Читать книгу: «Побег», страница 3

Думая так, советник Е нервно всхихикнул. Как случай доказано невозможного полного квантового клонирования целого лихтер-рудовоза с экипажем и наличным грузом. А также последующего обратного коллапса новорожденных клонов снова в единое целое.

Ну так вот, ничего подобного их казусу ни в архивах Квантума, ни в репозиториях Синапса, ни среди тех куцых сведений, что можно было почерпнуть у летящих или ирнов, не наблюдалось вовсе.

Да и не нужно было обладать корочками профессора квантовой физики, чтобы соображать, что подобные фокусы попросту невозможны в той физике, в которой они привыкли жить.

Но факт оставался фактом. Это случилось. И никому кроме горстки прошедших через подобную передрягу людей до этого не было ровным счётом никакого дела.

Так, в бесконечных сомнениях и отходняке после очередного приступа фуги, советник Е промучился два десятка корабельных суток, пока внезапно бортовой квол «трёх шестёрок» не выбросил на гемисферу предупредительный транспарант.

Есть контакт.

Тут все, не сговариваясь, разом деловито засобирались.

Где-то за кадром верещали операторы орбитальных платформ, важно басили корпоративные бонзы, настойчиво бубнили кволы всех мастей и уровней доступа, ответа им не последовало. Наученные горьким опытом прежних затяжных переговоров, никто из экипажа «трёх шестёрок» даже не стал делать вид, что собирается что-то кому-то доказывать.

А смысл?

Лишат навечно аккредитации в ЗСМ Янсин или даже на всех мирах Большой Дюжины?

Да плевать.

Неограниченный допуск в ЗВ подконтрольных Семи Мирам портов, от щедрот подаренный им с барского плеча оператором Риохой-пятым, до сих пор действовал. Это было единственное, что их интересовало в тот момент.

Лихтер-рудовоз «Тэ шесть сотен три», не обращая больше видимого внимания на происходящее вокруг, с присущей только ему пузатой насупленной грацией выдвигался из системы на простор прыжковой зоны.

И вот, с тех пор они здесь, на стапелях Квантума.

Остались без своего ржавого корыта (его, наверное, уж разобрали по винтику местные крепкие умом докторанты да постдоки, в чисто исследовательских, разумеется целях), лишились во многом свободы перемещения, едва и не запертые по каютам, хотя, на самом деле, учитывая все вводные, могло быть и хуже, в конце концов, знай местные безопасники то, что знал советник Е, право, лежать бы уже им всем от греха в гибернационных коконах.

Но черти космачьи, это всё стоило того.

Потому что как только советник Е взглянул в обзорный иллюминатор своей каюты, как он тотчас увидел главное – перед ним колебался не угнанный разведсаб числом два, перед ним представало живое, вещественное доказательство того, что случившееся с ними – не случайный выверт космической лотереи, не засевшая в их больных мозгах злокозненная фата-моргана, не бредовая галлюцинация космических масштабов.

Как говорит народная янгуанская мудрость, с ума по одиночке сходят, это только ковидлом вместе болеют.

Этих разведсабов было два. И их отчего-то не спешили разбирать по винтикам. Значит, обладали по их поводу некоей вполне определённой информацией.

Хоть и не спешили ею делиться.

Нельзя сказать, что советник Е не пытался разговорить местных докторов-профессоров.

Буквально на каждом из череды интервью (непременно удалённых, никогда не глаза в глаза) он продолжал твердить о том, как важен их личный опыт в понимании происходящего, и им крайне необходимо связаться с коллегами, до сих пор, несомненно, остающимися запертыми на борту обеих «Вардамахан». В ответ вежливо кивали и клятвенно обещали передать их просьбу коллегам, но никогда эти попытки не приводили ни к чему значимому.

Шли годы. Обратной свези не было.

