Три цветка и две ели. Первый том

Глава XIII

Затишье

В небольших городах, тем более в городках, сословная разница проявлялась причудливо. Знатный аристократ «держал свой высокий статус» посредством богатого убранства, щедрых пиршеств и внушительного числа слуг. Однако нравы в глуши были проще, чем в столице, народ – менее культурным, общение между вышестоящими и нижестоящими – куда как более дружеским и нецеремонным. Аристократ нуждался в приятном обществе, поэтому снисходил до приятельских отношений со своими наместниками, прочими образованными людьми или незнатными землевладельцами. Только землеробов, свободных или несвободных, благородные господа к себе никогда не приближали, да и горожане обычно презирали «темных сильван».

Степень сближения зависела от предпочтений аристократа: одни любили заискивание, лесть и поклонение, другие желали общения на равных. Герцог Рагнер Раннор относился ко второму виду благородных мужей и, несмотря на свое могущество, мог выпить с рыбаками, разделить хлеб с плотниками, весело посмеяться с простыми воинами или по-свойски повздорить с кем-нибудь из горожан, как с Арлом Флекхосогом, не используя вес своего титула в подобной битве. И уж точно не помышляя об отмщении за неприятный разговор – «львы мухам не мстили».

Иное дело, если аристократа, его имя или род, оскорбляли – наказание следовало незамедлительное и жестокое: мужчин чаще всего ждала виселица, женщин – какой-нибудь другой позор, например: бичевание, обнажение на людях, остригание волос, отнятие языка, клеймо на лицо… Вешать женщин, как бродяг, чурались, ведь эта казнь считалась одной из самых постыдных, а аристократы являлись людьми великодушными, поэтому даже могли милостиво отправить оскорбившую их даму на костер – подарить ей благую и бескровную смерть, да к тому же долгую и пышную.

________________

Последняя триада восьмиды Воздержания выдалась теплой и тихой. Рагнер сказал, что в Ларгосе так всегда случается перед началом зимы: осень сперва очень ласкова, но затем польют нескончаемые дожди, с моря леденящий северный ветер принесет стужу, далее густо выпадет снег, что растает разок и уж после ляжет до середины весны, а к восьмиде Любви сугробов навалит столько, что все будут ездить в санях.

Рагнер продолжал «где-то пропадать» – то в городе, то в соседних деревнях. Он сплавал на лодке вверх по Йёртре до каменоломни и городка Цютрос, сходил по морю до острова Фёо, причем снова на лодке. «Медуза» загружалась товаром: всем подряд, что попадалось Рагнеру на глаза, но он заключал сделки и вел переговоры, так что ко второму торговому плаванию его парусник обещал быть загруженным «добродельным добром».

И Маргариту он успел, пока длилась благодать, покатать по озеру на лодке. Красоты и впрямь в эту краткую пору стало вокруг неописуемо много: лес оделся в золото всевозможных оттенков – от ярко-солнечного до янтарно-темного. Ларгос выступал в своем самом лучшем платье, утопая в злате под сенью лазурных небес. Обманчивые воды Йёртры казались по-летнему теплыми, как и нежный ветерок, ласкавший лицо и игравший с озером в мерцающую бликами рябь. Маргарите хотелось, чтобы это никогда не заканчивалось: она бы вечно сидела в лодке, кутаясь в плащ, щурясь в солнечном свете и опуская руку к воде, а Рагнер бы широко улыбался, поблескивая серебром зубов, и неторопливо поднимал весла, – их лодка бы скользила по озерной глади, скользила среди тишины.

Но такие моменты полного счастья всегда были краткими: на следующий день Рагнер куда-нибудь спешил и мог опоздать на обед или даже вернуться ночью. Конечно, Маргарите хотелось видеть возлюбленного чаще, но приходилось с пониманием относиться к его торговым хлопотам и отлучкам. Зато у них не осталось времени для ссор. Да и в замке стучали «дятлы», так что, наверно, Рагнер всё равно бы сбежал из такого шумного «леса». Сама она продолжала округляться животом, вышивать, принимать портниху и Ирмину.

А у Ларгоса, на левом берегу Йёртры, быстро рос укрепленный валунами холм. В следующей триаде уж планировали отсыпать его одной землей. Рагнер желал превратить холм в полноценный островок, для чего землю решили брать так, чтобы речная вода по весне размыла русло левого берега от самых болот, растеряв при таком раздолье свою разрушительную силу. Деревья, произраставшие севернее холма, приговорили к вырубке и дальнейшему существованию в виде построек на островке; вместо моста уже возвели временную переправу.

