– В наше непростое время юноши твоего возраста, – рассказывал отец, – плевать хотели на благопристойность и мужской долг. Они пропивают заработанное дедами и отцами наследство, обязуют своих жён работать – разливать выпивку или ложиться под чужих мужчин.

Всю молодость, до самой свадьбы, Джордж был изолирован даже от тех немногочисленных сверстников, что жили поблизости, чтобы ненароком не попасть под дурное влияние. Когда же ему наконец нашли жену – молодую Бетти, с голубыми и самыми чистыми в округе глазами, – больше всего Джорджу хотелось не плодить детей, обустраивать жильё или командовать, а просто поговорить с кем-то, кто не станет учить его жить. Но в силу отсутствия опыта и врождённого неумения к ведению разговоров, это стремление так и осталось сумасбродной фантазией вынужденного провести всю жизнь в добровольном одиночестве мужчины. А молодая жена, красивая и холодная, вселяла в Джорджа лишь немую злобу и невыразимое отчаяние, заставившие ещё сильнее зарыться в единственные знакомые постулаты.

Годы совместной жизни, построенной по привычным Джорджу правилам, принесли ему скупое одобрение отца, хороший дом, дочь, которую он никогда не умел и не учился понимать, и сына, так похожего на него в детстве, что было дурно проявлять к нему ту же жестокость, какая сделала его мужчиной. И только неиллюзорная опасность, пришедшая из леса, побудила сделать поистине непривычную для Джорджа Ламберта вещь – нырнуть в закрома воспоминаний, перебрать, как архивы, их все, отследить путь мужа и отца, и осознать, что какие бы несчастья это не принесло всем окружающим, поступать иначе он просто не умел.

Джордж обнаружил себя посреди стен огня, за окном маячили полуголые мужчины, размахивающие руками и протяжно улюлюкающие. Кое-как поднявшись на согнутых ногах, потея из-за пропитавшего дом жара, он прикрыл рукой глаза от слепящего зарева. Среди общего хаоса отчётливо слышалось тяжёлое дыхание за спиной.

– Бетти! – вскричал он, пытаясь перебить треск досок. – Ружьё!

– Дети! – воскликнула та в ответ.

– Дети потом. Сначала ружьё!

Бетти прокляла мужа за выбор, но вновь подчинилась. Придерживая подол платья, чтобы то не загорелось, она, как могла, быстро пробралась через коридор и оказалась в спальне. Там её ждал незнакомец. Каким-то невообразимым образом дикарь попал в их спальню, минуя единственную дверь. Он осматривался, когда Бетти вошла. Их взгляды встретились, и индеец достал нож. Она бросилась к стене с ружьём, словно в намерении в последний раз исполнить волю мужа даже ценой собственной жизни. Индеец набросился, ударил ножом в плечо, Бетти вывернулась и оттолкнула его в стену. Мужчина приложился к горящим доскам и взревел, а она ухватила ружьё и побежала прочь. Глаза ослепили слёзы – вызванные то ли болью, то ли дымом. Бетти с трудом не заблудилась в прямом коридоре и вышла к Джорджу, остолбеневшему на пороге.

– Теперь дети! – сказал он, забирая ружьё.

Тут его свалили на пол, и Джордж закрылся от удара прикладом. Сверху, рыча и скалясь, как дикий зверь, восседал краснолицый человек. Джордж оттолкнул его, затем пнул, поднялся и ударил прикладом в лицо. Затем ещё раз. И ещё. И снова. Он бил быстро и сильно, пока лицо не стало месивом. Заряженную дробь Джордж вознамерился придержать. Бетти он увидел уже во дворе – её тащил по траве рослый мужчина. К детям она так и не успела. Джордж бросился в огонь, закрывая лицо воротом перепачканной кровью рубахи. Он звал детей, но голос тонул в шуме полыхающих досок. И всё же Анна и Питер как-то расслышали, вышли на его крики. И все втроём они выбрались на воздух.

Ночь окрасилась в жёлто-красное от бушующего пламени, привычную тишину как молотом пробивали доносящиеся со всех сторон крики. А лес извергал из себя всё новых дикарей, и деревья монотонно качались, наблюдая за всем происходящим с безопасного расстояния. Покойники, навещавшие Джорджа, с немым упоением наблюдали за теми, кто скоро к ним присоединится. Кристофер, Гастон, Карл – все они тянули свои истончавшие руки-ветви в намерении обнять и забрать.

