Читать книгу: «Пропасть», страница 2

Глава 3

Морис позвонил ей с новостями рано утром.

– Боюсь, произошло нечто ужаснейшее… – пробился сквозь ее похмелье его гнусавый голос.

Едва ли не больше, чем сама трагедия, ее потрясло то, что она ничего особенного не почувствовала. Слушала Мориса, говорила ожидаемые слова: «О нет, бедный Денис, это так ужасно!», но с какой-то отстраненностью. Силы небесные, да что же с ней такое? Куда больше на нее подействовал рассказ о человеке, пожертвовавшем жизнью ради спасения другого, которого он даже не знал. Вот что поразило ее своей загадочностью, героизмом. Вскоре ее вопросы о музыканте начали раздражать Мориса, явно не посчитавшего нужным разузнать о нем.

– Да-да, конечно, я согласен, нужно как-нибудь помочь его семье… Уверен, Энсоны позаботятся об этом. Но послушай, Венеция, у Дениса все было еще впереди…

– Похоже, это был совершенно безумный поступок, даже по его меркам, – заметила она. – Что вообще на него нашло?

– Ну… если только между нами…

Взяв с нее обещание хранить тайну, Морис рассказал о пари между Реймондом и Дианой и добавил, что все договорились молчать об этом.

– Представляешь, что было бы с его политической карьерой, если бы пресса что-нибудь прознала? Что до Дианы, то ты ведь знаешь, как любят газеты рисовать ее самовлюбленной роковой женщиной.

– Понятия не имею, откуда они это взяли.

– Так или иначе, я рад, что тебя это все обошло стороной, – зевнув, сказал он. – Мне удалось поспать всего пару часов. Могу я вечером отвезти тебя на чайные танцы³ к Эдди?

– Прости, Морис, но у меня другие планы.

– Планы! Вечно у тебя какие-то планы!

За утро Венеция ответила еще на полдюжины звонков от членов Котерии, и каждый по секрету сообщил ей о пари между Реймондом и Дианой. По сути рассказы не отличались, разнилась только сумма пари: кто-то говорил про пять фунтов, кто-то про двадцать.

Днем, надев атласное платье в черно-белую полоску, его любимое, и соломенную шляпку с красной лентой, Венеция незадолго до половины третьего незаметно ускользнула из дому и прошлась под лучами теплого солнца до поворота к Портленд-плейс.

На перекрестке с Нью-Кавендиш-стрит мальчишка-разносчик выкрикивал заголовки из «Ивнинг стэндарт» мрачным речитативом кокни:

– Трагедия на реке: тело баронета до сих пор не найдено!

Она посмотрела, как он быстро разбирается с очередью покупателей, складывает газеты, принимает монеты, и в первый раз ощутила, что в душе шевельнулась подлинная печаль. Еще вчера в это же время Денис, должно быть, играл в карты в клубе по ставкам, которых не мог себе позволить при своем жалованье. А сегодня на нем делает деньги какой-нибудь мерзкий газетный магнат.

Пройдя по улице еще немного, Венеция остановилась у края тротуара. Она знала, что он приедет вовремя: так было всегда. Через пару минут из-за угла мимо церкви Всех Святых проехал большой шестицилиндровый лимузин «нейпир» со сверкающим полированным кузовом, и когда автомобиль остановился, она разглядела высокие летние облака в черном зеркале капота. Из машины выскочил шофер Хорвуд, обошел вокруг и открыл дверцу. Как обычно, шофер старался не встречаться с ней взглядом.

Просторный салон был отделан кожей и ореховым деревом, словно в старинной карете. Забравшись внутрь, она заметила, что занавески на глухой стеклянной перегородке, отделяющей пассажирские сиденья от водителя, уже задернуты. Дверца закрылась. Он наклонился вперед и нажал на кнопку на консоли. На приборной доске у шофера зажглась лампочка, разрешающая начать движение. Когда машина тронулась, Венеция скользнула по кожаному сиденью и поцеловала его в щеку.

Премьер-министр повернулся к ней и улыбнулся:

– Привет, моя дорогая.

