень много того, что мы не знаем. И, к сожалению, у меня не хватит времени даже чтобы передать тебе всё, что знаем мы.

– А на что хватит?

– Мы должны сделать из тебя воина, возможно – командира. Нацисты не вечно смогут держать человечество в рабстве, и когда поднимется восстание, каждый боец, и каждый автомат окажутся на счету.

– У меня будет шанс… ты предлагаешь мне… поучаствовать?!

Гром лишь странно усмехнулся в ответ, и мы доели цемент в полном молчании.

– Ты обещал рассказать о своём мире, – наконец напомнил Громобой.

– Да, – кивнул я. – Только ещё один вопрос: почему у вас такие древнеславянские имена?

– Древнеславянские? – переспросил Громобой. – Да, ты прав. Но ведь вся ваша культура произошла от нашей! Это вы позаимствовали и наши имена, и обычаи, и легенды, и первоначальные знания о мире, и язык, и письменность и многое другое! Но и у нас существовало и существует несколько десятков различных народностей – мы называем их родами, из которых, в дальнейшем, и образовались все ваши народы. Рогволд, например, относится к Светардам, а мы с Мирославом – к Расенам. Вот почему он так взъелся за тебя на то, что ты решил, что мы все говорим на русском, – и Громобой лукаво усмехнулся. – В действительности, ваш современный язык, конечно, довольно сильно отличается от нашего, но вот язык древних славян любой из расенов понимал без труда.

Я тоже не смог сдержать улыбку.

– А как вы вообще живёте? Кто у вас правит… всей Вселенной? Царь?

– Мы привыкли считать это демократией, – неожиданно резко ответил Громобой. – Один раз в семь лет всеобщим прямым равным открытым голосованием избираются сорок девять Народных Представителей, обладающих всей полнотой законодательной власти. Они избирают из своего состава Великого Владыку, назначаемого пожизненно, являющегося главой государства. Он, в свою очередь, назначает своего Первого Советника, определяющего состав Правящего Совета, исполняющего при Владыке роль кабинета министров, а также глав местных органов исполнительной власти.

– А почему представителей 49, выборы – раз в семь лет?

– Семь – священное число. Сорок девять – семь семёрок.

– А судебная власть? – вдруг вспомнил я.

– Вы обращаетесь к земным судьям, назначаемым земными удельными князьками; не гнушающимся взяток, и не страшащимся лжи, а мы преподаем на милость Всевышнего. Лишь его решения всегда бывают беспристрастны и справедливы!

– А ваши народы…?

– Несмотря на то, что мы бережно храним обычаи и традиции наших предков, свой язык и культуру, все мы вместе избираем центральную власть и образуем единое, если можно так сказать, государство. Представители всех наших народов равны в своих правах на территории всей освоенной Вселенной.

– У вас есть политические партии? Оппозиция?

– Народ не видит в этом необходимости. К власти, как правило, приходят те, кто уже находился в ней и раньше, но, возможно, на других постах, и сумел делом доказать свою полезность. Но, конечно, даже члены правительства – тоже люди, они старятся и умирают, и поэтому все они постепенно сменяются другими. Но простые граждане не очень стремятся попасть во власть – ведь это огромная ответственность и нелёгкий труд на благо всего человечества. А что касается оппозиции, – продолжил Громобой, – то, так как большинство убеждено в совершенстве существующего строя, то сторонники каких-либо реформ крайне незначительны, не имеют широкой поддержки и не представляют серьёзной политической силы. Многие вообще считают, что существующий порядок установлен Богом, – добавил Гром, и мне показалось, что в этот момент по его лицу проскользнула ироническая усмешка.

– Я теперь тебе должен рассказать всё про нас? – вспомнил, в этот раз, я.

Гром кивнул.

И я начал рассказывать. Как оказалось, к моему удивлению, рассказать было о чём. Я начал свой рассказ с описания основных событий, произошедших после Второй Мировой войне – какие смог вспомнить (и их оказалось немало). Гром слушал хорошо: не перебивал, время от времени что-то уточнял, многозначительно кивал головой, и снова продолжал внимательно слушать. Потом я, как то незаметно для себя, перешёл на подробный рассказ о нашей современной жизни: политике, экономике, медицине, экологии, образовании, искусстве. Но самый жгучий и неприкрытый интерес у Громобоя вызывало развитие и достижения науки. Об этом он, похоже, мог говорить часами, и непрерывно задавал мне всё новые и новые вопросы, так что я даже пожалел, что могу рассказать, так мало.

Мы заговорили об освоении Космоса. Громобой рассказывать мне и об их грандиозных достижениях в этой области, о Волнах Колонизации, и я вдруг спросил:

– А здесь земляне в Космос не летали?

– Нет. У них… другие заботы. Учёные нацистов однажды пытались запустить искусственный спутник на орбиту, но почти сразу потеряли над ним управление, а потом и связь, – и Гром хохотнул. – А они надеялись, в будущем, с его помощью отслеживать перемещения повстанцев…

– Что смешного-то?! – недоумевал я.

