Жену Кристофера, Анну, женщину толстую и весёлую, в отличие от мужа и сыновей, сложно было назвать плохой соседкой. Она пришла к ним в первый же день знакомиться, принеся с собой только что испечённого хлеба. Джордж хотел отказаться, но Бетти и дети были так рады небольшому разнообразию в рационе, что он не стал их огорчать. Юная Анна очень развеселилась, узнав, что соседскую женщину зовут так же, как и её, а та взяла да и перевела всё это в шутку, которая всем понравилась. Позднее она часто заходила в гости, чтобы поболтать о чём-нибудь с Бетти, и каждый раз приносила что-то с собой: это мог быть свежеиспечённый пирог или куриные яйца, купленные в городе, а иногда даже рагу из кролика.

Их дети, в отличие от матери и даже отца, в гости не заглядывали совсем. Джорджа это радовало и в то же время он с серьёзными опасениями ждал того дня, когда всё-таки заметит их на своём участке. Или когда Анна вздумает отправиться в гости к ним. Эти мальчишки, сколь бы красивы они ни были, вызывали в нём исключительно дурные чувства. Какой молодой мужчина предпочтёт растрачивать семейные средства вместо того, чтобы самостоятельно взяться за постройку своего дома?! И не от того ли их старший сын Кристофер в свои почти двадцать пять лет до сих пор не женился? Джордж бы совсем не удивился, если бы узнал, что и Кристофер, подобно своему отцу, охотно налегает на материнские настойки, пока та не видит. Не менее непутёвым был и второй сын, Алан, однажды, по рассказам его матери, решившийся взяться за топор и тогда же оттяпавший себе два пальца. Городской доктор за хорошую плату пришил пальцы обратно, но те уже не двигались. Третий сын, Дуглас, которого в силу возраста пока звали просто Даг, в свои четырнадцать постоянно ходил за матерью – шил вместе с ней и готовил, ходил на рынок и стирал. Только под предлогом похода к соседям она могла позволить себе небольшой отдых. Может, потому и ходила к ним так часто, а за беспокойство откупалась разными яствами. Четвёртый же сын, Роберт, никогда не слушался. Однажды Анна заявилась затемно вся в слезах и рассказала, что маленький Роберт ушёл в лес рано утром и до сих пор не вернулся. Вся в волнениях она молила Джорджа помочь с поисками, настаивая, что отправляться нужно немедля.

– Если пойдёте ночью, то и сами можете пропасть, – предостерёг он, – а утром, если дождётесь, я пойду с вами и помогу.

Следующей ночью Анна не спала, и только храп мужа заглушал её полный материнской тревоги рёв. Джордж же простоял у окна вдвое дольше обычного. Он смотрел на кривые ветви деревьев, на рваное покрывало листвы, и даже начал немного лучше разбирать то, что было перед ним: вот он уже мог заметить то, что ранее успешно скрывалось за мраком первых деревьев, а немного погодя видел уже и то, что находилось за вторыми. Но он не видел ни Роберта, ни любого другого человека, ни какого-либо движения, кроме покачивания веток, вообще.

Наутро Джордж всё-таки отправился на поиски вместе с соседями. Старый Кристофер, в силу своей немощности, так и остался сидеть на крыльце дома в скрипучем кресле-качалке. Четырнадцатилетнего Дугласа Анна в лес не пустила, а чтобы сын не увязался за ней, решила и сама не идти. Так и получилось, что Джордж, оставив своих детей и Бетти дома, отправился в лес в компании двух соседских сыновей: Кристофера и Алана. Они додумались прихватить с собой старое отцовское ружьё и всю дорогу спорили, кто будет из него стрелять в случае опасности. Вопрос ненадолго разрешился, когда Кристофер вспомнил о травме брата, но немного погодя Алан смекнул, что жать на спусковой крючок можно и пальцами левой руки, после чего споры вспыхнули с новой силой. В конец одурев от непрекращающейся ругани, Джордж потребовал от братьев сначала замолчать, а потом и вовсе вернуться домой к родителям, да и ружьё больше со стены не снимать. Те переглянулись, поговорили об этом с глазу на глаз и пошли в другом направлении – правда, как выяснилось только вечером того же дня, не домой.

