Читать книгу: «Побег», страница 2

Бакен резво скакал по гравитационным волнам, без устали поливая надвигающуюся Железную армаду иномировым огнём, они же двое неизменно возвращались с очередной миссии сюда, в квадрант Ворот Танно, чтобы быть единственными живыми свидетелями, кто мог наблюдать подвиг единственного артмана, бьющегося за собственную расу.

Нет, не так. Бились и другие.

Флоты Адмиралтейства бились так, как никогда не бились со времён приснопамятной Бойни Тысячелетия, бились учёные Семи Миров, без устали решая дилемму – как отбиться от очередной волны, не потеряв при этом Цепь, не оставив человечество без защиты Барьера, бились ирны, чей экспедиционный корпус не давал ускользнуть фланговым скоплениям рейдеров Железной армады.

Так длилось уже без малого шесть сезонов.

И только Крыло Симаха Нуари по-прежнему скрывалось в тени, таясь, выжидая.

Чего?

Лишённый статуса служенаблюдателя, Илиа Фейи отныне был лишён возможности об этом просто спросить. Учитель ему бы просто не ответил, о чём сразу честно предупредил. Но зная грозного соорн-инфарха, Илиа Фейи мог догадаться, за чем именно сейчас следить Симах Нуари.

За тем же бакеном.

Только с совершенно иными эмоциями. Не с горестным восхищением чужим подвигом, нет, учитель с ужасом пытался осознать, где он проморгал саму такую возможность. Барьер строили не для этого. Он был задуман как орудие защиты. Гипердодекаэдр Цепи был создан, чтобы позволять свободно перемещаться меж звездных систем Сектора Сайриз, без опасения получить по итогам очередного прыжка лавину огненного вала на свою дурную голову, а заодно оберегать пределы Фронтира от рейдеров врага.

И это работало. Буйные артманы оставались прикованы к безопасному пространству, выбираясь наружу лишь под прикрытием огненного барража своих первторангов, или же на редких числом дарёных «Лебедях» летящих, Железной же армаде пришлось сменить тактику, атаковать втихую, через вязкий субсвет, что в итоге и позволило артманам успешно держать оборону.

Но каким способом!

Зная соорн-инфарха столько сотен сезонов, Илиа Фейи был совершенно уверен, что столь варварский способ применения одного из бакенов Цепи – построенной летящими Цепи! – превращение щита в меч не могло не вызывать у грозного летящего всей доступной учителю гаммы острых негативных эмоций.

Артманы, трёпаные артманы, они всё делают не так, вечно они как непослушные дети!

Так наверняка думал соорн-инфарх.

Да что там гадать, сам Илиа Фейи еще недавно рассуждал исключительно в подобном ключе.

Но с тех пор, как они вынужденно стали делить одну палубу с грубияном-санжэнем, прежний служенаблюдатель словно сам понемногу начинал становиться чуточку артманом.

Чуточку человеком.

А значит – существом мстительным, подозрительным и заражённым тем сортом крайнего скептицизма, что обычно проявлялся в виде непрерывного потока язвительных, даже желчных замечаний, который так поначалу их с санжэнем взаимодействию.

Летящий уже много раз себя ловил на том, что мысленно костерит учителя на чём летящий свет стоит, обзывая того непозволительными словами и подозревая попутно во всех смертных грехах.

Взять те же неурочные «глубинники», что синхронно рванули вокруг точки триангуляции фокуса, сколько раз Илиа Фейи начинал заново рассуждать о том, что Симах Нуари был единственным из всех участников событий, кто заранее знал, где именно будет скрываться фокус.

В точности там, где некогда встретились шлюпка и два флота, более того, он был единственным, кто мог всё это время следить за собственно появлением фокуса в означенной точке.

