Читать книгу: «Канал имени Москвы», страница 4

Глава 3. Шлюз № 1: Ворота открыты

1

 
Ти-ти-ти, та-а, та-а
Ти-ти-ти, та-а, та-а
 

Павел Прокофьевич Щедрин уже собирался отойти ко сну, когда услышал стук в окно. Сердце старого ученого моментально забилось сильней.

– Что же это? – прошептал он, вслушавшись в звук ночи. – Как же?..

Старик даже вылез из-под одеяла, впихивая ноги в мягкие домашние тапочки. Он так долго ждал и одновременно боялся этого момента, что могло и показаться, могло… Стук повторился. Лицо профессора застыло. Ошибки не было. Три коротких удара и два длинных: ти-ти-ти, та-а, та-а. Ти-ти-ти, та-а, та-а.

– Мунир, – сипло проговорил Щедрин.

Он сразу как-то суетливо вскочил с кровати, хватаясь за давно приготовленный баул с необходимыми вещами. Все, как говорил ему Хардов, но Щедрин не сделал и нескольких шагов, а потом тяжело осел на стул, и плечи его поникли.

– Ну вот и все, – с болью выдохнул он. – Девочка моя…

Однако, когда спустя пару минут он постучал в комнату дочери, на его лице читалась не вполне уместная попытка нарисовать радость и бодрую сосредоточенность.

– Да, пап, – послышалось из-за двери. – Заходи, я не сплю.

Щедрин осторожно отворил дверь. Дочь сидела к нему спиной и опять что-то писала. У профессора сжалось сердце, и как он ни пытался приглушить эту темную, глухую и отчаянную мысль, она все же выскочила, как чертик из табакерки: «А ведь такой вот я ее больше никогда не увижу». Однако старый ученый постарался, чтобы его голос не выказывал волнения, а звучал по-деловому буднично.

– Ева, – сказал Щедрин, – он прислал ворона.

Плечи девушки вздрогнули. Она отложила перо в сторону и обернулась к отцу.

– Пора, – улыбнулся Павел Прокофьевич, но в последний момент не смог совладать с собой, и предательские горькие складки чуть искривили линию его рта.

– Когда? – тихо спросила дочь.

– Прямо сейчас.

Ее глаза застыли и на побледневшем лице, казалось, сделались огромными. Она смотрела на отца. Потом быстро закивала, и короткий, почти неслышный полустон-полухрип сорвался с ее губ. Однако произнесла она твердо:

– Я готова.

Звук тикающих настенных часов показался сейчас оглушительным.

– Девочка моя, – не выдержал Щедрин.

– Папа… – Ее лицо все еще было бледным. – Мы же знали, что так будет. Нет другого выхода. И потом, это же не навсегда. Так ведь?!

Какой-то темный отсвет испуганного сомнения мелькнул в глазах старого ученого.

– Мы же расстаемся не навсегда? Скажи, это очень важно – ведь не навсегда?!

– Не навсегда, – тихо отозвался Павел Прокофьевич. А затем все-таки всхлипнул и раскрыл объятья, пытаясь справиться со слезами, что вот-вот прорвутся наружу. Этого еще не хватало. И без того девочка на грани паники. Щедрин шагнул к дочери. – Ева…

Она коротко подалась к отцу с ответным объятьем и тут же отстранилась:

– Папа. Все будет хорошо.

Щедрин смотрел на нее с восхищением, любовью и страхом.

– Конечно, Ева. Как и всегда.

Две мысли, расталкивая друг дружку, пролезли в голову профессора почти одновременно.

«Я спасаю ее».

«Собственными руками я обрекаю нас на гибель».

2

Не прошло и часа, а Федор уже бежал обратно вдоль опустевших и безлюдных ночью грузовых причалов, где на самом краю города должна была ждать лодка. Ночь и сила реки оказались лучшими сторожами купеческому добру, хоть считалось, что патрули водной полиции наблюдают за пристанью. Может, так оно и было.

