Три цветка и две ели. Первый том

Маргарита кивнула и последовала за ней в уборную.

– Я пребываю в надежде, ношу в чреве, – сказала она Сельте наедине. – Скоро будет заметно. Вот, желудок и подводит.

– Понимаю, – почтительно, но неискренне кивнула та. – Приму за честь оказать вам услугу и сделать пребывание в этом доме для вас приятным.

________________

Кабинет Арла Флекхосога ни в коем случае не походил на захламленный чердак, он походил на покой аристократа. Даже кабинет Рагнера в Рюдгксгафце проиграл бы этой зале: три больших зеркала в золотой росписи по краям, темный стул-трон с высокой спинкой и лаково-красный письменный стол с инкрустациями из черепахового панциря. На трех полках – идеальная чистота: книга к книге, чарка к чарке. В покрывало из узорной камки оделась скамья, из золотистого бархата сотворились подушки и портьеры. Окно в кабинете наличествовало одно, зато оно протянулось от пола до потолка, зарешеченное тонкой и редкой сеткой. Сквозь стекло можно было видеть лужайку сада. А между окном и спинкой стула висел на стене миниатюрный портрет – не больше ладони, однако рамку Арл заказал весьма великую, помпезную. Темперно-красочная Ксана заботливо держала куклу и чашечку – играла в маму; выглядела на портрете эта нескладная девчушка необычайно хорошенькой и всё же похожей на себя.

Стены кабинета художник сделал темно-вишневыми: благородного и дорогого оттенка. Даже днем казалось, что здесь сгустился вечер – какой-то немыслимый дневной сумрак. Арл сел за стол, Рагнер устроился на скамье. Взяв в руки подушку с белесой каймой, он узнал руку вышивальщицы – кто еще мог так кудесничать с иглой? Белые бабочки, точно живые, приготовились взмахнуть крылышками и упорхнуть в окно. Бабочка была противоположностью хищной стрекозе, символом добродетельной души, успешно победившей Пороки, а также легкости мировосприятия, олицетворением безделья и кокетливости. Бабочка принадлежала первому месяцу Цереры. Ничего не произнеся, Рагнер молча подложил подушку под спину.

– Так, Арл, – заговорил Рагнер. – Пивной у тебя на верфи больше нет. Я выяснил у нотариуса, что в твоей грамоте – только право на торговлю кораблями, и ничего про пиво или вина.

– Я не продаю хмельное, – улыбался Арл. – Я продаю деревянные суда – корабли и посуду – пивную кружку или деревянную чашу. А пиво и вино раздаю в награду за покупку и за то, что суда мне дарят назад. Могу парус на чаши поставить, если желаете…

– Не зли меня.

– И не собираюсь, – улыбался Арл. – Ваша Светлость, предлагаю не враждовать более, а дружить. Мир принесет нам обоим больше выгод. Я могу закрыть пивную по вашему принуждению, но тогда стану оплачивать труд лишь хлебом и пивом – и снова не прогорю, и закона не нарушу. Предлагаю другой путь. Вы построили большую пивоварню, ведь думали, что пиво будут брать местные трактирщики, но они у вас его не покупают… Знаете почему?

– Нет. До пивоварни я еще не добрался.

– Трактирщики тайно варят пиво сами. Потому часть питейных домов еще не разорилась. А мне накладно завозить пиво из других мест. Мы могли бы продавать на верфи ваше пиво – и недурно заработать. Весьма недурно.

– Нет.

– Почему?

– Не хочу. И не думай, Арл, старый, драный кот, что побеждаешь. Скоро в Ларгосе появятся аж две тысячи мужиков, какие будут отсыпать мне холм.

– И где же они будут жить?

– Я скупил все чудесные развалюхи у Ларгосцских ворот. Однажды я с удовольствием их снесу, и построю там что-то красивое.

– Но чернорабочие, отсыпающие холм, не заслуживают большей оплаты, чем сербр в день. Вы пригоните две тысячи босяков. С ними город не оживет. Их жалования просто не хватит на многое.

– А я им по три сербра буду платить.