И он явно был более всего заинтересован в том, чтобы артманы туда не совали своего любопытного носа, а значит, вполне мог бы устроить диверсию, надолго запретив проецирование в область Скопления Плеяд. Единственное, что Илиа Фейи смущало в его рассуждениях – было не понятно, откуда учитель мог добыть террианские бран-гравитоны, учёным Тсауни подобные опыты проводить в голову не приходило по причине их крайней неэтичности. Рисковать локальным коллапсом самого пространства на галактических масштабах? На подобное хватило бы ума только глупым артманам!

И тут же Илиа Фейи становилось стыдно. Можно было думать о Симахе Нуари что угодно, ругаться, смеяться, плакать. Но соорн-инфарх был и оставался его учителем. Одним из величайших избранных в истории Тсауни, существом высочайших моральных принципов и недостижимой интеллектуальной мощи. Не мог он поступать столь опрометчиво и безрассудно! Но с другой стороны, если бы у соорн-инфарха всё-таки нашлись бы причины так поступить, он бы наверняка презрел любые условности, препоны и моральные предубеждения, если бы от этого зависела судьба Большого Гнезда, если бы на кон было поставлено будущее Тсауни, учитель несомненно бы без сомнений тотчас бы пересёк любые границы и совершил бы все необходимые поступки.

И так – по кругу. По бесконечному тупиковому кругу.

А потому бесполезно гадать, ещё более бесполезно – кого-то за глаза обвинять. Достаточно лишь того факта, что у них с санжэнем в руках и дактилях есть та информация, которой нет больше ни у кого, в том числе и у самого Симаха Нуари, а значит они были единственными, кто мог уберечь Сектор Сайриз от неминуемой катастрофы, нужно только следовать плану.

Как самонадеянно!

Илиа Фейи оглянулся на засидевшегося своего пассажира, случайного спасённого, неуместного попутчика, глупого склочного артмана.

Своего созаговорщика, без которого никакого плана бы не было, поскольку – необходимо уже наконец себе признаться! – из них двоих он один понимал артманов, их природу, их образ мысли, их цели и устремления, их слабости и беды, а потому исключительно он, а не надутый бывший служенаблюдатель, был главным проводником судьбы на этом корабле. Илиа Фейи оставалось отныне лишь слушать его советов, слушать и ждать, когда настанет время действовать.

Если же попутно удастся каким-нибудь чудом спасти Чо Ин Сона из его добровольного плена, это послужит пределом его мечтаний.

Волна, волна, идёт волна!

Посланник Чжан смотрел перед собой тем особым немигающим взглядом, который не спутаешь ни с чем иным.

Если ты хоть раз наблюдал человека в состоянии фуги, если тряс его в исступлении, хлестал по щекам наотмашь, плескал на него водой, безнадёжно портя драгоценный шёлк красного ханьфу, то больше не будешь пытаться повторить свой подвиг.

Во-первых – бесполезно, чего заходиться в задушенном крике, зачем зря надрываться, всё равно никакой реакции не добьёшься, только голос сорвёшь да костяшки пальцев ободрать успеешь.

А во-вторых – попросту опасно.

В этом взгляде ничуть не было ни пустоты растительного существования, присущего индивидам с непоправимыми повреждениями ключевых нервных центров, не было в нём и апатии попросту бесконечно усталого человека, который, спасаясь от неодолимых жизненных проблем собственному существованию механически уходил тем самым в пустоту медитации без мыслей и чувств, отрешаясь, отгораживаясь стеной молчания от юдоли скорби, которая порою есть человеческая жизнь в черноте космоса.

Напротив, пристально вглядевшись в судорожные саккады глазных мышц посланника Чжана, всякий внимательный наблюдатель тотчас заметил бы ту особую, разительно отличающуюся от любого апатичного самоустранения картину, которая и делала подобное состояние донельзя опасным.

Не для того, кто в нём успешно пребывал, но для каждого, кого угораздило стать предметом столь настойчивого внимания.