Советник Е не держал на них зла, право, два янгуанских бюрократа и сильно пьющий экипаж ржавого корыта, чего с них взять. Всё, что они могли сказать полезного, было тщательно записано, прилежно изучено и признано ничуть не годным. На месте докторов-профессоров он бы, пожалуй, тоже не удостоил бы столь ненадежных и в целом бесполезных рассказчиков особым вниманием. Видите, люди делом заняты, чего вы лезете.

Советнику Е, впрочем, всё это представлялось чрезвычайно обидным.

Он, можно сказать янгуанскую собаку съевший в бюрократических делах, он – признанный мастер крючкотворства и подхалимажа, способный любую корпоративную шишку довести до такого расслабленного состояния, что из господина большого начальника можно будет верёвки вить, он, советник Е, оказался здесь, на стапелях Квантума, совершенно бессилен.

Сколько времени он угробил на переписку с белохалатниками?

И не сосчитаешь. Лебезил, льстил, интриговал, подзуживал, пытался ловить на нестыковках и противоречиях, сталкивать лбами разные лаборатории, не избегал и откровенного вранья в вящих усилиях придать своим словам особого весу.

Всё бесполезно.

То ли все эти доктора-профессора видели его, такого ловкого, такого хитрого, буквально насквозь, то ли они и вовсе его тут за человека не считали, что толку общаться с лабораторными экспонатом? Давайте его лучше током ещё раз дёрнем!

– Предлагаете выдвигаться в разведывательную экспедицию? – Судья неожиданно для самого себя явственно расслышал в собственном голосе ехидные нотки. Надо же, набрался всё-таки у Даффи его дурной манеры. И тот, разумеется, тут же отреагировал:

– Не язвите, Судья, вам не идёт. Но общий смысл ровно такой. Следите за руками – мы уже опросили всех, кого могли, но не сумели толком отбросить ни единой гипотезы, и самое главное, я отчётливо понимаю, что у этого балагана есть ещё как минимум несколько ключевых участников, об истинных интенциях которых мы до сих пор понятия не имеем. А некоторых даже и по именам – не очень знаем.

– Ну, хорошо, намерения Воина и этой вашей Немезиды…

– Не туда копаете. Все эти Избранные с их искрами гремучими – с ними пускай Конклав разбирается, не нашего ума дело. Смотрите, – Даффи начал картинно загибать пальцы: – Доктор Ламарк, чья группа в своё время и воплотила в железо те самые «глубинники» – он вообще где? Почему не на допросе? Налетевшие сюда представители Семи Миров, не исключая нас с вами – отчего мы уверены, что по крайней мере некоторые из них, если не сразу многие, не вовлечены в этот самый заговор изначально? Лично меня, чего уж там скрывать, отправили сюда при весьма сомнительных обстоятельствах. Да и к слову сказать, не слишком ли много в этой истории, например, банально угнанных кораблей? Я насчитал минимум пять, и это только те, о которых мы знаем. Бардак! – резюмировал просекьютор и тут же направился к выходу.

– Вы куда? – тоскливо вопросил Судья. Ему на станции нравилось, тут с годами стало как-то привычно и даже уютно, покидать её вот так внезапно было вовсе не с руки.

– Отдам распоряжение Чимпану готовить «Ларри Эхо Хоук» к отлёту. Корыто застоялось.

– И куда же мы, простите за любопытство, направимся?

– Пусть это будет для вас сюрпризом.

И с этими словами решительно вышел.

На такое Судья мог только поморщиться. Он терпеть не мог сюрпризов. Если его жизненный опыт его чему-то и научил, так это простой максиме – жди от них беды.

И всё-таки хорошо живётся людям с реактивным характером. Что бы ни творилось вокруг, эти ребята из межпланетной журидикатуры не спасуют, у них уже готовы два разных плана на этот счёт, один другого коварнее. Некогда объяснять, прыгаем в гермолюк!

Хотел бы Судья быть таким же скорым на подъём.

Им поди не привыкать прыгать с планеты на планету, неся мир и справедливость малым сим. Было бы любопытно посмотреть на них в деле, на «Тсурифе» они и правда кисли без дела, поминутно суя свой любопытный нос в чужой вопрос. Вон, даже до ирнов докопались. Сама по себе история их появления на станции уже была ходячим анекдотом. Заходит ирн в бар. В тикающем саркофаге. Да уж.