К первому торговому плаванию «Медузы» черный сыр вызрел, и в медиану отправился «ужасать столицу» – так шутил Рагнер, не веривший в успех своего сырного начинания, даже несмотря на веселую Смерть: он лишь желал поддержать друга и по возвращении «Медузы» заплатить ему «с дохода» (на самом деле из своего кошелька). Винокурня заработала к окончанию восьмиды Воздержания; первую партию белого вина торжественно попробовали во второй день Осенних Мистерий. Каждый, кто испил «дух вина», плакал, после чего говорил: «Это свалит с ног конский табун». И, понятно, что еще до конца пиршества многие в замке попадали там, где придется, да захрапели. А подозрительный Рагнер усилил поутру охрану пивоварни.

Но еще раньше, перед празднеством, «дятлы» наконец замолкли в Ларгосце, хотя к ним многие успели привыкнуть. Работницы даже жаловались, что стало тихо и скучно без полураздетых плотников. В день сатурна, сорок четвертого дня Воздержания, Маргариту пригласили в ее покои на третьем этаже – и она буквально открыла рот. Светлица стала темной, зато и впрямь достойной герцогини Раннор. Стены превратились в стрельчатые арки и полуколонны, на потолке расцвел сад, в правом дальнем углу весело пестрела большая печь (с отдельным очагом для нагрева воды и с длинной, теплой скамейкой!), а старая поливная плитка на полу сменилась новенькой, лоснящейся изумрудной зеленью (хитрый Рагнер привез ее из Брослоса и слова ведь даже не сказал!).

Не успела Маргарита поохать всласть, как ее повели в детские покои. Там, в передней – игровой зале, оставили камин, но облицевали его портал каменным кружевом. Рагнер сказал, что у очага она с нянькой будет купать детей. Маргарита хоть сейчас была готова купать деток у столь чудесного камина, но ее утащили в комнату справа, в Млечный покой. Там она немного пришла в себя – обнаглела и высказалась, что детские кроватки недостойны наследников рода Раннор и их необходимо срочно поменять. Далее она опять потеряла дар речи: спальня мальчиков получилась солидной, а опочивальня дочерей превратилась в покои для принцессы. Чтобы окончательно добить «счастливую, носившую в чреве его дитя Маргариту», Рагнер «уволок свою толстуху» в ее собственную опочивальню.

Все прочие залы померкли. Маргарита видела нечто золотисто-коричное, ажурное и прекрасное. Над оконными нишами появились полукруглые порталы; две новые двери, в гардеробную и уборную, оделись, будто крыльцо, в колонны, дополнились столиком и полками посередине колонн. Теперь горничные, имея ключ, могли попасть в гардеробную через дверь в светлице, оттуда пройти в уборную и прибраться там, не мешая «сладкой соне дрыхнуть». Кровать-шкаф осталась прежней, но ее глухие стенки тоже украсила дубовая «лепнина». Теперь ложе стояло на новом подиуме, занявшем полкомнаты. Еще в спальне появился золотистый шатер из Рюдгксгафца, и Маргарита знала, что найдет внутри него купель для двоих. Новая поливная плитка пола порадовала ее приятной, неяркой, кирпичной краснотой и тонкими узорами, а «расписная печка» оказалась встроенной в стену для того, чтобы и в уборной было всегда тепло.

Далее Вана Дольсог показал, чего он такого «нагениалил» с уборной, и Маргарита признала, что он гений только за то, что появилось отверстие для стока и ей более не нужно было бегать с ночным вазоном в общую уборную (просить о таком Миллё она стеснялась, Ледяную Люти так вообще побаивалась.). А Вана Дольсог не переставал удивлять, открывая тайные шкафчики, полки, дверь в гардеробную. Рагнер, потирая подбородок, сказал, что пистолеты и трехмачтовик – «блажь да суета», и попросил «погениалить» с его уборной тоже, ведь это станет «воистину деянием важным и великим».

Так, Осенние Мистерии удались на славу, хотя «ведьму» в замке никто не сжигал. Рагнер пригласил в замок священников из соседнего Цютроса, после службы началось постное, хлебосольное пиршество. Ночью сильване прыгали в деревне через костры; в парке Ларгосца работницы водили вокруг деревьев хороводы и пели. Пиршество второго дня празднества, с мясными яствами, вином и пивом, затмило застолье, случившееся накануне. На нем были Вьён Аттсог, Ирмина, старик Димий и даже Адреами, но не Лилия, ведь она готовилась к монашеству и считала вредным посещения пышных торжеств, поэтому отправилась к подруге Лючии Альмондро в Ларгос. Маргарита была так счастлива, что в ту же ночь, ничуть не борясь с Пороком Любодеяния, нарушила с возлюбленным Рагнером пост целомудрия и с удовольствием приблизила Конец Света.