Обычный человек, глядя на иной предмет, всего-то и ставил перед собой цель уяснить в процессе разглядывания какие-то отдельные важные ему детали. Выяснить, что ничего не изменилось или же напротив, осознать, какие различия в образе предмета, человека или явления могут выдать о нём некую дополнительную, сверх обыкновения, фактуру.

Глядя перед собой, мы всегда видим лишь наличие или отсутствие важных для нас изменений, а уж любуемся ли мы при этом или пугаемся, зависит не от собственно предмета, но от его образа у нас в голове. Бей или беги – в качестве крайней дихотомии. Но обыкновенно никаким на свете взглядом, даже самым пристальным, нельзя физически повредить предмету изучения.

Да и в целом даже самое настойчивое созерцание не заменит ни прямой коммуникации, ни собственно изучения предмета, мыслительный процесс будет потом, осознание наступит гораздо позже, пока же – только образы и слепки образов, отголоски былого и тени настоящего, слепленные в один вязкий комок возбуждённых нейронов.

Но не так сейчас работало сознание посланника Чжана. Никаких бей или беги, никаких да и нет, никаких налево-направо-прямо.

Состояние фуги словно разом сдергивало с человеческой нейросети мокрую кисею бренного человеческого существования, взвинчивая все сознательные процессы до невероятных скоростей. Если в обычном ритме человеческий мозг, даже по уши загруженный премедикацией, принимал едва ли сотни решений в секунду, то сейчас вон там, за этими расширенными до предела чёрными как ночь зрачками сияла такая бездонная космическая ночь, что становилось страшно.

Точно так же как квантовые мозги квола в поисках топологического дна декогеренции порождали на свет разом все на свете возможные комбинации слов, фраз и предложений, как его же ку-тронное ядро перемножало в сложнейшей вязи майорановских квазичастиц одновременно любые пары матриц и векторов, точно также запутанное воедино стечением несчастливых обстоятельств, сознание посланника Чжана испытывало теперь одновременно любые возможные эмоции, формулировало разом всю вариативность возможных умозаключений и синхронно принимало целый комплекс решений, буквально выворачивая наизусть предмет собственного изучения.

Советника Е передёрнуло в болезненном ознобе.

Никогда бы не поверил, что такое вообще бывает с людьми. Не поверил бы, если бы сам регулярно не попадал за прошедшие годы в состояние такой же фуги.

Лабораторные мозголомы и больничные коновалы только диву давались да разводили в ответ руками. Да, существовали теории, сводившие человеческое сознание к череде релаксирующих квантово-запутанных сигналов, как бы синхронно оббегающих сразу все точки лабиринта, одновременно совершающих несколько согласованных действий с памятью, рефлексами и входящим сигналом, делая человека в чём-то подобным его же хромой на все лапы, изначально ущербной ку-тронике. Это всё по-прежнему была голая теория, но с тех пор как Да-Чжан и Лао-Чжан вновь стали едины и неделимы в общем теле, пускай они по-прежнему оставались двумя разрозненными, вполне даже на глаз различимыми и каждый на свой лад неприятными личностями, проявляясь так и сяк в случайном порядке и промежутке времени, однако порой эти двое словно бы внахлёст накрывало друг другом, смешивая два разрозненных мыслепотока в вероятностную квантовую пену.

И точно так же как в геометрической прогрессии с ростом числа кубитов росла информационная проницаемость квантовой системы, точно так же два и только два разошедшихся сознания посланников Чжанов, сливаясь согласно некому случайному закону, превращались не в нечто среднее арифметическое, как положено макроскопическому объекту, но распухали до целой всеобъемлющей микро-вселенной из ундециллионов одновременно возможны состояний.

Когда советник Е впервые на себе испытал это невероятное событие, он потом неделю в себя приходил.

Не в физическом смысле, мозг в состоянии фуги, конечно, выжигал за минуты в организме любую доступную глюкозу плюс вообще все запасы быстрых сахаров, но это неудобства решалось банальным плотным ужином из двойной порции острых потрохов на тебане. Куда хуже всё обстояло с самим испытавшим подобный стресс сознанием.