Темнят девчули, с самого начала темнят. Но к триангуляции фокуса они и правда скорее всего никакого отношения не имеют. В отличие от всех остальных, не исключая безвременно погибшего Кабесиньи-второго, не путать, как говорится, с его коллегой Кабесиньей-третьим.

Эх, допросить бы его ещё разок, уж больно мутными звучат его объяснения про множественность событий в его памяти, глюках бортового станционного квола и пропащем бэкапе за сутки до катастрофы с «тремя шестёрками». Удобно, чертовски всё выходит удобно!

Впрочем, Судью с самого начала пригласили на борт «Цагаанбат» исключительно в качестве свидетеля. Не его дело расследовать случившееся, это всё так, любительство со скуки, тоже мне, космический частный детектив Энис, эсквайр. Это вон Даффи с ребятами пускай след берут, у них хватка железная – не разожмёшь. Наше же дело маленькое – мотать на ус, держать ухо востро и вообще не зевать. Большего никто от тебя и не требует.

Однако подходящее его роли в происходящем смирения Судья у себя отнюдь не ощущал, напротив, с годами впитывая, как губка, все эти смутные знамения и сбивчивые показания, он начинал ощущать в себе зреющее чувство незримой причастности к случившемуся. Ему было не просто не всё равно, кто взорвал «глубинники» и каким образом триангуляция фокуса повлияла (или повлияла бы) на судьбы всего человечества, он с каждым новым днём бесконечного из расследования всё сильнее чувствовал эти незримую связь между множеством обрывочных фактов, которые в итоге и должны были привести его – именно его, не Даффи или кого другого – к заветной разгадке.

Так почему же он по-прежнему оставался столь инертным? Почему сам не требовал от Даффи покинуть «Тсурифу-6»? С этим он тоже однажды разберётся.

А пока настала пора, пожалуй, собираться. Флаг-капитан Анатоль Чимпан хоть тоже балбес балбесом, но Судья уже успел заметить, что получив прямой приказ, тот становился невероятно, фантастически расторопным. А значит, времени на сборы у Судьи совсем в обрез.

Только тут он сообразил, что по привычке слишком углубился в свои мысли, перестав толком следить на происходящем вокруг. А на этой космачьей станции за подобное легкомыслие быстро и сурово карали.

Вот и сейчас, только попытавшись сделать шаг вперёд к заветному люку, Судья запоздало сообразил, что дорогу ему преграждает чёрненькая девчуля. Та самая, которую так неуместно отыскали в своё время ребята Даффи. И которая чуть не поставила в итоге эту станцию на грань нового межрасового конфликта.

– Судья, прежде чем мы расстанемся, я хотела бы вам сообщить ещё одну деталь, которую бы не хотела обсуждать при свидетелях.

Покосившись на по-прежнему витающий в воздухе глобул, Судья лишь молча кивнул. Пусть себе говорит, что хочет.

– Ирны действительно не имеют, насколько нам это известно, к тем «глубинникам» никакого отношения, ни прямого, ни косвенного, однако я оказалась в потерянном саркофаге совершенно не случайно. Посланник, скажем, была вынуждена так поступить со мной даже против моей воли, таковы были обстоятельства нашего появления здесь, на «Тсурифе-6».

Допустим. Судья продолжал в ответ кивать, как болванчик. Обойдёмся покуда без комментариев.

– И главная из причин её поступка состояла не в том, что я бы, все всякого сомнения, пребывай я в сознании, разнесла эту станцию в клочья, лишь бы не допустить попадание советника на борт астростанции «Эпиметей».

Как прямолинейно для ирна. Хотя довольно витиевато для артмана.

– Однако для предотвращения подобного скорбного казуса советнику достаточно было бы не брать меня с собой, из Сектора Ирнов мои возможности по предотвращению возможной трагедии оставались бы минимальными.