По крайней мере раз в неделю, обычно в пятницу днем, они выезжали вместе на полуторачасовую прогулку либо за город, либо просто по Лондону. Конечно, в промежутках они тоже встречались: за ланчем и на обедах, а также на воскресных пикниках, но всегда в окружении других людей. И только в автомобиле можно было побыть вдвоем.

Любила ли она его? Трудно сказать. Она понимала, что он нравится ей больше, чем любой другой мужчина из тех, кто увивался за ней все эти годы. Больше, чем милый, но невзрачный Эдвин Монтегю, член парламента и финансовый секретарь Казначейства, дважды делавший ей предложение и даже купивший дом в Вестминстере, в котором надеялся поселиться вместе с ней. Больше, чем Бонги, Бонэм-Картер, одинокий личный секретарь премьер-министра, который целовал ее и писал страстные письма. Больше, чем Реймонд, ясно давший понять, что хотел бы завести с ней роман. Больше, чем ее симпатичный зять майор Энтони Хенли, намекавший на то же самое. И уж определенно больше, чем Морис Бэринг.

Венеции нравились ум премьер-министра, его известность и власть, к которым он относился довольно легкомысленно. Ее отец был членом парламента от лейбористов, и она выросла под разговоры о политике. Вероятно, во всей стране не было более осведомленной в этой области женщины. И, честно говоря, она наслаждалась этой атмосферой секретности, недозволенности, риска.

Как обычно, он захватил официальные документы, чтобы показать ей. Папка лежала на сиденье между ними, прямо под их сцепленными руками.

– Мне чуть плохо не стало от беспокойства, – сказал он. – Не дождавшись тебя у Оттолайн, я решил, что ты все-таки отправилась на эту злосчастную речную прогулку. Жаль, милая, что ты не послала мне записку о том, что с тобой все в порядке.

– Я думала, Реймонд тебе скажет.

– Да, он сказал, но я предпочел бы узнать это от тебя. – Он поднес ее руку к губам и поцеловал. – Бедный Энсон! Он был смешной, но все равно нравился мне. Столько природной энергии, которую ему некуда было направить! Такое горе для его матери!

– А как Реймонд?

– Потрясен, хотя и пытается не показать этого. Сейчас он больше обеспокоен расследованием. Боится, что Диану привлекут как свидетельницу. Говорят, герцогиня Ратленд настаивает на встрече с коронером и собирается заявить, что ее дочь слишком слаба, чтобы давать показания.

– Разумно ли это?

– Нет, но важно держать ее подальше от свидетельской скамьи. И Реймонда тоже. Господи, какая неприятная история! – Премьер-министр отвернулся и задумался, опустив подбородок на грудь.

Значит, он знает о пари. Еще одна проблема, которую ему придется уладить, вдобавок ко всему прочему. У него был тонкий, благородный профиль, как на бюстах римских сенаторов, и зачесанные назад густые седые волосы. Они свисали на целый дюйм ниже подбородка.

Жена постоянно говорила ему, чтобы он постригся, но Венеция считала, что длинные волосы ему идут, придают поэтичный вид. Под невозмутимой маской солидного человека скрывалась пылкая, романтичная натура. Венеция глянула в большое окно на прохожих, не подозревающих, кто проезжает мимо: премьер-министр, державший за руку женщину вдвое моложе него. Если бы они узнали об этом, то какой разразился бы скандал! Внезапно в голове у нее возник образ Дениса, балансирующего на фальшборте парохода. Возможно, они не так уж сильно различались между собой.

Оставалось только догадываться, куда они направлялись. Он никогда не сообщал заранее. Ему нравилось удивлять ее.

– Давай поговорим о чем-нибудь другом, – предложила Венеция. – Расскажи, как твои дела.

– Сначала расскажи о своей жизни.

– Но она такая скучная!

– Нет, только не для меня.

