Читать книгу: «Профессор Гегемор», страница 7

– Им нравится пресмыкаться. – хриплый голос врезался в тишину. – Неужели ты не видишь, что это и есть их натура, их стиль жизни? Глупые пресмыкаются перед умными, отдавая себе в этом отчет, слабые перед сильными, уповая на их силу, бедные перед богатыми, непроизвольно ставя их выше себя, местечковые управленцы перед Вселенскими властителями, лебезя и потакая, дабы остаться при своем месте и т.д. Они пытаются найти себе оправдание во всем, что не соответствует их уровню развития или восприятию Вселенскозрения. И никуда от этого не дется. Так было, есть и будет. Поэтому мой тебе совет, прими все как есть и занимайся собой. Не тереби себе душу, беспокоясь об остальных. Не стоят они того. Гегемор замолчал. Либериус его не перебивал, продолжая курсировать в уже знакомом ему лабиринте своего логического, по-видимому только для него самого, сознания, которое самолично без посторонней помощи находило ответы и недочеты в недосказанном, а порой это же сознание отражалось в глазах собеседника, который что-то скрывал или завуалировал, прочитывая его на подсознательном уровне, ибо глаза, как зеркало души, расскажут нам гораздо больше, нежели сам сказитель.

– Что это за мир вообще такой, – неожиданно из тишины заговорил Либериус, – в котором человека самодостаточного от этого и уверенного в себе, обладающего казалось бы всеми человеческими достоинствами, принимают за не человека вовсе, хотя в душе и по натуре он более благородный, справедливый, честный и человечный, ему приходится проделывать колоссально сложный путь: самообразования, труда, самоотверженности, фокусировки, самодисциплины – путь обретения, распознавания и внедрения энергетической трансформации в жизнь. В новую жизнь! Но, к сожалению, все происходит наоборот и те внизу, – Либериус указал головой на этаж ниже, – да и вы в частности, не собираетесь помогать им, не собираетесь образовывать как подобает, просвещать и окультуривать, развивать и облагораживать, привносить эстетику в жизнь простых людей, пусть не всех, здесь вы наверное правы – не у всех есть к этому желание и стремление, но хотя бы тех, кто желает развиваться в этом направлении, другими словами, учить людей истинному их предназначению. И не стоит их бояться. Хотя… – Либериус замолчал и вздохнул с огромным сожалением, понимая прекрасно, что бояться они лишь одного – потери власти, а с нею и потери своих бездельных, бездарных, денежных мест. Гегемор кивал и вытерал платком мокрый лоб. Соглашался он или нет сложно было сказать, глядя в его страдальческое, испытывающее внутреннюю боль в этот момент, лицо.

– Те болваны, – перебил его Гегемор, – о которых ты упомянул, что спят под одним одеялом, они ведь тупы, как бараны. Они боятся всего интеллектуального, всего возвышенного. Они сделают всё! абсолютно всё, чтобы не было больше понимающих людей, чтобы не было интеллигентных, образованных, знающих индивидуумов и тем более гениев. Чтобы не было Людей с большой буквы вообще, так как любой мыслящий человек сразу распознает болвана. – Гегемор самовинно покачал головой. – Я не снимаю с себя вины и не раскаиваюсь, что сделано, то сделано, и смотря на сегодняшних дегенератов, занимающих докторские кресла, понимаю, что будет, к сожалению, ещё хуже. Все продались с потрохами. Да! Мне где-то глубоко внутри по-детски стыдно, за всё то, что я сделал, и в то же время, у меня таилась надежда, что хоть кто-то из вновь пришедших главврачей будет бороться за человечество, но увы… Сейчас некоторые главврачи даже читать толком не умеют, а если и умеют, то с осмыслением у них совсем худо, стараются правильно прочесть бумажку для них написанную, сценарий, и не доведи биг, спутают чего… несмотря на то, что стараются изо всех сил – кокаиновое поколение, ничего не поделаешь… – он вздохнул кряхтя и помотал головой. – А если правят всем болваны, как ты понимаешь, пациенты будут оболванены ими во сто крат или, вернее будет сказать, что они во сто крат будут дурней своего лечащего персонала. Всё сделалось шиворот на выворот! Мне самому порой даже страшно становится, что будет после моего ухода. Они уже и замену мне приготовили, знаешь кого? Либериус повернул голову в его сторону. – Искусственный интеллект. Представляешь?! За моей спиной успели все таки провернуть, без моего ведома, мерзавцы, хотя знают, что последнее слово за мной. – из последних сил, хрипя и задыхаясь, говорил Гегемор. Он прокашлялся и продолжил. – Так что подумай, Либериус. Многое ты не поменяешь, но с перспективой на будущее… Есть маленький, но все же шанс. Гегемор открыл страницу, откуда выпала закладка, вот, прочти вслух, пожалуйста. Либериус взял книжечку и зачитал:

“Нету больше общества

Есть мертвая маска.

Нету больше нации

Есть обман и сказка.

Нету больше доблести

И нету больше чести

Есть любовь народная

К презрению и лести.

Нету больше гордости

И свободы слова,

Нету широты души людской

Вся жизнь теперь дешёва.

Нету любви к ближнему

И прав человека.

Есть народ запуганный –

До скончанья века!”

– Твои стихи? – с издевкой спросил Гегемор.

– Мои. – не задумываясь ответил Либериус. – Написал сразу после того, как вы устроили пандермию, – хочу им все показать, объяснить!..

– Хм, хм, – выдавил подобие смеха Гегемор. – Думаешь поймут?.. Поверят?.. Либериус молчал. – То-то и оно… Смотри дабы не обошлось чревато… Гегемор поправил на груди халат и выключил вращающийся вентилятор. – Я открою тебе один секрет, – Гегемор потянулся к миске, чтобы взять влажный платок, отяжелевшая, непослушная рука обронила ее на пол, на ковролине образовалось темное пятно. Гегемор обвис. Либериус встал, поднял миску и налил в нее воды из кувшина, промокнул платок, подал Гегемору, подошел к граммофону и аккуратно переставил иглу ближе к концу пластинки, чтобы снова прослушать понравившиеся ему композиции. – Спасибо, сынок. А секрет в том, что народец-то и вправду дошел до пика своего развития, как ты и говорил, – до пика сознательности и свободолюбия. Права, которыми они сами себя наделили, выходили уже за рамки дозволенного. Да, конечно, нами дозволеного. Я стал ощущать свое бессилие и ненужность. Стал ощущать потерю империи над всей Вселенной, которая уходила из-под моих рук и ног. Люд творил что хотел. В связи с этим было принято обоюдное решение прекратить весь этот балаган. Искусственно, то есть в ручную, приостановить всеобщее колесо развития и прокрутить его в обратном направлении.

– Кем принято?

– Мной лично и синдикатом: банкрекетирами и олигвархами, теми, кто правит этим праздником жизни, теми, кто в состоянии заказывать музыку. Разница только в том, что ноктюрн сейчас звучит не из флейт водосточных труб, а из крупнокалиберных орудий, из дул и стволов. Более привычная нашему сегодняшнему состоянию мелодия.

– Хотя сами здесь сидите и слушаете Scarlatti. Гегемор зашелся в кашле, не в силах его сдерживать. Все его тело тряслось и напрягалось. Это продолжалось несколько минут. Успокоившись и переведя дыхание, он продолжил.