Тебя буквально выворачивало наизнанку, и без того расщеплённая надвое память оказалась забита событиями, которых ты прежде не помнил, обстоятельствами, о которых не задумывался, и эмоциями, которые тебе ранее были несвойственны и попросту недоступны.

Сказать, что ты выходил из состояния фуги другим человеком, означало бы заведомо погрешить против истины, поскольку подобное преуменьшение истинных масштабов случившегося даже и в малом не описывало то, что ты чувствовал, отходя от шока.

А еще, если тебе не везло, момент начала фуги по нелепой случайности мог застать тебя разглядывающим, скажем, складной стул в собственной каюте, и на выходе ты становился словно бы дипломированным профессором по вопросам складных стульев, ты знал о них всё, понимал по их поводу любые нюансы, а заодно их или невероятным образом любил или, что случалось куда чаще, искренне ненавидел.

Вот пред тобою стул пустой, он предмет простой, он никуда не денется, как говорил древний забытый террианский поэт.

Такими же простыми предметами на поверку оказывались шлюзы и столешницы, кабинсьюты и тамбур-лифты, переборки, энерговоды, эрвэ-экраны и огромные алюминиевые салатницы на раздаче станционных столовых.

Куда реже это были люди.

Если его взгляд в момент инициации фуги замирал на другом человеке, советник Е поневоле начинал ненавидеть по возвращении обратно в норму не только предмет своего нечаянного всестороннего исследования, но даже и самого себя.

Ему становилось стыдно оттого, что никакой даже донельзя разогнанной человеческой логикой невозможно было постичь все бездонные глубины внутреннего мира чужого ему индивида. Бесполезно было и пытаться.

Однако тот простой факт что кто-то посторонний, пусть бы это был и посланник Чжан, был бы теперь настолько о тебе осведомлён, и испытывал при этом к тебе столь яркие негативные эмоции – вот это и было источником прямой опасности.

Корпоративный мир Янгуан Цзитуань был жесток и непредсказуем, однако если нечто и оставалось в его сложносочинённых правилах в точности предопределено, так это следующее – если тебя ненавидели столь ярко, что аж самому за это становилось стыдно, то не жди беды – беги сразу, ибо тебя постараются сожрать с потрохами в ближайшие же дни.

На стоило даже и думать о том, чтобы испытывать собственную удачу, рискуя подставиться под высочайший начальственный гнев. Однако поскольку в целом фуга оставалась для них предельно неприятным, даже в чём-то опасным, но при этом предельно полезным исследовательским инструментом, то в момент неурочно подступающей волны когерентности, ловить которую они оба быстро научились (за мичмана Златовича, старпома Горака или механика Турбо нельзя было поручиться как за людей в целом по жизни слишком бестолковых), посланник Чжан и советник Е почти инстинктивно принимались искать какой-нибудь ближайший к ним достойный пристального изучения предмет.

Раз фугу нельзя было отложить или до времени прекратить, что ж, хотя бы воспользуемся её возможностями с максимально возможной пользой.

И вот сейчас первое, что сделал советник Е, не получив ответа на стук в створку люка личной каюты посланника Чжана и всё-таки войдя туда без дозволения, это механически проследил за немигающим напряженным взглядом.

Повезло. На этот раз Чжан Фэнань избрал мишенью для фуги сдвоенную тень полощущихся за иллюминатором разведсабов.

«Вардамахана», подобно любым крафтам своего класса, с первого взгляда напоминала самую большую из населяющих водные просторы родной Янсин террианских рыб – сельдяные короли были завезены туда первой же партией колонистов, рассчитывавших на неплохой источник белка, но им и в голову не могло бы прийти что одиночные в исходной террианской биоте, в бездонных глубинах водной суперземли эти создания быстро переродятся в стайное животное, норовящее свиваться в лучах подводных прожекторов в невероятные ленты, жгуты, канаты, водовороты и полотнища стремительно скользящего в водной толще живого серебра.