Она знала, что он и вправду так думает, и это было странно. Он был общительным человеком, недоброжелатели сказали бы: «Чересчур общительным». В отличие от большинства отцовских друзей-политиков, премьер-министру нравилось вызывать людей на откровенность, больше слушать, чем самому говорить, и общаться он предпочитал с женщинами, а не с мужчинами. Он очаровывал способностью говорить о важнейших государственных делах как о ничего не значащих пустяках, а самые обыденные вещи: наряды, карточные игры, шарады, гольф, поэзию, популярные романы – обсуждал со всей серьезностью. И пока машина, плавно обогнув Риджентс-парк, направлялась по Камдену на север, Венеция рассказывала ему о своих племянниках и племянницах и о том, чем занимаются Айрис и Нэнси, о новинках в «Селфриджесе» и о том, что наденет вечером на бал в Ислингтоне, если тот, конечно, все-таки состоится. Эта болтовня развлекла его и даже как будто приподняла настроение, а когда они доехали до Хэмпстед-Хит, он нажал на другую кнопку на консоли, и машина остановилась.

– Давай прогуляемся, – сказал он. – Хочу кое-что показать тебе.

Он сам открыл дверцу и обошел автомобиль сзади, чтобы выпустить ее. Хорвуд осмотрительно остался на своем месте. Это была тихая узкая улочка, скрытая в тени платанов, тополей и лип. По ней прогуливались немногочисленные прохожие. Никто не узнал премьер-министра.

– Это дом Китса, – показал он тростью, потом прикрыл глаза и продекламировал:

 
Прощай же, Печаль!
Устремляюсь я вдаль —
Навсегда разлучаюсь с тобою.
Но Печаль – она
Мне навеки верна
И любит меня всей душою⁴.
 

Он снова открыл глаза, развернулся и показал тростью на дом напротив:

– А здесь я жил с моей первой женой. И потом не возвращался сюда двадцать лет.

Венеция приняла предложенную руку, и они перешли через дорогу.

Выбеленный георгианский дом с арочными окнами стоял в отдалении от улицы, наполовину скрытый фруктовыми деревьями. Над цветами апельсинов жужжали пчелы. Можно было подумать, будто отсюда до города не меньше пятидесяти миль.

– Какой прелестный домик!

– Правда? Здесь я был счастлив, как никогда в жизни! Дети были еще маленькими, а моя юридическая практика только-только пошла в гору. – Он прикрыл глаза от солнца и прищурился, глядя сквозь деревья. – Там, за домом, была лужайка, где мы с мальчиками играли в крикет. Денег у нас тогда не водилось. Я был совершенно неизвестным, меня лишь недавно избрали в парламент. Но я откуда-то знал, с полной уверенностью, что передо мной вскоре откроется великое будущее. Разве не странно? Бедная Хелен не дожила до этого. Впрочем, ей бы не понравилось. Она любила дом и детей. Политики страшили ее.

– Значит, она была не похожа на Марго?

– Ни у кого еще не было настолько разных жен.

– А если мы попросим у хозяев войти и посмотреть? Уверена, они нам не откажут.

Он все еще вглядывался в дом:

– Реймонду было всего тринадцать, когда она умерла. Бебу – десять. Оку – семь. Вайолет – четыре. Сис был совсем крошкой. Пятеро детей! Мне было не по силам справиться с ними, а вскоре меня еще и назначили министром внутренних дел. Реймонд был очень умный мальчик. И остался умным, конечно… Но иногда я думаю, что все могло бы сложиться иначе, если бы… – Он осекся и обернулся к Венеции. – Нет, милая, мне бы не хотелось заходить внутрь, если ты не против. Я и так завел нас слишком далеко по пути воспоминаний для одного раза. Может, лучше подышим свежим воздухом на Хэмпстед-Хит?

Они дошли до конца дороги, а потом еще несколько минут шли по тропинке между деревьями, мимо гуляющих семейств, мимо продавца мороженого на велосипеде, пока не добрались до одного из Хэмпстедских прудов, а там сели на скамейку и смотрели на воду. Старательно сохраняя дистанцию, они стали играть в сочиненную ими самими игру: кто вспомнит больше названий водоплавающих птиц. Называли по очереди: камышница, лысуха, кряква, лебедь, чомга, озерная чайка… В конце концов победил он, когда в нескольких ярдах от них вынырнула мандаринка.