Федор бесшумно спрыгнул на деревянный настил, остановился и прислушался. Тихо. Где-то за спиной юноши остались такие уютные огни и веселая музыка – праздник в «Белом кролике» был в самом разгаре, а впереди его ждала лишь ночь и неизвестность. Он уже миновал последний фонарный столб, отмечавший границу города, и тьма, обступившая вокруг, сделалась плотнее. Федор пытался подавить страхи, а заодно справиться с обрывками своих знаний о канале. Собственно, и знаний-то никаких не было: скупые рассказы отца, разговоры в «Белом кролике», слухи, россказни, байки. Все они настойчиво твердили, что после заката сюда лучше не соваться. Все они сходились в одном: в канале что-то есть, какая-то сила, не позволившая прийти тому, что пожрало землю. Тому, что таится на другой стороне, в тумане, который дальше обступает канал с обоих берегов. Собственно, поэтому связь между городами и поселениями людей возможна только по воде. Но что это за сила, какова ее природа и, главное, дружественна она или враждебна, Федор не знал. Да и полагал, что мало кто в Дубне ведает про это. Ну, может, кто из ученых или… гидов? Еще говорили о безумных отшельниках, которые живут там, где канал течет вдоль пустых земель, и некоторые из них вроде бы в безумии своем узрели истину. А еще про то, что кто-то что-то слышал с гиблых болот, вроде как кто поселился там, в этом жутком месте, но человек ли он или… Федор передернул плечами и ускорил шаг. Сухой остаток его знаний вышел весьма скупым и не самым обнадеживающим: что-то бережет канал, позволяет жизни на нем продолжаться, но это «что-то» очень не любит, когда его тревожат ночью.

На всякий случай юноша чуть отступил от воды.

Прощаться со своими стариками Федор не стал. Он знал, что отец не отпустит, а матушка не даст своего благословения. Федор не хотел уходить и красться ночью, словно вор, но после случившегося в трактире у него не оставалось выхода. Он лишь подложил записку под любимую батину пепельницу массивного старого хрусталя. Написал много теплых слов, уверил в сыновней любви и уважении, просил прощения за то, что взял на себя смелость определить самому собственную жизнь, обещал вернуться сказочно богатым и все равно жениться на Веронике.

– Быть блудному сыну поротым, когда вернется, – с каким-то экзальтированным весельем выдавил Федор. Хотя, если разобраться, ничего веселого во всем этом не было. За все время, что Федор помнил, батя порол его всего лишь дважды. И оба раза за дело. Милый добрый дом… Федор покидал его и ничего не мог поделать с тихой радостью, что уже бурлила в его крови.

О стычке в «Белом кролике» отцу еще не доложили. В этом Федор убедился, когда, прихватив вещмешок, вылезал из окна своей комнатки под крышей и бесшумно спустился по водосточной трубе. Батя с матушкой ужинали. Они никогда не ходили на торжества первого ярмарочного дня, обычно являлись только на закрытие, где уже собирался весь город, но праздничный ужин мать всегда ставила. И сейчас батя запивал его пенным сидром, что передал сегодня дядя Сливень. Когда Федор посмотрел через окошко на своих мирных стариков, у него защемило сердце.

– Так надо, – сказал юноша самому себе.

После случившегося в трактире у него действительно не оставалось другого выхода. Своим бегством он в том числе отводил неприятности от своей семьи. Почему и оставил вторую, «фальшивую», записку для Дмитровской полиции, где сообщал, что уходит с купцами в другую сторону, вниз по Волге, к Ярославлю. Мол, ну, погорячился парень, юн да зелен, что с него возьмешь?! К тому же батя в свое время тоже сбежал из дома и тоже разбил своим поступком кое-кому сердце. Кстати, так и стал гребцом! Наверное, это у них наследственное, яблочко от яблоньки…

Вроде бы умом Федор все понимал, только на сердце от этого легче не становилось.

– Я вернусь настоящим гребцом, – прошептал он. – И отцу с мамой больше не надо будет корячиться в три погибели. Ну, и еще, конечно, женюсь на Веронике.