– Те военные действие, проводимые на отдельных территориях нашей больнички, и те, которые еще предстоят быть в зримом будущем, сложно было бы запустить имея те права, которые были до пандермии, которая нужна была не только для очищения, но и для того, чтобы обезъязычить население, запугать до безумия, закинув соответственно и вирусную палочку, чтобы избавиться от слабого звена, оставив приживаться эту заразу в организме, чтобы она разъедала его, атакуя слабые, хронические места, на время отступая и снова через какое-то время, активизируясь. Эти ученые докторишки, получающие от нас колоссальные гранты, все таки что-то изобрели – вывели. Это вирус долгоживущий, мутирующий, имеющий свойство приспосабливаться к любому организму, невероятно послушный и управляемый – управляемый магнитными волнами, которые эти же докторишки меняют время от времени посредством спутников и антенн, да, да, Либериус, спутников и антенн. Либериус смотрел на это полумертвое, отвратительное создание и не мог поверить своим ушам. Теперь он понял, чем были вызваны такие огромные очереди в аптеках, которых стало гораздо больше, нежели хлебных лавок. Ходячие полумертвецы, пронеслось в его голове. – После того, – продолжал Гегемор, – как пациенты достигли именно такого состояния, какое описано в твоем стихотворении, кстати, очень тонко подмечено, – кивнул он в сторону Либериуса, – мы смогли совершать задуманное. Народ перепугался до такой степени, что можно было делать все что угодно. Каждый сверчок, другими словами, должен знать свой шесток. – ехидно лыбился Гегемор.

– И вы! – Либериус указал на него указательным пальцем, – в том числе.

– Не забывай, что я, в отличие от некоторых, заказываю музыку. Гегемор, томно посмотрел из подо лба. Накал ненавести в бренном теле Либериуса плавил все физические микроэлементы, которые метались и мечтали вырваться наружу вместе с нанесением физического увечья своему оппоненту, который, по всей вероятности, это ощущал, а может быть даже и провоцировал. Либериус в очередной раз сдержался, подсознательно понимая, что агрессия вызовет большую агрессию умирающего изо дня на день, и которая своей энергией сможет продлить его часы, а может быть и дни, что ему хотелось сейчас меньше всего.

– Знаешь, друг мой, а кому-то этот наш эксперимент пришелся даже по душе… ты никогда не задумывался об этом? – он вопрошающе приподнял брови.

– Объясните. – укрощая свой гнев, недовольно сказал Либериус.

– Элиментарно. Смотри, вернее, давай вместе смотреть на то, что происходило. – Гегемор говорил глухо из-за чего Либериусу приходилось прислушываться. – Как только все завертелось, наши оголтелые пациенты или обскуранты, называй как хочешь, да и не только они, присели на алкоголь и наркотики, увеличив тем самым обычную дозу, что, естественно, вызвало в их затемненном сознании страх и агрессию одновременно, облегчив этим влияние над ними; остальные или перепугались до безумия, изолировав себя больше предложенного, или плюнули на все, как некоторые, – он ехидно заулыбался, покосившись на Либериуса, – но такими оказались единицы, и эти же единицы могли бы быть сожраны в считанные минуты теми остальными оголтелыми, но мы не довели тех до такой кондиции, не позволив оголтелым сделать этого, оставив и отделив вольнодумцев от безумцев, но только на этот раз. Это был опыт, проба, пристрелка.

– Поместив при этом в спец корпуса. – выпалил Либериус.

– Для вашей же безопасности. – отпарировал Гегемор. – Каждый получил то, что хотел: одни самоизоляцию, такая уж у них душонка, замкнутая, другие сверх дозу алкоголя и наркотиков, так им всегда хотелось, и третьи свободу и понимание происходящего, пусть даже и в спец палатах.

– Где охранники соответственно пользовались своим служебным положением…

– Я уже говорил, что всех держать под контролем не в моих силах. Идем дальше. Ты любил учиться?

– Хм! – усмехнулся Либериус. – Так ненавидеть школу, как я ее ненавидел, так, наверное, никто никогда не ненавидел. Это было наихудшее времяпровождение в моей жизни, которое и по сей день является мне в ночных страшных кошмарах. И все благодаря учителям… Слышал, что в других школах были достойные педагоги, но не у нас, увы. По окончанию школы, вы не поверите, я испытывал такой невероятный восторг, какой не испытывал больше никогда. Гегемор одобрительно кивал.

