Три цветка и две ели. Первый том

Глава XVI

Зима

В основе «Меридианского знания» лежало учение о четырех стихиях и двух силах, приводивших всё в движение. Также знание гласило, что всё в этом мире конечно: всё живое и неживое рано или поздно умирает. Природа тоже гибла, вернее, перерождалась, а перерождение стихии наступало в миг ее ослабления и усиления противоположной стихии. Зима наступала во время сильной Воды, слабеющего Воздуха и набирающей мощь Земли.

Огня же зимой в мире имелось крайне мало, поэтому человек, пытаясь прийти к гармонии, охотно впускал в себя вражду. Особенно дурно зима влияла на женщин, плоть которых сама по себе была холодной и влажной. Женщины становились похотливыми, скандальными и непримиримыми, забывали о благоразумии и покорности. Мужчины, напротив, зимой успокаивались – обилие Воды благостно влияло на их сухую и горячую плоть, оттого в любви они (не путать с похотью), равно как и женщины, зимой едва нуждались, – следовательно, чаще всего именно зимой влюбленные либо остывали друг к другу, либо пребывали во вражде.

Знание многое могло объяснить, но не всё. Например, любовь священники изучали уже тридцать восемь циклов лет, однако до сих пор не смогли разобраться в том, как вызвать любовь по своему желанию или как перестать любить. Не могли они понять и то, почему у одних влюбленных земная любовь обращается во вражду, а у других переходит в духовную любовь. Тем не менее Экклесия твердо знала – любовь и вражда есть силы, подвластные человеку.

________________

Утром выпал первый снег, сделав мир сказочным. Сероватая гладь озера сковалась льдом и будто припорошилась мукой. В ожидании Рагнера Маргарита любовалась через стекло окна на нереальную, безмолвную, белую красоту. Вдруг звонко прозвенел смешок – во внутреннем дворике Нёген счищал снег с крыши «беседки», а Миллё лепила снежки, бросала их в юношу и, смеясь, отбегала от него. Кроме этой девочки, в замке детей не было, оттого она росла робкой и необщительной. При виде ее большеглазого личика, не испуганного, как обычно, но радостного, сердце Маргариты потеплело, да и на душе стало немного легче.

«Всего лет через пять Миллё исполнится двенадцать, – подумала она, – и эту крошку отдадут замуж. Или даже раньше могут… Такая малютка и замужем! А Нёген уже два года как жених…»

– Не спеши выходить замуж и бросать меня, доченька, – смотря на свой живот и поглаживая его, сказала вслух Маргарита.

– С кем говоришь? – послышался негромкий голос Рагнера, и одновременно с этим открылась панель в углу. Ее возлюбленный появился, как всегда, весь в черном, лишь добавил к убранству зимний плащ, подбитый черным соболем. На его поясе горел златом Анарим, на ногах позвякивали вороненые шпоры.

– Я давно уж с дочкой говорю, – ответила Маргарита.

– Дочка? Девчонка? А почему не маленький рыцарь? – улыбаясь, Рагнер положил руку на ее живот.

– Я это чувствую. Не могу объяснить. И я хочу дочку в честь своей мамы назвать – Анге́ликой. Это цветок, какой растет вдоль рек. Ангельская трава – так его в Орензе и Сиренгидии зовут.

– Прости, любимая, но нет. И здесь эта трава изобильно растет в лесах, а из нее дудки да сиринги делают. И зовут ангелику «дудник»… Лучше назовем дочку в честь моей матери – Цальвией.

Маргарита обиженно смотрела на него и хлопала глазами.

– Рагнер, мы же договорились, что будет так, как в твоем роду заведено: ты выбираешь имена сыновьям, а я – дочкам.

– Но ты хочешь назвать герцогиню «дудник», а герцогиню, тем более из рода Раннор, так звать никак не могут!

– А Цальвия – то же самое, что салфетка! Ты сам говорил! Герцогиню могут звать «салфетка», да?

– Цальвия – это шалфей! Невредимая и спасающая! Священная трава древних людей, прогоняющая Смерть! А салфетки – так… никто и не знает, от какого слова пошло их название.