Федор вдруг впервые подумал, что его почти не печалит предстоящая разлука с любимой девушкой. Может быть, потому что отчасти именно из-за нее он все это и затеял. Словно его бегство из дома было поступком, совершаемым из-за нее и для их общего блага. Словно, как в древних книжках, хранимых учеными, она велела ему отыскать алмазную гору, или изумрудную башню, или черевички великой царицы. А может, все еще горька была обида за странную перемену в девушке, неожиданную надменность и чуть ли не презрение в голосе, с которым Вероника наговорила ему все это в трактире. Так все запутано…

– Ничего, я ей докажу, – начал было Федор. А потом впереди, на реке, он увидел еле различимые темные силуэты – это и был дальний причал. Ему туда, там ждала лодка. И там ждало начало… Чего? Перемен? Новой жизни? Какой-то новой надежды… Хотелось бы так думать. Только почему тот голос из сна, суливший эту перемену, порой казался таким пугающим? Федор ускорил шаг – еще несколько минут, и обратного хода уже не будет.

– Я докажу, – повторил юноша, – найду изумрудную гору…

Федор подумал, что раньше окончания ярмарки бате, конечно, ничего не сообщат и искать его не станут. Водная полиция уверена, что все у них под контролем, да и куда человеку деваться с канала? В любом случае свою первую трубку отец набивал после обеда, значит, и послание под пепельницей обнаружит не раньше. А к тому времени Федор надеялся быть уже далеко.

На несколько километров ближе к таинственной горе, изумрудной башне его мечты, которая переменит всю его жизнь, сделает его сказочно богатым и почти всемогущим.

* * *

Лодка оказалась большой и неповоротливой, что удивило и озадачило Федора. Те, кто промышлял контрабандой, обычно пользовались легкими лодками, чтобы обносить небольшие препятствия, а в случае опасности быстро спрятать и судно, и груз. Федор считал, что они снимутся с места сразу, без лишних разговоров, пока никто не заметил. Потому так и спешил. «Когда уйдешь в свой первый рейс, парадной музыки не будет!» – вспомнил юноша прибаутки гребцов. Однако выяснилось, что еще ждут рулевого.

– Представлю вас команде, когда отчалим, – пояснил Кальян. Он встречал юношу на берегу, чуть поодаль от лодки, в которой нанятые Хардовым люди уже заняли свои места.

– Странные они. – Здоровяк непонятно кивнул на лодку. – Молчаливые, улыбчивые и крепкие. Явно скитальцы. Но, по-моему, не из гребцов. Ни жаргонных терминов, ни специфики наших шуток не понимают. Ну, может, в других местах оно по-другому. – Матвей бросил взгляд на наручные часы и вдруг переменил тему, заговорив о рулевом: – Ничего, успеет. Еще почти пять минут, а это уйма времени.

По каналу ходили на веслах; паруса ставили, только оказавшись на широкой воде волжских водохранилищ, хотя возможность таких плаваний с каждым годом сокращалась. У этой же лодки имелась совершенно ненужная для весельного хода мачта, довольно глубокий кокпит с местом рулевого на корме, а на носу – надстройка, в которой, видимо, была оборудована каюта.

– Старушка, – шепнул о ней Кальян, – хотя недавно перестроена. Шесть весел, по одному гребцу на каждом баке. Тяжеловата. Да и вообще…

– Вижу, – разочарованно кивнул Федор. На его взгляд, это была самая неподходящая лодка, чтобы идти по каналу в такой рейс, и как-то не вязалась она с историями про дерзких и ушлых контрабандистов. Путь к его алмазной горе начинался на старой тихоходной посудине…

– Правда, название классное, – похвалил Матвей, – «Скремлин II». С вызовом. Это по-нашему.

– Чего?! – Федор почти пришел в ужас.

– Хотя это как посмотреть, – поддразнил его Кальян. – Кто-то считает их чуть ли не ангелами-хранителями, а кто-то – самыми злейшими врагами, сущим проклятьем. Но в любом случае они, то есть скремлины, часть мира канала, а нам сейчас туда. – Здоровяк как-то неопределенно махнул рукой и поинтересовался: – Сечешь?

