Читать книгу: «Юность Плохиша. О восьмидесятых – без ностальгии», страница 5

ДЕТИ В ПОДЗЕМЕЛЬЕ

Подвал манил нас, мальчишек, не меньше, чем крыша. Собственно, подвал в доме был не один, а целых четыре: из нашего первого подъезда можно было спуститься в ту часть подвала, где находились кладовки: бОльшая часть этих кладовок была брошенной после того, как в 1974 году один из жильцов дома спустился в этот подвал и свёл счёты с жизнью, застрелившись из охотничьего ружья. Прямо из двора лестница вела в другой отсек подвала: там когда-то располагалась угольная кочегарка, но после того, как дом был подсоединён к городским сетям, кочегарка была упразднена, и подвал пустовал. А после того, как мы, мальчишки, сняли с этой бывшей кочегарки замОк и проникли туда, это помещение долгое время стояло открытым, и однажды там обосновался небольшой цыганский табор. Хорошо помню, как наши соседи вышвыривали оттуда этих цыган…

Из второго подъезда можно было попасть в самое большое подвальное помещение, тянувшееся почти под всем домом: когда дом проектировали, этот огромный подвал должен был служить бомбоубежищем для жильцов на случай нападения на совецкую родину империалистических хищников или китайских ревизионистов. Но империалистические хищники и китайские ревизионисты всё никак не могли собраться со своим нападением, и подвал пустовал. Наконец, заждавшись этого нападения, директриса детского сада, который находился и по сию пору находится на первом этаже нашего дома, распорядилась отгородить небольшую часть этого подземиного бомбоубежища под овощехранилище, что и было сделано.

В бомбоубежище вела тяжёлая бронированая дверь, состоящая из двух половинок – верхней и нижней. Сделано это было для того, чтобы её, элементарно, можно было открыть: если бы дверь была монолитной, то её вряд-ли можно было бы сдвинуть с места. Запиралась она на какие-то тяжеленные заглушки, на какие-то штурвалы – думаю, там, внутри, у неё были замки, типа «краба», фиксирующие створку с четырёх сторон. Собственно, эта дверь находилась уже в самом подвале: для того, чтобы добраться до неё, сначала нужно было открыть обыкновенную дверь на первом этаже, спуститься под лестницу – и вот тогда-то только можно было оказаться перед входом в бомбоубежище.

О том, что у нас в подвале находится самый настоящий бункер, мы и не подозревали. Просто, однажды кто-то из мальчишек проник под лестницу во втором подъезде, наткнулся на эту бронированую дверь, и рассказал об этой своей находке остальным. Естественно, было решено испытать неизведаное и изведать неизвестное – и в тот же вечер мы собрались во дворе, вооружившись карманными фонариками.

Хорошо помню этот вечер: на дворе был сентябрь, и уже сгустились сумерки (надо сказать, что в те годы у нас считалось вполне нормальным болтаться во дворе часов до десяти, а то и до одиннадцати вечера). Придурковатого Славку Рыжкова мы решили не посвящать в наши планы и не брать в «исследовательскую экспедицию» в подвал: к тому времени, Славка уже не раз доказал собственную неадекватность и явил нам своё гнилое нутро, и поэтому успел превратиться в «персону нон-грата». Но он всё равно крутился где-то рядом – правда, на безопасном расстоянии – пытался подслушать нас, или понять, что мы затеваем… Мы не обращали на него внимания – и, как оказалось, совершенно зря.

Мы спустились в подвал, открыли тяжеленную бронированую дверь, зажгли фонарики и стали осматриваться. Сначала мы оказались в какой-то небольшой комнате, из которой вело в разные стороны три дверных проёма – за двумя из них оказались такие же небольшие, но глухие комнаты, а пройдя третий, мы попали в достаточно большой подвальный зал. Это и было, собственно, старое бомбоубежище: три огромных подземных зала, соединённые переходами. Окон в бомбоубежище не было.

