Рассветы Иторы

Дизайнер обложки Мария О'Тул

© Роман Корнеев, 2022

© Мария О'Тул, дизайн обложки, 2022

ISBN 978-5-0053-8128-6

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Глава I. Чужаки Иторы

В чёрной реке холодна вода

Но руки твои холоднее

Тэм Гринхилл

Веди меня от небытия к бытию.

Веди меня от тьмы к свету.

Веди меня от смерти к вечности.

Брихадараньяка-упанишада

Тсари Эйн не спешил с пробуждением. Пульс жизни с трепетом обходил его тело, разминая одеревеневшие за полярную зиму сухожилия, покуда кожные покровы своими едкими выделениями разрушали защитный кокон.

Возвращаясь к жизни, поди упомни который уже раз, Тсари Эйн не переставал себе твердить – хватит, смирись, ещё одна зимовка позади и опять никаких изменений. Собирай котомку да отправляйся обратно в Закатные земли. Только кому он там нужен.

Сменились целые поколения, его начисто позабыли, но там предстоит хоть что-то помимо бесконечных ледяных торосов у старого кратера и вечной спячки с недолгим перерывом на полярное лето.

Чувство безысходности с давних пор оставило Тсари Эйна, обратившись во что-то большее, в серую монотонную обречённость существа, утратившего всякую цель в жизни. Как такое могло случиться, что он ошибся? Все предзнаменования были налицо, и голос Иторы Всеблагой был неумолим – путеводному маяку недостижимого должно светить на этом самом месте, как было предначертано ещё в далёкую эру Первого рассвета. Детям Иторы Многоликой, ведомым его неугасимым светом, суждено обрести истинное призвание – нести свет Ея вовне, распространяя истинное знание и истинный путь в Вечности.

Следуя за этим знамением Тсари Эйн и явился некогда в бесплодные земли Северного нагорья. Ему доподлинно суждено стать здесь свидетелем истинного чуда, перед тем как настанет конец времён, именуемый Последним рассветом.

Но конец времён не настал, нагорье оставалось безжизненным пространством меж спящим морем вулканической лавы и ледяным спокойствием Океана, что кутал берега Средины в безмерных сонных объятиях ледяных торосов.

С той далёкой первой неудачи удерживали Тсари Эйна здесь лишь остатки былой гордости, что все эти зимы ела его изнутри, да стынущее поблизости чёрное хитиновое яйцо его безмолвного собрата по несчастью.

Чужинцу не приходилось часто выбираться из спячки, за все прошедшие круги он просыпался едва ли с полдюжины раз, оставить же того в одиночестве казалось Тсари Эйну непочтительным, да и попросту опасным – сколько раз весенние воды едва не уносили окуклившегося беспомощного скарабея в тёмные карстовые недра пещеры, только и следи.

Когда же тот всё-таки вываливался из своей капсулы бледным хрущом, Тсари Эйн в который раз принимался под его шипение за прежние мысли по кругу: знамения не лгут, старый кратер на самой линии Барьера они нашли правильно, да и как ошибиться, вот он, чернеет своим ледяным зрачком, осталось ждать, покуда не дождёшься.

Трескучий бессловесный побрех насекомого, ни на миг не прерывающийся во время сосредоточенной кормёжки на солёном берегу, был столь убедителен, что в который уже раз Тсари Эйн позволял себя уговорить, после чего для него неминуемо наступала новая бесконечная пора одиночества, сомнений и неизбывной тоски.

Такова неминуемая судьба летящего, решившего остаться без собственных крылий.

В очередной раз кокон треснул и распался, обдавая голое тело ледяным дыханием пещеры. Так Тсари Эйн каждую весну и просыпался. Жалкий, мокрый, трясущийся, полузадушенный коконом и люто голодный. Остатка сил ему хватало лишь на то, чтобы в три неловких прыжка добраться до уютно побулькивающего в сторонке волшебного котелка и припасть к нему усохшим за зиму рострумом, чтобы только змеиный язык дотянулся до живительной влаги.