– Они здесь надолго не задерживаются, – с сожалением сказал он. – Обычные птицы часто нападают на них. Они слишком экзотичны для этого тусклого мира.

На обратной дороге он сидел в машине непривычно тихо, смотрел на городские улицы, залитые солнцем, но безрадостно-пыльные в разгар летней жары. Немного погодя она выпустила его руку и взяла папку с документами, оглянувшись на него за разрешением.

– Конечно, – кивнул он. – Для этого я их и взял.

Все документы в папке касались Ирландии. Данные переписи населения, карты северных земель. Лоскутное одеяло из множества графств, городов и даже маленьких деревушек, красного, малинового и розового цвета. Чем темнее цвет, тем гуще католическое население. Католики добивались самоуправления из Дублина; их соседи-протестанты не желали мириться с отделением от Соединенного Королевства. Тори обещали поддержать протестантов, даже если те с оружием в руках выступят против правительства. От чтения в быстро движущейся машине Венецию замутило.

Она подняла взгляд и увидела, что он наблюдает за ней.

– Самая неразрешимая проблема, с какой мне доводилось сталкиваться, – сказал он. – Хотя, видит Бог, за последние шесть лет их было немало.

– А ты не можешь отложить решение?

– Мы и так откладывали его сколько могли. Националисты ясно дали понять: если мы не узаконим самоуправление за эту сессию, они перестанут нас поддерживать. А это означает, что мы останемся без большинства в парламенте и, вероятно, проиграем всеобщие выборы. В любом случае все закончится гражданской войной.

– Какой-нибудь выход обязательно отыщется. Ты же такой умный. – Она протянула ему папку.

– Оставь у себя. Вернешь при следующей встрече. Может быть, у тебя получится найти решение.

– Это вряд ли!

Сама мысль о том, что она может как-то решить ирландский вопрос, лежа в постели у себя на Мэнсфилд-стрит, казалась ей откровенно нелепой, и он должен был это понимать, но сам поступок тронул ее.

– Все будет хорошо. – Она провела рукой по его волосам. – Я верю в тебя.

Он обнял ее:

– Ты ведь догадываешься, что я ни с кем другим так не разговариваю? Что бы я делал, если бы не мог довериться тебе, милая?

Они проехали мимо Примроуз-Хилл. Улица была так загружена транспортом, что казалось, будто машина стоит на месте. Венеция чувствовала, как люди оборачиваются и смотрят на них.

– Подожди.

Она освободилась из его объятий и скользнула вбок, чтобы опустить занавеску на левом окне. Он сделал то же самое с правым. Она встала коленями на сиденье и зашторила заднее окно. И только потом, защищенная от чужих глаз, вернулась к нему.

Они словно бы оказались в pied-à-terre⁵ в Париже или Венеции. Только золото солнечного света, проникая сквозь желтый шелк, смягчало темноту их укромного мирка.

В десять минут шестого, приведя себя в порядок, она открыла дверь родительского дома. По холлу расхаживала чем-то встревоженная Эдит.

– Вас ожидает один джентльмен, мисс. Я провела его в утреннюю гостиную.

– И кто это? Не мистер Бэринг, надеюсь?

– Нет, мисс.

Эдит протянула ей визитную карточку.

Детектив-сержант Пол Димер

Столичная полиция

Новый Скотленд-Ярд

Венеция перевернула карточку и посмотрела, нет ли на обратной стороне какого-нибудь сообщения.

– Силы небесные! И что ему нужно?

– Он не сказал, мисс.

Стоявший у камина мужчина в откровенно дешевом, но хорошо выглаженном темном костюме выглядел моложе, чем можно было бы предположить по его чину, примерно одного с ней возраста. Она отметила и другие детали: до блеска начищенные ботинки, котелок в руке, отросшую за день щетину на подбородке, довольно приятную в целом внешность.

– Я Венеция Стэнли. Чем могу вам помочь?

– Добрый день, мисс Стэнли. Простите за беспокойство. Я расследую вчерашнее трагическое происшествие на реке. Не возражаете, если я задам вам несколько вопросов? – Он достал из кармана блокнот.