Здесь ещё пару слов нужно сказать о планировке – это уточнение пригодится нам для дальнейшего повествования. Залы для потенциально эвакуируемых от китайско-NАТОвских бомбёжек граждан соединялись меж собой короткими коридорчиками, по бокам которых располагались небольшие полусгнившие фелёнчатые двери – точь в точь, как в наших квартирах – а за дверями этими находились какие-то комнатушки, заваленые разным хламом: должно быть, кто-то из соседей пытался сделать себе здесь кладовки. Изначальное назначение этих комнатушек так и осталось для меня непонятным по сей день – могу лишь предположить, что в них проектировщики планировали сделать Персональные Бомбоубежища для совецких VIPов.

…Итак, мы спустились в подвал. Но не успели мы как следует осмотреть первый зал бомбоубежища, как услышали тяжёлый глухой удар: это подлец Славка, дождавшись, пока мы отойдём подальше, захлопнул за нами бронированую дверь! Мало того, что захлопнул – этот маленький зас**нец умудрился ещё и блокировать её снаружи, в результате чего мы оказались запертыми в бомбоубежище!

Сейчас, когда я стал совсем взрослым сорокалетним мальчиком, меня от этих воспоминаний начинает бить Кондратий: чёрт возьми!… Ведь мы могли там элементарно погибнуть! – о том, что мы полезли в старое бомбоубежище, никто из старших понятия не имел. Мы ведь сами об этом позаботились: дождались, пока спустятся сумерки, двор опустеет и никто не увидит того, куда мы направились. Нет, безусловно, нас стали бы искать, и искали бы очень долго – по соседним дворам и улицам – и, конечно же, не нашли бы. А что касается нашего друга Славика, то он, скорее всего, испугался бы и молчал, как пленный неогуманоид в штабе Киевского военного округа… Короче, всё шло к тому, что подвал нашего родного дома должен был стать нашей братской могилой, а сам дом – нашим памятником. Величественным таким четырёхэтажным жилым памятником в стиле «поздне-сталинский ампир». Бр-р-р!

Но это я сейчас такой умный. А тогда… Тогда мне было, кажется, лет восемь или девять, остальным участникам нашей диггерской экспедиции – чуть побольше. Кажется, самому старшему из нас не было и двенадцати. А это – такой возраст, когда совершенно не думаешь о том, что что-то может приключиться с тобой. С другими – пожалуйста! А с тобой – нет, никогда! Вот этот-то ооптимизм нас, видимо, и спас тогда.

Как-то сразу стало понятно, что колотиться в дверь бомбоубежища нет никакого смысла: во-первых, дверь эта выходила не прямо в подъезд, а располагалась уже в самом подвале, под лестницей. Во вторых, мы же сами видели, какая она толстая и тяжёлая: стучи, ни стучи – всё равно, никто не услышит. Ну, а в-третьих… ну, не для того же мы спустились в этот подвал, чтобы сидеть возле двери и стучаться – вместо этого, можно пойти и поизучать все подвальные закоулки: может быть, и другой выход отыщем… А может, и этот придурок Славик одумается, да и откроет нас: попугал – и будет. Ну что, пойдём, что ли?…

И мы пошли Постигать Неизведаное.

Фонарики были у каждого из нас. Самодельные. К плоской батарейке на четыре с половиной вольта изолентой приматывалась маленькая лампочка так, чтобы её клемма на цоколе соприкасалась с короткой клеммой батарейки. Ну, а длинную клемму нужно было прижимать большим пальцем ко второй клемме лампочки – к той, что у неё на кончике. Такой вот «вкл/выкл»… Понятно, что никаких отражателей на этих самодельных «светлячках» не было – да мы и не задумывались о том, зачем они нужны: горит ведь?… светит?… чего ещё надо-то? Единственный настоящий фонарик был у самого старшего из нас, у Андрея – этот фонарик не нуждался в батарейке, его надо было всё время подзаряжать, нажимая рукой на специальную педаль или рычаг: этакий фонарик и эспандер одновременно, «два в одном».