Всё-таки удивительно, насколько великие мастера прошлого были способны творить подобные вещи. Не будь у него котелка, Тсари Эйн не пережил бы здесь ни единой зимовки.

Весна – самое голодное время. Птицы ещё не вернулись, рыба уже ушла. Прогреваемая нутряным теплом горных пород пещера с первыми же лучами восходящей Кзарры спешит растопить защитный ледяной купол, бодрящий мороз неминуемо проникает внутрь, и пусть ты сто раз летящий, даже у их народа есть свои пределы, без пищи истощавший до костей изгой был обречён.

Тсари Эйн с наслаждением ощущал, как по крохам пропитывает его тепло волшебного варева, как расплетаются жгуты скрученных спазмами мышц, как становятся подвижными суставные сумки, как обретает былую остроту зрение, как сохнут и распушаются немногие оставшиеся на голове пинны. А всё не так уж и плачевно, братие.

А вот и кокон чужинца, обложенный для верности по кругу обломками сталагмитов, что невесть когда сволок сюда Тсари Эйн. А то и правда, смоет единожды талым ручейком и поминай как звали.

К слову о «звали». Сотню раз с самой первой их встречи Тсари Эйн придумывал жуку имя, одно вычурнее другого – Алчущий Познания, Поправший Слово – но ни одно в итоге не прижилось. Начать с того, что собрат по несчастью категорически не желал воспринимать саму концепцию личного имени и ни на один из вариантов отзываться не спешил. Другой причиной были спячки. Память после пробуждения подводила, сколько раз, намучившись, но так и не вспомнив, Тсари Эйн совершал на собой усилие, изобретая очередное прозвище, после чего, разумеется, тут же припоминал предыдущие варианты и начинал мучиться дальше – ни одно ему не нравилось, поскольку не передавало и десятой доли сложнейшей картины утончённого интеллекта гигантской жужелицы.

В каком-то смысле они сдружились, поскольку и летящий, и жучила любили рассуждать о вещах абстрактных и часто по их поводу сходились. Если бы хитиновый философ не уходил так надолго в сон, наверное, летящему куда проще дались бы все эти бессчётные зимы в тоскливом ожидании несбыточного.

Тсари Эйн, неловко подтягивая сползаюшие с отощавших чресел лохмотья, потащился через всю пещеру, через шаг оскальзываясь на мокрых камнях. Дальняя стена была равномерно расчерчена рядами порой уже едва заметных старых царапин. Вот она, его летопись. Раз, два, три, сбился. Было бы желание, можно и точно подсчитать. Только зачем?

Исчислением глубин собственного несчастья Тсари Эйн был заинтересован в последнюю очередь. Да, у него была давняя мечта, но она так и оставалась недостижимой. Время шло, а ничего не происходило. Какая в этом случае разница, сколько именно прошло кругов, с тех пор как они вдвоём с жучилой отыскали эту пещеру.

Тсари Эйн подобрал с пола подходящий окатыш, повертел его в трясущихся пальцах, да и процарапал сбоку ещё одну насечку. Счёт круговечному ожиданию сделал ещё один малый шаг навстречу своему возможному завершению.

Дальнейший ритуал был так же знаком и привычен, как всё не отпускающее голодное урчание нутра. Подождёт, для первого раза он нахлебался достаточно, двигаемся, не стоим.

Зелёная призма в старинной шкатулке чёрного дерева дожидалась своей поры на обычном месте, для надёжности придавленная валуном в самой сухой части пещеры, вот она, заветная, даже в неверном свете едва восставшей, с трудом дотягивающейся сюда Кзарры радостно поблескивает радужными гранями.

Тсари Эйну было приятно вновь ощутить холодную строгость обсидиана. В мире ледяного хаоса Северного нагорья, где единственной прямой линией оставался серый морской горизонт, призма была хоть какой-то точкой опоры для мятущейся души летящего. Даром что именно призма его сюда и привела.

Так, пройдём теперь на свежий воздух.

Солоноватая сырость ветра тянущей болью отозвалась где-то в основании черепа, но Тсари Эйн даже не поморщился, нутряная печь его пробуждающегося тела уже почти разогрелась, так что от лохмотьев начал исходить едва заметный парок.