– Расследуете? – с внезапным ощущением опасности переспросила она. – Что там расследовать?

Только в этот момент Венеция поняла, что все еще держит правительственные документы, и прижала папку к груди, скрестив руки.

– Никаких зловещих тайн, уверяю вас, – ответил он, открывая блокнот. – Я собираю показания свидетелей, но ваших среди них не оказалось. Покидая причал, вы не оставили свой адрес.

– Меня просто не было на причале в то утро.

– Почему же?

– Я вообще не садилась на пароход.

Ее ответ озадачил сержанта, но через мгновение его лицо прояснилось.

– Ага, понятно, откуда возникла эта путаница. Мистер Хорнер передал мне список приглашенных, но не уточнил, кто из них действительно был на судне. Это все объясняет. Примите мои извинения. – Он чуть наклонил голову и снова посмотрел на нее. – Могу я узнать, мисс Стэнли, почему вы не сели на пароход?

Обычно ее трудно было смутить, но сейчас она почувствовала, как лицо заливается румянцем, и крепче прижала к груди папку.

– Было уже поздно, я устала и решила отправиться домой спать.

Почему ее слова прозвучали так виновато? Это было глупо. Но сержант, похоже, ничего не заметил.

– Вполне понятное решение. И мудрое, как оказалось. Вы избавили себя от весьма тягостной сцены. – К ее облегчению, он наконец-то убрал блокнот. – Ну что ж, желаю вам приятного вечера. Я сам найду выход.

Проходя мимо, он кивнул ей и направился в холл.

– Как вы разыскали меня, не зная адреса? – окликнула она его.

– По справочнику Дебретта⁶.

Когда дверь за ним закрылась, Венеция поспешила в утреннюю гостиную и подошла к окну. Димер остановился на другой стороне улицы и простоял там, разглядывая дом, на удивление долго, а потом надел котелок и ушел.

Премьер-министр написал ей записку, как только вернулся на Даунинг-стрит:

3 июля 1914 года, 17:30

Я слышал, что бал в Ислингтоне отменен из-за трагедии на реке. Забыл рассказать, что, когда я просил тебя не плыть с ними, а приехать вместо этого к О., у меня было какое-то дурное предчувствие, а когда я лег спать, мне приснилось, что катер Эдварда затонул. Разве это не странно?

Мы восхитительно поговорили, и теперь между нами не будет никакого недопонимания, моя дорогая.

С нежной любовью.

Глава 4

Димер дошел пешком до станции метро «Оксфорд-серкус» и спустился в душные катакомбы Центральной линии. Восемнадцатичасовое дежурство с беготней по всему Лондону, чтобы собрать свидетельские показания, совершенно его вымотало.

Из пасти тоннеля вырвался горячий поток воздуха, извещая о прибытии поезда в восточную сторону. Димер вцепился в поручни, раскачиваясь в беззвучном унисоне с остальными пассажирами на глубине восьмидесяти пяти футов под поверхностью города, словно водоросли на морском дне. Через полчаса он с облегчением снова очутился на открытом воздухе в Энджеле.

Он жил в Ислингтоне в маленьком таунхаусе с двумя спальнями, крошечным садиком перед домом и позади него и с лиловой глицинией, росшей возле почерневшей кирпичной стены рядом с дверью. Дом он взял в аренду, рассчитывая жениться на девушке, в которую был влюблен еще со школы, но потом вдруг понял, что больше не любит ее, и разорвал помолвку. Она без промедления вышла замуж за другого, и Димер подумал, что, пожалуй, принял правильное решение. Он остался холостяком, но совершенно не жалел об этом. Для него в одиночестве было что-то бодрящее, укрепляющее. Его целиком поглотила работа.

Димер взял стоявшую у порога бутылку с молоком, открыл и принюхался – оно свернулось на жаре. Он вошел в дом и направился прямо в кладовку. Там мало что нашлось: кусок вспотевшего чеддера, кучка бисквитов и бутылка теплого пива. Он забрал все это с собой в сад за домом и сел на деревянную скамью. В парке по соседству резвились дети, из паба «Альбион» через дорогу доносились разговоры – эти звуки успокаивали. Здешняя кошка, угольно-черная, если не считать белой звезды на груди, потерлась о его ноги. Он сходил за свернувшимся молоком, налил ей в блюдце и молча смотрел, как она пьет.