Сколько мы шлялись по подвалу, я не знаю. Может быть, час. Может, больше. Мы обошли, кажется, все закоулки старого бомбоубежища, но другой выход так и не находился. Между тем, наши самодельные фонарики начали тускнеть, а то и вовсе гаснуть: в батарейках кончился заряд… И тут мы наткнулись на какой-то непонятный ход: он начинался в одной из маленьких комнатушек – тех, что были между залами – и уходил куда-то в сторону нашего двора. Но это ещё не всё: из этого низкого и тёмного хода на нас дул самый настоящий ветер! И пах этот ветер прелыми листьями, осенним вечером, двором… свободой…

Не раздумывая, полезли мы в этот низкий тёмный ход – один за другим. Андрей со своим супер-мега-фонариком был впереди всех. Ход этот был настолько низким, что мы ползли на четвереньках. Но не проползли мы и двух десятков метров, как упёрлись в закруглённый кирпичный тупик: мы оказались на дне какого-то кирпичного колодца – а прямо сверху на нас дул тот самый ветер, что заставил нас лезть в эту дыру. В стену колодца были вделаны надёжные железные скобы ступени – и мы тут же полезли наверх! Я не знаю, смогли бы в других условиях несколько десяти-двенадцатилетних сорванцов, зависая на пятиметровой высоте, сбросить тяжеленную чугунную крышку, закрывавшую люк – но у нас это получилось! Мы были на свободе!!!

Тут же была раскрыта ещё одна загадка нашего двора – так называемая «крепость». Эта «крепость» представляла собой невысокое – где-то, в полметра высотой – круглое кирпичное сооружение, наверху которого находился тот самый люк, крышку которого мы сбросили. А «крепостью» это сооружение было прозвано потому, что большинство кирпичей, из которых оно было сложено, не соприкасались торцами друг с дружкой, и между них были отверстия, наподобие крепостных бойниц. Боже, сколько же оловянных солдатиков, игрушечных машинок и прочих сокровищ было по глупости и неосторожности засунуто в эти «бойницы» и попадало на дно этого колодца!… А это, оказывается, был запасной выход из бомбоубежища – а заодно, и вентиляционная шахта, по которой в бомбоубежище поступал свежий воздух. А мы-то и знать не знали… Теперь понятно, почему Полина Абрамовна, предводительница глубоко враждебного нам племени Одиноких Дворовых Старух всегда орале на нас своим страшным каркающим голосом, когда мы лепили на «крыше» «крепости» снеговиков, и вообще подходили к ней: это, оказывается, был Стратегический Оборонный Объект – и она его от нас охраняла!…

Ладно. Мы остались живы, целы и невредимы. Мы выбрались на свободу. Все следующие дни мы лазали на дно этого стратегического люка – и там, на дне, среди «культурного слоя» затяиваемой десятки лет в эту вентиляцию пыли, мы находили маленькие сокровища – наши потеряные игрушки. Свои и чужие. В том числе, наверное, и те, которые побросали туда когда-то наши родители.

Люк, почему-то, так и стоял открытым: я так и не знаю, почему никто из взрослых так и не положил на место эту чугунную крышку, которую мы, отчаявшись, сбросили. Сил, что ли, не хватало на это дело?… Короче, так и зияла посреди двора эта ужасная и опасная яма, пока наш дворник Виталий Георгиевич (тот самый, которого мы чуть не застрелили из пушки, пока он в уличном нужнике оправлялся) не стал заваливать эту дырку опавшими листьями. Со временем, он совсем засыпал эту дыру – а потом кто-то из соседей добавил туда земли и посадил в эту импровизированную «розетку» маленький отросток клёна. Теперь там уже выросло целое дерево – так что, если кто-то из малышей и решит повторить наш подвиг тридцатилетней давности, то запасного выхода из бомбоубежища он уже не найдёт…

Но всё это было уже потом. А на следующий день после нашей вылазки (и последующей «выползки»), придя из школы, я узнал совсем уж жуткую какую-то новость: наши мальчишки – то есть, вся компания, с которой мы плутали по подвалу – приговорила предателя и придурка Славку к смертной казни. К повешанию. Мало того: они его уже чуть и не вздёрнули на верёвке – он вырвался и убежал в самый последний момент. Перебивая друг друга, мои друзья рассказывали мне, как они выловили этого гадёныша Славку, как ровели его за трансформаторную будку, где у них было приготовлено уже всё: и виселица, и петля, и даже табуретка – и как Славка в самый последний момент спрыгнул с этой табуретки и убежал домой.