Сосредоточимся не на ветре, а на свете.

Косой бледный луч едва оторвавшейся от края горизонта Кзарры упёрся в поднятый над головой кристалл призмы, коротко блеснул малахитовой искрой и пропал где-то глубоко внутри. Призма быстро чернела, гóлодно напитываясь энергией светила. Внутри же знакомым образом пустилось вскачь почти живое сердцебиение.

Теперь бегом обратно в пещеру.

Малахитовый луч метался по стенам в такт нутряному рокоту, будто в самом сердце призмы вовсю работал некий скрытый механизм. Обсидиан больше не казался тёмным, напротив, он теперь отчётливо светился сам, безо всякой внешней помощи.

Тсари Эйн невольно задержал дыхание

Вот-вот отблески на стенах остановятся, сформировав указующую стрелу, что непременно указывала в самый центр ледяного озера на юг от пещеры вне зависимости от того, как была в тот момент ориентирована сама призма или сжимающие её сухие фаланги. Каждый раз в тот миг Тсари Эйну начинало казаться, что все предыдущие неудачи были лишь мороком, наваждением, пускай же хоть в этот раз злосчастный фокус не удастся!

И каждый раз он удавался.

Малахитовый луч, казалось, прожигал свод пещеры, указывая под самые своды пещеры по диагонали вниз. Сейчас он погорит и угаснет, до следующей весны, и следующей, и следующей.

Тсари Эйн молча считал про себя такты обоих своих сердец, три, два, один, вот и всё.

Луч продолжал гореть.

Даже по завершении короткого весеннего полудня, когда ползущая под самым горизонтом Кзарра уже благополучно погрузила нагорье в полумрак, пещера продолжала светиться малахитово-зелёным.

Луч меж тем сделался заметно ярче, нехотя раздвоился и начал монотонно скользить вверх по стене пещеры, указывая уже куда-то в небеса над кратером.

И только тогда Тсари Эйн поверил, со всех ног бросившись к едва шевельнувшемуся жучиному кокону.

Но не успел.

Путешествие по бескрайней пустоте Войда само по себе было занятием утомительным, но не в физическом плане – подобным неспешным шагом можно двигаться сколько угодно. Даже привычный для населённых полостей Вечности голод здесь не преследовал – в Войде не на что было расходовать запасённую в путь энергию, да и сам процесс перемещения в отсутствие явных внешних преград оставался здесь просто данью банальной арифметике. Тик, так, натуральный ряд субъективных мгновений навивался на сознание Асатомы подобно нити паучьего кокона.

Иногда они переставали вглядываться вдаль – ещё одна бесполезная привычка – и оборачивали свой вопросительный взор к тем, кто сюда их привёл. Гамайа в пику Асатоме совершенно не выглядели хоть сколько-то утомлёнными однообразием пройденного пути, словно тот начался буквально вчера, а не тянулся почти бесконечно, да и в целом отношение к самой цели их путешествия у них было совершенно непохожим.

Асатома как более ответственные посвятили отпущенное им на подготовку время изучению материалов, включая совсем уж экзотические версии того, что им могло повстречаться за границами Войда, плюс сборы и пополнение запасов.

Гамайа же, кажется, вообще не были озабочены планированием экспедиции, тронувшись в путь едва продрав глаза после вчерашнего. В чём состояло в их случае это пресловутое «вчерашнее», Асатома старались даже не думать. Длительное употребление чего и кого попало во всевозможных видах? Пение скабрёзных мантр под балконом честного Смотрителя? Дурной мордобой в ристалищах? О Гамайа ходили на кафедре самые дурные слухи, и Асатома старались не думать, что вообще творилось в этой вздорной голове, но раз уж формально Гамайа были назначены в их миссию главными, поневоле приходилось с ними сверять часы.