– А-а, ну-у…

– Понимаешь, Федор, что-то надо замилостивить, чего-то лучше не поминать к ночи, а на что-то стоит смотреть с раскрытыми глазами. Хорошее название.

Федор промолчал. Была такая лодка «Скремлин». Выходит, предшественница этой. Как-то она ушла с богатым грузом вверх по Волге, в сторону Твери. И с тех пор о ней больше никто ничего не слышал. Лодка словно сгинула, канула в неизвестность. Правда, родственникам членов экипажа мерещились по ночам зовущие голоса, и… Словом, эту историю в Дубне знал каждый; Кальян, конечно, тоже.

– Может, Хардов нанял не ту лодку? – решился заметить юноша. – Я не про название. Про размеры. И потом, эта мачта… Странно.

Здоровяк посмотрел на него с оценивающим интересом.

– Сомневаюсь, – растягивая звуки, проговорил он. – Думаю, он знает, что делает. И тебе лучше так думать. Держи-ка фляжку с сидром, в случае чего мы просто загуляли на ярмарке.

– Хорошо. – Федор даже смутился. Он уловил, или ему показалось, что уловил, неожиданную перемену тона. И опять юноша вспомнил одну из прибауток гребцов – «дружба дружбой, а за весло капитана не берись».

– И хоть мне многое в Хардове непонятно, – продолжал Кальян, – но я доверяю своим инстинктам. Тео, эта ночь будет длинной. И следующие не станут короче. Это самое мягкое, что я как твой капитан могу сказать тебе о канале. Поэтому нам лучше положиться на Хардова. И мне все равно, понимают ли нанятые им люди специфику моего юмора.

– Конечно, – согласился Федор. В общем, чего тут: Матвей действительно капитан на лодке, и этим все сказано.

– Послушай, Тео, есть такой неписаный закон: ты всегда должен рассчитывать на тех, кто в лодке, а они – на тебя. Здесь, на берегу, может, оно и по-другому, но там… На какое-то время у тебя не будет никого ближе, Федор. Те, кто в лодке! Иначе канал не простит.

И опять юноша промолчал. Подобные сентенции, обобщения житейского опыта были в ходу на канале, только Федор не знал, как к ним относиться. Вернее, знал, не особо доверяя этому общепринятому ладу, и боялся, что его мнение Кальяну не очень-то понравится. Но здоровяк уже улыбался.

– Ты можешь отнестись к этому как к первой выволочке. А можешь – как к первому наставлению. – Кальян говорил негромко, и гребцы на лодке их, скорее всего, не слышали. – Обычно команду подбирает капитан, именно потому, что я тебе сказал. Но я доверился Хардову. Сечешь, что имею в виду?

– Секу.

– Отлично, пацан. И еще кое-что тебе следует знать: если ты сейчас взойдешь на лодку, она оторвет тебя от дома и от всего, к чему ты привык. И нет никаких гарантий, что ты получишь что-нибудь взамен. Только так выходят на волну. Сечешь?! Если ты не готов, возвращайся в «Белый кролик», закажи большую кружку сидра и болтай о приключениях до конца жизни. Но если готов, добро пожаловать на борт! Хотя скажу сразу, мечтать в трактире гораздо безопасней.

– Я готов, – сказал Федор. А сам подумал – вот, опять. Хотя батя как-то сказал ему, что так принято у гребцов. Это словно заговор беды. В этом бесконечном повторении азбучных истин есть большой смысл, потому что когда-нибудь они спасут тебе жизнь. Звучит так же банально, да только так и есть.

– Вот и хорошо, что готов, – спокойно сказал Кальян. И вдруг рассмеялся. – Эй, чего пригорюнился? Это была приветственная речь. Так положено в первый раз.

– А-а, – протянул Федор, все не сообразив, продолжают его разыгрывать или уже нет.

– Грамоте обучен? – спросил Кальян.

– Конечно.

– Шучу. Эх, достанется мне от твоего бати…

– Я здесь по своей воле.

– Это сложный вопрос, – ухмыльнулся Кальян, но уже добродушно. – Наверное, он учил тебя вести судовой журнал?