Роберт вскоре нашёлся – причём не в глубине леса, как предполагало всё его несчастное в своём горе семейство, а практически у самого входа. В какой-то полумиле от той поляны, где Анна собирала цветы для матери. Джордж нашёл мальчика на дереве. Он сидел на высоком вязе, боясь спуститься и стесняясь своего постыдного положения. По собственному признанию он трижды видел проходящих снизу братьев, но каждый раз боялся позвать их на помощь, зная, как они будут над ним смеяться. Или чего доброго и вовсе начнут угрожать выстрелить, если не спустится. Тогда Джордж, вспомнив собственное детство, кое-как вскарабкался по сучьям наверх и помог Роберту спуститься. Он привёл мальчика домой, а мать вся так и рассыпалась в благодарностях, но лишь до тех пор, пока не осознала, что двое других её сыновей по-прежнему в лесу. Тогда она чуть не обвинила Джорджа в том, что он по своей деревенской глупости умудрился потерять двух мальчиков, пока искал третьего. Но она не успела сказать и половины, как Кристофер и Алан появились на пороге дома. Грязные и уставшие, они пришли с разряженным ружьём. За чаем рассказали, что на обратном пути заметили зайца и попытались его сначала подстрелить, а потом, когда то ли Алан, то ли Кристофер (греша друг на друга, они так и не признались) промахнулся, попытались его догнать.

Старый Кристофер хрипло смеялся, слушая их рассказ, а потом и сам решился поведать о том, как когда-то давно, ещё мальчишкой, отстреливал из этого самого ружья бандитов, напавших на ферму его отца. И одному только Джорджу, совершенно в оружии не разбирающемуся, тогда показалось, что во времена юности старого Кристофера таких ружей ещё не существовало. Но потом разговор ушёл в иное русло, и Джордж совсем позабыл об этом. Старый Кристофер то и дело предлагал ему отведать настойки, говорил сальности, неприлично шутил при всех своих сыновьях про каких-то посторонних женщин, с которыми якобы когда-то знавался, а с некоторыми даже и не далее двадцати лет назад. За всё время соседства Джордж так и не смог вразумить, всегда ли Старый Кристофер так разговорчив или же это настойки дают о себе знать, потому как ни разу не видел соседа трезвым. Слегка одурманенный одним только дыханием своего собеседника, Джордж вернулся домой поздним вечером, и в силу своей усталости крепко заснул в объятиях жены. Этой ночью ему было совсем не до леса.

Вскоре, когда уже приближалось время сбора урожая, Джордж самолично отправился в город для новой встречи с одноглазым мэром Клиффом Андерсоном. Тогда-то он и узнал, что прежний мэр Андерсон слёг с редкой хворью, вызванной всё тем же злосчастным чирьем, и помер, так и не дождавшись отъехавшего по делам доктора. Вместо него Джорджа встретил его преемник Генри Тул. Это был крупный мужчина с кустистыми рыжими усами и добрыми глазами, немногим моложе Андерсона. Обменявшись с фермером всего парой фраз, он быстро вывалил на стол старые бумаги и нашёл там записи как о покупке дома, заметив, что цена, к великому сожалению честного человека, излишне завышена, так и о передаче в работу негра. Даты возвращения раба прежнему владельцу не стояло, что в общем-то могло значить лишь то, что тот передан навсегда. Но Тул охотно поверил, что такого просто не могло быть и скорее всего его предшественник намеренно не проставил дату, чтобы придержать рабочую силу подольше. Он определил это как непорядок в бумагах и сам проводил Джорджа в барак, где отдыхали негры.

– Коли одного давали, – сказал он, пробежавшись взглядом по списку, – то одного и берите.

Джордж молча указал на самого крупного негра в бараке, едва заметного во тьме.

– Самого сильного и работящего? – Тул вздохнул. – Я-то полагал, что вы честный человек, мистер… а вы берёте лучшее, когда вам это удаётся.

– Нет, что вы, – с искренним удивлением Джордж протянул руки к знакомому негру. – Джошуа, это я! Мистер Тул, это мой раб!

– Но он вас не узнаёт.

– Забылся, клянусь, забылся! Мистер Тул, этот раб работал у меня не один год, ладит с моими детьми и любит помогать жене!

– Вы кажетесь честным человеком, мистер… но сейчас вы со мной не честны. Ищите своего негра или уходите.