– Вот таким вот своеобразным образом мы осчастливили миллионы детей. – криво усмехнулся он. – Те, кому это надо, кто действительно образован и хочет образовать своего ребенка или самообразоваться, сделает это сам в домашних условиях гораздо лучше, чем это делается в школах, – мы предоставили всем шанс! Далекие останутся далекими, а образованные и интеллектуальные останутся на своем месте, в очередной раз отделившись от далеких. Пациенты, мечтавшие не ходить на работу, делают это из своих палат, уделяя больше времени себе лично или своей семье; те, кто мечтал путешествовать, путешествовали без лицезрения оголтелщины, свободно перемещаясь и вдыхая кислород вместо повсеместного запаха пота толп туристов. Мы за это короткое время дали вздохнуть всей Вселенной! – высокомерно произнес Гегемор. – Тем, кому нужен был отдых, они его получили. За этот короткий период многое можно было переосмыслить… Нужна была перезагрузка и мы её устроили. Либериус, у меня нет энергии распыляться и раскладывать все по полочкам, я даю тебе всего лишь хинт (hint), который ты поймешь и может быть, если сам этого захочешь, разъяснишь остальным.

– И то, что назревает, называется очередным вздохом по вашему – перезагрузкой? Гегемор загадочно взглянул на собеседника.

– Именно так!

– А что вы можете сказать о скоропостижном лекарстве от вашей же пандермии, после которого во всем нашем необъятном госпитале перемерло куча пациентов, а те, кто был хронически чем-то болен, стал практически ходячим мертвецом? Вы в этих стенах мало видите, гораздо меньше, чем я в палатах… – констатировал Либериус.

– Видишь эти вазоны с саженцами? – Гегемор, головой указал на несколько довольно больших глиняных горшков, стоявших на одинаковом расстоянии друг от друга подле шторы.

– Вижу и что?

– Мы их выращиваем, ухаживаем за ними, – медленно говорил Гегемор. – беспокоимся об их здоровье: обрабатываем, подрезаем, удобряем, поливаем, прививаем, в общем, делаем все, чтобы выросло новое растение – новый сад. Понимаешь? По-другому нельзя. Они должны пустить свои корни, укорениться, а для этого необходимо обеспечить им почву и место, выкорчевав преждевременно старые, чтобы они не мешали своими прогнившими корнями расти и развиваться молодым.

– Но ведь и молодых немало полегло?.. Не только увядшие и старые пострадали. – с огорчением проговорил Либериус.

– Издержки… так бывает. – прогудел Гегемор.

– Или задумка?.. Либериус пристально посмотрел на него. – Мне кажется, что вы очень сильно заблуждаетесь или снова лукавите, пытаясь оправдать свою садомазахистскую деятельность. Во-первых, старые зачем трогать? Они уйдут своевременно без посторонней помощи, не нужно их выкорчевывать, пусть растут вместе до поры до времени; а во-вторых, как мне кажется, не стоит уродовать саженцы и создавать искусственный сад: удобрять, подрезать, прививать и т.п. Пускай сами растут, своими силами. Им не нужна зависимость от искусственного стимулирования! Я понимаю, что этой самой зависимостью вы обеспечиваете себе вечное место садовника, выступающего под эгидой доброго и внимательного природоведа, без помощи которого растущие саженцы, потом деревца, и уж совсем позже зрелые большие деревья не смогут существовать. Вы заставите их поверить в это! Их нужно оставить в покое и дать им выживать обычным природным путем, другими словами так, как это было раньше, раньше в лучшие времена!

– Они не выживут – завянут и засохнут.

– Одни выживут, другие нет, зато будет естественный отбор! Но изначально не нужно их трогать! – разнервничался Либериус, понимая неискренность Гемора, в мутном и стеклянном взгляде которого прочитывались лукавство, утайка и недосказанность.