И вот, в свете таких же прожекторов, два двухсотметровых космических сельдяных короля теперь месяцами полоскались в тиши космической ночи у них на глазах. Такие же неуклюжие, такие же стремительные, такие же недосягаемые.

Надо же, удачно посланник угодил в фугу.

Советник Е, пожалуй, отдал бы все свои янгуанские кредиты за такое везение, тем более что ну кому они теперь нужны.

Сколько долгих часов он провел на обзорной галерее вот так, без толку пялясь на двойной профиль висящей в пустоте «Вардамаханы». Сколько пустых размышлений, сколько бесплотных терзаний.

Там, в недрах угнанного разведсаба, скрывалась не просто одна из бессчётных космических тайн, ну их к тьме, знать бы их не знал. Там скрывалась разгадка космачьей судьбы самого Е Хуэя. Советник не был единственным невольно пострадавшим на борту «трёх шестёрок», и был бы грех жаловаться, что именно его доля на поверку оказалась самой печальной. Одна и та же судьба постигла всех. Он до сих пор порой просыпался от кошмаров, в которых его вноса окружали беззвучные мёртвые недра трёпаного рэка.

Что, если бы он оказался одним из тех, кто исчез там, на борту мёртвого выпотрошенного от носа до кормы каргокрафта? Пустые размышления о том, что возможно, они всё ещё тут, с ними, что советник Е, как и посланник Чжан, как и все члены этой горе-команды распавшегося натрое корабля, они на самом деле не дву-, а триедины. Но ни разу с тех пор ни в одном из личных дневников, которые каждый вёл в меру способностей и личной самоорганизации, за прошедшие без малого три года не промелькнуло и строчки, дающей хотя бы намёк на присутствие у них в голове голоса тех, первых, пропавших навсегда.

Осознание этого делало все дальнейшие поиски пустыми. Советник Е помнил, как Лао-Чжан и Да-Чжан до хрипоты, без устали спорили на борту «Тсурифы-6» о собственном первородстве.

Но тот пустой рэк и его заботливо припасённые бортовые самописцы не позволяли оставить и толики шанса на то, что кто бы то ни было из их двух команд в действительности является хоть сколько-нибудь оригиналом.

Оригиналы погибли там, на рэке, распались на атомы на глазах у регистраторов корабля, что было зафиксировано столь же неопровержимо, как и тот простой факт, что квол на рэке был старше любого из двух других кволов «трёх шестёрок». В отличие от них, тот не прыгал от звезды к звезде, лишний раз сокращая свою мировую линию. На рэке по факту хранилась непрерывная летопись событий с момента схода лихтер-рудовоза «Тэ шесть сотен три» со стапелей, чем не могли похвастаться оба других его собрата.

Кого-то другого это бы и не особо волновало, тем более что теперь корабль был один, рэк пропал как не бывало, и даже удвоенные (или утроенные, смотря как считать) экипажи неведомым образом в итоге воссоединились, пусть и в немного психически нестационарном, что ли, состоянии, однако Е Хуэя продолжал мучить неодолимый синдром самозванца.

Неужели он врёт самому себе, убеждаясь при помощи неведомо как проникшей в его голову ложной памяти, что он – это он, советник Янгуан Цзитуань из касты Юньсюйцзу, личный помощник полномочного посланника Янсин Чжана Фэнаня, а вовсе не плод чьих-то вражеских махинаций, шпион в тылу врага, злоумышляющий не столько против родной суперземли, остальной Большой Дюжины или хотя бы и разом всей периферии Фронтира, нет, шальная судьба занесла их сюда, в самое сердце Сектора Сайриз, на один из Семи Миров, на стапеля Квантума.