Джордж вышел из барака растерянным и злым. Джошуа и в самом деле не признал в нём хозяина, ничего не сказал и не вышел навстречу. Мысль выбирать себе в помощь другого негра претила и навевала мысль о несправедливом поражении в споре, который невозможно не выиграть. Немного поразмыслив, Джордж вернулся домой и попросил беременную жену идти с ним, но по пути заглянул к городскому кузнецу и сделал у него заказ на небольшую сумму. Вдвоём с Бетти они снова заявились к мэру Генри Тулу, который теперь сделался сердитым и недовольным.

– Снова пришли меня обманывать? – спросил он строго. – Ничего у вас не выйдет, сколь бы не пытались.

– Смиренно прошу у вас прощения за беспокойство, мистер. Я строго обращался со своим рабом. Видать, он меня от того и не спешит признать. Но моя жена… Джошуа её любит как мать! Он обязательно её узнает.

– Что ж… – Мэр смерил гостей строгим взглядом, особенно обратил внимание на живот Бетти. – Негоже джентльмену отказывать даме. Тем более такой красивой. Пройдёмте, проверим ваши слова.

Джошуа радовался встрече Бетти, как Айдан Питеру. Та же безграничная преданность, да и ума, пожалуй, столько же. В дом они вернулись уже втроём. Так как свободных постелей не было, Джордж швырнул стопку сена в угол детской комнаты и набросил сверху мешок. Других удобств он в ближайшие дни предоставлять негру не планировал. Дети не обрадовались возвращению раба, а Джорджу его помощь требовалась только на время уборки урожая. Но вот Бетти это принесло долгожданную радость. В те редкие часы отдыха, что по традиции выпадали между походами на рынок и учением детей, она любила заниматься с Джошуа. Даже визиты соседки Анны, со временем становившиеся всё более редкими, она так не любила. Бетти учила его всему подряд, что умела сама – начиная с правильного произношения сложных слов и заканчивая шитьём и готовкой. В их старом городе у многих семей с собственными владениями были рабы, а среди дам обучение негров стало общепринятой забавой. Из-за Джошуа многие другие дамы завидовали Бетти. Но когда речь заходила об успехах в обучении, Бетти стыдливо молчала: пока одни смогли научить своих рабов считать до десяти или жонглировать чашками, она потратила много недель, но так и не сумела приучить Джошуа резать острой стороной ножа. Он был неуклюж и до безобразия туп – ел только руками, ходил в раскоряку, а её имя, единственное, которое он вообще смог выучить, произносил медленно, по слогам и невнятно.

– Пэ-ти, – говорил он, шевеля мясистыми чёрными губами.

Будучи здоровым как медведь, этот мужчина, казалось, был намного глупее зверя. И в то же время безобиднее, что делало всё его существо ещё более нелепым. И, конечно, он узнал её – ту, кто всегда была с ним добра. И она сама радовалась его возвращению – оно было таким же счастливым, как воссоединение со старым другом. Пока муж видел в нём только раба, а дети скорее домашнюю зверушку, безнадёжно забытую с появлением Айдана, она видела в Джошуа то самое спасение от каждодневной бытовой суеты, так приятно греющее душу.

Её настроение так и оставалось неомрачённым следующие несколько дней, пока однажды Джордж не вошёл в дом с клеймом в руках. Прежде однажды он уже хотел заклеймить раба, но Джошуа при виде раскалённого железа так испугался, что забился в угол и никого к себе не подпускал. Только Бетти, предварительно отговорив мужа от затеи, тогда смогла его успокоить. Сейчас же раб совершил непростительную ошибку, не признав хозяина, и в этот раз Джордж был не намерен с ним церемониться.

– Выведи его во двор, – сказал он жене, – я пока подготовлюсь.

Во дворе был разложен костёр из непригодных для строительства досок и веток деревьев. Он полыхал ярким заревом, при виде которого Джошуа зарыдал и чуть ли не бросился бежать, но Бетти придержала его за плечо. Огромный, как молодой бычок, негр мог смести её с пути одним мановением руки, но его по-детски наивная привязанность к Бетти, как к матери, оказалась сильнее. Бетти тоже не хотела этого, но знала, что муж не отступится, а споры с ним только создадут ещё больше проблем. Она успокаивала раба, чувствуя на языке мерзкий вкус предательства.