– Даже не знаю, Либериус, кто из нас более жесток во Вселенной, я или ты?.. Мы хотим сохранить и выходить все деревья, а ты только избранные…

– Не избранные, – перебил его Либериус, – а в меру здоровые, те, которые прорвутся в своем росте через вашу грязь, ваш морок…

Кого вы хотите обмануть, меня?.. Вы хотите, чтобы я поверил в то, что вы хоть что-то делаете ради кого-то, позабыв о своем шкурном интересе? Нееет, – с ухмылкой протянул Либериус, – Вы подсаживаете их на допинг с самого рождения – допинг химический! Вы боитесь здоровых и природных растений, чтобы они разрастались в свободе и воле, чтобы рост их был непредсказуем не так, как вам бы этого хотелось, они могут иметь даже шипы! От этого вы и прибегаете ко всевозможным способам, которые помогают вам избавиться от них. Они живы и натуральны, они пахнут! А ваши обколотые, тепличные растения, не имеют даже запаха – они мертвы! Вам нужно как можно больше больных и недоразвитых растений, а из-за них и аптек, – добавил Либериус, – и чтобы они росли одинаково и в ряд для полного контроля и для удобного сбора гнилого урожая! – кипел Либериус.

– Мы ухаживаем за ними как можем, – во взгляде Гегемора в этот момент промелькнула упертая, утвердительная настойчивость, которая из-за упадка сил не продержалась и нескольких секунд. – Падре приходит иногда, чтобы поддержать и окропить их святой хлорированной водой из-под крана, окунув в нее перед этим свой старый, ржавый хрен, или кхкхрескхст, – прохрипел Гемор. – без разницы. Гегемор не скрывал своей “любви” к Святым Мощам. – Нужно их поддерживать со всех сторон: окроплять, ставить подпорки, окучивать, что мы и делаем… понимаешь? – он неприятно скривил намекающую физиономию, – И ты будешь делать тоже самое только своими методами, но все равно – окучивать! (жаргон воздействовать)

– Нет! – возмутился Либериус. – Я не буду их окучивать! Вернее буду, но не так, – Гегемор усмехнулся. – Я хочу сказать… – Я знаю, что ты хочешь сказать, можешь не продолжать, – перебил Гегемор. Либериус, смотря на него, понимал что ему нужно, что он хочет вырастить, и что его, как могло бы показаться, на первый обывательский взгляд, утопические идеи воплощаются в жизнь, – воплощаются повсеместно и бесповоротно, что очень огорчало Либериуса.

– Скажи мне, Либериус, что на твой взгляд зовется здравомыслием? И встречал ли ты кого нибудь с этим редким качеством? – сменил он тему. – Если ты ответишь мне на этот вопрос, ты сразу же обретешь еще один ответ, – кто они? те, кто обладает этим качеством. Либериус задумался, но не на долго.

– Я попытаюсь ответить как можно лаконичней. Ненавижу разводить демагогию…

– Мне известно, что ты не из болтливых. – одобрительно кивал Гегемор, ожидая ответа.

– Сначала скажу одним словом, – уверенно заговорил Либериус, – и, это отстраненность. Только не путайте, это не забытиЕ бессознательное, а сознательная отстраненность. Либериус замолчал, вопросительнопристально глядя на Гегемора. – Это Человек, который не подвластен ничему и никому. Никакое влияние на здравомыслящего невозможно. Его здоровая, самостоятельная мысль, совершенна и индивидуальна. Он стоит в стороне и просто наблюдает. Просто наблюдает. Да! и делает выводы, а что ему ещё остаётся делать?.. Только выводы эти, он делает для себя, не навязывая их никому. Он не подвержен пропаганде – абсолютно никакой! Ни правой ни левой, ни нападающей и ни защищающейся. Это Человек, который не имеет ничего общего с религхквией, – с той религхквией, которую мы лицезреем в каждом светлом дне, – которую мы наблюдаем на лицах и в глазах, определенно не в сердцах, – мы наблюдаем ее в словах и на словах… в поступках и действиях сегодняшнего обывателя. Нет, я не говорю о религии внутреннего мира, пока еще неизведанного, неоткрытого… я имею ввиду religio, в латинском его понимании: “совестливость, благочестие”, согнувшиеся под тяжестью пороков существующей религхквии, – той, что играет вам, и Папе на руку. Здравомыслие – это чудо! недоступное пациентам. И мне их жаль. Другими словами, здравомыслие и есть мудрость. А почему вы спрашиваете? – заинтересовался Либериус.