Куда разумнее со стороны Асатомы было обсудить все возможные вопросы ещё на том берегу, пока можно было хоть что-то переиграть, но запропавшие Гамайа сыскались лишь на причале. Бессмысленные с лица и пошатывающиеся, они с любопытством смотрели на горизонт, и на приветствие Асатомы лишь махнули рукой, мол, двигаем, чего стоять.

С тех самых пор, за всё время пути они едва перекинулись парой ничего не значащих фраз, однако по сощуренному лицу Гамайа было видно, что тем любопытно, что же их ждёт на месте. Более того, они, по мере протрезвления, принимались буквально излучать нетерпение, в то время как Асатома чувствовали всё больше раздражения и досады, покуда они шли и шли, а ничего не менялось.

Войд потому и Войд, что во всей освоенной части Вечности не сыскать места более пустого и бесплодного. Если бы не посверкивающие в пустоте вешки грида, могло бы показаться, что они вовсе застряли на месте, сколько ни продвигайся вперёд, окажешься там же. Голос разума, заметив неладное, тут же принимался ворчать: поворачивайте обратно, не тяните, возвращайтесь, мигом будете дома, в родной постели и без столь сомнительного соседства.

Гамайа же временами буквально пугали Асатому своей психованной полуулыбкой. И почему только кафедра выбрала именно их для руководства экспедицией, вроде бы столь важной, ответственной, а тут нате.

Асатома, в конце концов, не выдержали:

– Нам нужно зафиксировать план действий, прежде чем наступит конечный момент принятия решения.

Гамайа, не замедляя шага, обернулись, вновь растягивая ту самую полуулыбку:

– Решения о чём, коллега?

– О том, что наши исходные предположения оказались неточными и нам необходимо вернуться и всё ещё раз обдумать.

– Что вы понимаете под «исходными предположениями»? Чисто для протокола, чтобы не запутаться.

Ну, начинается.

– Даже ничтожной доли входящего азимута достаточно, чтобы на таких масштабах расстояний окончательно разминуться с объектом. Это же Войд, какой смысл двигаться дальше, если впереди ничего нет и не будет?

Гамайа хмыкнули и показали очередной фокус из собственного бесконечного арсенала. Две ближайших вешки послушно вынулись из уходящей вдаль сети грида, чтобы тут же приняться судорожно гонять друг за дружкой петлями извилистых траекторий, оставляющих за собой широкие инерционные следы.

– Эти два обьекта разве только что окончательно разминулись, коллега?

Псевдозухия вам «коллега». Но Асатома снова промолчали. Тогда Гамайа бережно вернули вешки обратно и резюмировали, добавив при этом в свой и без того неприятный голос изрядную долю желчи:

– Именно. Войд внемерен, его геометрия не предполагает возможности «сминуться» или «разминуться». Если здесь что-то действительно есть, мы это непременно отыщем.

Они так говорят, словно уже что-то нашли.

Асатома от досады махнули рукой и зашагали дальше, не желая ввязываться в пустой спор.

«Что-то действительно есть». Да, разумеется, здесь что-то есть. Стоило им на короткое мгновение остановиться, как из недр Войда сюда тут же потянулись треки виртуальной материи Вечности, которой дай только волю, она тут же начнёт плести из небытия новое и чудное, а задержись пара путников здесь на месяц-другой, вокруг разом самособерётся физическое пространство аванпоста, спустя же полгода тут и зверьё какое будет копошить. Мелководья для копошения прилагаются. Одна проблема – Войд, как известно, не столь пуст, сколь недолговечен. Покинутый анклав начнёт распадаться сам собой с той же скоростью, с какой появился на свет.

И покуда они находились здесь, Асатоме начинало казаться, что даже их собственные пальцы со временем становились всё прозрачнее, постепенно растворяясь в небытие Войда.

Вот буквально как этот едва различимый отпечаток аппендикуларии с характерным выступом эндостиля. Асатома аж залюбовались, насколько классический экземпляр. Из хоть сколько-то сложноморфных билатерий эти бентосные тварюшки обычно самозарождаются первыми, последними и дохнут, когда совсем нечего становится фильтровать. Асатома, по первому образованию метабиолог, не могли не отдать должного универсальности строения подобных существ, которые в миллионах форм тотчас появлялись по всей Вечности, стоило поблизости оказаться хотя бы мизерному источнику энергии, доступной для усвоения субстратом. Ничтожное по меркам Вечности мгновение, и всё уже кишит вокруг, насколько хватало глаз.