– Конечно, – удивился Федор.

– Отлично. – Кальян снова посмотрел на свои наручные часы; фосфорные стрелки светились в темноте. – Первая запись: на волну вышли в 11:23. Ветер ближе к каналу – ноль. Курс вверх по реке. Идем к шлюзу № 1.

Федор кивнул, а Матвей коротко посмотрел куда-то за его спину:

– Ну, вот и он. Теперь все в сборе.

Юноша обернулся. В бесшумно подошедшем человеке он узнал бородача, с которым Кальян беседовал в трактире. Рулевой одарил Федора быстрым взглядом и, не сказав ни слова, направился к лодке.

– Все, быстро уходим, – распорядился Кальян. А потом он сделал что-то странное: отобрав у Федора бутыль с сидром, плеснул часть содержимого в воду. – Это каналу, – серьезно пояснил здоровяк.

Гребцы дружно налегли на весла, и старая посудина продемонстрировала неожиданно хороший ход. Совсем скоро лодка оказалась на стремнине и двинулась по реке против течения, держась ближе к своему берегу. Дамба со шлюзом находилась по этой стороне, но Федор подумал, что Матвей, обогнув намытую отмель, пытается укрыть лодку под покровом густых деревьев, нависших над рекой. Юноша бросил прощальный взгляд на город – вся восточная часть неба была покрыта густой, почти смолистой тьмой.

«Ну, вот и началось твое приключение», – сказал сам себе Федор. И внезапно вздрогнул. На какое-то очень короткое мгновение ему показалось, что этот его «внутренний» голос как бы и не совсем… его. Что он очень похож на тот темный голос из сна. И что прозвучал он сейчас насмешливо.

3

До плотины Иваньковской ГЭС дошли без приключений. Федор знал, что участок от Дубны до входа в канал считается самым безопасным отрезком водного пути, и с удовольствием наблюдал, как на привольной речной глади весело играют блики лунной дорожки. Весь далекий противоположный берег был укрыт завесой тумана; он стоял вдоль кромки воды плотной, мглисто-серой стеной, почти неразличимой с такого расстояния, и Федору даже померещилось, что его рваные клочья частично вышли на плотину. Юноша, привстав на носу лодки, пристально вглядывался в темноту, но ничего рассмотреть не смог.

– Ночью много чего чудится, – шепнул ему Кальян, – не обращай внимания на туман. А вот как зайдем за дамбу к шлюзу, следи за окошком диспетчерской. Нам посветят фонариком. Три коротких сигнала и два длинных. Если по-другому, немедленно разворачиваемся и уходим.

Федор перевел взгляд на далекий пока вход в шлюз, но туман снова привлек его внимание. Что-то там на плотине, перегородившей реку… Однако вся поверхность водохранилища и весь свой берег были чисты на много верст. Туман здесь отродясь не бывал, даже в самые плохие дни вода не пускала его. Лишь небольшой клок, говорят, появлялся на дальнем конце дамбы, где когда-то стоял второй памятник. Правда, по мере приближения к ГЭС шум падающей воды нарастал, и нарастало это тревожно-сосущее чувство… словно что-то в тумане почувствовало их появление, встрепенулось, проснулось и теперь наблюдает за ними с тихой, темной радостной злобой. Федор подумал, что здоровяк, наверное, прав: вода вроде бы действительно не пускает туман. Но тогда почему нельзя добраться по реке до крупных волжских городов? Связь с Нижним и Казанью оборвалась несколько лет назад, да и про Ярославль говорят, что там творится что-то жуткое. По крайней мере, люди покидают восточную часть города, переселяются в Кимры, а некоторые беженцы даже добираются до Дубны.

Федор снова посмотрел на плотину Иваньковской ГЭС, протянувшейся как мостик от берега к берегу, и вдруг почувствовал, что на его спине зашевелились крохотные волоски. Ошибки не было: густой туман теперь полз по плотине. Он двигался в их сторону.

– Не беспокойся, – Кальян по-прежнему говорил тихо, – он доползет только до открытых створок в центре плотины, до места сброса воды, и остановится. Такое уже бывало. Через воду до нашего берега ему не перебраться. Следи-ка лучше за сигналом.