Все вместе мы пошли смотреть место несостоявшейся казни. Там, за трансформаторной будкой, до того, как кто-то из соседей поставил там свои гаражи, раньше была часть двора, в которой была оборудована сушилка для белья. Там, в тёмном и узком закутке, всё ещё стоял старый деревянный столб с горизонтальной перекладиной наверху, поддерживавшейся снизу двумя косыми перекладинами – ни дать, ни взять, настоящая виселица. И вот, на одном из концов этой перекладины висела самая настоящая петля, а рядом валялась табуретка – Славка, убегая от своих мучителей, уронил её. Всё было подготовлено честь по чести, да и неудивительно: в нашем дворе все без исключения мальчишки смотрели фильмы про войну, и хорошо усвоили опыт немецко-фашистских оккупантов и прочих полицаев, вешавших всяких комсомольцев-добровольцев-партизанцев… Военно-патриотическое воспитание, понимаешь – будь оно неладно!…

Славке повезло: он убежал – и потом ещё долго не казал носа на улицу, дома сидел. Шмыг! – в школу, а потом обратно – шмыг! – домой: всерьёз опасался, что мы вздёрнем его, как какую-нибудь Зою Космодемьянскую. Это сейчас я понимаю, что по-настоящему вешать его тогда никто не собирался: просто, мои друзья хотели напугать его по самое не хочу – и это у них, кстати, очень даже получилось! – хотели поставить его на табуретку, надеть на шею петлю… зачитать приговор… вдоволь поглумиться, заставить пореветь, попросить пощады – и помиловать. Но меня просто оторопь берёт, когда я представляю всё это: ведь вполне могло случиться и так, что он сделал бы какое-нибудь неосторожное движения, табуретка бы опрокинулась – и всё!… Вряд ли наши мальчишки успели бы вытащить его из петли. Ну, а меня от участия в этом гнусном «наказании» спасло только то, что все мои друзья-приятели учились в первую смену, а я – во вторую. И, пока они вели этого Славика на «эшафот», я читал очередную бредятину про дедушку Ленина, напечатанную в учебнике «Родная Речь» для второго класса…

Хочется ли мне вернуться в детство?… Если вы зададите мне этот вопрос в лоб, то я, конечно же, сразу же скажу: да, да! конечно же! Но если вы дадите мне минуты две на размышление, прежде, чем ответить, то ответ, скорее всего, будет отрицательным: сейчас, вспоминая все эти прекрасные детские годы, я всё чаще ловлю себя на том, что больше всего они у нас были похожи на какие-то прыжки и танцы на проволоке, натянутой над пропастью: одно неверное движение – и… В общем, было детство – и прошло. И – слава Богу, что из него мы выбрались живыми и относительно невредимыми.

КРЫШШШШИ…

…Осенью они мокрые, и очень скользкие, и на эту скользкую мокроту налипли жёлтые тополиные листья; осенью гулять по старым иркутским крышам – самый кайф, но и самое опасное время: поскользнешься, поедешь по склону вниз – и хорошо, если на самом краю задержит тебя хлипкое ограждение, или старый, проржавевший водоотводный желоб… Но – не бойся, тебе это уже не грозит: завхозы и коменданты проинструктированы, и управляющие компании уже позаботились о твоей безопасности: на чердачных люках навешены надёжные замки (ключ – в кв. 16, у Галины Васильевны, старшей по подъезду), да и в подъезд уже не просочишься просто так. Не гулять, одним словом, тебе по крышам вдоль Карла Маркса, не скользить по листьям, не пачкаться в чердачной пыли, не вспугнуть спящих голубей, не испытать Неизведанное… И мне, кстати, тоже. Но, в отличии от тебя, я хоть гулял, скользил, пачкался, вспугивал, Неизведанное испытывал… Хочешь, расскажу? Ну, читай…