Фу ты, мерзость какая, поморщатся профаны, но Асатома ими любовались. Как только эта особь сюда, в самые недра Войда, угодила.

Погодите, а вот ещё одна.

Точнее, едва заметный отпечаток распавшихся оболочек. Но глаз Асатомы был намётан. Это она, аппендикулария, как есть.

– Гамайа, тут это…

– Коллега, ну что там, вы опять утомились? Или вы снова рвётесь вернуться?

– Да погодите. Здесь не может быть этой штуки.

Гамайа не поленились вернуться. Постояли, помолчали, вглядываясь. Затем аккуратно, кончиком пальца поддели почти бестелесную сетку истлевшей плоти, после чего задумчиво проследили, как она, окончательно распадаясь, медленно отлетает прочь.

Первыми подали голос Асатома:

– Мы правильно запомнили из курса метабиологии, что в пределах Войда подобная тварь истлеет без присмотра примерно за сутки?

– Это ещё оптимистично. У неё минимальный собственный запас. Это примитивное, хотя и совершенно неприхотливое существо. Но пустота Войда для него смертельна.

– Тогда вариантов всего два. Или здесь кто-то недавно прошёл до нас, роняя вокруг себя урбилатерии, иди где-то неподалёку у них стационарная стоянка по крайней мере…

– Три месяца. Куда вернее будет оценка в полгода.

Гамайа кивнули, соглашаясь.

– Что мы бы с вами, конечно, тут же почувствовали и без этих… хм, останков.

– Или аппендикулария сюда откуда-то приползла сама. Или её вынесло приливом.

Гамайа в ответ на версию с приливом рефлекторно снова изогнули губы в усмешке, мол, ага, ага, коллега, блесните перед нами своими познаниями, но комментировать ничего не стал:

– Значит, неподалёку что-то есть. Анклав. Оазис. Стационарный участок Вечности посреди Войда.

– Причём мы о существовании таковых ничего не знаем.

– Мало ли что «не знаем». Мы с вами сюда направлены именно в поисках значимых аномалий. Чем вам такое не значимая аномалия?

И тут же подхватились вперёд, высматривая ещё что-нибудь заметное. Асатоме тоже пришлось поспешать следом.

Третью аппендикуларию они встретили буквально сотню шагов спустя, та была живая, во всяком случае распадаться на глазах не спешила, да и, поди, если взять её в руки, ещё вполне может начать отчаянно регенерировать в потоке живого дыхания. Асатома не стали этого произносить вслух, с Гамайа станется немедленно провести опыт. Пришлось бы признаваться, что брезгуют, потому и из метабиологов подались в своё время, и весь оставшийся путь терпеть встречные насмешки про немедленную отправку в карантин. Спасибо, не надо.

Но Гамайа уже было не до Асатомы, они вновь принялись за свои фокусы. Над физическим планом раскинулась тончайшая кисейная сеть интерферометра, которая, тем не менее, продолжала висеть тусклой и неподвижной. Метрика пространства здесь была совершенно плоской.

Асатома даже улыбнулись, настолько приятно было следить за недовольным лицом «коллеги». Подобная озадаченность Гамайа была не свойственна, тем любопытнее её наблюдать.

– Однако.

– Чего же вы ожидали, «коллега»?

Даже если бы Асатома захотели съязвить сильнее, вряд ли у них бы получилось. Гамайа же в ответ обернулись и снова растянули губы в улыбке.

– Принимаю ваше тонкое чувство юмора, коллега. Разумеется, мы ожидали увидеть поток.

– Но его нет.

– Самым очевидным образом. И это весьма странно. Первое, что искажается в присутствии живого, это метрика пространства, будь то сто раз Войд. Поелику свет, тепло, гравитация, все они должны вносить искажения в метрику. Следы каковых искажений остаются на месте гораздо дольше, чем всякие аппендикуларии.