– Ну да… Значит, плотникам уже восемь, вместо шести. Подсчитайте всё хорошенько сперва, Ваша Светлость, добрый мой совет, и за три сербра лучше наймите плотников. Деньги же это, в сущности, химера. Кто-то в этой твари видит козу, кто-то льва, кто-то змею, кого-то она убьет огнем. Вы и я видим льва – силу, работяги – козу – животные потребности. Для счастья большинству людей многого и не надо – лишь сытость да веселье, работа же – это не весело. Куда как приятнее проводить день в праздности, а не на верфи, и лишь нужда гонит плотников трудиться. Не скоро, однако неизбежно, ленивые обленятся, трудяги, глядя на них, справедливо потребуют прибавки, иначе затаят обиду. Зато вы, Ваша Светлость, нескоро обо всем догадаетесь: люди – существа хитрые, изворотливые. Только поголодав как следует, люди ценят сытость – иначе они воспринимают любые щедроты как данность и пренебрежительны к милостям. Баловать тех, кто неспособен это ценить, – напрасный и даже опасный путь. Я вдвое старше вас, герцог Раннор, и я точно знаю, о чем говорю. С людом, как со скотиной, нужно много кнута и крайне немного сладкого корня. Свои жалования работяги всё равно пропьют, и я предпочитаю на этом заработать, а еще лучше: полностью отбить все затраты и сделать их труд бесплатным… Вот так я играю, сейчас же я бы послушал, как играете вы, на лютне. Вы ведь не зря пришли в мой дом. И еще раз повторю, что не желаю враждовать. Превелико прошу, обойдитесь, Ваша Светлость, и без угроз или оскорблений. На последние мне плевать, а угрозами вы не достигните ничего.

– Сперва расскажи мне про лесопилку.

– Вы, право, умны… Я ее скоро построю, и двести плотников будет достаточно для четырех парусников в год.

– Речка моя.

– Лесопилка будет стоять на моем берегу моря и работать от приливной волны. Изобретение санделианцев.

Рагнер поднялся со скамьи и подошел к окну. На лужайке валялись игрушки Ксаны: детская посудка и та же самая кукла с портрета – теперь с задранной юбочкой. Внучка Арла Флекхосога играла, а потом убежала, позабыв про нее. Почему-то кукла казалась Рагнеру живой женщиной, использованной, изнасилованной и выброшенной. Ему казалось, что он ее предает.

– Мне нужно, чтобы ты закрыл пивную, а твои работники стали шастать в город, да почаще, – вздохнул Рагнер, отворачиваясь от окна. – И… Я хочу, чтобы лесопилка была построена не ранее, чем через год.

– Хорошо. Но Лентас будет вашим новым наместником.

Рагнер скривил лицо, а старик продолжал говорить:

– Имя «Флекхосог» сразу пополнит казну. Еще я перестану кормить работников, зато прибавлю им жалования. Всё будет, как в старые времена.

– …Ладно, идет, – неохотно согласился Рагнер. – В благодаренье Лентас станет моим наместником, но служить будет за сто пятьдесят рон. Если от него будет толк, то через год умножу жалование. Но если будет темные делишки за моей спиной царапать, то я не просто выставлю его вон, как тебя, – я своим мечом раскрою ему башку, а тебя и внучку заставлю на это смотреть!

– Жестко, но приемлемо: много кнута и мало сладкого корня… Вы мне всегда нравились, Ваша Светлость, – встал старик из-за стола и подошел к Рагнеру, протягивая ему руку, чтобы заверить сделку клятвой.

– Нет, – отказался Рагнер от пожатия рук. – Обойдемся честным словом. Я свое слово держать привык. И смывать предательство кровью тоже.

________________

Возвращался отряд герцога Раннора вместе с Лилией Тиодо – и проводить ее предложил он сам, Рагнер. Маргарита сперва нервничала, но после поняла, что Рагнер устаивает Лилии допрос, подозревая ее и Адреами в тайных связях с Арлом Флекхосогом. Черный в рыжих подпалинах Магнгро шел быстрым шагом между светло-серой в яблоках, молодой кобылкой Рердой и рыжим мерином Вьёна Аттсога.

– Зачем вы с братцем прибыли аж из Толидо на север? И как вас занесло в Ларгос? И почему невесту Адреами ищите в Лодэнии, тоже хочу знать.

Лилия вновь носила платок на голове и с ним напоминала монашку. Темно-серый плащ на ее плечах усиливал сходство с дамой Бога.