________________

Затем полили дожди. Три дня с неба текло, не переставая, а в замке горячо целовали (и это не фигура речи) горячие печи Рагнера. Мерзлячка Соолма нагло дневала в светлице (прямо-таки поселилась у большой расписной печки!), хотя баронесса Нолаонт не приглашала в гости «подругу». И тем более она не приглашала «милейшую душку» Айаду, которая, как выяснилось, очень полюбила дремать на теплой скамейке этой печи, поэтому по-хозяйски запрыгивала туда, устраивалась на дорогом покрывале, мягкой перине да среди подушек. И рычала на Маргариту, если та пыталась согнать ее на пол!

«Медуза» вернулась в первую медиану, восьмого дня Целомудрия. Весь черный сыр скупила гильдия аптекарей, а продавала она его аж в семьсот пятьдесят раз дороже, чем приобрела, – и бесстрашные брослосцы охотно покупали «веселую Смерть». Об этом Рагнеру написал Гёре, пожелавший войти в черно-сырное дело.

– В семьсот пятьдесят раз дороже… – вымолвил изумленный Рагнер. – Золото, а не сыр… Надо поехать к Вьёну: пусть больше наварит, намного больше…

Рагнер говорил это за обедом, ведь именно тогда ему принесли письмо. Огю Шотно, сидевший за столом сразу после Соолмы, услышал это.

– Ваша Светлость, – донесся его голос, – почему, как вы думаете, черный сыр продают так дорого, хотя он не стоит столько?

– Потому что он вкусный, – пожал плечами Рагнер.

– Нет, он ужасен, – уверенно заявил Огю и обидел Рагнера.

– Потише да полегче! Там мое клеймо не зря стоит! Вот: из-за клейма моего, значит, сыр и берут! Морской змей там, королевский! И Смерть еще радуется…

– Вкус у сыра – ужасен, но именно поэтому его берут: как лекарство. Змей и Смерть, говорите… Наверняка аптекари продают ваш сыр как снадобье от глистов…

– Огююю, – прорычал Рагнер, а Маргарита и Соолма заулыбались.

– А я тут причем?! – возмутился смотритель. – Я же не аптекарь. А еще они наверняка говорят, что сам герцог Раннор этим сыром от глистов лечится…

– Я тебя щас, как глиста, раздавлю! – покраснел Рагнер. – Фу, еще и за столом… Всю охоту до еды испортил, – обиженно махнул он на Огю салфеткой.

– А кто еще вам правду скажет, Ваша Светлость? Так вот, – говорил Шотно и с аппетитом кушал. – Все аптекари в сговоре с астрологами и прочими лекарями. Те направляют в аптеки за вашим сыром горожан, поскольку черный сыр это новшество. Но, когда глисты у горожан не пройдут, а они не пройдут, сыр брать не будут, и аптекари более не купят у вас сыра. Но огорчаться вам не стоит: черный сыр – это уникальный и редкий товар. Вам не надо варить его много, а надо самому сбывать, как иное лекарство. Наверняка черный сыр от чего-нибудь да помогает, раз он такой мерзкий на вкус. И вам нужен ловкий человек, какой будет правильно сбывать ваш сыр. Еще уникальный товар – это ваша целебная настойка от всех болезней…

– И чего ж ты тогда ее не пил, а ссосал бараний камушек?!

– Тогда я думал, что помру… и вы, Ваша Светлость, обругаете покойника… Но я о другом: ту чудесную настойку тоже можно продавать в аптеках. Можно даже открыть свою аптеку! А для товара нужно броское название. Что-то вроде… «Вода вечной жизни». Или молодости. Молодыми все ведь хотят быть. Можно даже две настойки продавать сразу, только название изменить. Да: «Эликсир долголетия» и «Эликсир молодости»!

– Мне не нравится, – нахмурился Рагнер. – Аптека – это мысль, но плутовать я не буду. Хватит с меня того, что я торгашом стал и заимел пока что одних глистов. Еще и обдувалой быть? Какой я рыцарь после этого?