Асатоме эти слова не понравились. Они рефлекторно обернулись за спину и с тоской посмотрели на полыхающее за горизонтом зарево Сигарда. Не самое мудрое решение Совета отправить их сюда вдвоём, без поддержки.

– Нам кажется, коллега, что на этом мы немедленно должны зафиксировать данную аномалию и возвращаться.

– Вы чего-то испугались? Парочки билатерий?

– Не билатерий. Того, что их породило. И того, что их потом убило.

Гамайа задумались.

– Допустим, ваши версии, что это было, если не банальное время?

Асатома пожевали тонкими губами, они не любили спекулировать на ровном месте, выдавая первые попавшиеся гипотезы, пока те не были хоть чем-нибудь подтверждены.

– Взгляните на ваш интерферометр. Он не показывает белого шума. Между прочим даже физический вакуум чистого Войда даёт фоновый микроволновый фон. Покрутите контраст.

Гамайа хлопнули себя по лбу и тут же исполнили требуемое.

Кисея интерферометра продолжала молчать.

– Если вы знаете, как такое можно проделать, самое время поделиться.

– Увы.

Оба надолго замолчали. Но если Асатома в основном пытались сообразить, под каким соусом можно было бы уговорить Гамайа всё-таки вернуться, то их «коллега», кажется, серьёзно углубился в какие-то далёкие архивы, отчего их лицо сделалось на какое-то время гладкой маской фарфоровой куклы, настолько были заняты все ресурсы.

– Знаете, есть одно экзотическое решение.

Асатома вяло изобразили заинтересованность. Да Гамайа теперь отсюда поди клещами не оттащишь.

– И оно, как вы понимаете, предполагает наличие определённых краевых условий.

Асатома два раза моргнул.

– В каком смысле? Какие ещё краевые условия… в Войде.

– В Вечности.

Гамайа снова куда-то засобирались, принявшись рассказывать уже буквально на бегу.

– И, строго говоря, это довольно простые краевые условия. Выколотая точка. Сингулярность, только такая, специфическая. Берём точку пространства и прибиваем её гвоздями к нулю. Получается эпсилон-окрестность с ровно таким вот нулевым фоном, как здесь вокруг. Она начинает вытягивать из окружающего пространства энергию, будь то даже виртуальные фоновые колебания физического вакуума.

Асатома снова тоскливо обернулись на сияющий вдали Сигард.

– Это может быть опасно?

– Если вам страшно, возвращайтесь.

И поскакали себе вдаль, словно к чему-то принюхиваясь.

Асатома вздохнули. Остро хотелось домой, за каким ретивым их вообще сюда посылали? Их, кажется, самых неприспособленных к подобным путешествиям на всей кафедре.

Пришлось бросаться догонять.

Билатериями дальше дело не ограничивалось. Сперва стали попадаться первичноротые, потом какие-то гребневики и перистожаберные, мимо них проплыла сразу группа тихоходок, Асатома не успевали записывать.

Но затем Гамайа остановились, как вкопанные. Дальше Войд оставался гладок и пуст. Всякие следы биоты разом прекратились.

– Однако.

Если бы не резонные опасения за собственную жизнь и, в не меньшей мере, карьеру, Асатома бы даже порадовались недоумению «коллеги», но в текущей ситуации было бы куда более логичным промолчать.

– Кажется, след утерян, может вернёмся и… ну, попробуем зайти по другой траектории?

Но Гамайа лишь досадливо махнули рукой, отметая подобное предположение как заведомую глупость.

– Ерунда. Это где-то здесь. В буквальном смысле вокруг нас. Что бы здесь ни служило раньше источником жизни для всего этого бентосного зоопарка, оно было уничтожено чисто и мгновенно, оставив вокруг лишь пару-тройку представителей самой примитивной живности. И случилось это не вчера, а довольно давно, своеобразный стазис не позволил им распасться за расчётное время. Вы следите?

Асатома, всё ещё не улавливавшие нить, тем не менее поспешили кивнуть.