В восьмидесятые всё было совсем по-другому. Примерно так было, как описал всё это анонимный автор очень популярного текста, который гуляет по Сети уже многие годы: «…мы приходили домой только поздно вечером, мы гуляли, где хотели – и взрослые не знали, где мы пропадаем… мы носились по окрестным дворам, играли на стройках и лазали по крышам… мы пили газировку за три копейки из одного, общего стакана, который стоял тут же – и не заражались никакими болезнями… как мы выжили?…»

Когда я впервые прочёл этот текст, в отличие от многих моих сверстников, я содрогнулся: действительно, как мы выжили?! Без шуток. Наши самодельные бомбочки были, мягко говоря, далеко не безобидными, а наше самодельное оружие – всевозможные самострелы на резинках – вполне могли выбить не только глаз, но и легко пробить височную кость… а наши опыты с карбидом, который мы добывали на стройках? – до сих пор встречаю в Центре двоих своих сверстников-бедолаг, которым этим карбидом сожгло пол-лица… А «Пять Минут Страха» в трансформаторной будке – помнишь? Это – когда электрики забудут эту будку закрыть, или когда какой-нибудь дворовой умелец откроет простенький замок ключом из велоаптечки – а потом орава восьми-девяти-десятилетних мальчишек запихивает кого-то из своей компании в эту самую трансформаторную будку, а потом снаружи держит дверь, а ещё потом разбегается… а ты стоишь внутри: темно, озоном пахнет, и Высоковольтное Электричество гудит… Страшно.

Встретил недавно одного друга-приятеля детских лет, и стали мы с ним вспоминать наше детство: «У нас с тобой ни айфонов, ни компьютеров не было, – кричит он, – но зато, у нас всё было настоящее: детство было настоящее, дружба была настоящая, и мороженое было настоящим!…» – а я смотрю на него, и продолжаю его мысль: «Ну да, ну да! И игры со Смертью тоже настоящими были…».

Как мы выжили, чёрт возьми?!…

Но мы же, вроде, по крышам собирались? Ну, значит, пошли, пройдёмся. Истории про покорение крыш гаражей и кладовок, думаю, опустим: нет в них ничего интересного. А самой моей первой крышей и самым первым чердаком были крыша и чердак соседнего деревянного дома-двухэтажки по Пионерскому переулку – вот об этом, наверное, стоит вспомнить…

В том деревянном двухэтажном доме когда-то жил Санька Москвитин, по прозвищу «Москва» – отчаянный хулиган и мастер на все руки: это он вооружал нас теми самыми самострелами, при одном воспоминании о которых мне до сих пор становится страшновато… Но – не о них речь: на крышу Сашкиного дома вела деревянная лестница – основательная когда-то, но к концу 70-х уже совсем гнилая. А ещё – достаточно пологая для того, чтобы по ней мог взобраться даже ребёнок. Вот мы и взбирались: сначала Сашка этот путь проторил, а следом за ним – и мы. Мы поднимались на крышу, влезали на чердак, где нас ждали самые настоящие Сокровища: был там и старый-престарый патефон (пройдёт немного времени, и подросший Санька починит его, и заставит играть), и старинная кофемолка, которая в те годы переселилась ко мне, да так с тех пор у меня и живёт, и какие-то ржавые связки ключей, и пачки дореволюционных открыток, и ещё целая куча всего-всего… Взобравшись же на крышу и подойдя ближе к краю, можно было рвать ягоды черёмухи – что мы и делали в своё удовольствие! Главное было – прежде, чем отправиться на крышу поедать черёмуху, сбегать до ближайшей колонки и набрать воды в пустую бутылку: есть черёмуху «на сухую» – сомнительное удовольствие…

Во дворе у Сашки жили собаки. Это были ничейные, приблудившиеся небольшие дворняги в количестве четырёх штук – помню, одну из них звали Шариха (понятно, что сначала эта Шариха была Шариком, но по мере определения её пола, имя подверглось некоторой трансформации), а другую – Служиха: эта коротенькая, толстенькая собачонка умела, присев на задние лапы, передними смешно «служить», выпрашивая угощение. И вот однажды… не помню уж, кто прибежал к нам с этим страшным известием – помню только, как все мы подскочили в песочнице, в которой только что ковырялись: на Пионерском переулке появилась бригада по отлову бродячих животных! Что делать? А делать что-то было нужно, и делать срочно: эти бездомные собачонки были нашими друзьями, и их нужно было спасать!