– Поэтому вам и нужен ловкий человек. Вы даже знать ничего не будете: только сдавать по выгодной цене сыр и настойку. Я не рыцарь – могу плутовать столько, сколько захочу. И никаких глистов, обещаю.

– Тебя ж недавно обобрали?

– Такого больше не повторится. Я стал умнее и опытнее. Со всеми случаются неурядицы.

– Подумаю… – отмахнулся от него Рагнер.

________________

Следующим утром, девятого для Целомудрия, в день луны, Рагнер отправился в дом Вьёна и на всякий случай взял с собой Айаду. Димий Надлдхог прошамкал из-за закрытых ворот Рагнеру, что «шажаин» с ночи заперся в своем «шерьшёге (то есть в чертоге, а еще вернее – в полуподвале, никак не похожем на дворец). Там Вьён «алшимишил», и Димий не решался звать его. Но в итоге старик, впустив герцога и собаку в дом, пошаркал вниз.

В гостиной Лилия вышивала золотой нитью широкую, ярко-синюю ленту. И вышивала она меридианский крест со стрелами на концах. Рагнер присмотрелся – похожий крест, с короткой северной стрелой и длинной южной, был вырезан у него на спине, а Лилия Тиодо точно никак его не могла видеть его спину.

– Вы искусно вышиваете, госпожа Тиодо, – хмуро сказал он. – Где научились?

– Опять допрос? В монастырской школе, конечно.

– Конечно…

Рагнер посмотрел на скамью, где сидел в прошлый раз, и хотя Лилия сегодня не представлялась ему нагой, он сразу отошел к окну – прислонившись боком к стене, встал вполоборота к женщине на стуле.

– Вы очень красиво вышиваете. Изысканно… И крест этот… не совсем обычный. Правда, я не знаток.

– Я видела множество раз такой крест во сне, – спокойным голосом ответила красавица.

Внезапно у Рагнера похолодела спина и по позвоночнику пробежали мурашки. Он резко дернулся и посмотрел позади себя, а Лилия подняла на него удивленные глаза. Даже Айада, по привычке охранявшая дверь, посмотрела на хозяина с недоумением.

– Ваше рукоделие… – пришел в себя Рагнер. – Что это такое будет?

– Закладка для Святой Книги, какую мне любезно позволил читать господин Аттсог. Я желаю отблагодарить его подарком.

– Понятно… Я к Вьёну прибыл, но он в чертоге… Димий думает, что «чертог» – это пещера, где черти живут…

– И господина Аттсога нелегко оттуда выманить даже вам? – улыбнулась вишневыми губами Лилия.

– Куда уж мне, – улыбнулся ей в ответ Рагнер. – Я же не красавица…

Лилия ничего не ответила, обратила глаза к вышивке, но сохранила на губах загадочную улыбку.

– Я передумал заказывать портрет у вашего братца. Дорого, а я жадина.

– Ваше право, – невозмутимо вышивала Лилия. – Тем более что моя подруга, госпожа Альмондро, уговорила меня… Она желает иметь миниатюру сына, Мигальса, тоже для медальона.

– Понятно… – проговорил Рагнер и посмотрел в окно на пруд, мирный и золотой из-за упавшей листвы. – Потом в Брослос? А потом и в монастырь?

– Я начала всерьез сомневаться в своем пути, – глядя на Рагнера и откладывая на скамью рукоделие, сказала Лилия. – Я поняла, что не готова к монашеству и, возможно, никогда не буду.

– Рад слышать. Нечего вам колючие робы носить и прочее… Да и увидав такую деву, все монахини от зависти удавятся, – нельзя так жестоко с монастырем.

– Такую? – улыбалась Лилия. – Какую же?

– Красивую, – пожал плечами Рагнер. – Неотразимо красивую. И вы сами знаете, что очень пригожи… Но, что-то я разболтался, – глядя на открытую дверь гостиной, вздохнул он. – Я лучше вечером еще раз заеду. А вы, прошу, передайте это моему другу.

– Я передам, но… – встала со стула белокурая красавица и подошла к нему. – Желаете ли вы уходить?

Рагнер старался не смотреть ей в лицо, особенно в гибельно-черные глаза.

– Пойду, раз Вьён не выхо… – оборвал он речь, потому что Лилия положила руку ему на плечо, чуть выше локтя.

– Позвольте мне сказать, герцог Раннор. Я стала сомневаться в своем пути, когда поняла то, что питаю к вам чувства, вопреки всем доводам разума. И ничего не могу с этим поделать. Я ждала вашего нового визита каждый день, волновалась… Так и поняла, что влюблена… Я бы никогда не решилась вам признаться, но… Ныне я уверена, что и вы неравнодушны ко мне, ведь так?