В общей суматохе Анна вспомнила о припрятанном под кроватью мешке с деньгами. Он лежал там – билет в жизнь – но Анна не решилась за ним вернуться. Питер же подумал об Айдане, чей скулёж в последний раз звучал среди треска обгладываемых огнём стен, и его было уже не остановить.

Джордж только и успел выкрикнуть (что никто не услышал) имя сына, когда тот ловко выпутался из его хватки и бросился в дом. Он протянул руку, чтобы схватить сына, и ухватил только воздух. Всего миг, и сражённый стрелой Питер как подкошенный упал лицом в огонь и больше не шевелился. Джордж проглотил немое отчаяние, притянул дочь к себе, а её руки обвились вокруг него. В суматохе он взглядом нашёл жену и приготовился стрелять. Дикарь поднял её ослабшее от многочисленных ударов тела и поднёс к горлу нож. Платье на Бетти было порвано, стало красным от крови, его части липкими лоскутами стекали по её оголённой груди.

Лишь на миг, перед самым концом, Бетти увидела целящегося в неё мужа и испугалась, что тот наконец-то познал её душу. Понял её протест против собственной жизни, выяснил правду об Алонсо и намерении лишить жизни нерождённое дитя, бросить на произвол судьбы семью, отправиться в другое место с другим человеком. Он всё понял, но не принял, подумала она тогда и вдруг улыбнулась, почувствовав в приближающемся моменте не только освобождение, но и долгожданную плату за все её преступления. Она долго ждала. Да! Пусть так и будет! Смерть далась ей легко, и перед самым уходом она не испытала ни тени сожалений. Мир отпустил её, и, уходя, она презирала его.

Ружьё громыхнуло и едва не выпрыгнуло из рук, а Бетти упала в траву. Её шея осталась цела, но в живот ударила свинцовая дробь. Единым выстрелом Джордж убил и жену, и нерождённое дитя, но лишь ранил индейца. Поражённый скоротечностью своего решения, Джордж обхватил дочь и потащил прочь от горящего дома. Две стрелы полетели мимо, но Джордж обнаружил себя целым. Анна же, как мешок с костями, выпала из его объятий и растянулась на траве. Тут же из огня выскочил другой индеец, Джордж одним ударом уложил его на землю. Приставил дуло к обезображенной яростью животной морде и вдавил спуск, но ружьё не выстрелило. Где-то позади громыхнуло другое, и спину, от лопаток до поясницы, пробило жаром сильнее, чем исходил от горящего дома. Джордж, как придавленный, упал лицом в траву.

Звуки перемешались в его голове, но где-то среди них пронзительно звенел собачий голос. В один миг Айдан вырвался из зарева, сверкая огненным нарядом вместо шерсти, и со всей собачьей прытью рванул в сторону от опасности. Метко пущенная стрела пресекла его попытку спастись. С торжественным улюлюканьем индейцы покружили вокруг догорающего дома и вскоре скрылись в лесу так же быстро, как и появились.

Во все уничтожающем буйстве стихии горели созданные свирепыми фигурки индейцев, украденные из прихода деньги, не видавшая истинной близости постель, не подаренная младенцу колыбель и мечты о лучшей жизни несчастных членов семьи Ламберт. Джордж лежал у выгоревших стен старого дома до самого рассвета, заключив в объятия лишённых жизни и скальпов детей. На последних издыханиях его обогрели мягкие лучи восходящего солнца, а лес молчал. Умиротворённо, как никогда прежде…