Вот уж ничуть не сомневаюсь, что даже и в таком случае девчуля бы ещё как постаралась. Старательная, стервь, неожиданно выругался про себя Судья.

– Моё физическое присутствие на станции было необходимо, поскольку я всё это время, пока лежала в саркофаге, служила своеобразным якорем для посланника.

– Вы имеете в виду пресловутую другую брану? – тотчас встрепенулся Судья.

Ирн в ответ твёрдо кивнула.

– Но в таком случае, получается, посланник заранее знала, чем закончится триангуляция, и самое главное, в точности знала, что такое этот фокус?

– Все всякого сомнения, хотя советник даже мне в этом никогда не признается. И самое главное – скорее всего тот, кто подорвал ваши «глубинники», тоже был предельно чётко осведомлён об истинной природе фокуса и он сделал всё, чтобы советник – подчёркиваю! – добровольно угодила в эту ловушку.

– Ещё бы не добровольно. Иначе зачем бы ей пригодились вы в роли маяка.

Девчуля твёрдо кивнула, добавив напоследок:

– Я говорю вам это, потому что мы больше не встретимся. Но это знание вам обязательно пригодится, и я не могла оставить вас в неведении. Слишком высоки ставки.

И снова мигом пропала из виду.

Откуда она вообще может знать, встретятся ли они или не встретятся. Впрочем, после задушевных бесед с безумным бортовым кволом Судья уже ничему не удивлялся. Спасибо, как говорится, за наводку, постараемся применить эти знания с умом. Где там уже этот космачий Чимпан с его корытом!

Голос доносился издалека – вкрадчивый, убаюкивающий, уговаривающий, ненавязчивый, ничуть не спесивый и ничуть не напирающий.

Его словно бы и не существовало в реальности, какой голос? Нет, никакого голоса здесь нет.

Просто однажды ты просыпаешься с острым, ничем не сравнимым ощущением той особой пустоты, которое вроде бы как тебе совершенно в новинку, но как будто и нет, как будто давным-давно ты уже пробуждался точно также без единой мысли в голове, но они же как будто и не нужны тебе вовсе, просто оглянись вокруг, жадно впитывая всякую каплю чуждой тебе жизни, методично просеивая всякий бит ненужной тебе информации, хладнокровно поднимаясь с одра и двигаясь в путь, надутый ничем шарик, влекомый по воле чужого ветра.

Неужели и правда так уже бывало?

Почему-то тебя подспудно беспокоит именно эта ненужная деталь твоей пустой биографии. Пустой хотя бы потому, что эти сухие красные роговицы смотрят сейчас на собственное услужливо проявившееся над умывальником отражение и ничуть себя не узнают.

Кто мы? К чёрту подробности!

Это субъективное ощущение самоповтора в сочетании с полным отсутствием внятных воспоминаний – досадно мельтешащие на самом краю сознания смутные чёрно-белые обрывки не в счёт – всё это делает тебя с одной стороны девственно-чистой страницей небытия, а с другой – наполняя изнутри той твёрдой рукой, что разом и стёрла всё то, что составляло самую твою суть ещё мгновение назад.

Тебе снились сны, тебе виделись грёзы, ты мечтал о чем-то, что-то вожделел, наивно строил какие-то планы, мерещилось тебе какое-то сознание, какая-то воля.

Разом исчезнув, подобно взвеси водяного тумана у вентиляционной решётки, ты не забываешь – ты вспоминаешь.

О том, кто ты есть на самом деле. О том, ради чего ты существовал на протяжение часов, дней или столетий до того. Ради вот этого, однажды проснуться от звенящей пустоты в ушах.

Это не слуховые поля собственной височной доли тебя подводят, нет, это разом исчезло всё наносное, всё притворное, всё вымышленное. Осталась лишь переполняющая тебя пустота, которая с самого начала и была тобой, той сутью, что наполняет твою оболочку, позволяя ей теперь вволю резонировать с миром.

И с голосом.