Когда лодка зашла за дамбу, направляясь к шлюзу, Федор успел заметить, что туман действительно добрался до места сброса воды и навис над ним, набухая густыми клочьями, но дальше продвинуться не смог.

* * *

Вход в шлюз был обозначен ажурными арками по обоим берегам. Ворота обычно держали открытыми, вода стояла на нижнем уровне, и вырастающие во тьме сооружения шлюза напоминали мрачную крепость, древнюю твердыню, охраняющую город. Федора всегда волновала загадка, почему время оказалось не властно над всеми сооружениями канала. Даже те из них, что были частично обрушены, выглядели странным образом новыми, будто построенными лишь вчера, а некоторые обрушения – всего только дань причудливой прихоти архитектора. Вот и эти, тянущиеся по обоим берегам ажурные арки отливали необычной новизной, хотя было явно, что во многих местах кладка порушена. Но гораздо более явным было другое: все иные строения, здания, города и дороги – все, оставшееся от великой эпохи строителей канала, давно уже обветшало, состарилось, умерло, пришло в негодность. Даже набережную в Дубне людям пришлось перекладывать заново. И только канал словно заморозила чья-то непостижимая воля. Но почему-то говорить об этом было не принято. Словно во всем этом нечто глубоко интимное, какое-то таинство и одновременно порочная тайна, о которой не говорят; и нарушить запрет было не то что хуже, а как бы непристойней, чем выставить себя на всеобщее обозрение голым. В книгах ученых Федор отыскал слово, более или менее подходящее для описания этого запрета. Это было слово «табу». Даже гребцы и те, кто промышлял контрабандой, не нарушали этого таинственного «табу». А из разговоров недоброжелателей Федор знал, что единственные, кто был склонен к подобному кощунству, – это гиды, которых приличным людям стоит избегать. И вот так вот вышло, что один из них ждал сегодня с запретным грузом у исполинской статуи Ленина, которой тоже не коснулись воды увядания и за которой находились ворота, открывающие вход непосредственно в канал.

* * *

Свет фонарика появился в темном окошке диспетчерской – три коротких и два длинных сигнала. Это повторилось несколько раз, и Кальян отдал распоряжение заплыть в шлюз. Федор подхватил канат и ждал на носу лодки.

– Швартуйся к первому рыму, – бросил Кальян, – у дальних ворот будет гейзер.

– Знаю, – отозвался Федор.

Он чуть пригнулся и быстро накинул канат на крюк, подтягивая лодку к стенке шлюза. Рымом назывался швартовый бакен, который по направляющей в стенке камеры поднимался вместе с поступающей в шлюз водой. От бати Федор знал, что камеры наполняются у дальних, верхних створок, напор достаточно сильный, лодки полегче может и опрокинуть. У них была средняя лодка, но все равно оказаться в воде сейчас не хотелось. Федор бросил взгляд назад, в этот момент ворота за ними закрылись. Сразу же шум плотины сделался каким-то далеким, словно их только что отрезали от привычного мира. Света все не включали, юноша сглотнул. Но что может случиться в двух шагах от города, в своем, практически домашнем шлюзе? И днем здесь Федор не раз бывал, но… то днем.

– Чего-то медлят, – прошептал он.

В ответ Кальян только кивнул. Еще от бати Федор знал, что все шлюзы на канале устроены одинаково. Однокамерные, двести девяносто метров длины, так что за раз могут вместить очень много лодок, и у всех нижние ворота раздвижные, а верхние, дальние, если идти от Дубны, отворяются, уходя под воду.

– Ну, тянут-то, чего ж тянут, – уныло промолвил Кальян.