* * *

А где-то по другую сторону леса своей собственной жизнью жил небольшой городок. От недовольств горожан он пух как чирей известного проходимца и мэра Клиффа Андерсона. С самого отъезда единственного доктора люди, живущие тут, мучились и умирали, не имея никаких лекарств, кроме сомнительных снадобий бабок-знахарок, от которых, по мнению некоторых, смерть лишь ускоряла свой шаг. Но по тем же причинам наступила и кончина прежнего мэра, став самым радостным, несмотря на всю кощунственность такого признания, событием за последнее время. И даже это лишь на время успокоило зреющие возмущения. Город буквально разрывали на части различные потрясения. Первым, но не последним из них, было хладнокровное убийство местного кузнеца. И как бы ни радовало то обстоятельство, что суд провёлся в скорости, а исполнение приговора не стало откладываться, разложившиеся в петлях покойники совсем не красили вид и без того унылого городка. А вскоре после очередной детской затеи несмышлёный мальчишка упал, сломав шею, и следом за ним в могилу отправилась пусть и всем изрядно поднадоевшая, но всё же многоуважаемая женщина – одна из старейших жителей этих мест. Генри Тул, как мог, старался унять возникшие волнения, и ему бы несомненно это удалось, если бы сам местный священник не обратился бы к пороку, в тайне от паствы обворовав собственный приход. С тех пор мэр почти перестал спать: он ночами сидел в своём кабинете со стаканом виски и в раздумьях накручивал на указательный палец рыжие усы. В какой-то момент он даже будто бы придумал решение, но от трагичного финала это не отвратило – последним гвоздём в гроб его недолгого срока на посту стало появление рейнджеров. Они въехали в город на конях и объявили военное положение, чем разожгли среди горожан скоротечный, но кровавый бунт, и сами же его подавили, а Генри Тул на долгое время остался в памяти людей как человек, на правление которого пришлись все их беды и потрясения.

Этот городок, как и вся страна, и даже само общество, был безнадёжно болен, и ещё ни один врач не отыскал нужного лекарства. Корь, известная не всем, но знакомая каждому, во все времена раздирала людей на части. Они заражались, приходя в этот мир, жили с болезнью до самой смерти, и получали долгожданное избавление с последним тяжёлым вздохом. Эта напасть протекала у каждого по-своему, но беспощадно косила и молодых, и старых, и слабых, и крепких, и мужчин, и женщин. И во все времена не найдётся от неё иного спасения, кроме смерти.

Эпилог

– Ох не верю я вам, – засмеялся торговец. – Рейнджеры приезжали, всех попугали.

– Да что эти рейнджеры?! – присвистнул паренёк, оторвавшись от трубки. – Приехали, на трупы посмотрели да убрались восвояси!

– Молчи, Кристофер, – шикнула женщина. – А вам, уважаемый, негоже память погибших осквернять. Знаете, Джордж этот, по-честному сказать, страшный был: лохматый, с проседями да залысинами, а волос на щеках – как у медведя шерсти! Они ж, наверно, как родной дом покинули, так все лезвия его там и бросили. И взгляд у него – ух! В комнате одной находиться неприятно – ни то мороз по коже пойдёт, ни то коленки задрожат. И выглядел постоянно так, будто от всех людей в лес сбежать хочет и там в одиночестве себе работать. Но вот-то уж работящий мужик был! Да и муж какой: и жену без одежды не оставит, и детей без хлеба, и сам постоянно в делах. У нас только петух просыпался, а он уже вовсю с инструментом работал. Я так и просыпалась от того, что он очередное дерево валил. А как свалит – так тащит его, в одиночку или с негром, поближе к дому. А там уже распиливает на доски, колит на дрова, а едва заканчивает, так сразу идёт с огородом работать! И даже под вечер, коли время оставалось, что-нибудь для деток мастерил. Мы же с ним и не разговаривали почти, у мужика на это времени не было, так-то! И детки какие – мальчуган всё с щенком игрался, дочка красавицей была, да нет их больше – а вы тут не верите!

Торговец немного помолчал, женщина продолжала:

– А про мою подругу-соседку могу вам только сказать, что душа у неё чёрная была, помыслы скверные. Всё-то она свободы хотела, счастья не замечала, семью не ценила. Но больше не скажу, пусть секреты покойников хранятся в могилах. И не спрашивайте меня о ней.

– Вы про негра ещё говорили, – напомнил путник.

– Да, точно! – женщина встрепенулась и её многочисленные подбородки колыхнулись. – Негра нашли не сразу… В лесу нашли, с огромной раной, тянущейся по всему животу, и тотчас же доставили в город. Но наш доктор задолго до того как уехал, так и не вернулся, а потому сам Генри Тул наказал избавить раба от страданий.

В оформлении обложки использована иллюстрация художника Марии Александровны Черненко, выполненная на основании коммерческого заказа.