– Так, просто спросил… Мне все таки интересно, сколько здравомыслящих осталось в нашем госпитале? И остались ли они вообще?.. Скоро выборы… – протянул он и все также томно посмотрел из под своих седых бровей. – Тот, кто уже позволил себе поддаться на провокацию и пойти на выборы, я говорю о выборах нового или старого главврача, тот непроизвольно, а точнее безвольно, становится “воином”, который позволяет – нет! позволение, слишком громко сказано, – он отдает себя целиком и полностью в наше пользование. Пускай он даже и диванный “воин”, он тоже делает бравое дело, внося свою лепту. Вернее его язык делает это за него, – его энергия, часто негативная(выборы грязное дело), разносится с этим диванным воином повсюду, куда бы он не направился. Он везде будет отстаивать свою, – Гегемор лениво похлопал себя ладонью по груди, – точнее нашу, нашу точку зрения, – доказывая, а может быть даже и борясь за нее. Сначала поступает информация с башни, в которой содержится антагонистический контент, хреновина какая, попробуй выговори еще… тем более в моем состоянии, – он откашлялся и перевел дыхание. – В общем эта информация, а после, и их поступки, выгодны только нам; но они ведь полагают, что и им тоже, понимаешь?.. Им хочется в это верить. Мы вкладываем им в голову всего лишь два варианта, – если там будет три или четыре, с этим им точно не справиться. “Что вы нам голову морочете ?” – скажут они. Поэтому упрощаем: хорошо и плохо, черное и белое, враг и защитник, и т.п., а они уже борются с этой информацией всем своим серым веществом, подбирая оптимальный, как им кажется вариант, который будет их удовлетворять. Соответственно и нас тоже. – он ехидно закряхтел. – Прошли времена догадок и прощупываний. Сейчас время четкой статистики и верного сценария. И чем публика деградированней, тем безумней может писаться сценарий, не переживая за погрешности. Мы очень четко все отслеживаем, мониторим. И, если в каком-то регионе отмечено больше всего голосующих, значит их еще окучивать и окучивать… Хр-хр, кх-кх, бр-бр, уфф… – покашливая, ухмылялся Гегемор. – Как там, у этого вашего?.. потомка Ганнибала, что-то там: “… я сам обманываться рад…” раз они рады, то почему бы и нет?! – Они не знают как иначе. – перебил Либериус. – Вот ты им и расскажешь. – Хотите клоуна из меня сделать? – Они только его и ждут. Только его и воспринимают. А клоун, как ты говоришь, уже сам решает какую маску носить: веселую или печальную, серьезную или идиотскую, или менять их без конца. – сказал он и развел трясущиеся ладони. Либериус внимательно его слушал и думал, – думал и смотрел пристально на умирающего, оценивающим взглядом.

– Пациенты хотят выбирать! Хотят думать, что от них что-то зависит. Их эго желает быть значимым! Понимаешь?! – эмоционально быстро проговорил Гегемор и стал захлебываться в своих восклицающе вопрошающих мокротах, клокоча каждым органом и вздрагивая каждой обвисшей морщиной. Либериус терпеливо ждал, пока он, и все в нем, успокоиться.

– Они думают, что их голоса что-то решают. – передохнув прохрипел он. – Они даже в этом уверены! Болваны! Посмотри на них… там, в коридоре, – он вяло мотнул головой в сторону двери, – за дверью, есть иллюминаторы, откуда прекрасно все видно; не знаю, заметил ли ты их или нет, когда заходил?.. Я бывало смотрел на них оттуда… Смотрел, как они бегут вспять и гордятся собой. Либериус глубоко дышал, вдыхая спертость и безысходность; и молчал, понимая, что оправдать их, своим отчасти соглашающимся молчанием, он никак не сможет. “А стоит ли?.. Стоят ли они этого?” – крутилось в его голове. “Нет! Оправдывать я их не возьмусь, а вот объяснять, – объяснять буду! К сожалению я не Сократ и не Эпиктет. Своего учения у меня нет, но я уверен, что учение Стоицизму никому не повредит, даже пойдет на пользу.” – кивал и молча соглашался он со своими мыслями. – Видишь ли Либериус, – прогудел Гегемор. – проблема вся в том, что пациенты то, считают себя здравомыслящими!..