– Нет, не так. Вы ошибаетесь, госпожа Тиодо.

Рагнер хотел убрать ее руку со своего плеча, но Лилия сделала это сама, опередив его.

– Я не ошибаюсь, – тихо говорила она. – Я помню, как вы смотрели на меня в прошлый раз. Много времени прошло, а вы с тех пор ни разу не навестили друга в его доме, ведь боитесь собственных желаний и чувств. Потому что думаете, что это непорядочно по отношению к другу, не так ли? И к баронессе Нолаонт, конечно. Но, я уже много раз говорила, что у меня не может быть с господином Аттсогом ничего близкого. Никогда. Тем более сейчас, когда моё сердце и моя душа принадлежат вам, герцог Раннор.

Лилия положила руку ему на грудь и будто нащупала биение его сердца. Глядя в светло-карие глаза, белокурая красавица продолжила негромко и вкрадчиво говорить:

– Любовь так жестока к влюбленным, но еще жестче она к тем, кто полюбит одного из влюбленных, кто третий. Должно быть, любовь – это самое страшное, себялюбивое и жестокое чувство из чувств. Экклесия ошибается, утверждая, что любовь спасает. Она губит. Нас и других… Я теперь знаю это точно. Я словно падаю в омут, тону в своей любви, как в топи, и чем сильнее я пытаюсь вырваться, тем сильнее меня затягивает в трясину. Любовь – липкое чувство, очень липкое… Кажется медом, но нет – этот горькая смола… И я себя саму не узнаю: понимаю, что желаю быть жестокой, чтобы самой испытать счастье. Хотя бы малость его… Хотя бы на время…

Она погладила черный бархат мужского камзола и замолчала в ожидании, пристально и призывно глядя в глаза Рагнера. Он опять видел, как растворяется в дымке ее лицо: облачная белесость, размытость вишневых губ. И темные, что чернее черной черни очи, блестящие и таинственные, становятся четче и больше. Колодец с ведьмовской черной водой… Рагнер притянул к себе Лилию и страстно впился губами в ее вишневые губы, наслаждаясь каждым мигом, что трогал ее хрупкое тело и был обласкан им в ответ. Он прыгнул в колодец и летел вниз, ожидая хлада воды, но не достигал его, а всё летел и летел в никуда.

Айада у дверей заворчала, и Рагнер очнулся от наваждения. Он отшатнулся от белокурой красавицы и, прислушавшись, сказал:

– Вьён идет.

Лилия кивнула. Поправив волосы, она неспешно вернулась к стулу, села на него и взяла со скамьи рукоделие. Вьён и его красный полукафтан появились в гостиной через мгновение после того, как она занесла иглу над меридианским крестом.

– Рагнер! – пошел к нему улыбающийся алхимик. – Почему ты меня отрываешь от камышового сиропа?

Он увидел Лилию Тиодо и прежде приблизился к ней. Женщина быстро прикрыла рукой то, что вышивала.

– Господин Аттсог, не подглядывайте. Это приз для вас.

– Приз-для-ме-ня! – повторил Вьён, смакуя каждый слог, будто сладость. – Сегодня герцог Раннор, любезная госпожа Тиодо, не успел еще вас ничем расстроить или обидеть, я надеюсь? – игриво обратился к ней алхимик. – Иначе я его отругаю!

– Не скрою, немного старался, – посмотрела Лилия на Рагнера. – Но вышло наоборот. Кажется, это я обидела герцога Раннора.

Она говорила ласково и ровно – так, словно две минуты назад это не она была в объятиях Рагнера. Тот нахмурился и тоже постарался взять себя в руки. Вместо слов он протянул Вьёну письмо от Гёре.

– Да чем же вы, нежная лилия, могли обидеть такую осу, как герцог Раннор? – продолжал говорить на меридианском Вьён, разворачивая сложенный в три раза лист.

– Тем, что ему никак не удается меня разгадать, – улыбалась Лилия и глядела на Рагнера.

– Так, Вьён, – сильнее нахмурился тот. – Ты как-нибудь на досуге свари еще сыра…

– В семьсот пятьдесят раз! – воскликнул Вьён.

– Да, но… торговля, оказывается, дело хитрое и даже может обернуться позором… И надо еще постараться сбыть новый товар, как мне сказали. Лучше не надеяться. А сахар – это куда как надежнее. Есть успехи?