Занесла и держит теперь в плену собственных иллюзий, позволяя надеться лишь на чудо – что однажды фуга всё-таки вынесет на поверхность понемногу сходящего с ума сознания свет правды-истины. Кто они, как сюда попали и главное – зачем всё это нужно, черти космачьи!

Советник Е неожиданно поймал себя на том, что последнее ругательство было им произнесено вслух. Не это ли знак, что он, всегда сдержанный, всегда хладнокровный, всегда исполнительный – теперь вовсе не он?

Нет, довольно, довольно этой пустой паранойи!

Она не несёт никакой пользы делу, лишь затуманивает попусту и без того измученные донельзя затянувшейся неопределённостью мозги. А в подобном состоянии он в любом случае будет бесполезен.

Отныне он всегда будет действовать исходя из предположения, будто он и правда, на самом деле, все всякого сомнения – настоящий, неподдельный Е Хуэй!

Пусть и ненавидящий себя столь сильно, будто уже пережил не одну фугу, пристально наблюдая самого себя в зеркало. А что, удивительный получился бы опыт. Удивительный и донельзя опасный, хотя, конечно, небезынтересный в теории.

Ты заведомо попусту тратил усилия собственных нейронов, пытаясь во время фуги погрузиться во внутренний мир другого человека, внутренний мир, порождённый вариативностью возможных комбинаций синапсов столь великой, что число их превышало число атомов в видимой вселенной, сам смысл подобного упражнения заведомо отсутствовал, не стоило и начинать, но ты, ты сам, ужели не способен разгадать загадку собственного бытия, собственной природы, собственных целеустремлений?

Ужели Е Хуэй, глядя на себя в зеркало, не был способен доподлинно отбросить все слои наносного самовнушения, чтобы подтвердить или фальсифицировать простейшее утверждение – он волен действовать свободно, обладая собственной волей, или же он отныне и навсегда – лишь марионетка в чужих руках?

С другой стороны, сотый раз обдумывая оба возможных исхода, советник Е не мог не признать, что даже если бы это случилось, не сварив попутно собственные мозги до состояние овсяного суфле, вот выяснил он, что таковой волей не обладает. Его действия в любом случае обязаны в таком случае подчиняться заложенной в него программе, в которую явно не входят попытки безвольного паппета мешать хозяину, путаясь у него под ногами.

В обратном же случае – максимум, чего советник Е добьётся, это возможности вернуться в текущую точку. Он же и так договорился сам с собой, что разумнее предполагать, что не шпион, не марионетка и нет у него в голове никакого зловредного тикающего механизма, снаряжённого враждебной рукой против интересов человечества.

Так зачем, таком случае, рисовать собственными мозгами? В общем, в предчувствии надвигающейся фуги, оба они, и посланник Чжан, и советник Е, не сговариваясь, машинально задергивали вокруг себя любые отражающие поверхности. От греха.

Да и посудите сами, откуда вообще этот примитивный анимизм? С чего бы вообще считать, что все их злоключения с момента этого никак не объяснённого покуда расщепления (а быть может и расщепления в квадрате, чем космачьи черти не шутят, в кубе и так далее) можно отнести исключительно к чьей-то и непременно злой воле?

Космос огромен и непостижим, ну, скажем, «трём шестёркам» попросту не повезло.

Волей банального случая они спроецировались по некоему особому, да простоты, условно «проклятому» каналу, разом превратившись на выходе из простого макроскопического ржавого корыта в объект с существенно квантовым поведением, и теперь каждый раз, когда означенное корыто прыгает, существует вероятность, что по пути произойдет квантовое расщепление, и все на борту разом удвоятся числом.

Быть может, для общей достоверности подобного предположения не требуется измышлять никаких посторонних игроков или космологических по своему масштабу заговоров, не действие, но явление, не воля, но процесс, не событие, но закон природы?

Где вообще проходит граница между тем, что мы признаём свойством самой физики этой Вселенной, пускай и порожденное спонтанным нарушением изначально присущих ей симметрий, и тем, что имеет к собственному существованию какую-то цель, да еще и цель непременно морально окрашенную.