– Это произойдёт быстро, – сказал Джордж, вытаскивая клеймо из огня. – Женщина, отвернись.

Она снова ослушалась и, словно в назидание ей, муж ударил раба раскалённым железом прямо в грудь. Джошуа вскинул лохматую голову и завизжал как старый хряк. Едва Джордж отнял клеймо от кожи, как негр закатил глаза и рухнул наземь. Теперь зарыдала Бетти.

– Ты убил его! – вскричала она и кинулась к рабу так, словно тот был ей дороже родного мужа.

– Если и убил, то так ему и надо, подонку неблагодарному.

Джордж вернулся в дом, лёг на постель и не сомкнул глаз до самого утра. Он совсем погрузился в мысли о материальном, даже не вышел привычно посмотреть на лес. Несмотря на сказанное, он совсем не хотел убивать раба. Они сейчас просто не могли позволить себе нового, а работать в огороде в одиночку будет очень трудно. И Бетти обиделась, но это ничего. Она не приходила к нему с час или два, но потом усталость её одолела. Утром они уже лежали рядом, как и положено мужу и жене. Джордж встал поприветствовать рассвет и не обнаружил во дворе тело негра. Тогда он зашёл в комнату детей и нашёл его там – плачущим, свернувшимся в углу. Он не умер, всего лишь обморок – Джордж в мыслях порадовался этому факту.

Следующим днём они с Джошуа вдвоём перепахали ещё участок огорода и засеяли его семенами капусты и моркови. Раб вёл себя ещё более покладисто, чем прежде, хоть Джордж и считал это невозможным. Под пекущим солнцем тот обливался потом, но продолжал работать, делая всё с усердием и осторожностью. Он даже воды за целый день ни разу не попросил, а отвлекался только за тем, чтобы поправить на груди рубашку. Её, рваную и грязную, то и дело раздувало ветром, из-за чего открывалась его мясистая, обожжённая грудь. Джордж быстро смекнул, что Джошуа закрывается не от стыда или боли, а потому что Бетти наложила ему что-то вроде повязки. Небось к соседке ходила, подумал он, сама-то никаких лекарств отродясь не знала и раны лечить не умела. А негр, по своему разумению, очевидно, полагал, что хозяин от своей природной жестокости тут же отдерёт повязку, если заметит. Джордж бы и правда отодрал, чтобы рабу неповадно было, но возиться не хотелось.

К концу лета, когда солнце уже стало уходить с дежурства раньше, а приходить позже, близилась пора не только сбора урожая, но и обильных дождей, а значит надо было как можно скорее начать укреплять сарай. В плотницком деле неуклюжий негр оказался почти бесполезен, а убирать урожай без надзора не мог, Джордж впервые так явственно ощутил тяготы своего бытия. Он был готов работать до самой смерти, надеясь избежать участи старого Кристофера и клянясь себе никогда не опуститься до того состояния. Ещё он надеялся передать как можно больше своего рабочего опыта Питеру, и, хотя мальчику было рано браться за доски, отец намеревался научить его собирать урожай. Для Питера это стало бы настоящим испытанием – он любил гулять по лесу, дрессировать Айдана и ходить с матерью в город за покупками, но только не работать с отцом. И всё же он с раннего детства был приучен не пререкаться, а всё делать так, как велят родители. Иногда он ощущал в этом всём какую-то большую несправедливость, которую не мог, да и, честно говоря, не пытался объяснить.

Бэтти, уже давно чувствующая приближение последних, самых трудных месяцев беременности, перестала следить за своей молодой красотой и постепенно вдобавок к своему животу набирала много лишнего веса в бока и бёдра. Под её подбородком появилась заметная складка, и даже обручальное кольцо стало жать.

– А вот выносишь четвёртого, так совсем как я станешь! – хохотала при виде неё соседка Анна.

Бетти совсем этого не хотелось. При виде соседской женщины она и помыслить не могла, что когда-то та, как гласили её собственные рассказы, и в самом деле была стройной и красивой. А при взгляде на её нерадивых сыновей становилось очень сложно признать, что такие жертвы оправданы. Сама Анна, тем не менее, была всегда весела и никогда не жаловалась ни на четырёх сыновей, ни на старика-мужа. Лишь однажды она позволила себе толику лишнего в словах, когда старый Кристофер занемог и совсем перестал вставать с постели. Сыновья, что прежде выводили его по утрам во двор, тогда совсем забыли об отце, а его ещё не настолько старая жена вынуждена была просиживать подле мужа по две трети дня.