– Тут вы потрудились на славу, – острил Либериус, – ничего не скажешь. Днем с прожектором не сыщешь, да и с лупой тоже.

– Само собой все как то получилось… – кряхтел Гегемор. – Недоглядел. Стар я уже был, невнимателен и слаб. – искал он сам себе оправдание.

– Не зря же вы эту психушку строили?.. – ерничал Либериус. Гегемор вздыхал, мотал головой и кашлял, кашлял и задыхался.

– Прощайте. – Либериус резко поднялся и направился к выходу.

– Подожди пока! не уходи… сейчас начнётся… – прохрипел Гегемор и попросил Либериуса взглянуть на часы, которые стояли позади стола с граммофоном, из рупора которого слышалось шипение.

– Почти девять. – сказал Либериус и еще раз осмотрелся.

– Слышно не будет, окна чересчур толстые, а вот видно – да, видно будет. Гегемор взял пульт и нажал на кнопку. Край шторы, находившейся по правую руку от Гегемора, задёргался и она постепенно с жужжанием своей золотистой бахромой, открывалась и собираясь в складки, по всему периметру памела пыль по старому ковролину. Пока штора медленно открывалась, Гегемор с трудом дотянулся до одной пластинки и попросил Либериуса поставить ее. На черном, квадратном конверте большими золотыми буквами было написано: Richard Wagner – Ride of the Valkyries. “Бом – Бом – Бом…” раздался бой старинных напольных часов. Либериус покрутил ручку граммофона, поставил пластинку, опустил иглу и под нарастающие звуки скрипичных и духовых подошел вплотную к окну, коснувшись носками туфель стекла. Руки он сунул в карманы, в одном оказалась дырка, что мгновенно вызвало улыбку и расслабило его сосредоточенное, напряженное лицо.

– Тебе смешно на это смотреть?! – прозвучал недоумевающий голос Гегемора. – Я так и думал… – добавил он. – Ты маргинал, Либериус, такой же как и я, вероятно, поэтому я тебя и пригласил. Среди циклопов непроизвольно станешь маргиналом. Я уж это точно знаю. Главное в этом всем процессе под названием жизнь – видеть циклопов, если сам не циклоп. – хрипло-клокочуще рассмеялся Гегемор. Получается, что нет у него стремления что-либо улучшать, раз хочет заменить себя, себеподобным. Либериус отрешенным взглядом уставился в пылающую то там, то здесь огнями и взрывами темноту, откуда не доносилось ни звука, лишь громко звучащий граммофон оживлял комнату.

– Снесли вашу статую Свободы. Рухнула.

– Мерзавцы. – тихо сказал Гегемор, – обещали не трогать. Ну да ладно, новую построят, но уже без меня, с факелом в заднице, – процедил он сквозь зубы. Либериус сместился с сорока пяти на сорок; ужаснувшись от увиденного взрыва в виде гриба, перешел неспеша на двадцать, став позади книжного шкафа, где за окном внизу творилось все то же самое, простояв там не больше минуты аккуратно, не задевая картин, перешел на десять, затем стал ровно посредине, и присев за длинный стол на тринадцатый стул во главе стола, задумался: “Какие чувства я испытываю, смотря на все происходящее? Мне не хочется кричать и плакать, негодовать и биться в истерике, мне даже не хочется все это останавливать. И я понимаю почему, потому что это массовое заболевание: маразм или безумие, до которого довел Вселенную Гегемор уже не остановить ни одному человеку, ни тысяче. Всё! Всё кончено! Глаза Гегемора были закрыты; смотреть на то, что он устроил, ему не хотелось. Граммофон снова зашипел, будоражащая душу мелодия прекратилась. Либериус молча сидел повернув слегка голову, рассматривая уже вблизи картину Леонардо да Винчи “Salvator Mundi”.