– Я могла бы и не отвечать, – произнесла «монашка». – Это наши личные заботы с братцем. Разве мы делаем что-либо дурное?

– Нет. Но я от вас не отстану – проще мне ответить. Загадок я не люблю.

– Мы уже жили в Брослосе года четыре назад, и нам там понравилось. Очень приятный город, а в Лидоросе много богачей, какие охотно заказывали бы портреты у Адреами, ведь живописцев с университетской лицензией в Лодэнии, пожалуй, больше нет. Я решила уйти в монастырь, он же выбрал Лодэнию, поэтому супруга-лодэтчанка ему и нужна. В Ларгосе именно я желала сделать остановку, чтобы посетить остров Фёо и монастырь, где, как я слышала, живет в каменной яме отшельница, старушка-целительница.

– И как же ваш брат получил заказ у Арла Флекхосога и почему?

– Всё просто. Мы хотели купить постоялую грамоту, и в Вардоце нас принял тот, кто понимал меридианский – господин Лентас Флекхосог. По возвращении с острова Фёо нас уже ждал заказ. Выгодная оплата, проживание в хорошем доме, приличный стол… Я не видела причин для отказа, ведь не думала, что мы задержимся здесь более чем на две триады.

– Зачем вы четыре года назад жили в Брослосе? И как?

– Путешествовали, Ваша Светлость! – воскликнула Лилия. – Просто путешествовали. Мы были и в Бронтае, и в Орензе, и в Ладикэ, и в Сиренгидии… Брату нужно нечто… свежее, что-то новое. То, что пробуждает в нем полет души. А сидеть в душной мастерской в Толидо и расписывать миниатюрами вещицы для Экклесии – это скучно и не свежо… Еще вопросы?

– Да есть… Баронесса Нолаонт думает, что вы с дурным умыслом намекнули сегодня на то, что рыба в водоросли промыта мочой. Что скажете?

Маргарита, оторвала взор от белесой гривы Рерды и выразительно посмотрела на Рагнера, но тот внимательно следил за откликом Лилии Тиодо.

– О нет! – взволнованно проговорила Лилия. – Я лишь подумала, что попусту балую себя телятиной и, пока мне ее не нарезали, решила уточнить… Про урину мне господин Аттсог сказал. Я поняла, что когда говорят «по-старинному», то…

– «По-старинному» ничего не означает, кроме того, что рыбу мочили в водорослях всю триаду, а не достали раньше.

– Значит, я недопоняла… Ваша Милость, мне так жаль! Мои предупреждения были самыми искренними и сердечными!

– Нет, вы сказали это нарочно! – со злобой ответила Маргарита.

– Но зачем мне это? Какая мне, незнатной чужеземке, выгода портить отношения с вами, с благородной дамой и герцогом этих земель?

«Потому что ты дрянь, волчица и… к Рагнеру своими черными глазами подгребаешь!»

Но вслух она своих мыслей не высказала.

– Хорошо, накажите меня, – потребовала Лилия. – Если я сделала это с умыслом, то заслуживаю наказания. Я не боюсь, ведь на всё воля Божья… Так как вы меня накажете, Ваша Светлость? – смотрела она бархатными, колдовскими глазами на Рагнера.

– Я считаю это недоразумением… – хмуро произнес тот.

Маргарита захотела задушить Лилию Тиодо. Но она лишь холодно попрощалась с ней у Пустоши.

– Рагнер, я ей не верю, – сказала Маргарита, оглядываясь и наблюдая за тем, как рыжий мерин скрывается за деревьями. – Она лживая!

– Ты тоже врушка еще та.

– Рагнер…

– Ну что «Рагнер»? Она безобидна, а Вьён в нее влюблен. За полгода в лесу уж чего-нибудь бы сделали эти брат с сестрой, если бы имели злые намерения. Но Адреами честно трудится, а Вьён сам не хочет их отпускать. Мой друг не пьет и хорошо выглядит. И извини, я тоже не вижу причин, зачем ей тебе вредить… За это и в петле можно повиснуть.

– Но Арл Флекхосог мог вовсе не так их нанять! Вьён же верфь продал!