Вся стайка грелась на солнце тут же, подле нас, ничего не подозревая. И тут Санька-Москва кричит нам страшным шёпотом: «Хватаем их, и ко мне на чердак! Там и спрячем!»

Собаки, наверное, так и не поняли ничего… Ну, а мы – нам не нужно было повторять дважды: схватили наших четверолапых, и – через дыру в заборе, через узкий проход между кладовками – в Санькин двор! Потом – по лестнице, по лестнице, и – на чердак! И сидели там, наверное, часа два, а то и больше: боялись выдать своё место дислокации, а больше того – боялись, что заберут наших шарих-служих живодёры…

Но всё кончилось хорошо: нас никто не нашёл, никто не выдал, и наши собаки так и остались жить в Сашкиной ограде. Но это ещё не всё: Санька «официально прописал» их на своём чердаке – если помнишь, я уже говорил, что лестница на чердак была пологой – вот он и выдрессировал дворняжек забираться по ней, и спускаться. И прожили они там, на чердаке, ещё лет восемь или десять: забавно было наблюдать, как вся стая, гуськом, друг за дружкой, штурмует эту лестницу, или спускается по ней. Дом, в котором жил Сашка, в те годы отапливался ещё дровяными печами – и зимою собаки грелись возле дымоходных труб. Думаю, нигде больше в Иркутске (да и не только, наверное, в Иркутске) не было другой такой «чердачной» стаи…

…Но крыша и чердак Санькиного дома – это было что-то… что-то слишком уж простое, доступное: два этажа всего, пологая лестница – никакого экстрима, никакой романтики. Нам же хотелось новых высот, и новых крыш – и вот, летом 1981 года мы сначала проникли на крышу нашей родной «сталинки» на углу Киевской и Пионерского, а затем приступили и к изучению соседних крыш. Кинотеатр «Хроника», ресторан «Арктика», Училище Искусств и Управление хлебо-булочной промышленности, что располагалось на улице Киевской, магазин «Родник» – мы покорили все эти вершины. Иногда – проникнув в здание и поднявшись на чердак по внутренним лестницам, но чаще – по лестницам пожарным, или перебираясь с крыши какого-нибудь сарая на крышу пристройки, с пристройки – дальше, на соседнюю крышу, потом – ещё дальше, на крышу повыше, словно по ступенькам лестницы…

Мы проникали на чердаки и крыши кинотеатров «Гигант» и «Художественный»; забирались на крышу бывшей «польской» гостиницы «Центральное Деко» – это та самая старинная пятиэтажка на углу Сухэ-Батора и Карла Маркса, на первом этаже которой находится ювелирный магазин «Алмаз»; мы не оставили своим вниманием крышу расположенного напротив старинного трёхэтажного здания, на первом этаже которого в те годы располагались магазины «Мясо» и «Ткани». Кто-то из мальчишек однажды пустил слух – как оказалось на поверку, конечно же, ложный – о том, что на чердаке Театра Музыкальной Комедии, под огромными зелёными куполами старого здания, лежат настоящие рыцарские доспехи и мечи… Ну что ж, и чердаки, и крыши старой Музкомедии через несколько дней были обследованы самым тщательным образом: никаких древних лат там, правда, не оказалось – зато, оказалось, что театр охраняют очень проворные сторожа, которые даже поймали кого-то из нашей компании, и с рук на руки сдали подъехавшим на вызов милиционерам.