Потом с ленцой подумал о Венеции Стэнли. Она заинтриговала его. Справочник Дебретта утверждал, что особняк в Мэрилебоне – это всего лишь городской дом семейства Стэнли. Основное место их проживания – Олдерли-Хаус в Чешире, а еще поместье Пенрос в Уэльсе. Димер задумался, чем может занять себя эта, несомненно, умная девушка, кочуя из одного дома в другой в зависимости от времени года или проводя время в компании людей, нанимающих посреди недели целый пароход для ночного увеселительного плавания и заключающих друг с другом роковые пари. Такая жизнь казалась ему лишенной смысла.

Управившись с ужином, Димер тщательно вымыл тарелку, нож и стакан, а также пустое кошкино блюдце, затем поднялся наверх и с такой же неторопливостью разделся, аккуратно поставил ботинки, повесил на вешалку единственный свой приличный костюм. Задернул тонкие занавески, лег на кровать под вечерним летним солнцем, закрыл глаза и проспал двенадцать часов подряд до следующего утра, чтобы вернуться в Скотленд-Ярд и проработать весь скучный уик-энд, хотя он даже не должен был в эти дни выходить на службу.

Тело Митчелла вытащили из Темзы возле Уондсуэрта еще в пятницу вечером. Сэр Денис Энсон пробыл под водой еще почти два дня, пока в воскресных сумерках его не вынесло приливом к опоре железнодорожного моста в Западном Лондоне.

На следующий день, получив заключение патологоанатома, Димер составил рапорт. Причиной смерти в обоих случаях признали утопление. Никаких повреждений ни у того ни у другого не обнаружили, за исключением ссадин на лице Энсона, полученных, как написал в отчете полицейский патологоанатом, уже посмертно от соприкосновения с дном реки. Объединенное слушание по обоим делам в коронерском суде Ламбета должны были провести в двухдневный срок.

Димер постарался составить максимально полный рапорт, изложив все обстоятельства трагедии, включая выпитое вино и пари. Отчет занял восемь страниц и сводился к тому, что никаких преступлений совершено не было. Закончив работу, он поднялся по лестнице и прошел по коридору в Специальный отдел, надеясь представить рапорт лично Куинну и встретиться с этой мифической фигурой лицом к лицу, однако адъютант холодно сообщил ему, что суперинтендант занят, так что Димеру пришлось оставить отчет в приемной.

В тот же понедельник, только несколькими часами позже, незадолго до полуночи, премьер-министр возвращался на такси с обеда к себе на Даунинг-стрит. Как обычно, он предусмотрительно сообщил водителю, который понятия не имел, кого именно везет, точный маршрут. Таксисты часто путали Даунинг-стрит возле Уайтхолла с Даун-стрит возле Пикадилли, и несколько раз случалось, что он, погрузившись на время поездки в раздумья, поднимал голову и видел перед собой станцию метро в Мейфэре. Но он не жаловался. Наоборот, гордился тем, что живет в империи с населением четыреста сорок миллионов человек, где глава правительства может пройти мимо тебя незамеченным, а его официальная резиденция расположена в проулке, который вряд ли кто найдет.

Премьер-министр расплатился за проезд и остановился на крыльце, нащупывая в кармане ключ. После вечера с шампанским и бренди он не совсем твердо стоял на ногах, но сохранил ясность в голове. Он открыл темно-зеленую дверь и поднялся по лестнице. В доме было тихо, хотя здесь спали семнадцать слуг: дворецкий, экономка, повар, три лакея, восемь горничных (три для уборки дома, три для помощи на кухне и по одной для Марго и Вайолет), гувернантка, подсобный рабочий и швейцар. Марго считала, что это необходимый минимум для надлежащего управления хозяйством. Одну из трех гостиных на втором этаже она превратила в свою спальню. Именно там он ее и отыскал. Марго сидела на кровати в накинутой поверх ночной рубашки шали и что-то записывала в дневник, но отложила ручку, как только он зашел пожелать ей спокойной ночи.