– Да! Мне удалось осветлить сироп, но он несъедобен. О, это пустяк! – засмеялся обрадованный и воодушевленный алхимик. – Затруднение на триаду… Ищи место под сахарный дом, Рагнер!

– Пойду поищу прямо сейчас… Мне пора, Вьён, – сказал Рагнер, желая быстрее вскочить на коня.

Вожделение не проходило, а наблюдая радость друга, Рагнеру хотелось бежать что есть силы отсюда прочь. Совесть кусала сердце. Рагнер чувствовал себя предателем и, вообще, дерьмом. Быстро кивнув на прощание Лилии, он покинул гостиную. Вьён же пошел провожать его до ворот. У алхимика горели глаза, и он горячо благодарил друга, отчего душу Рагнера пуще переполнял мучительный стыд.

– Знаешь, я не устаю любоваться покоями герцогини, – прощаясь, сказал он Вьёну. – Спасибо и за то, что ты подарил Нилю Петтхогу зарисовки из Санделии. Словом, я хотел сказать, что всем тебе обязан. Без тебя – я никто.

Он крепко обнял Вьёна, поклявшись себе, что более не подойдет и близко к Лилии Тиодо.

Возвратившись в свой замок, Рагнер провел восхитительный вечер с Маргаритой. Они вместе искупались, после чего Рагнер на руках отнес свою любимую в кровать-шкаф и закрылся там с ней до утра.

Правда, сон долго к нему не шел. Лежа во мраке, слыша изнутри себя дыхание спящей Маргариты и мерный стук ее сердечка, Рагнер вспоминал другую и ее чернеющие гибельные глаза.

Утром Рагнер проснулся остывшим и очистившимся, его разум посветлел, жаркий поцелуй с Лилией стал казаться ненастоящим – поцелуем с грёзой. И каждый час настоящего сильнее размывал прошлое. Герцог Раннор твердо постановил, что более не посетит дома Вьёна Аттсога, пока там водится «черноглазая дымка», и точно более не отправится туда один.

________________

«Дымка» сама его вскоре навестила. Тринадцатого дня Целомудрия, в день венеры, Лилия Тиодо неожиданно «сгустилась» в замке Ларгосц за час до обеда. Рагнер в это время был в спальне Маргариты. То ли из чувства вины, то ли потому что устал, он больше не опаздывал к вечерней трапезе и даже старался приехать пораньше к своей «любимой толстухе» (ладно, толстушке – самой прекрасной из толстушек). Живот у Маргариты выпирал так, словно она прятала под одеждами каравай – и самое свободное платье уже не могло скрыть «булочной кражи», а Рагнер не уставал удивляться тому, как быстро растет ее «пузико», и от обидных шуток тоже не мог удержаться, несмотря на негодование «счастливой (но и несчастной тоже!), носившей в чреве его дитя Маргариты».

В кровать-шкаф Рагнер и Маргарита еще не успели забраться, как и не успели раздеться: сидели на ступенях подиума да на медвежьей шкуре и целовались. Огю Шотно громко постучал в закрытую дверь опочивальни и противным голосом прокричал из-за нее, сообщив о визите гостьи.

– Может, ты убьешь Огю Шотно? – прошептала Маргарита.

– Порой охота, – вздохнул Рагнер. – Можем не идти к ней, если не хочешь.

– Шотно уже сказал ей, что мы в замке. Вьён на тебя обидится, если белоснежный цветочек грубо отправят восвояси. Надеюсь, она ненадолго…

Когда они спустились на второй этаж, Лилия стояла в конце обеденной, у дверей в бальную залу – рассматривала посуду и подсвечники, размещенные на полках буфета. Огю с удовольствием хвастал ей об изменениях в Ларгосце, произошедших благодаря ему. Люти, Миллё и еще четыре девушки убирали стол для трапезы. Нёген зажигал настенные светильники.

Заметив выпуклый живот Маргариты, Лилия взволнованно посмотрела на Рагнера, но ничем иным себя не выдав, вежливо присела в приветствии.

– Не желала бы казаться навязчивой, но… Ирмина горячо хвалила покои хозяйки замка, – пропела Лилия. – Я была в городе, купила мелочей для рукоделия и, располагая временем, подумала заехать к вам с надеждой, что и мне Ее Милость позволит полюбоваться красой своих покоев.

– Госпожа Тиодо останется на вечернюю трапезу? – поинтересовался Огю Шотно.