Ты спрашиваешь, зачем это всё нам было надо, и ради чего черти носили нас по всем крышам вдоль улицы Большой, она же – Карла Маркса? Ну, что тебе ответить на это?… Даже и не знаю. А знаешь, кстати, почему мальчишек, иной раз, называют «щенками»? А всё потому же: мальчишки любопытны, как щенки, и везде-то им нужно залезть, и во всякой дряни выпачкаться, и всё обнюхать-потрогать, и на зуб попробовать. Вот потому и лезли мы на крыши и на чердаки, где летом жарко от раскалённого железа, где пахнет голубями и пылью, и ноги проваливаются в эту пыль, как в зыбучий песок: шагнёшь – и не видишь своего ботинка – а над тем местом, где он в пыль погрузился, висит маленькое серое облачко…

На чердаках нам попадались удивительные находки: пачки старых денег – «керенок», колчаковских, царских… Иногда нам попадались связки пожелтевших журналов и газет, иногда – какая-то старая-престарая мебель, а иногда кому-то из нас везло найти ржавый игольчатый четырёхгранный штык, или стреляные гильзы от винтовки Мосина. А один раз Мишка нашёл целый арсенал: тут тебе – и гильзы, и штык, и винтовочный замок – и, почему-то, здесь же нашлась и конская подкова: должно быть, тот бело– или красногвардеец, что отстреливался от неприятелей с чердака ресторана «Арктика», укрылся от них на этом чердаке вместе с боевым конём – других версий происхождения подковы у нас тогда не нашлось… И, кстати, на этом же чердаке отыскали мы очень странный предмет, назначения которого так и не смогли разгадать: больше всего он был похож на металлический памятник-«пирамидку», украшенную какими-то жестяными кружевами и цветами. Но, когда мы поставили так, как должен стоять памятник, оказалось, что он какой-то кривой, очень похожий на латинскую букву «S», которую кто-то пытался растянуть и распрямить, да так и бросил. Только потом, через много-много лет, я догадался, что «памятник» наш был коленом от водосточной трубы.

А в соседнем здании, с крышей которого крышу ресторана «Арктика» соединяли похожие на горизонтально брошенную лестницу сходни, мы обнаружили на чердаке какой-то странный люк. Вернее, крышку люка. И мы, конечно же, решили узнать, что там, под крышкой? И стали приподнимать её, и тут же узнали, что там, внизу, на втором этаже – дамская комната какого-то учреждения. Именно дамская, а не мужская: мы убедились в этом, едва заглянув вниз, чем сильно напугали какую-то сотрудницу этого учреждения, которую застали за… ну, понятно, одним словом. Сотрудница, увидев, как в потолке над её головой открывается какой-то таинственный люк, громко завизжала – а мы, конечно же, тут же захлопнули крышку люка, и бросились наутёк. И поскорее спустились с этой крыши, и спрятались во дворе ресторана «Арктика», за старыми полевыми кухнями, которые стояли в этом дворе, вероятно, на случай советско-китайской войны. И в этот раз нас никто не нашёл – а может быть, просто и не искали?… Не знаю.

Но если ты думаешь, что мы, такие-сякие, забирались на крыши только ради того, чтобы, открыв какой-нибудь чердачный люк, подглядывать за тётеньками в учрежденческих туалетах, то ты, скажу тебе прямо, очень плохо и совсем неправильно о нас думаешь. Здесь – другое: нас совсем не тётеньки интересовали. Ну, как бы тебе объяснить?… Вот представь: вот ты ходишь по одной и той же улице всю жизнь: сначала в школу, потом в институт, потом на работу, и с работы домой, и по магазинам, и ещё куда-то – и улица эта тебе уже знакома до мелочей, до каждой трещинки на асфальте, до каждой ручки на дверях магазина, до каждого крыльца, подъезда, фонарного столба. Уже представляешь? Ладно, тогда представляй дальше: вдруг, в один прекрасный день ты видишь эту исхоженную-переисхоженную улицу, но – совершенно по-другому. Совсем по-другому. Она вся знакома тебе – и, всё-таки, такой тебе не приходилось видеть её ни разу! И не только тебе: такой, вот именно такой, эту улицу до тебя никто не видел, и никто не увидит. Ну, или почти никто – разве что, какие-нибудь рабочие-кровельщики, или электрики, или телефонисты, которые по крышам провода свои тянут… Впрочем, им некогда уличными видами любоваться, им работать надо – так что, считай, что с этого ракурса до тебя эту улицу никто не видел. И после тебя тоже никто не увидит. Усекаешь?…