– Дорогой Генри…

– Дорогая… – Он поцеловал ее в лоб.

– Как прошел обед?

– Хорошо.

Он обедал на Бедфорд-сквер с Реймондом и Кэтрин. Марго отказалась составить им компанию в последнюю минуту, сославшись на головную боль. В этом году ей исполнилось пятьдесят, и она постоянно страдала от мигрени.

– Он готов к расследованию?

– Надеюсь, что да. Во всяком случае, вид у него вполне беззаботный.

– А когда вообще Реймонда хоть что-то заботило? Если бы он проявил хоть немного озабоченности, всей этой проклятой истории вообще не случилось бы. Ты знаешь, что кое-кто из них отправился в оперу еще до того, как нашли тело бедного Дениса?

«Легкомысленные», «бессердечные», «праздные», «нечестивые» – вот лишь несколько эпитетов, которыми она осы́пала Котерию, когда услышала о трагедии, а потом разродилась проповедью о вырождении всего современного мира с его кубистами, футуристами, никчемными композиторами, Дебюсси, политиками, которые спровоцировали гражданскую войну в Ирландии, офицерами-мятежниками⁷, цинизмом, жаждущими сенсаций газетами, суфражистками, режущими картины…⁸

– Что ж, я поговорил с нужными людьми, посмотрим, чем все обернется, – мягко ответил он и не стал ничего добавлять во избежание нового взрыва. – Спи спокойно. Я загляну к тебе утром.

Он прошел через затемненные парадные покои к большому письменному столу у окна с видом на Плац-парад конной гвардии, за которым любил работать по ночам. Уже шесть лет они с Марго не спали в одной постели. Последние ее роды завершились несчастьем – младенец умер в тот же день, и врачи сказали, что еще одна беременность убьет Марго. На этом и закончились их брачные отношения. В спальне она хранила найденный в своем шотландском родовом поместье череп, который напоминал ей о необходимости жить полной жизнью. Но он ни за что не стал бы предаваться любовным утехам под взглядом этих пустых глазниц.

Премьер-министр налил себе бренди, дернул за шнур, включающий настольную лампу с абажуром, и сел за стол. Вокруг пресс-папье стояли маленькие хрустальные фигурки различных животных и серебряные фигурки людей. Эту коллекцию он собирал много лет и переставлял на столе в зависимости от настроения. Он достал из футляра для дипломатической почты письмо, отправленное Венецией еще поутру.

Весь уик-энд было дождливо, и у меня нашлось предостаточно времени, чтобы изучить твои ирландские бумаги, так подходяще спрятанные между страницами свежего номера «Татлера». Папа несколько раз спрашивал, неужели я не могла найти для чтения что-нибудь более возвышенное. И конечно же, в моей слабой голове так и не возникло никакого нового решения, которое не открылось твоему могучему разуму. Обе стороны должны пойти на уступки.

Угроза гражданской войны настолько серьезна, что я невольно задумалась, нет ли способа как-нибудь пристыдить их и склонить к компромиссу. Разве ты не в праве в этой ситуации обратиться к королю и попросить его о посредничестве? Юнионисты⁹ меньше всех прочих станут противиться призыву его величества, а националисты увидят, насколько серьезны твои намерения. В крайнем случае ты просто выиграешь время. Не отчаивайся, любимый. Что-нибудь обязательно изменится, я знаю.

Идея была неплоха. Он и сам подумывал о том же. Открыв карту из ирландской папки, он мрачно присмотрелся к графствам Фермана и Тирон. Потом отодвинул карту в сторону и в надежде как-то отвлечься переключил внимание на вечернюю дипломатическую почту. Позже он вспоминал, что эта бумага даже не лежала сверху, а была зарыта в самую середину – докладная записка от министра иностранных дел с грифом «Секретно», датированная тем же днем:

6 июля 1914 года

Германский посол очень тепло говорил о том, какое удовольствие доставил императору и всему обществу визит британского адмирала в Киль.