– Продал! И это уже История, прошлое, быль… ничего не поделаешь. Более Флекхосогу ничего от Вьёна не нужно. А кого любить и как жить, я Вьёна учить не буду… А если и буду, то он всё равно меня не послушает.

Глава XII

Герцог Раннор решает стать «торгашом»

Торговля считалась позорным для аристократа делом, в первую очередь из-за плутовства, во вторую – из-за расчетливости и бережливости, присущих успешным купцам, если не скупости. Знатного мужа поэты восхваляли за щедрость и презирали, если он руководствовался выгодой. Изначально аристократы являлись не баловнями судьбы, а воинами и вождями, главами земель и распорядителями средств с них, – они защищали свои угодья и землеробов, тратили подати на процветания общины и, в награду за благие хлопоты, брали себе львиную долю общего добра. То есть, чем больше денег имели простые люди, тем богаче становился их господин, тем роскошнее он жил и тем изысканнее питался. А процветание общине чаще всего приносили войны, вернее: дань после победы, ценные трофеи и отнятое серебро для монет.

Рыцарю тем более претила торговля, ведь, кроме прочего, его Добродетелями были Честь, Благородство и Великодушие. Рыцарь не мог бесчестно плутовать, иначе его считали червем, не мог воровать или как-то иначе низко пасть, иначе превращался ворона (вора). А если рыцарь не прощал денежных долгов друзьям, но ввергал тех в разорение, то его обзывали скорпионом – мелкой тварью с клешнями и ядовитым жалом, пробравшейся в дом, заползшей в одежды и предательски убившей исподтишка.

Ростовщичество являлось преступлением для всех без исключения меридианцев. Экклесия объясняла, что ростовщики пускают в рост не деньги, а торгуют временем – и это было недопустимо, ведь временем владел один лишь Бог. Из-за такого духовного закона банки никогда не брали проценты за ссуды, а власти держали это под строгим надзором – если банкира уличали в ростовщичестве, то всё его имущество забирал себе благородный господин, хозяин данных земель. Банкирами становились чаще всего те, кто и до этого имел много драгоценного металла: менялы, откупщики или златокузнецы (последние пользовались уважением, в отличие от первых, и им издревле оставляли на хранение ценности). За хранение чужого добра банкиры получали законное денежное вознаграждение, за ссуды они брали плату «бесценными услугами», поэтому банковское дело могло принести ловкому человеку такое же состояние, как у герцога, если не короля. Залогом успеха банковского дела являлись торговые союзы и банки в разных городах, принадлежавшие одной семье. Чтобы не везти с собой много серебра по опасным торговым путям, купцы оставляли монеты в банке Санделии и получали их в портах Орензы, Ладикэ, Сиренгидии, Лодэнии или Бронтаи, продавали свой товар и закупали новый, возвращая неистраченные деньги в банк. То, как банкиры отличали фальшивые расписки от подлинных грамот, никто из обдувал не мог разгадать: поговаривали о невидимых чернилах, шифрах и знаках, заметных лишь под сильным увеличительным стеклом.

________________

Празднество Перерождения Земли в Ларгосе считали третьим по значению меридианским торжеством, после Возрождения и празднества Перерождения Воздуха. Последний день восьмиды Трезвения праздновали особенно буйно, ведь после начинался пост, длящийся всю следующую восьмиду Воздержания.

К праздничному благодаренью сонный Ларгос стало не узнать. Под мостом у замка, вниз по реке, шли лодки с валунами, город наполнился чернорабочими, плотники с верфи скупили всё съестное на рынке. Маргарита перебралась на четвертый этаж в графскую опочивальню, а в покоях герцогини шесть дней подряд долбили стены под отверстия для печных труб, ломали камины и прорубали лишние дверные проемы. Для всех проживавших в замке строительные работы воспринимались пыткой Ада. Грохот не давал спокойствия даже дозорным с первого этажа, и бледный Раоль Роннак каждый день интересовался у Маргариты: уверена ли она, что «стенокрушители» хорошо укрепили потолки и замок не развалится. Словно она могла дать ему ответ! Ей самой было страшно. Рагнер же радовался тому, что заставил всех страдать, смеялся и угрожал, что после третьего этажа наломают дыр и на четвертом, и на пятом, зато зимой все будут ему благодарны.