Вот они делают сейчас два оборота за стандартные корабельные сутки вокруг землеподобной планеты «голубого» ряда – уже вопиющее нарушение всех на свете законов. Средняя температура во вселенной – два и семь Кельвина, а тут нате – ровно триста. Типичная звезда в Галактике имеет возраст семь миллиардов стандартолет, здешней же звездульке – от силы полтора, по всем законам природы у неё и планетообразование еще не должно полностью завершиться, однако взгляните вокруг – никаких следов поздней бомбардировки космическим мусором. Ну и уж точно никаких следов макроскопической многоклеточной жизни тут не должно быть еще минимум миллиард лет, даже если всё пойдёт успешно. Но ты только взгляни, вокруг уже вовсю хозяйничает космическая цивилизация.

Вероятность подобного стечения обстоятельств – ноль целых, ноль, ноль, ноль…

Вывод? Это всё результат чьей-то воли, воли конкретного разумного существа, единомоментное решение которого и привело нас сюда, в эту временную точку, к этим конкретным обстоятельствам.

Но вот есть в Галактике населённый мир под названием Ирутан. Ровно та же история. Молодая звезда, редчайшая землеподобная каменно-водяная планета массой до 70 процентов террианского стандарта, на самом краешке, ещё немного, и начала бы неминуемо терять атмосферу, оставшись в итоге голым каменным шаром под палящими лучами близкого светила. В общем, тоже ноль, ноль… Но простой факт состоит в том, что ирны там живут отнюдь не благодаря чьей-то воле. Они просто живут, возраст их геологическая летопись составляет пять сотен миллионов стандартолет, а собственно их биологический вид старше всех известных человечеству разумных рас примерно вдвое, хоть технологическая цивилизация их и гораздо моложе, но уж точно никаких вам астроинженеров, космологических панбиологий и следов вмешательства цивилизаций-прародителей у них не наблюдается. Так закон или случайность? Чья-то воля или удобно выпавший дайс?

У советника Е, сколь он не пытался об этом размышлять, на подобные пустые вопросы не было даже намёка на ответ. А значит, ну их к чертям космачьим, все эти бессмысленные измышления.

Если однажды ему укажут на некие вещественные следы, доказывающим искусственную, так скажем, природу случившейся с ними аномалии, вот тогда и будем думать, голову ломать, башка и без того трещит уже от всех этих галактических тревог и опасностей.

Подумать так, советника Е и так уже довольно далеко занесло от дома. Собираясь в полёт, он думал лишь о своих бытовых обязанностях – сопровождать посланника Чжана в его миссии на «Тсурифу-6» было важно для его карьеры, но кто знал, что побывав в самом пекле, Е Хуэй в последнюю очередь будет думать об этой самой карьере.

Смешно. Как далеки сейчас для него стали все эти мелочные янгуанские дрязги вокруг квот на ловлю макрели или подрядов на расширение аграрных либо промышленных островов! Если помыслить здраво, разве согласился бы он даже теперь сменить весь этот снедавший его процесс бесконечного самокопания перед лицом космических загадок на постылые бюрократические дрязги – за лишний кредит, за толику власти, за повышение собственной значимости в утлом мирке Корпорации?

Одно дело – логический тупик из неспособности ответить самому себе на ключевые вопросы собственного бытия, совсем другое – оказаться вновь навеки запертым в собственном парадном ханьфу без малейшего шанса когда-либо вновь оттуда вырваться.

Е Хуэй, даже навеки перестав быть советником, теперь точно бы не забыл о той роли, которую мог бы сыграть – и, несомненно, уже сыграл! – в судьбе всей террианской цивилизации, всей этой трёпаной Галактики. И сколь же бессмысленными и пустыми стали бы теперь для него рядовые дела даже и самого высокого корпоративного масштаба.