Если задуматься, этот голос и правда – ничуть не часть тебя, как и ты – не его часть и малой доле, слишком много чести для столь малой букашки на фоне великого, в тени грандиозного, у ног вечного. Но с другой стороны, именно вы с голосом, вдвоём, единой симфонией, вкрадчивым аккомпанементом, точнейшей партитурой формируете то самое величайшее на свете произведение, которое тебе надлежит сегодня исполнить.

Исполнить и уснуть. Быть может ненадолго, быть может навсегда. Такова роль музыкального инструмента в руках мастера. Прозвучать и снова быть упрятанным в футляр, до следующего раза, если повезёт.

Бремя доказательства собственной нужности переполняет тебя в этот миг, на мгновение заливая твой опустошённый мозг едкой патокой липкого страха. Однако голос чувствует этот страх куда острее, чем ты сам, и он тотчас спешит тебе на помощь, ненавязчиво подбадривая, нежно успокаивая, исподволь направляя. Но не позволяя себе слабости делать за тебя твою работу.

И то правда, нельзя быть эффективным, не обладая собственной экспертизой, не руководствуясь внутренними интенциями и не принимая самостоятельные решения. Голос потому и тих здесь, что страшно далёк. Его интеллектуальная мощь пусть и безгранична, но уж больно не близка она всему тому, что ты видишь вокруг. Это ты привык сновать букашкой по вражескому муравейнику, привык скрываться, мимикрировать, изображать лицевого танцора в погорелом шапито, голосу подобное поведение не столь недоступно, сколь не пристало.

А потому бросай попусту таращиться в это пульсирующее дурными жидкостями месиво, которое ты называешь собственным лицом, вперёд, нам сегодня предстоит серьёзно потрудиться.

Но как же тебе тяжело сделать этот первый шаг, оторваться наконец от разрушительного самосозерцания. Для голоса в этом образе буквально всё не так – слишком горячо и слишком холодно, слишком плотно и слишком вяло. Для того, кто возмущал на прожаренных насквозь радиоактивных пустошах Войда, кто привык существовать в кромешной черноте и пустоте, заполненной лишь угасающим эхо реликтового излучения, кто видел, как ярость крошечного клубка космической пыли единым движением выжигает вокруг себя кубические гигапарсеки пространства, каким-то чудом обыкновенный человеческий мирок слишком безумен, слишком сложен, слишком опасен.

Опасен не физически. Голос мог бы единым импульсом своей безудержной энергии испепелить всё вокруг, и не делал этого лишь по причине своего до той поры не удовлетворённого любопытства, но вот в самом этом почти человеческом желании постичь новое и состояла ловушка. Этот крошечный мирок оказался на поверку настолько сложно устроен что тотчас запутывал голос в свои гиблые тенёта, заставляя существо, которое буквально невозможно было принудить к чему бы то ни было, испытывать при очередном погружении в этот мир нечто вроде детского восторга, с которым человеческий младенец увлечённо и яростно срывает одежду с только что подаренной ему куклы, не контролируя себя боле.

Тяга к всецелой деконструкции была заложена в нём миллиарды лет назад, когда голос только осознал себя, тут же осознав и собственное одиночество. Какое бесчисленное количество времени прошло, прежде чем он отыскал это проклятое зеркало и рискнул начать в него смотреться?

Пускай не напрямик, через призму твоего почти человеческого самоощущения, но всё-таки вглядеться в эти бездны бездн, в эти копошащееся червие биологических фильтров, мембран, кордонов, плотин и барботеров, вся природа которых сводилась к одному – сделаться преградой для необратимого течения вселенской энтропии – от идеального порядка всепорождающей анизотропной пустоты инфлатонного ложного вакуума к идеальному же хаосу запутанного самого с собой всепоглощающего вселенского горизонта событий.