– Просто мы… в общем, помогли им… «потерять связь». В конце концов, вся эта история так и осталась в тайне – учёных казнили, за неудачу, всю информацию засекретили, а мы молчим, и будем молчать.

– Отлично сработано! Так вот и не даёте нам открыть космическую эру, поганые инопланетчики… – с притворной злобой, констатировал я.

Неожиданно Громобой, словно о чём-то вспомнил, ненадолго вышел и, вернувшись, принёс мне такую же одежду, как и у него – чёрная рубашка с золотистым воротником, чёрные брюки, и обувь, напоминающую обычные кроссовки. Причём, всё было не просто какое-то темноватое, а именно насыщенного и густого, как дёготь, оттенка, по сравнению с которым сама ночь превращалась в обычный полумрак.

– Это стандартная униформа работника СМБР, – объявил он.

– Почему чёрная? Черепов ещё каких-нибудь не хватает только!

– В нашей культуре, этот цвет – символ земли, мира, новой жизни, символ народа и свободной воли.

– Символ Земли? – уцепился я за слово.

– Вот поэтому, по-видимому, и выбрали этот цвет – так сказать, игра слов, – ответил Громобой, поняв, что я имел в виду.

Я переоделся: ощущения были странные – словно я погрузился, по самую шею, в большой бассейн, наполненный чуть тепловатой водой, не стекавшей с меня, но и не препятствовавшей движениям, а лишь мягко струившейся вдоль самой кожи. Физического ощущения ткани не возникало вовсе.

– Что это такое? – восхитился я.

– Особая ткань, созданная нами. Она не мокнет, обладает термоустойчивостью – не горит даже в открытом пламени, и терморегуляцией – поддерживает постоянную температуру тела, независимо от внешних воздействий, защищает от воздействия многих видов излучения, включая радиоактивное альфа- и бета-излучение, а также многих вредных химических соединений. И обрати внимание, – вдруг добавил он, – на внутренней стороне воротника – твой личный идентификационный код – уникальная комбинация цифр, позволяющая любому другому «разведчику» определить, в случае необходимости, действительно ли ты тот, за кого себя выдаёшь. А вот постороннему ему обнаружить довольно непросто.

Я отогнул воротник, и действительно, обнаружил там длинную строку из циферок.

– И чё с этим делать?! – осведомился я.

– Выучить! – посоветовал Гром. – Могу порекомендовать тебе несколько методов для эффективного запоминания информации, – добавил он.

– Понятно.

Я ещё раз осмотрел себя в «обновке», и остался доволен. Тем более, меня приняли в эти… «разведчики». Прямо всю жизнь только и мечтал! Ладно, а что мне ещё остаётся?

Так и началась моя новая жизнь – наверное, самое спокойное время из того, что выпало мне в этом непонятном мире, где я, таким загадочным образом, оказался. Можно бы порассуждать о том, что если у Бога и есть чувство юмора, то проявляется оно, порой, довольно странно. Или просто мы, лишённые этого чувства напрочь, просто не можем оценить Его шуток, самой грандиозной из которых, как раз, и является весь наш мир.

Но рассуждать не хотелось, потому что шутка, действительно была выкинута глупая и злая. Но, как говорится, неисповедомы пути Господни…

А тем временем, Громобой усиленно ковал из меня воина. Он, определённо знал, что делать. Моё обучение началось с первого дня. И это было удивительное обучение.

Громобой никогда ни в чём не принуждал меня – он всегда оставался бескомпромиссно верен своим принципам ненасилия. Так, например, он подробно изложил всё философское учение – своего рода религию, на необозримое множество лет, завладевшее умами большинства его сограждан. И, несмотря на то, что Гром всю свою жизнь оставался его верным и убеждённым последователем, всегда и во всём полностью доверял и следовал ему, он не сделал ни одной прямой попытки «перетянуть меня на свою сторону». Я воспринял это учение сам, с течением времени. Громобой лишь говорил, отвечал на вопросы, убеждал и переубеждал – но сохранял полный нейтралитет.

Обучал он меня точно так же. Он лишь вёл, иногда настойчиво, подталкивал, указывал, объяснял – и давал мне возможность делать то, что я считал нужным.

Довольно быстро оказалось, что скудная программа-минимум, наподобие «курса молодого бойца», не удовлетворяет ни моим задачам, ни интересам. И я жадно принялся изучать всё, но понемногу – с поправкой на нехватку времени, отчаянно стремясь охватить необъятное. И с каждым днём передо мной всё шире распахивался удивительный, безграничный мир, который я постигал, укрытый в этом подземелье.

Тренировки у меня и так были почти каждый день, а иногда и по два раза. И времени всё равно оставалось утомительно много.

Громобою, чаще всего, делать было тоже практически нечего – регулярные наблюдения через установленные по городу камеры, редкие вылазки наружу, ещё более редкие встречи с другими «разведчиками», неизменно перераставшие в ожесточённые споры – словно отчаянная попытка выплеснуть неистраченные силы в утончённых словесных поединках, не отнимали много времени. Какую-то его часть занимали научные изыскания – Громобой целеустремлённо отдавал химии, в попытках получить новый философский камень – искусственно смоделировать процессы фотосинтеза – важнейшая задача, которая до сих пор не была выполнена. Точнее, этим просто никто не занимался.