Подумать так, в парном силуэте двух «Вардамахан» сейчас скрывалось больше тайн, загадок и секретов, причём непосредственно касавшихся судьбы советника Е, чем во всей велеречивой корпоративной переписке Янгуан Цзитуань с самого отбытия их предков со Старой Терры.

Да даже и просто самой новости, что угнанных разведсабов на стапеля Квантума прибыло числом два, уже было достаточно, чтобы погорелый экипаж «трёх шестёрок» тотчас снялся с якоря. Смешно сказать, если теперь они с посланником Чжаном любили пожаловаться долгими станционными вечерами на жизнь в логическом тупике, то каково им было там, в первые дни своего посмертия, когда им было непонятно, как вообще дальше существовать.

Советник Е отчётливо помнил, как это было.

Лихтер-рудовоз, нежданно появившийся не у ЗСМ Янсин, а сразу, непосредственно на орбите, в опасной близости от орбитальных платформ, наделал страшного переполоха, но куда больше хаоса царило в тот миг у них в головах.

Ещё мгновение назад ты пытаешься осознать, куда делся трёпаный рэк, судорожно оглядываясь на окружающую твой корабль черноту космоса, вопят мичмана, орёт дурниной поехавший квол, и тут бац! «три шестёрки» как ни в чем не бывало мерно покачиваются на гравитационных волнах в той самой точке, где некогда начинали свой славный поход.

И главное в рубке разом стало запредельно тихо. Заткнулись разом все.

Потому что некому больше было ругаться. Мичмана Златовичи снова стали мичманом Златовичем в одном лице. И Да-Чжан с Лао-Чжаном снова объединились, хоть и не до конца.

Корабельные сутки спустя, как только спала декогеренция плеча Эрхаузе, а на орбите водворилось хоть какое-то подобие нормального порядка, они узнали о том, что случилось с оставшимися в ЗВ «Тсурифы-6» на борту вторых «трёх шестёрок».

Сообщение от Кабесиньи-третьего сухо констатировало то, о чём все собравшиеся и так догадывались, даже механик Турбо прослушал его без малейших следов удивления на лице, даже этот не хватающий звёзд с неба юноша уже всё для себя понял, пройдя через пару -тройку нежданных уходов и мучительных возвращений из фуги.

Лихтер-рудовоз, парный их родному корыту, попросту испарился. Как до того ржавый рэк. Как, в конце концов, и все они.

Затянувшийся процесс декогеренции пришёл к своему логическому финалу, квантовый объект протуннеллировал и замер, во всей своей неуклюжей красе доступный отныне всем на свете наблюдателям. Ежели таковым был, конечно, хоть сколько-нибудь интересен в своей новой донельзя скучной конформации.

Никакого больше тебе множественного дублирования, никаких таинственных рэков, одиноко витающих в пустоте.

Банальное пустое корыто, банальный его экипаж, разве что попали они сюда невесть как и непонятно зачем.

Да ещё и без должных на то бумажек и согласований.

Корпоративную бюрократию, разумеется, беспокоило исключительно это.

К счастью для себя и своих товарищей по несчастью, советник Е сумел этим тотчас ловко воспользоваться.

Сославшись на ворох пунктов, подпунктов, параграфов и подпараграфов разномастных инструкций, правил, законов и уложений, они вдвоём с фронтировавшим переговоры посланником Чжаном умудрились на долгих три недели оттянуть вопрос спуска экипажа на поверхность, ловко устроив на борту формальный карантин. А сами тем временем направили все без исключения свои новоприобретённые аналитические способности (даже дурака Златовича!) на поиски в галактической инфосфере хоть каких-нибудь следов подобных их случаю инцидентов.

И никак не находили.

Космос большой, если что-то может там случиться чисто физически, если существует на свете событие, хоть сколько-нибудь редкое, даже исчезающе редкое, но всё-таки формально возможное, значит, оно уже обязательно произошло минимум дважды.