Что-то в голосе здоровяка не понравилось Федору. Он и сам вдруг подумал, что они здесь как в ловушке и, случись что, выбраться из камеры по отвесным мокрым стенам будет невозможно. В зависимости от уровня воды в Иваньковском море, которое то ли по привычке, то ли шутки ради все еще звали Московским, первый шлюз поднимал на шесть и на восемь, а то и на одиннадцать метров, и сейчас они находились на дне этого колодца. Плеск послышался с правого борта лодки, человек на руле вдруг тоскливо воздохнул. Сделалось вроде бы еще темнее, и следом какая-то необычная глухая тишина пала вокруг, словно что-то внешнее вытеснило из шлюзовой камеры все звуки. Еще один прелый ком подкатил к горлу, а потом Федор услышал шепот. Тихий, в дальнем углу, у противоположной стенки. Юноша непонимающе оглянулся, но никого или ничего различить, конечно, не сумел. И когда он уже собрался отвернуться, его снова позвали. Чуть слышно, маняще, только теперь шепот прозвучал ближе, казалось, что на расстоянии вытянутой руки. И сразу же мороз иголочками пробежал по спине.

«Это акустический обман, – вспомнил Федор голос бати, – такое бывает. Не позволяй себя обмануть». Но батин ли это голос? Ведь ни о чем подобном Федор с отцом не говорил. Он посмотрел на Кальяна: лицо того застыло. И взгляд также был направлен в сторону дальней стенки. «Ты что-то слышал?» – хотел было спросить Федор. Но теперь делать это оказалось ненужным. Шепот повторился. Звали его. Все более настойчиво, громко, с обрадованным и каким-то алчным удовлетворением.

В этой глухой чуждой тишине родились свои собственные звуки: смешки, перешептывания, хохот. По лицам всех, кого смог увидеть Федор, он понял, что они тоже слышат это. Только реагируют по-разному: кто-то сидел, опустив весло, с завороженной счастливой улыбкой; у кого-то, напротив, на лице отразился ужас. Но звали-то его, и для него, Федора, нет ничего зловещего в этих звуках. Они сулят, таят в себе какое-то обещание, на которое юноша должен лишь откликнуться; что-то, о чем Федор всегда знал или догадывался, о чем-то там, под темной водой…

– Федор! – Кальян вдруг крепко ухватил его за локоть, и юноша непонимающе уставился на здоровяка, лишь потом сообразив, что уже наполовину вывалился из лодки. – Т-с-с, – с нажимом произнес Матвей, возвращая юношу на место.

И тут же в зове появилось что-то гневное, быстро сменившееся на колючий хохот.

– Голоса канала, – хрипло проговорил человек у руля. – Плохо. Нельзя стоять. Мы притягиваем их. Надо двигаться.

Теперь с таким же недоумением Федор уставился на рулевого, а тот неожиданно визгливо заорал на юношу:

– Скорее! Чего смотришь? Отвязывай канат.

– Заткнись, – сказал ему Кальян спокойным твердым голосом.

И рот рулевого почти комично захлопнулся. Хотя отсвет подозрительности и недавнего ужаса еще тлел в его глазах.

– Прости, друг, но сейчас лучше вести себя тихо, – добавил Кальян. Наверное, при других обстоятельствах это действительно выглядело бы комичным, и Матвей с удовольствием бы посмеялся, да только здоровяк знал, что сейчас произошло. Вот уже и Федор, и гораздо более бывалый рулевой захлопали глазами, глядя друг на друга, словно обволакивающее их ватное марево начало наконец рассеиваться, нехотя унося с собой чуждые и теперь уже очевидно лживые звуки.

– Ничего, Тео, – Кальян ободряюще похлопал приятеля по плечу, – со всеми бывает в первый раз.

– Это что, из-за меня? – промямлил юноша.

– Вовсе нет. – Здоровяк усмехнулся, окинул лодку взглядом, чуть задержавшись на человеке у руля. – Я говорил не только о тебе. Полагаю, что здесь мало кто ходил после заката. Он хороший рулевой, но ночью канал сводит с ума.

Зябкая рябь пробежала по поверхности воды, погас где-то смешок, и словно напоследок холодок обдул лица.

– И… что же, – Федор попробовал усмехнуться, с трудом подавляя предательскую нотку истерики, – к этому можно привыкнуть?

– Нет, – улыбнулся здоровяк. Федор с облегчением убедился, что и рулевой, и все остальные приходят в норму, – но с этим можно справиться.