– Либериус… – обратился Гегемор, выдержав недолгую паузу, – мне вот интересно, – он томно посмотрел, из под седых, разбросанных бровей, – веришь ли ты в бига, или во что-то там ещё?.. Либериус не спешил отвечать, продолжая рассматривать прозрачную сферу в левой руке Иисуса. Он нехотя повернул голову в сторону Гегемора и сказал:

– Я отвечу вам словами одного мудреца… он кстати из вашего племени, – Нашего племени. – поправил Гегемор. Либериус недоверчиво вздохнул. – Мне случайно, пролистывая старые бабушкины книги пылившиеся на полках, попалась на глаза одна фраза; я конечно же прочел контекст, дабы не впасть в заблуждение, – так вот, в одной из этих старинных книг, не помню в какой именно, но, это и не важно, было написано примерно так: “Об этом не только говорить не прилично, но и думать чрезвычайно вредно.” Казалось бы всего лишь двенадцать слов, но в них вся жизнь и весь смысл. – Гегемор, с внутренней улыбкой, удовлетворенно закивал.

– Из нашего с вами разговора, – прервал Либериус, внутреннее ликование, “Властелина Вселенной”, – я прихожу всего лишь к одному выводу, что вы совершенно не свободны, что над вами имеют власть два самых ничтожных правителя, да и те надуманные: это ваша ущербность и эго, которые лопнут, как мыльный пузырь, как только вы сыграете в ящик. Поэтому кто живёт по-настоящему, а кто находится в большем заточении, вы или ваши пациенты – это еще спорный вопрос. – Гегемор попытался приподнять тяжелую голову. – Они борются за жизнь, какая бы она у них ни была, пусть и копеечная, а вы за вымышленную, в меру своей ущербности – власть. Свободная среди вас оставалась только статуя Свободы за вашим окном, больше ничего, а точнее ни-ко-го, и ту снесли. – с сожалением вздохнул Либериус. – Почему вы не смотрите на свои плоды?! Неужели неинтересно?.. – Гегемор хотел что-то ответить, но вместо этого, разразился хриплым, грудным кашлем. Он снова стал задыхаться и нервно дрожащей рукой протирать выступивший на шее и голове пот.

– Даже Нерон смотрел на свое злодеяние, – на то, как пылал Рим. – корил его Либериус. Кашель усиливался. Он махал рукой, пытаясь дать понять Либериусу, чтобы он задержался. Гегемор, силился своими сублимационными силами утихомирить кашель. Успокоившись и отдышавшись, он сказал:

– Свобода… Что такое свобода? Ты все время говоришь о ней. А задумывался ли ты о том, что ее, как таковой, и нет вовсе? Каждый, абсолютно каждый, и я в том числе, как ты и сказал, погружен в какую-либо личную или индивидуальную деятельность, находясь в плену у своих идеалов, мыслей, идей, желаний, дел, забот и так далее… Так называемая свобода, это всего лишь побочный продукт воображения – иллюзия, навождение. Я не буду говорить о просторабочих ремонтниках и строителях, об адвокатах, судьях и докторах, о спортсменах и учителях, нет, не о них я хотел бы сказать, они, это и так ясно совершенно несвободны, их профессии являются их собственным Я! Переживания, хлопоты, расходы, доходы, счета и т.д и т.п. Мне бы хотелось сказать о философах, мыслителях, писателях, художниках, музыкантах и композиторах, наконец, об их несвободе – несвободе их нескончаемого мыслительного процесса, из-за которого они погружены в полную зависимость, это их перманентное состояние, которое ничем не отличается от физической зависимости или несвободы, разницы нет никакой. Какая может быть свобода у поэта или писателя, которые в голове постоянно обрабатывают свои тексты, они рабы своих монускриптов, какая свобода у музыканта или композитора, которые ничего не видят вокруг себя, кроме нот и звуков, то же самое можно сказать и о философах, они с головой погружены в себя, где ищут разрешения о проблемах бытия-шмытия… им наплевать кто ты, и уж тем более кто я. Поэтому их и называют странными и отчужденными, и всяко разно… О какой свободе ты говоришь?

– Но кто-то ведь должен быть свободен? – не верил Либериус.