Прямой путь от начала к концу, от рождения до смерти был уготован всему этому бренному пузырю бесконечно расползающегося пространства, и только голос, как ему казалось, сумел навеки застыть где-то посредине, такая же плотина, такая же мембрана, такой же изолированный пузырь расселовского порядка в толще бесконечно глубокого дираковского океана хаоса. Так думал голос, наслаждаясь собственным одиночеством, пронизывая собой Вселенную, наполняя её смыслом бытия. Пока однажды не встретил вот это недоразумение. Не самодовлеющую стоячую волну полевых структур, но вечно извивающийся, непрерывно корчащийся живой суп так и сяк тасуемых химических кирпичиков из числа самых простых и подвижных, но вместе с тем по-прежнему активных соединений. Собрать их всех воедино и заварить подобную кашу – это даже ему, голосу, всеведущему, всевечному, не дано. Слишком мелко, слишком безумно.

Да и к слову сказать, всё это панбиологическое варево самозарождалось перед удивительным взглядом голоса не раз и не два, глупо погибая спустя мгновение в джете случайного квазара, в ударной волне неурочной гигановы, в лавине звездообразования при слиянии галактик, попросту от удара случайного камешка в лоб. Погибая и с завидным упорством начиная всё с начала, пока однажды не случилось вот это. Пока биологическое месиво не породило чужой, противный самой природе голоса разум.

Нет, не стоять, двигаться, слышишь, это приказ!

Чья это команда? Голоса или твоя собственная? Для голоса слишком прямолинейно, для тебя же, в твоей текущей модальности – слишком внятно. Тебе вообще больше не свойственны в подобном твоём состоянии столь прямолинейные стимулы. Ты весь как бы состоишь из сомнений пополам с брезгливым любопытством, голос же… голос слишком далёк и слишком слаб, чтобы тебе прямо приказывать. Если ты сорвёшься однажды с шепчущего крючка, поди тебя потом вылавливай обратно, заблудшего потеряшку в густом человеческом супе.

Скорее это в тебе заговорили банальные инстинкты, часть твоего подспудного биологического «я». Для тебя замереть в вечном самолюбовании – значит прямо поставить себя на грань экзистенциальной катастрофы, прямой угрозы твоему физическому существованию.

Что случится, если тебя поймают в подобном самосозерцающем состоянии? Смурной клиент с красными от бесконечного недосыпа глазами и стекающей по подбородку слюной битый час таращится на собственное отражение в зеркале и непрерывно что-то мычит про голоса? Правильно, сперва загребут в лазарет, а как только прислушаются к твоим речам – так и вовсе препроводят в допросную. И вот тут уже случится самое главное – разочарованный в полезности своего инструмента, голос тебя наверняка покинет.

А кто ты без его шёпота?

Сломанная марионетка, пустая потерянная перчатка, однажды и навсегда оставшаяся без пары, надутый ко времени шарик, из которого внезапно откачали весь воздух.

Одна только мысль о подобном исходе мгновенным импульсом внезапно самозародившейся воли немедленно толкает тебя вперед. Шире шаг, увереннее движения, спину ровнее, грудь колесом, юниор, держать строй!

Тебе кажется, или ты и правда знаешь, куда сейчас направляешься?

Твоя собственная биологическая память теперь словно отделена от тебя пожарной стеной афантазии – любые автобиографические факты ты вспоминаешь в виде сухого изложения, не порождающего в ответ никаких образов, звуков, запахов, всего того антуража, который люди привыкли считать непременной составной частью субъективной реальности. Как будто читаешь даже не книгу – хоть бы и очень плохая литература всё равно порождает в человеке реакцию зеркальных нейронов, вызывает к жизни какие-то эмоции, какие-то образы – больше это теперь похоже на старый телефонный справочник или попросту словарь ударений. Вот тебе слово, произносится так-то, теперь давай, читай вслух. Ни значений, ни отсылок, ничего. Просто сухая фактология списком. Пойди туда не знаю куда. Найди то не знаю что.

Впрочем, для твоих текущих целей и этого вполне достаточно. Окружающая действительность словно по мановению волшебной палочки из запутанного лабиринта чужой и чуждой тебе жизни собирается в грубую, но удобную схему. Лабиринты переходов, решётки несущих конструкций, транспортные трубы, и над каждым человечком вокруг – сухая бирка.