В ответ я выразил уверенность, что он доставил огромное удовольствие и нашей стороне.

Премьер-министр зевнул и вытянул ноги. Потом сделал глоток бренди и продолжил чтение.

Затем посол в частном порядке, но с великой серьезностью поделился со мной тем, с какой тревогой и пессимизмом он столкнулся в Берлине. По его словам, убийство эрцгерцога Франца Фердинанда вызвало в Австрии очень сильные антисербские настроения, и ему доподлинно известно, хотя и без подробностей, что австрийцы намерены что-то предпринять, и не исключено, что они начнут военные действия против Сербии.

Премьер-министр поднял взгляд от письма. Прошло уже десять дней после убийства наследника австро-венгерского престола и его супруги сербскими националистами в Сараево, и до сих пор все было очень тихо, настолько тихо, что он совершенно выбросил это происшествие из головы. А теперь у него внезапно возникло ощущение, будто споткнулся о камень на дороге. Он поставил стакан на стол и снова принялся за чтение со все возрастающим интересом.

Я усомнился в том, чтобы они замышляли захват чужих территорий.

Посол ответил, что они не желают захватывать территории, поскольку не знают, что с ними делать дальше. По его словам, смысл заключается в том, чтобы получить некую компенсацию в виде унижения и усмирения Сербии…

Второе обстоятельство, вызывающее тревогу и пессимизм в Берлине, связано с опасениями относительно позиции России, в особенности в связи с недавним усилением российской военной мощи… Теперь у России в мирное время под ружьем миллион человек…

Посол зашел в своих откровениях так далеко, что сообщил об имеющемся у Германии предчувствии неизбежности осложнений, а потому не стоит сдерживать Австрию, и пусть лучше осложнения случатся сейчас, нежели позже.

Он дочитал докладную записку и поглядел в окно на цепочку фонарей вдоль Плац-парада конной гвардии. Главным его достоинством как премьер-министра – некоторые даже говорили о гениальности, хотя он скромно считал это преувеличением, – была способность одновременно воспринимать множество сложных и не связанных между собой проблем, рассматривать различные варианты их решения и удерживать все это в голове, а также терпение, позволяющее дождаться идеального момента для действия или бездействия, которое, как показывал опыт, часто оказывается предпочтительным, поскольку проблемы имеют свойство разрешаться сами собой, если оставить их в покое. «Подождем и посмотрим» – эту фразу ему частенько припоминали и высмеивали за нее, хотя сам он считал ее в высшей степени разумной. Но что еще оставалось делать? Возможно, не случится ничего. Или начнется Армагеддон. Сейчас он ничего не мог предпринять. Жаль, что Венеции не будет в городе. Это бесценный подарок судьбы – иметь рядом человека, которому можно довериться, человека, чьи советы не искажены личной заинтересованностью. Но завтра утром она должна отплыть на яхте Адмиралтейства в Шотландию вместе с Уинстоном и Клемми Черчилль, а потому в пятницу не будет никакой дневной поездки с Венецией. Его всегда выводило из себя, когда не получалось увидеться с ней.

Он просмотрел остальные телеграммы, допил бренди и отправился в спальню. Умылся, сменил костюм на ночную рубашку, сел на кровати и читал «Нашего общего друга»¹⁰, пока глаза не начали закрываться, а потом уснул.

На следующее утро, во вторник, Димеру было приказано вернуться к обычным своим обязанностям. Похоже, дежурный офицер первого округа столичной полиции испытал немалое удовольствие, перевесив выскочку на пару крючков ниже и назначив после работы на Куинна расследовать всплеск ограблений в Пимлико. Это была нудная работа – ходить от дома к дому и расспрашивать жильцов, не заметил ли кто что-нибудь подозрительное, любой констебль справился бы с ней ничуть не хуже. Вернувшись в Скотленд-Ярд несколькими часами позже, Димер получил сообщение о том, что Куинн желает срочно встретиться с ним. Через пару минут он уже стоял перед столом суперинтенданта. Сесть ему не предложили.