Самого его ведь в замке днем не наблюдалось – он пропадал в городе, то проверяя возведения холма, то встречая корабли в порту, то разрешая нависшую над Ларгосом угрозу голода: руководил поставкой муки пекарям и сыров на рынок. Так он осчастливил все близлежащие деревни, скупив у землеробов перед празднеством завалявшуюся снедь и свежие овощи.

Маргарита спасалась от шума на большой террасе второго этажа. Там для нее поставили шатер от солнца и узкую кровать для дневного сна, отрядили Айаду в дозор. Баронесса Нолаонт со скуки начала вышивать, и возлюбленный одарил ее новым бесполезным, но внушительным даром – с пятого этажа, из «хоромины», спустили большой (ну очень большой!) вышивальный стол его матушки. В свободное от рукоделия время Маргарита принимала портниху Лючии Альмондро – полнила как свой гардероб, так и наследника: оказалось, новорожденному требовалось одеяний даже больше, чем взрослому! Соолма, вооружившись знахарским посохом, чтобы шуршать в траве и отпугивать ларгосскую гадюку, с утра уходила в лес, где собирала травы, мхи и грибы для снадобий. По вечерам она, как заправская ведьма, толкла их в ступке, высушивала или замачивала в крепчайшем камышовом вине Вьёна Аттсога.

Слава Богу, за шесть дней, к первому дню празднества Перерождения Земли все дыры в замке продолбили, грохот молотов и кирок иссяк. Лентас Флекхосог стал в благодаренье новым наместником герцога Раннора, а в замке Ларгосц появился «гений», изобретатель Вана Дольсог из Нолндоса – безбородый мужчина двадцати шести лет, скорее похожий на юношу. Узнав, что разработка трехмачтовика откладывается, зато можно «погениалить с уборной герцогини», он, с воодушевлением и пугающим блеском в глазах, немедленно отправился на третий этаж, откуда его еле вытащили на пиршество.

Гений поразил обитателей Ларгосца на застолье, и не переставал этого делать в последующие после празднества дни. Третий этаж замка превратился в лагерь плотников. Нелепая, худосочная фигура Ваны Дольсога, в серой объемной тунике с разрезами и черном шапероне-тюрбане с двумя длинными хвостам, деловито мелькала среди работяг, постукивая деревянными подошвами сандалий. Он напоминал сороку. А еще у него имелся набор складных очков, похожих на ножницы без лезвий. Маленькие очки Вана Дольсог всегда носил с собой: доставая их из-под серого балахона, важно водружал «перевернутые ножницы» на переносицу, сияя болтиком во лбу, а большие, парадные очки, брал с собой на обед. Точнее, он держал в руке за раздвижной механизм две лупы на изогнутых медных ножках. Стоило только раз гению появиться с парадными очками на обеде и взглянуть через лупы на «местную красу» (прачек, кухарок, швей и уборщиц), как вся краса дружно перекрестилась, испугалась и после чуралась такого жениха. Одна Ледяная Люти ничего не боялась, не крестилась и не поплевывала вслед гению, а жалела этого близорукого, спотыкавшегося на винтовой лестнице недотепу. Она носила ему завтраки, закуски, обеды и на третий этаж, и в часовню, где тот в уединении рассчитывал формулами изгибы да наклоны труб, обещая всех удивить уборной герцогини. Маргарите опять было страшно. И стыдливо тоже, ведь все (все!) желали толпами ходить в ее уборную и удивляться (ну чему там удивляться?!).

Ниль Петтхог появлялся каждый день, охал да качал головой, перемеряя то потолки, то стены. Его резчики работали на дому, и главный мастер, опасаясь лишиться «башки», переживал за башку (ну а как иначе? – на чем ему потом носить белую нижнюю шапочку с завязками и соломенную бороду-веник?). Кажется, «работа уже не сталася ему в радости». На поле шла жатва льна, из леса землеробы приносили грибы и ягоды, в Ларгос за этой ягодой пришли парусники, и Рагнер, вообще, пропал с глаз – теперь он частенько ночевал в Вардоце.