Кивнёшь одному, махнёшь рукой другому, ответишь третьему, окружающие словно и не замечают случившуюся в тебе подмену. Да так ли уж велика она на посторонний взгляд? Быть может, это только изнутри ты преобразился до неузнаваемости, а для других ты вовсе прежний?

Не самообман ли это с твоей стороны? А если всё вовсе не так, что если это не внезапная смена фазы, не железная рука загадочного марионеточника потрошит тебя изнутри, подменяя твоё естественное поведение – судорожными подёргиваниями, а реальную биологическую память – её надуманными паллиативами, а напротив, ты всегда, по природе своей, таков и есть, биологическая симуляция истинного, высшего разума, ходячий самообман безумного обманщика, который по недалёкости своей даже осознать-то этот самообман не способен.

Вдруг голос лишь помогает тебе приоткрыть полог лежащей на поверхности тайны, секрета, который никакой не секрет, что человечество не существует вовсе, что все мы – лишь набор базовых функций и грандиозный инструмент симуляции. Только не той, про которую в старых дорамах поют бородатые скальды, мол, кошки нет, а куда более изощрённой, извращённой, издевательской и самовоспроизводящейся. Симуляцией, в которой симулируется сам факт того, что ты мыслишь, чувствуешь, даже попросту существуешь.

Насколько бы тебе стало бы легче исполнять собственную функцию, если бы это оказалось правдой.

Ведь сколько не отмахивайся по формальным поводам, сколько не пропускай мимо ушей очевидный вывод ввиду его чрезмерной для тебя теперешнего – холодного и отстранённого – эмоциональной окраски, но так на так безо всяких сомнений и околичностей выходит, что ты выступаешь сейчас не просто агентом врага в самом сердце ключевого форпоста человеческой расы, если бы так, если бы только это, можно было бы запросто выбросить это из головы, слишком абстрактны твои автобиографические воспоминания, слишком отстранён ты от собственной былой судьбы. Но если – повторимся – если твоё сознание всегда и было таким холодным, пустым и виртуальным, то какая разница, как именно ты думал-что-думал о себе раньше, какими иллюзиями несуществующего сознания сопровождалась твоя ежедневная сознательная деятельность, иллюзия всё равно есть иллюзия, они все равновелики друг другу в пустоте своего несуществования.

Но если ты и правда – вот такой, как есть, со всеми своими неприятными биологическими отправлениями и естественными слабостями живого, страдающего, смертного существа – то тогда это всё меняет. Раз и навсегда.

Потому что механический шпион – это звучит глупо. Нельзя эмоционально окрашивать камеру наблюдения, следящую за транспортной галереей или тамбур-лифтом. Она по сути своей – лишь несложное механическое устройство, приспособленное к захвату, обработке и трансляции видеопотока дальше в высшие когнитивные узлы «Тсурифы-6», никакие эмоционально окрашенные вопросы лояльности, честности и доверия к таковой камере не применимы. Вопрос только лишь в том, кто в данный момент её контролирует и не скомпрометированы ли ходящий и исходящий каналы. Всё.

Самой же камере и вовсе бесполезно задаваться всеми этими философскими дилеммами. Она просто работает. Придет время, и её просто выключат. Или она раньше сама сломается по независящим от неё причинам. Какое ей дело до этих причин?

Тебя пугают эти внезапные метания. Ты начинаешь сомневаться уже и в том, способен ли голос ощутить подобные сомнения и какова может быть его реакция на новые вводные. Оставить метущуюся куклу наедине со своими страхами? Или, быть может, одним решительным импульсом выжечь заигравшийся в автономность ганглий вместе с его временным носителем? Или вовсе, принять эту самовольную игру в вольные рассуждения о лояльности и измене на свой счёт и от греха ударить уже по самой станции, чтобы раз и навсегда устранить потенциальную угрозу?