Поэтому, Гром был, похоже, безудержно и откровенно рад просто возможности иметь постоянного собеседника, которому можно говорит что угодно. И мы говорили. О строении Галактики, о геноме человека, о колонизации Галактик – а ещё о восстаниях в Южной Америке, голоде в Азии, эпидемиях тифа и холеры в Европе – наша планета словно вернулась в эпоху варварства.

Я стал забывать прежний мир. Наша история превращалась в сборище сказок и легенд, полумифических и полудостоверных. В сон – удивительно доходчивый и логичный, когда находишься внутри, и мгновенно улетучивающийся, превращаясь в расплывающийся туман, стоит лишь открыть глаза. А однажды я проснулся… и несколько мгновений не мог вспомнить лицо отца. Мне стало страшно. Я скрипел зубами, беззвучно выл и рычал, заставляя огненными чертами вспыхивать в мозгу картинки прежней жизни. А потом в голове опять всплывали имена… и я снова силился вспомнить, кому они принадлежали.

Но я всё же сохранил основное. И иногда от этой памяти тоже хотелось рычать и выть, скрежетать зубами, и биться об стены – от того дикого несоответствия между этими добрыми, благополучными картинами и отчаянной дикой реальностью окружившего меня чёрного царства всеобщего угнетения…

В свободное время я ещё читал. Запоем, отчаянно, всё подряд – научные книги, классическую и философскую литературу. И документальные отчёты «разведчиков», особенно начиная с 40-ых годов – самые отталкивающе ужасные, но в то же время, обладавшие какой-то странной, болезненной притягательностью, вызывающие какой-то тошнотворный интерес к страданиям людей и всего человечества. Это были сухие, скупые строки, но не упускающие ничего весомого. Репрессии, тюрьмы, аресты, казни, концлагеря, пытки, подневольный труд, провокаторы, побеги, каторга, восстания, новые аресты и казни… голод, эпидемии, нищета, невежество и бесправие – и всё это на фоне бесчисленных имён и дат, графиков и статистических данных… Численность всего населения планеты составляла около трёх миллиардов, а у нас приближалась к восьми! Что можно добавить ещё?! Взгляд не хочет видеть этих страниц, словно залитых бесчисленной невидимой кровью жертв, число которых не может вообразить человеческий мозг!

И я то безоговорочно соглашался с Громобоем, и верил в Божественное милосердие, то вновь начинал отчаянно и страстно протестовать: как можно было допустить такое, будь Он хоть тысячу раз всевидящ и всемилостив?! И как гуманисты-«разведчики» могла безропотно и равнодушно вынести всё это?!

А ещё я читал Шекспира. Всё началось с разговора об эпохе Возрождения, начавшейся в Европе. Эта эпоха всегда оставалась для меня загадкой – как из зыбкой серой мглы Средневековья всего за несколько веков и даже десятилетий могло вознестись это ослепительное сияющие торжество Разума и Гуманизма, знаменующее начало освобождения Человечества?!

– Во-многом, именно нам принадлежит заслуга в возникновении европейского Ренессанса, – однажды торжественно объявил Громобой.

– Что это значит? – переспросил я.

– Наблюдая за ходом развития общества, мы с горечью обнаружили, что на большей части обитаемой суши подобного развития как раз и не наблюдается, – пояснил он. – Это вызывало озабоченность у многих… кроме, надо признаться, Верховного Совета. Но мы решили использовать свои методы, и тщательно всё рассчитав, принялись систематически поддерживать тогдашних деятелей науки и искусства. Среди них были и величайшие гении Человечества, дожившие в светлой памяти потомков и до наших дней. В их числе было и немало наших сотрудников, которые, не раскрывая своего происхождения, по мере возможностей, щедро делились с землянами нашими достижениями. Так и началась эта грандиозная революция в умах и душах людей – и заметь, мирная революция! – добавил он, закончив свою неожиданно короткую импровизированную речь.

– И назови хотя-бы одного из вас, добившегося… ставшего… сыгравшего заметную роль в Возрождении! – наконец вывел я свою мысль.

– Вильям Шекспир! – торжественно, и не без пафоса объявил Громобой. – Один из величайших поэтов, один из знаменитейших драматургов, один из важнейших деятелей Ренессанса! Но никому было невдомёк, что под этим именем скрывается один из наших «разведчиков». Его талант вызывал изумление и восхищение и у его современников, и у потомков, но самое удивительное сумели обнаружить исследователи его творчества: во-первых, словарный запас, использованный в его произведениях в десятки раз превосходит данный показатель у большей части человечества; во-вторых, его эрудиция является совершенно невероятной для человека его времени и его происхождения – это касается и его общей образованности, и его знаний об особенностях жизни других народов и их истории. Всё это продолжает ставить в тупик современных учёных. Но в действительности, всё это является абсолютно обычным для любого из нас.

– Именно так, – с улыбкой кивнул я.

– Ты знаком с его произведениями? – осведомился Громобой.

– «Ромео и Джульетта». И ещё некоторые… сонеты.