Ягоды замачивали в подслащенной воде, варили из них варенье на меду или их сушили на солнце. Шатер и баронесса Нолаонт в нем переместились в уголок сада, к ограде кладбища, а лакомые ягодные поля устлали террасу. Самыми ценными ягодами считались: голубика, черника, брусника, облепиха, смородина, дикая малина, калина, черемуха, морошка (морошка Маргарите очень понравилась, но она росла севернее Ларгоса и уже закончилась). Еще девушка узнала, что в саду вдоль аллеи высадили именно черемуху (в Орензе такого дерева не росло). Собирали и пахучие цветы черемухи, и листья, и кору, и, конечно, ягоды по осени. Местные женщины, дабы не зачать без надобности, пили черемуховый завар, а у мужчин он, наоборот, повышал любовную силу.

Шестнадцатого дня Воздержания Рагнер вконец обнаглел и отчалил в Брослос, бросив «несчастную, носившую в чреве его дитя Маргариту» среди дождей, холода и малознакомых слуг (а ведь одной из них была «страшная женщина», Железная Олзе!). В Ларгосе резко похолодало, в замке наступило время, когда работницы занялись засолкой грибов и мочением яблок. Сильванки из деревушки по соседству с замком мяли и чесали лен на пряжу.

Зато в замке нашли клад, да какой! Печник обнаружил в дымоходе замурованную полость, а в ней – маленькую железную шкатулку, в шкатулке же в том числе затаился портрет-медальон из позолоченной меди. Черная эмаль сильно пострадала, но в изображении дамы явно проглядывалось сходство с Рагнером. Герцогиня Цальвия Раннор смотрела жестко и строго глазами сына, будто осуждая Маргариту за ее чрево, уже с трудом скрываемое одеждой. Только одна Ирмина, бывавшая в Ларгосце через день и учившая орензчанку лодэтскому языку, не замечала недвусмысленной полноты юной вдовы. В замке и в городе, уже об этом шептались, да и Маргарита, не таясь, вышивала рубашечки для наследника, украшала его шапочки и теплые покрывальца, впервые в жизни получая удовольствие от работы с иглой и шелковой нитью.

Возвращение Рагнера совпало с неожиданным и резким потеплением (вот же какой хитрый!). Он объявился в конце второй триады Воздержания, да не один – рядом с ним вертел сердцевидной головой Огю Шотно, ничуть не похожий на надменного Огю Шотно из Элладанна. Его длинное, пугающе исхудавшее тело ныне облачал сильванский кафтан из грубого коричневого сукна; манерные жесты сменились суетливыми. Страдальческие глаза осунулись: стали больше и печальнее, словно у побитого щенка. Маргарита впервые почувствовала к нему сострадание, даже нежность – захотела приютить «щеночка» и выходить. Она бы и всплакнула от жалости, но вовремя вспомнила о том, кто есть таков Огю Шотно – хитроумный убийца Иама.

Опочивальня графа являлась одной из самых роскошных спален в замке, ведь Рагнер ничего из нее не сжег (ну почему меня не поселили сюда сразу, Рагнер?!). Просторный покой освещали три окна и обогревал большой камин. Кровать впечатляла: на высоком постаменте, меж четырьмя столбами, будто встал шатер, а не балдахин. Даже днем внутри шатра держался густой полумрак, в какой, едва зайдя в свой замок, герцог Раннор немедленно уволок «толстуху», то есть «несчастную, носившую в чреве его дитя Маргариту».

________________

Они притихли в полумраке постели, голые и соскучившиеся друг по другу. Волосы на голове у Рагнера неровно отросли, как некогда у Эорика: густо прятали его уши и топорщились на затылке. А живот Маргариты теперь выпирал, даже когда она лежала на спине. Чуть отбросив одеяло, Рагнер с изумлением смотрел на него и несмело поглаживал. Снизу, с третьего этажа, проникал сквозь пол стук плотницких молотков.

– И когда же это пройдет? – вздохнула Маргарита, натягивая на себя одеяло.

– Повитуха сказала, что сразу после Возрождения, – укрывая ее потеплее, улыбался Рагнер.

– Я про стук.

– Представь, что это дятлы в лесу. Скоро должны уж завершить…

– Как там, в Брослосе, и почему здесь Огю Шотно?

– Это наш новый управитель замка. Вернее, смотритель.

– Огю? – изумилась Маргарита.

– Просьба Марлены. Дела у него дрянь: решил стать торгашом и связался с какими-то плутами. Словом, те оставили его без средств.