Ты помнишь, как это бывает. Ты ощущал на секунду, как в далёком космосе исчезали целые корабли вместе со всем экипажем.

Внезапное откровение на краткий миг выбивает тебя из колеи.

Тебе не страшно, нет, марионетки не умеют бояться, им нечего терять. Но ты поневоле начинаешь осуществлять то единственное, что точно умеешь – прокручиваешь в собственной пустой башке симуляцию, прикидывая собственные шансы на успех.

Действительно, представим себе, что всякая мысль из нашей головы и всякая часть нашего полупустого сознания является таковой изначально, представляя собой не сознание с собственной волей, правом принятия решений, реальными, не симулированными воспоминаниями, эмоциями и личными чертами, а только лишь моделью, призраком призрака, детерминированным процессом, по несчастной случайности наивно полагающим, что мыслит и осознаёт механизм мышления как такового. Если это так – то правда, какая разница. Уничтожит ли тебя сам голос по собственной воле, или же он сделает это по причине неверной – или же вполне верной – интерпретации твоих мыслей, слов или действий.

В итоге ты ничего не потеряешь. Да и сам ты – лишь программа, заложенная в тебя тем же голосом, или же самой природой вещей, какая тебе с того разница? Пустота лишь окончательно обратится в пустоту.

А вот если всё это неправда, если ты – это не только ты сегодняшний, но и ты вчерашний, и твои воспоминания о других людях, и их воспоминания о былом тебе, и все вы действительно существуете, как порознь, так и вкупе, тогда и только тогда тебе становится совершенно не всё равно, что будет дальше.

Ты начинаешь мысленный обратный отсчёт, понемногу ускоряя шаг, вот уж теперь точно – лишь бы никто не заметил.

Как хорошо, что ты при этом остаёшься настолько скупым на внешние проявления собственных эмоций. Да, идеальный шпион таким и должен быть. Всеведущим, хладнокровным, бесстрашным. Лучший исполнитель чужих приказов, образцовый соглядатай, безупречный слушатель шёпота в собственной пустой голове.

Слишком универсальный солдат, чтобы совсем не иметь возможности совсем чуть-чуть сменить план, едва-едва исказить тайминг, почти незаметно выйти из собственной тени.

Вот она, твоя первоначальная цель. Цель простая и доступная, как всё в твоей прежней жизни. Человечество вообще со времени Века Вне отвыкло от тайн и запретов, нас слишком мало, мы и без того заперты в своих жестяных банках. А ещё люди с некоторых пор окончательно заперлись каждый в своём коконе, и всё меньше обращают внимание на то, что происходит вокруг них. Что им чужие красные глаза и странные поступки, когда буквально у всех вокруг – такие же красные глаза и регулярно прорывается ничуть не меньшее по накалу безумие. Что тебе с других, когда ты и сам такой?

Потому так легко быть шпионом в мире кволов, вокорров и бипедальных дронов.

Потому тебя никак не заподозрит даже самый внимательный наблюдатель. Тем более – бестелесный голос, которому и требуется-то от тебя сущая малость. Пробраться в точности согласно твоим привычным обязанностям в центральный станционный репозиторий и вдоволь покопаться в его потрохах.

Ты далеко не в первые задаёшься простым вопросом, на который, впрочем, у тебя до сих пор как не было, так и нет чёткого ответа. Зачем голосу – для этого – ты?

Одно дело слабые попытки осознать те принципы, на которых базируется биологическая жизнь вообще и основанный на ней органический разум в частности. Для существа, населяющего пустоту Войда, да ещё и на таком чудовищном расстоянии, проникнуть в суть столь непривычных для себя вещей с их многоуровневой самоорганизацией и противоречивой структурой, для этого без использования медиатора твоём лице у голоса, пожалуй, ушли бы сотни тысяч лет – краткий миг для голоса, но слишком длительный период для кратковечной человеческой истории. Но единожды осознав факт наличия у людей высокоорганизованных машин, что голосу мешало вот точно так же, как он в своё время выпотрошил тебя, справиться и с бортовым кволом?