– Рагнер! Ну пожалуйста! Цальвия – это очень красивое и гордое имя. Клянусь, что так мы назовем нашу вторую дочурку, но первую я хочу Ангелику! Это ангельская трава. Ангельская!

Из-за ее живота, Рагнер обнял Маргариту со спины и, целуя ее в висок, прошептал:

– Вторую дочку мы назовем Ма́ргрэтой, как тебя и мою бабулю. А первую – Цальвией. Довольно спорить.

– Меня Маргарита зовут, а не Маргрэта…

– Довольно спорить, – ласково повторил Рагнер. – Смирись: я тебе всё равно не уступлю… И не потому что я хочу дочку-Цальвию, хотя хочу, просто я думаю о будущем нашей малышки – когда она вырастет, то не раз скажет папочке спасибо за то, что ее не дразнили дудкой или даже вонючкой.

– Пошли вниз, в узилище, – недовольно ответила Маргарита.

Рагнер взял ее белый плащ и заботливо набросил его ей на плечи.

– Я люблю тебя, – сказал он.

– Я тоже тебя люблю, – вздохнула она, даже не улыбнувшись.

________________

Низкий потолок подвала будто давил мощью всего донжона. Здесь было по-ночному темно, страшно и очень холодно. Еще спускаясь по винтовой лестнице, Маргарита зябко запахнула плащ на груди. Сойдя со ступеней, она увидела комнатку с двумя толстыми дверьми, в глубине и слева, за какими находились сокровищница и погреб, да приоткрытую решетку напротив – вход в узилище. За решеткой весело перекрикивались два дозорных. Их ноги согревали ящики-грелки с горшком, наполненным горячими углями, но, несмотря на это, они дышали в руки, пытаясь их согреть. На столе, за каким молодые мужчины резались в кости, стоял светильник, а на стенах висели еще две масляные лампы, свет от которых давал зловещие, длинные тени.

Рагнер выругался, подходя к поздно заметившим его дозорным.

– Рернот! – возмутился Рагнер. – Едва я решил, что из тебя толк выйдет! Да охраняй ты меня, то я бы тебя уже убил этими костями! Хоть в карты бы играли! Они хотя бы к решеткам не закатываются.

– Озвиняйте, Вашо Светлость, – не опечалившись, бодро ответил белобрысый, светлобородый парень. – Холодно́ былось в карто-то.

– А я и в карты дуть не разрешаю. Но кости! Я помню, ты трусил кирасу снять в потешном бою, – тихо и зло говорил Рагнер. – С чего ты вдруг осмелел? Я тебе тогда руку пожал, оттого что пожалел дурака. Так знай: мне нынче стыдно за это, и я, как предупреждал, заберу эту руку себе, а потом – на остров Фёо, Рернот! Я не для того раздаю приказы, чтобы их нарушали. В дозоре – не играть, а следить в оба! Если еще раз увижу… Я тебя предупредил – домой, на свой Фёо, и без руки.

Рернот испугался и кивнул.

– Вот это верно! Верно: молчать и кивать, – зло бросил ему Рагнер и повернулся к Сиурту. Тот исподлобья поглядывал на Рагнера и тоже опечаленным не казался.

– Сиурт… – развел руками Рагнер. – Я думал, ты еще в Элладанне понял! Ясно всё с тобой… – махнул он рукой. – Отпирайте решетку, – приказал Рагнер и пошел к Маргарите, застывшей у винтовой лестницы.

– Я в Элладанну вся поня́л, – раздалось Рагнеру в спину. – Да вота Лорко и Ольвор набогатеят, а я нета.

– А на кой черт тебе богатство, Сиурт? – не оборачиваясь, спросил его Рагнер. – Бери с брата пример: моим наместником быть отказался.

– Я жанитяся хочу, – ответил Сиурт, направляя ружье на выходящую из мрака, устрашающую тень – с медвежьим покрывалом на плечах Нинно выглядел огромным, похожим на оборотня. – На Миране Вохнесог жанитяся. Она за бедняка не поддет – за ею граф Гельдор увиватася. Стой, – сказал Сиурт Нинно на хорошем орензском. – Дальше ни шагу. Застрелю в башку.