– Он же лодэтского не знает… Как будет управлять?

– Чего-то уж нахватался.

– Даже Огю Шотно уже говорит по-лодэтски, – нахмурилась девушка.

– Попроси Соолму. Она лучше Ирмины может тебя учить Языкознанию, ведь сама чужеземка.

«Дружба» Маргарита и Соолмы, с тех пор как они стали жить на одном этаже, резко испортилась: дамы ругались из-за уборной, из-за сушившихся трав в проходной да по прочим мелочам – Маргарита часто рыдала после очередной перепалки, а безжалостная Соолма лишь сильнее злилась.

– Подумаю… – ответила Маргарита и попыталась сесть, но из-за живота ей пришлось вытянуть руки и неуклюже поднять ноги.

Рагнер со смехом откинул ее назад – на перины.

– Куда ты? Я принесу, что нужно.

– Достань из-под кровати мой ларчик.

Удивленный Рагнер так и сделал, а Маргарита выудила из-под перин ключ, чтобы снять навесной замок.

– Этого еще никто не видел, кроме меня… – сказала она. – Но шкатулку видели многие. Слава Богу, ты здесь, а то я с ларцом в обнимку сплю. Страшусь, что его могут украсть.

В шкатулке, кроме медальона, лежал большой карбункул, Красный Король, – сказочное сокровище. Но Рагнер взял в руку изображение матери и отвернулся, пересев на постели спиной к девушке. Маргарита поняла, что он не смог сдержать слезу.

– Я думал, у меня ничего от нее не осталось… И где это нашли?

– В дымоходе замуровали. Печника надо наградить…

– А я Рюдгксгафц продал… Странно: избавился от проклятого замка, нашел проклятый лал…

– Зачем продал?

– Нет средств его содержать… Зато у меня нынче есть лишние три тысячи золотых рон, и я могу ни в чем себе не отказывать – и холм отсыпать, и верфь строить, и мост, и храм…

– А Линдсп?

– В Брослосе захотел остаться. Он не любит Ларгосц из-за своего отца. А еще мне кажется, что у Линдспё, наконец, появилась дама сердца.

Рагнер повернулся к Маргарите.

– Замок Зимронд тайно купил, представляешь?

– И что ты думаешь?

– Что он дурак.

Рагнер усмехнулся, вернул в шкатулку медальон и взял карбункул.

– Знал бы дядя… – внимательно глядел он на темный камень. – Наверно, за него он мне полкоролевства бы отдал… Он верит в эту легенду, что бог-змей поможет одному из потомков Родигира Великого в деяньях великих… стать королем из королей, первым среди равных… и даже стать бессмертным божеством, как полубог-Солнце…

Рагнер распахнул завесу – и темный карбункул в его руке загорелся при свете дня кроваво-красным, а Маргарита внезапно почувствовала легкое шевеление в чреве, словно ее изнутри трогала бабочка. Она перелегла с бока на спину и глуповато улыбаясь, положила руку на живот.

– Шевелится что-то… – обрадовано сказала она.

– Едва стоило заговорить о короне! – тоже положил на ее живот руку Рагнер. – Может, у тебя там принц растет и будущий король?

– Или королева… – проговорила она, вновь чувствуя шорох внутри. – А рукой я ничего не чувствую, а ты?

– Я зато его слышу… – серьезно ответил он.

________________

Тем же днем Рагнер решил перед обедом «на часок прошмыгнуться до Вьёна». С собой он захватил медальон с портретом матери. Прежде чем покинуть замок, герцог заглянул на третий этаж, где кроме плотников нашел Огю Шотно, лазавшего к потолку с переставной лестницей и проверявшего, надежно ли прибиты панели к дубовым балкам. Рагнер осмотрелся – опочивальня и светлица начинали прорисовываться по-новому. Уже убрали плитку, стены обили деревом, сложили из кирпича печи.

– Дените его отсюдова, Ваш Светлость, Богом клинаю, – подошел к Рагнеру Ниль Петтхог.

– Он в замке всего с час, – усмехнулся тот. – Уже допек вас?

– Кабы с лесенки, Ваш Светлость, не попадал… Ненарошно…

– Господин Шотно, – подошел к своему новому смотрителю замка Рагнер, – заняться больше нечем? Всякие амбары да работники как?