– А поскольку это Войд, который сам по себе непонятно что такое и неизвестно откуда взялся, то разумно предположить, что и природа Войда, и природа случившегося здесь катаклизма, и источник местной биоты суть одно и то же. Просто однажды оно вывернулось наизнанку и из нечто превратилось в высшей степени ничто. Со временем распространив своё влияние на всю окрестность, став в итоге Войдом.

– Вам не кажется, что это слишком смелое предположение на столь обрывочном и противоречивом материале?

– Кажется, но у меня есть идея, как эту гипотезу подтвердить.

И тут же щёлкнули пальцами, Асатома даже не успели попробовать их остановить.

Пространство внутри двух вложенных додекаэдров перед ними послушно наполнилось тусклым голубоватым свечением реликта.

Да что ж вы поделаете с этими безответственными…

И тут Асатома увидели.

Как свечение, вначале изотропное и неподвижное, начинает у них на глазах скручиваться в ячейки и волокна неоднородностей, ориентируясь вдоль образовавшихся нитей в сторону некоего весьма локализованного суперкластера. Пара минут, и свечение целиком истаяло.

– Как мы и говорили, выколотая точка.

Асатома подождал, пока сердце перестанет колотиться о грудную клетку. Да как вы смеете, во имя Вечности…

– Это был… это был инфлатон?

– Конечно.

Буднично так. Будто это что-то обыкновенное, вроде мяча для софтбола, или подушечки для иголок. Сыщется в любой мелочной лавке. За всю свою карьеру Асатома ни разу не видели инфлатон в действии, даже в руках не держали.

– Вы могли нас погубить.

Асатома ещё пару раз акцентировано выдохнули, пытаясь хоть немного успокоиться.

– Прекратите, я локализовал замыканием пространства поле инфлатона, с тем же успехом нас могла убить вон та билатерия.

Ну вы посмотрите, им смешно. Только что перед ними просто так отработала уменьшенная модель целой вселенной, сотня миллиардов лет субъективного времени, пусть и в ограниченном масштабе.

– И что это всё должно значить?

– Это значит, что этой штуке нужна энергия. Огромная энергия. А пока её нет, она будет оставаться на дне потенциальной ямы.

– На основании чего сделан столь далекоидущий вывод?

Гамайа широким жестом обернулись вокруг.

– Если наше предположение верно, эта выколотая точка, в какой-то момент сформировавшись, тут же заглотила всё, до чего дотянулась, даже не поморщившись, и с тех пор стабильна. Вы видели поведение инфлатона? Там минимум восемнадцать знаков около ноля по степени изотропности. Вы можете хотя бы примерно оценить, насколько глубока эта потенциальная яма, что пространство здесь настолько плоское?

Асатома в ответ лишь досадливо махнули рукой. Аргументов у них и правда особых не было.

– Слушайте, Гамайа, мы всё понимаем, но вы же сами сказали, эта ваша выколотая точка здесь давно, и просидит она тут ещё долго, так почему бы нам не вернуться, не собрать кафедру, не обсудить всё спокойно.

– А не задавались ли вы вопросом, почему её не обнаружили раньше?

И тут же уселись, не сходя с места, что-то мастерить.

Ну что ж вы поделаете!

Асатома махнули рукой и, отойдя чуть в сторону, тоже сосредоточились на своём – если так, то хотя бы отчёт надо составить, пусть двигает своим ходом.

Им вообще нравилось это занятие, многими почитаемое за весьма неблагодарное, писать рапорты, доклады, отчёты, донесения, брифы и прочие уведомления. В этом было что-то медитативно-расслабляющее, домашнее и уютное.

Сидите себе, размеренно и велеречиво формулируете.

Так мол и так, по таким-то координатам в пределах сектора Вечности, именуемого Войд, в рамках вышеуказанной инспекции обнаружено с применением спецсредств и задокументировано надлежащим образом, подпись, круглая печать, в углу исходящий номер. Ну прелесть что такое!