– О, не беспокойтесь, прошу! – воскликнула Лилия. – Я к обеду должна быть в доме господина Аттсога, иначе мой братец растревожится не на шутку. Я заглянула не более чем на девять-двенадцать минут.

Маргарита самым любезным голосом пригласила ее на третий этаж. В светлице Лилия восхищенно оглядела стены, потолок и внушительную изразцовую печь, от какой исходили волны жара. Айада, блаженствуя, развратно развалилась на спине перед очагом, и только шаркнула по изумрудному полу головой в сторону гостьи. Соолма здесь же что-то вязала, сидя на боковой скамейке печи. Лилия ласковым голоском поинтересовалась рукоделием Черной Царицы, но та была не в настроении и что-то буркнула ей в ответ, а Маргарита решила: пусть «подруженька» Соолма сидит, сколько хочет, в ее светлице, да и Айада тоже пусть валяется.

В опочивальне герцогини уже появились тканые шпалеры из Рюдгксгафца, медвежья шкура на полу и изящная мебель: круглый столик у окна, длинный ларь у резной панели с крючками и плоское зеркало над ним; золотистый шатер подвинули к стенке. Лилия всё похвалила, наговорила приятностей и восторженно повздыхала. После попросила дозволения посетить уборную, где опять растеклась в сладких речах. Маргарите казалось, что на нее вылили ушат с медом. Это, конечно, было не так унизительно, как ушат с нечистотами, но липко и тоже весьма неприятно.

Наконец Лилия собралась уходить – и тогда, в обеденной, Рагнер будто ударил Маргариту, сказав, что проводит вместе с охранителями госпожу Тиодо до лесного дома, а то уже наступили сумерки.

«Зачем ты сам поедешь ее провожать? – спрашивали зеленые глазищи светло-карие глаза. – Дай ей охранителей, и всё. Зачем ты?»

– Нет, я сам провожу госпожу Тиодо, – точно прочитав мысли Маргариты, ответил Рагнер. – Я быстро: успею вернуться до обеда.

Маргарита изобразила улыбку и кивнула, а после, из окна «опочивальни принцессы», наблюдала, как Лилия покинула замок в сопровождении Рагнера и четырех охранителей.

________________

Миновав деревню и выехав на лесную дорогу, Рагнер заговорил с Лилией. Меридианского языка никто из охранителей не знал, и он без вступлений начал откровенный разговор:

– Госпожа Тиодо, я желал попросить у вас прощения. То, что случилось девятого дня, – это было недопустимо и не делает мне чести. Ваша редкая краса и ваше признание затуманили мне разум, но себя я не оправдываю. А сейчас я хочу забыть о том недоразумении и никогда его не вспоминать.

Лилия молчала, запахивая на себе темно-серый плащ. Сумерки сгущались, и вскоре лишь огонь от фонарей освещал их путь. Чернеющие по сторонам деревья будто незаметно смыкали свои ряды, медленно сужая глинистую, размытую дождями дорогу. Шелестя голыми ветками с сухой листвой, они, словно ведьмы, зловеще нашептывали колдовские заклинания. Уханье пробудившегося филина пророчило беду.

– Скажите что-нибудь… – попросил Рагнер Лилию, но она продолжала молчать. – Госпожа Тиодо, – вздохнул Рагнер, – вы сами видели баронессу Нолаонт, ее чрево… Что мне еще надо объяснять? Я намереваюсь обвенчаться с ней, едва меня разведут с нынешней супругой.

– Так вы собираетесь венчаться из-за долга? – печально спросила Лилия.

– Не только, но и из-за этого тоже. Бесчестно отречься от женщины, с которой жил, привез ее в чужие земли и давал ей обещания.

– Любопытно, – с раздражением проговорила Лилия, – долго ли вдова Нолаонт на самом деле противилась вам… Почему-то мне кажется, что недолго.

– Она вела себя достойно, иначе бы я не влюбился.

– Я не думала вовсе ее оскорблять. Я лишь говорю правду: она – вдова, которая открыто живет с женатым мужчиной и будет продолжать жить, даже если Экклесия не дозволит вам развода с нынешней герцогиней Раннор. Нравственностью здесь и не пахнет. Такая супруга вам нужна?