– Ваша Светлость, я уже всё обошел! – слезая с лестницы, с гордостью в голосе ответил Огю. – И кухню, и цитадель, и Ягодный дом, и Охотничий, даже в бане был и в подвал спускался. А начал я с кладовой. Так вот – всё у вас негодно! Па-у-ти-на! Герцог Лиисемский за паутину бы казнил. А в этих покоях у вас, вообще, голыми бродят, – неприязненно посмотрел Огю на белобрысого детину, снявшего рубаху, тогда как сам Огю клацал зубами от холода. – Ваша Светлость, нужно разгневаться, ведь так являться перед вами – дурнить ваши благородные очи мужицкой грубостью! Вы можете даже ослепнуть!

– Я скажу его мастеру, – улыбался Рагнер, думая, что Огю здесь ужиться будет непросто. – А ты, раз всё негодно, – давай к кладовой, что ли. Чего с ней еще, кроме паутины, не так?

– Всё неверно хранится, всё складывают, как придется, – лишь бы ногами не шевелить. А в подвале лишь пиво!

– Ладно, делай, что надо, но пиво мне не попорть, иначе тебя местные растерзают и даже я не спасу. Занимайся кладовой, а здесь никого не трогай.

Рагнер повернулся и хотел уйти, однако Огю крикнул ему вслед:

– Ваша Светлость, вы же не поговорили с мастером! Нельзя в замке герцога разгуливать, как в поле.

Рагнер неохотно признал, что Огю Шотно прав. Он вернулся и сказал Нилю:

– Послушай, мне тоже не по нраву, что твои плотники раздеты. В замке женщины, и баронесса тоже. Вдруг поднимутся посмотреть на переделки… И Ледяная Люти сюда ходит кормить гения. Пусть здоровяк оденется…

– Рубаху он сберегает, – постарался оправдать Ниль своего работника.

– Придумай что-нибудь, а то завтра без штанов явится и скажет, что тоже сберегает… А господин Шотно пусть здесь бывает, раз хочет, – он смотритель замка и это его право. И если мой смотритель ненароком свалится с лестницы, то виноватым будешь ты, мой мастер, Ниль. Придумай что-нибудь, чтобы с ним замириться!

________________

Вьёна Аттсога не оказалось дома. Старик Димий разводил руками.

– Отшбыл, Фаш Шфетлошть… Поутргу отшбыл.

– А живописник дома?

– Ф дому шивописец ентот, – плюнул Димий на землю. – Жрьёт щась, да вщё жа дфоих… – ворчал старик, пока Рагнер заезжал за ворота и спешивался. – Да хлебы ш пшенишы – дгугога шивописецы не жрьют!

– А о сестре его, что скажешь? – направляясь к дому, спросил Рагнер.

– Шо шкашать-то, – озадачился старик, потирая морщинистый лоб и задвигая красный колпак на затылок. – Баба тоща́я, но ладна́я…

– Да не про это я, – усмехнулся герцог Раннор, по пути отшвыривая ногой желтые листья. – Как ведет себя?

– Ента жрьёт маненько! Поковыяется ф таелке – и мне фщё пошле отдашт.

– Пожрать бы тебе только, – открыл Рагнер тяжелую дверь в дом и пропустил Димия. – Зубов нет, а всё пожрать… Где все?

– Нафегху жрьют! И малюють кагтинки! Поойдите, Фаша Шфетлошть, в шалу… Я быштрью…

Рагнер прошел в гостиную, и вскоре вниз спустилась Лилия Тиодо. Она выглядела привычно – черное простое платье и длинные, светлые волосы в мелких волнах, переплетенные ниже макушки, как венок. Она почтительно, глубоко присела, чем опять невольно смутила Рагнера, но и польстила ему.

– Ваша Светлость…

– Герцог Раннор, пожалуйста, называйте меня так, – попросил Рагнер. – Для меня этот дом, как родной, а вы не прислуга… Вы – гостья моего дорогого друга.

– Хорошо, герцог Раннор, – улыбнулась вишневыми губами Лилия. – Я пришла сказать, что Адреами и молодая госпожа Ирмина спустятся через минут девять, если это не к спеху. Ценная краска уж разведена, иначе засохнет зря… Желаете ли чего-нибудь испить или перекусить?