– Состояние-то наше не вечно, – вдруг посетовала она и проронила несколько слёз. – Если Кристофер за голову не возьмётся, если работать не пойдёт, то так мы скоро и рабов оплачивать не сможем. – В тот момент Бетти впервые увидела в глазах соседки живую зависть. – Хорошо-то тебе с таким мужем. Молодой и сильный, всё для тебя сделает-переделает, всю семью обеспечит и накормит.

Бетти, тем не менее, не считала, что ей так уж и повезло. А после слов Анны и вовсе вспомнила о давно забытом чувстве сильного, почти перелившегося через край беспокойства, которое её застигло в день, когда их с Джорджем родители приняли решение. Она ревела вечером того дня, а позже, когда слёзы совсем оставили, подумала сбежать. Или умереть. А затем смирилась. В своём смирении она заперла и тревогу, и сомнение, и желание бунтовать против порядков. Долгое время она считала, что это была благая жертва, приведшая к стабильной жизни, где у неё будут здоровые прекрасные дети. Годами она жила в твёрдой уверенности, что у неё плохой муж, но у её детей хороший отец.

Из-за родительских забот совсем забытой осталась подрастающая дочь Анна. Вопреки ожиданиям отца, она совсем не интересовалась соседскими мальчиками, но вместо этого постоянно тянулась к городу. Лес был не создан для Анны и жизнь подле него ей претила. Нет, её жизнь – это достойное общество, балы и наряды. Лес же отвращал своей щербатой наружностью и какофонией чужеродных звуков. Поэтому она быстро заучила дорогу, нашла самые короткие пути и чётко для себя определила время, когда её никто и не подумает хватиться. Очень скоро Анна бегала туда каждый день, но при этом совершенно перестала ходить с матерью за покупками – боялась появляться вместе с ней на глазах тех же самых людей, тревожась, что они случайно сболтнут про регулярные визиты дочери. Со временем Анна даже снова встретила того мальчика Аарона, которому когда-то проиграла поцелуй. Проиграла она тогда специально, но Аарон со всей своей нерешительностью затянул достаточно, чтобы их застал отец. После этого случая она потеряла к Аарону всякий интерес и при следующей встрече ограничилась коротким приветствием, будто бы забыв об обещанном. Когда же напомнил он, Анна восприняла это как бестактное оскорбление её девичьей чести и со всей гордостью, которую только могла иметь в таком юном возрасте, заявила, что свой единственный шанс он упустил. В числе друзей, которых она быстро себе завела в городе, оказалась и Белла – дочка доброго человека Гастона и его жены Янси, что помогли им на пути к городу. И только Белла, одна из всех девочек вокруг, рассказала Анне, как они все завидуют её золотым кудрям и как легко влюбляются мальчики в её голубые глаза. Анна ответила на это сдержанной ухмылкой, как люди отвечают на признание окружающими тех вещей, о которых всегда знали и сами.

За очень короткое время Анна и Белла сильно сдружились. Они делились друг с другом своими секретами, рассказывали о том, что творится в семье, и вместе фантазировали о том, как будут жить в большом городе без мужей и мужского гнёта. Большую часть дня они проводили на лавочке у мастерской Гастона. Тот с юных лет работал столяром и по приезде сразу вложил все деньги в небольшую мастерскую в центре города, а лавочка у входа стала первой сделанной на новом месте вещью. Там, в их тихие уединённые беседы, Анна узнала, что Белле, что была старше всего на два года, уже однажды подыскали мужа – страшного рябого мальчика, который, к большой удаче Беллы, однажды насовсем слёг с лихорадкой. Там же Белла рассказала про кузнеца Альфреда – мужчину пузатого и с ручищами здоровенными как лошадиные бёдра. Белле не нравился Альфред, потому что он нередко появлялся в их доме, когда уходил папа, и позволял себе всякие непристойные слова, а в манерах был человеком исключительно грубым. Анна видела его всего единожды, и ей он тоже не пришёлся по душе. Она совсем не понимала, почему Янси, жена Гастона, тянулась к такому мужчине. Она даже тайно завидовала Белле, потому что у неё отец был не менее работящий, но куда более спокойный, заботливый и внимательный.