– Нужна! – резко ответил Рагнер. – И советую остановиться, а то мне кажется, что вы всё же оскорбляете баронессу Нолаонт. А вот что мне было действительно не нужно, так это тот поцелуй с вами. И вы, госпожа Тиодо, – жестко добавил он, – мне никогда ранее не были нужны, сейчас не нужны и не будете нужны. Я попросил прощения лишь за то, что от чистых помыслов, обратил вас тем дурацким поцелуем к недостойным мыслям и словам. Уходите лучше в монастырь, как хотели, и уезжайте из Ларгоса.

– Так… я была для вас минутной похотью? – дрогнувшим голосом спросила Лилия.

Рагнер скривил лицо в темноте. Он был уверен, что если бы осветил фонарем лицо Лилии, то увидел бы слезы в ее прекрасных, бархатных глазах.

– Всё верно, – холодно подтвердил он, опять чувствуя себя дерьмом. – Лучше я бы и не смог объяснить.

До Пустоши они оба сохраняли молчание. Рагнер убеждал себя, что всё делает правильно, но совесть почему-то и в этот раз его терзала. На развилке дорог он повернул коня направо, к дому Вьёна, но Лилия запротестовала:

– Дальше я доберусь одна, Ваша Светлость, – гордо говорила Лилия. – Вы и так потратили на меня много времени. И опаздывать на обед из-за меня точно не стоит. Я более вам досаждать не намерена.

– Рад слышать, – тихо выдохнул Рагнер. – Но я настаиваю на том, чтобы проводить вас до дома. Темно и небезопасно…

– Оссставьте меня в покое, – прошипела Лилия. – Ваша рыцарская учтивость ныне неуместна. Вы не имеете права настаивать более ни на чем. Я хочу остаться одна! Уйдите, умоляю, наконец.

– Я отправлю с вами хотя бы одного…

– Хотите получить отчет о полноте моих страданий? – нервно шептала она. – Я хочу успокоиться и прийти в себя до дома. Прощайте, – гордо подняла она голову.

– Хоть фонарь возьмите… – уступил ей Рагнер. – Доброго пути.

Она взяла фонарь и, слегка ударив ногой мерина в бок, направила его по дороге к дому Вьёна. Огонек от ее фонаря быстро скрылся за деревьями.

– Прости меня, – прошептал ей вслед Рагнер и развернул Магнгро.

Рагнер и его охранители успели в замок к обеду, и по пути с ними не произошло ничего примечательного. Зато на середине пути от Пустоши до лесного дома случилось нечто странное. Любой в Ларгосе, кто был знаком с Лилией Тиодо, благочестивой, скромной, рьяной меридианкой, не поверил бы своим глазам, если бы оказался там в тот час.

Светловолосая красавица спешилась в лесу, и прогнала рыжего мерина. Тот быстро зашагал знакомой дорогой к своему дому. Лилия же свернула в подлесок, за кусты, села на землю и, освещаемая фонарем, вытащила иглу для рукоделия из кошелька, какую сегодня купила в городе. Она проколола себе три пальца на руке и засунула кровоточащую руку под юбку, растирая руками кровь по белью и между ног, а иглу воткнула в землю. Когда кровь перестала идти, молодая женщина швырнула фонарь к дороге, отчего он тут же потух, сама же прошла чуть дальше в лес. Она легла среди опавшей листвы и стала неистово кататься по ней, задирая юбку и перемазываясь землей. Ветки царапали ее, но она сильнее погружала свое прекрасное лицо в грязь, терлась им о дерн, сдирая нежную кожу со щеки о торчащие корни. В приступе безумства, она сорвала кошелек с пояса, выкинула его содержимое здесь же, зная, что монет в нем нет. Затем женщина разорвала ворот своего платья и после обессилено упала на спину. Она улыбалась грязными губами звездам, мелким и частым – точно россыпь алмазов по черному бархату. Когда же она поднялась, то изобразила муку на своем лице и, хотя ее никто не видел, всхлипнула. Лилия Тиодо отряхнулась, но не слишком стараясь, и, с трудом держась на ногах, падая то на одно колено, то на другое, побрела по лесу вдоль дороги к дому Аттсогов. Она беззвучно рыдала, не утирая слез, и судорожно обнимала себя руками за плечи – она будто сама поверила в свой обман. Заметив вдали огоньки фонарей, Лилия спряталась за деревья и лишь когда узнала зовущие ее голоса, то откликнулась. Вьён и Адреами увидели, как на узкую лесную дорогу, шатаясь, выходит женщина в замаранном плаще и с взлохмаченными волосами, в каких застряли листья. Лилия Тиодо упала в объятия брата и, прижимаясь к нему, рыдая, дрожащим голосом стала умолять ее спасти.