Когда Асатома завершили набросок сего эпохального труда, прошло уже преизрядно времени, так что они чуть к гриду не приросли. Впрочем, пространство вокруг оставалось всё таким же чистым, знать, Гамайа были правы в своём предположении. Тут и правда резвые нити Вечности словно растворялись сами собой. Войд успешно стабилизировал развитие любых естественных процессов Вечности.

Где там Гамайа?

Асатома от удивления потёрли глаза.

Перед ними покачивалась покуда неустойчивая, но уже вполне полноценная в смысле замкнутости силовых контуров конструкция неведомого им назначения, похожая на гиперкуб, только слегка искажённый. На самой верхотуре конструкции балансировали Гамайа, сосредоточенно что-то там доподключая.

– Коллега, что сей тессеракт означает?

– Сейчас покажем.

И продолжили себе колупаться. Ну, конечно.

– Эта штука послужит для нас якорем.

«Нас» было сказано в двойственной, а не в собирательной форме. Асатома тут же нахмурились. Они с этой штукой иметь дела не желали вовсе. Ни по отдельности, ни вместе с Гамайа.

– Что вы задумали?

– Вам ничего эти билатерии не напоминают?

– Ближе к делу, ваша манера разворачивать по любому поводу риторические дискуссии несколько утомительна.

Гамайа привычно улыбнулись, спускаясь к основанию конструкции и сделали жест сложенными ладонями.

– С удовольствием, коллега. Обнаруженная нами аномалия нам не интересна, как была бы не интересна вон та аппендикулария, обе они просто выброшены прибоем на берег, нам следует найти то море, что это сделало.

Асатома в ответ твёрдо выдержали паузу, ожидая прекращения литературных аналогий и перехода к сути. Гамайа развёл руками, сдаваясь и разом меняя тон:

– Судя по обнаруженным нами следам, эта штука никак не может перейти в более высокое энергетическое состояние, но куда-то она лишнюю энергию всё-таки девает. Точно так же как она способна становиться видимой нам с вами, в своей высокоэнергетической форме она обретает свойство проницаемости. У нас есть все шансы сейчас это проверить, пока энергия инфлатона ещё не рассеялась окончательно.

Это они так шутят?

Но нет, Гамайа деловито продолжали к чему-то предуготовляться, не демонстрируя ни малейшего намерения отступать. Какие уж там шутки.

Асатома оглянулись как бы в поисках незримого свидетеля, кто бы поддержал их в праведном гневе, но увы, никого иного тут не предвиделось.

– Гамайа, я взываю к остаткам вашего чувства самосохранения, вы же понимаете, что это смертельно опасно?

– Ни в коей степени это не опасно. Те билатерии выброшены сюда макрообъектами. Никаких следов спагеттификации и прочих экстремальных состояний в момент перехода.

– С чего вы взяли, что тут нет следов высших измерений, которые бы делали топологию перехода несимметричной?

Гамайа снова улыбнулись:

– О, прекрасно, то есть вы всё-таки следите за моей логикой. Замечательно. Вы видели работу инфлатона, никаких следов вихревых структур или нарушений симметрий. Любое, повторимся, любое искажение метрик пространства приводило бы к иному результату моделирования. Вечность не позволяет настолько точно манипулировать собственным уравнением состояния, чтобы на подобных масштабах подобное можно было бы не заметить. Те же масштабы искажений, которые предположили вы, мы бы заранее почувствовали и сами, без инфлатона.

Асатома пытались придумать какой-нибудь контраргумент, но все они разбивались о факты. Гамайа были правы, тьма их подери. И знали это.

– Ну так что, вы идёте с нами?

В ответ из рук Асатомы вспорхнула стрекочущая искра посланника.

– Если вы правы, то пока мы здесь, эта штука никуда не денется. Войд стабилизирует Вечность. Мы с вами стабилизируем Войд. А значит, у нас полно времени.

Гамайа, не мигая, продолжали смотреть на Асатому, дожидаясь завершения мысли.

– Потому я предлагаю сейчас спокойно, без спешки, изложить всё в наших записях и расчётах, и лишь потом куда-то двигаться.