А как здорово было найти – ты не представляешь! – целый двор! Самый настоящий двор-колодец, о котором никто-никто не знает! Ну, или почто никто… Крошечный, метров двадцать, не больше, двор-колодец отыскался совсем неподалёку, между двумя старинными зданиями: в одном из них до сих пор располагается аптека №4, а в другом в те годы был овощной магазин и главный вход в кинотеатр «Хроника». Да нет же, это не двор «Хроники», про который я и без тебя знаю! – это совсем крошечный дворик, вернее – пустой квадрат земли между двумя этими домами, который почему-то в девятнадцатом веке оказался незастроенным. С земли его не увидишь и не найдёшь: ни с улицы, ни со двора туда нет проходов – только какие-то подслеповатые оконца двух стоящих рядом зданий смотрят в него, да ещё с крыши его можно увидеть. Вот мы и увидели его, с крыши – романтика!…

…А вот Мишке, однокласснику моему, с которым мы в эти экспедиции регулярно отправлялись, романтика была чужда: ему бы всё адреналин гонять! И он, дурак, в шестом классе, вместе с Серёгой-двоечником, бомбочку сделал. И метнул её в колонну праздничной демонстрации, на Седьмое ноября. С крыши «Блинной», что на углу Сухэ-Батора и Свердлова. Их с Серёгой-двоечником там же милиция и поймала, бомбистов-террористов, народовольцев несчастных… Мишкин отец в те годы каким-то ни то инструктором, ни то секретарём работал в горкоме партии – ровно до того дня и работал, да… А больше не работал: его сразу же куда-то перевели, с понижением, и с выговором по партийной линии. Я не знаю: задержись я в одиннадцатой школе ещё на год – и вполне может быть, что Мишка и меня бы вовлёк в эту аферу с бомбочкой, но к тому времени, когда она имела место быть, я уже год, как перешёл в другую школу. А там у меня нашлись другие друзья-приятели и появились другие интересы, кроме путешествий по крышам.

Восьмидесятые остались за поворотом Истории, и школа была уже позади, но оказалось, что жив он, жив мой Внутренний Карлсон – тот самый, что с детства тянул меня на эти скользкие кровли, соблазнял чердачными сокровищами и коварно нашёптывал на ухо про «новый, невиданный прежде ракурс». Была осень восемьдесят девятого, начало октября, и что-то там случилось с расписанием лекций в Университете… а может быть, ничего и не случилось с расписанием, может, мы просто прогуливали лекции – сколько нас тогда было?… человек десять, или двенадцать?… Одним словом, оказались мы в доброй старой «Ниве» – в единственной, пожалуй, на весь центр города кофейне, в которой варили настоящий кофе из зёрен.

И вот стоим мы за стойками «Нивы», и пьём горячий, ароматный кофе из маленьких беленьких чашечек с таинственными золотыми буквами «МТ» на боку (некоторые посетители «Нивы», к слову, эти чашечки из кофейни воровали – «на память») – стоим, и пьём кофе, эстеты юные. Иногда выбегаем на улицу, чтобы выкурить сигаретку, вернуться обратно, и заказать себе ещё чашечку. И кто-то рассказывает, как наша общая знакомая, девушка по прозвищу «Аврора», студентка Училища Искусств, недавно с крыши этого самого Училища сигала… Ну, не то, чтобы и в самом деле сигала – просто, эта хиппуша Аврора вылезла на крышу, встала на кирпичный парапет, раскинула руки в стороны, и стоит, орёт оттуда: «Почему люди – не птицы? Вот мне иногда кажется, что я – птица: когда стоишь на горе, так тебя и тянет лететь!… Вот так бы разбежалась, подняла руки, и полетела!… Попробовать нешто теперь?…» – ну, монолог Катерины из «Грозы» Островского на всю улицу Карла Маркса, в девичестве Большую, декламирует на радость прохожим. Перформанс уличный устроила…