Гастон же с радостью принимал девочек в своей мастерской, когда те решали заглянуть. Он кормил их густой похлёбкой, рассказывал про края, в которых вырос, и как любил рыбачить, будучи совсем юным. С вдохновением он рассказывал о своём отце, деде Анны, которого та так и не застала. Гастон гордился им, как каждый сын гордится достойным отцом; вспоминал, как лишь благодаря ему одному нашёл свою будущую жену Янси; как тот растил его в одиночку после смерти матери; как питались одной только рыбой, потому как никто из них не умел ни сеять, ни содержать скот. Величайшим удовольствием для Гастона было бы вновь усесться с удочкой, подремать на берегу под шум ветра, насладиться запахом речной тины. Но когда пришло время уезжать, жизнь не спросила, чего хочет Гастон, лишь указала путь к спасению – но и на том спасибо. Рваными остатками своей давно угаснувшей надежды он всё же верил, что однажды закончит со своей мастерской, и они с Янси и Беллой уедут куда-нибудь далеко. А как же иначе? Ведь не может хороший плотник вечно прозябать в нищете! Дело обязательно окупится, а чуть только монет станет достаточно, так он ещё и приумножит их, выгодно продав своё успешное начинание. А после они поселятся в своём домике – небольшом, но уютном. Подальше от города с их кузницами и кузнецами, поближе к реке и рыбе. Янси засеет поля, а Белла станет убирать урожай, пока он с утра до вечера будет выуживать щук да сомов. В своей слабой, но искренней вере Гастон оставлял место и надеждам однажды обзавестись собственным сыном – мальчиком, которому он сам сможет стать достойным учителем.

Джордж тоже хотел чему-нибудь научить Питера, но день за днём откладывал это, считая, что мальчик ещё недостаточно взрослый. В то же время он боялся, что если слишком затянет с этим делом, то его сын станет таким же бесполезным, как наследники старого Кристофера. Выбрав день, солнечный и яркий, он дал Питеру нож и деревянный брусок, а после велел строгать. Бетти всполошилась, увидев сына с опасным предметом, но не решилась хоть что-то сказать. Питер же в долгих раздумьях разглядывал заготовку, поворачивая её то так, то эдак, а затем сделал первый надрез и зацепил лезвием собственную руку.

– Ай! – воскликнул он и приложил кровоточащий порез к губам.

Бетти тут же кинулась к нему, но Джордж коротким жестом остановил её, а затем повернулся к жене, посмотрел холодными глазами и произнёс:

– Не мешай работе, женщина, и поди прочь.

Джордж точно знал, что его сын не бросит работу из-за мелкого пореза, а возьмётся за дело с ещё большим усердием и доделает всё до конца. Он уже срезал несколько пластов и брусок начал обретать очертания какого-то неведомого зверя.

– Управишься сам? Мне надо заняться огородом и осмотреть изгородь.

– Конечно!

С первых минут занятия Питер словно заразился отцовским энтузиазмом. Лезвие ножа мягко скользило по дереву, и стружка осыпалась на траву. Очень скоро ему понадобился второй брусок, а затем и третий. На его руках появлялись всё новые порезы, кровь шла и капли её падали в траву и на срезанную стружку. Лёгкая боль не могла унять внезапно вспыхнувшего интереса Питера. Провозившись так несколько часов и переведя с десяток брусков, он, наконец, решился представить плод своих стараний. Он взял деревянную фигурку в изрезанные руки и побежал показывать отцу.

– Что это? – спросил тот. – Лошадь?

Питер нахмурился.

– Собака!

– Айдан? – уточнил отец.

– Нет, – Питер смутился. – Айдан симпатичнее, а это… собака, но не Айдан.

– Нужно отполировать её, чтобы пальцы не занозить.

– Не надо, я выброшу.

– Зачем?

– Она совсем не похожа на Айдана. Я сделаю новую.

С этими словами Питер так и ушёл практиковаться дальше, но очень скоро на улице потемнело, и ему под совместные наставления родителей пришлось закончить.