И в эту же минуту с громким тяжелым звуком включили свет.

– Ну вот и хорошо, – кивнул Кальян, а потом, бросив взгляд на противоположную стенку, как-то тоскливо добавил: – Это все только цветочки.

Сегментный затвор в верхней голове шлюза медленно опустился, образуя в створке двухметровую щель, и в нее тут же устремилась вода Московского моря, вспениваясь гейзерами. Свет, хоть и электрический, заиграл в дальних брызгах, и от тяжкого морока, только что царившего тут, не осталось и следа. Лодка, покачиваясь, начала медленно подниматься вместе с рымом, скользящим вдоль стенки.

– Так, значит, здесь ничего и не было? – Беспокойство внутри Федора все еще не улеглось, и вопрос прозвучал с явно излишним энтузиазмом.

– Я так не думаю, – Кальян предостерегающе поднял руку, – хотя и не знаю наверняка. Но лучше не будить лихо.

Совсем скоро вся поверхность шлюза оказалась покрытой толстым слоем пены, казавшейся грязно-рыжеватой в ярком электрическом освещении. Эта завораживающая картина даже смущала, напоминая какой-то сумасшедше расточительный праздник. Федор никогда не видел столько света ночью. Может, лишь в короткие моменты на самых удачных ярмарках, когда к электрическим гирляндам и огонькам добавлялись фейерверки, да на старых выцветших карточках легендарных городов, на улицах которых, говорят, ночью было так же светло, как и днем. И следом в который раз постучалась мысль: если великие строители канала были столь могущественны, как же они не сумели сберечь все это? Федор бросил быстрый взгляд на Матвея: здоровяка тоже радовало такое обилие света, он словно пытался впитать его, унести с собой хоть частичку в темную ночь, ждущую впереди.

– Какие мощные фонари, – восхищенно промолвил Федор.

– Ну, да, – Кальян кивнул, – все-таки ученые живут у нас.

В его словах смешались гордость, оттенок сожаления и какая-то недоговоренность. Но Федору показалось, что он понял здоровяка: впереди такого больше не будет. Только здесь, под боком у ученых, возможно столь царственное распоряжение с ценнейшим на канале продуктом – электроэнергией. И Федор вдруг остро ощутил, что действительно покидает свой уютный милый дом, уходит навстречу неизвестности, и каков будет конец этой дороги, еще вовсе не ясно. Только что-то говорило ему, что, просиди он и дальше в безопасной Дубне, его жизнь мало чем будет отличаться от жизни кролика, лучшим завершением которой станет вкусное рагу на чьем-нибудь столе.

«А ты знаешь иную формулировку смысла человеческой жизни? – услышал он насмешливый голос, порой так похожий на отцовский. – Все рано или поздно покидают насиженные гнезда. Это и есть взросление». Федор попытался было вспомнить, говорил ли он о чем-нибудь подобном с батей, но шум машин смолк, насосы отключили, уровень воды в шлюзе выровнялся с уровнем открывающегося за воротами водохранилища.

Федор скинул швартовый с крюка рыма; бакен в стенке поднялся не до упора направляющей, видимо, вода в Московском море стояла не на самой высокой отметке. Отшвартовав лодку, они медленно двинулись по шлюзу к дальним воротам, которые уже начали уходить под воду. Федор крутил головой, осматривая стены вокруг, потерявшие значительную часть высоты. Впервые в жизни он проходил шлюз, так ждал этого момента, но даже в страшном сне не смог бы представить, что окажется здесь ночью.

Вскоре они прошли над верхними утопленными воротами, и как только это случилось, с тем же тяжелым звуком свет отключился. Впереди ждала широкая вода Иваньковского водохранилища, и направо по Волге можно было добраться до Твери, из которой давно не было никаких вестей, а за левым поворотом, метрах в пятистах от Ленина начинался вход в канал. Федор обернулся, желая узнать, не посветят ли им на прощание из окошка диспетчерской, но ничего разглядеть не смог. Первый, самый безопасный шлюз их путешествия только что остался позади.