Кузнец остановился, наблюдая за тем, как Рагнер ставит у конца стола стул для Маргариты, помогает ей сесть и подвигает ей под ноги ящик-грелку.

– Ты, Сиурт, даже не дурак, а хуже, – говорил в это время Рагнер. – Хотя орензский выучил получше Аргуса… Свой рот про Эгонна ты должен был намного раньше раскрыть! Иди и встань за мной, – указал он Сиурту. – Жениться на Миране он собрался… – тихо проворчал Рагнер, с шумом двигая ногой второй стул к Нинно. Сам Рагнер присел на край стола, немного загораживая Маргариту. – Бери стул, господин Граддак, и ставь его туда, где ты сейчас. Ты сказал, что скрывать тебе нечего, – сложил он руки на груди, нащупывая рукоять кинжала. – Пора, в таком случае, отвечать на вопросы.

Нинно любовался Маргаритой – в белоснежном одеянии, в плаще с большим пушистым воротником и головном уборе из кружев, она походила на повелительницу снегов с гравированного листа со сказкой, какой он когда-то давно купил для Беати. Ревнивый бог зимы, муж повелительницы снегов, превратил ее сердце в лед, и с тех пор ее снега несли смерть всему живому. Нинно вспоминал сказку и смотрел на ту, которую помнил еще семилетней, смешливой озорницей с двумя золотыми косичками. Та девчонка из любопытства разобрала ножницы тетки Клеметины, играла с ними, и в итоге потеряла болтик – глядя на него заплаканными глазищами, Грити попросила Нинно ей помочь. И он нашел для нее подходящий болтик, выкрутив его из своего нового бритвенного ножа. Ей не попало от тетки за поломку, и она позабыла про тот случай, но вот Нинно помнил. Еще помнил признательность в зеленых, еще детских глазах. Та златоволосая, веселая озорница взрослела, становясь с каждым годом всё робче и краше, да всё реже бывая в его доме – и так, пока навсегда не ушла: сначала из квартала бедняков, затем из Орензы. А нынче Грити даже не желает, чтобы он жил поблизости. Да и будто сами звезды тоже ополчились против него – только он нашел ее, дорогую и любимую, его бросили в клетку. Догадываясь, что может больше никогда не увидеть Маргариту, Нинно старался получше запомнить ее лицо, прекраснее какого не знал. Уже печальное лицо…

– Чего застыл?! – грубо спросил его Рагнер, разозленный и безалаберностью дозорных, и тем, что кузнец пялится на его женщину. – Взял стул и сделал, как я сказал.

– Рагнер, пожалуйста, позволь мне, – тихо произнесла Маргарита, пока Нинно садился на стул.

Герцог, скривив губы, кивнул, и она продолжила:

– Нинно, та женщина, что вчера была в Оружейной зале… Она утверждает, что ты напал на нее. Это случилось незадолго до того, как ты появился. Случилось ночью и в том лесу. Напал… Я имею в виду – надругался… Всё крайне серьезно, Нинно, – говорила она, терзая пальцы, подбирая слова и иногда прикусывая нижнюю губу. – Ей все верят. Тебя же, если ты не сможешь оправдаться… Тебя казнят. И ты же знаешь, какая это страшная казнь. Ответь, прошу тебя, на вопросы герцога Раннора. Он вовсе не хочет тебя напрасно обвинить. Он хочет найти преступника.

– Ты тоже на меня мыслишь? – с горящими глазами спросил Нинно и резко поднялся.

Рагнер выругался, соскочил со стола и заорал на кузнеца:

– Сделаешь шаг – и тебя прибьют на ее глазах! Этого желаешь?! Кровью залить ее глаза?! О ней ты думаешь?! Или о себе одном?!

– Нинно! – испуганно воскликнула Маргарита. – Не зли их, прошу!

Нинно нахмурился, помедлил, но, вскоре сделав шаг назад, снова сел на стул, придерживая одной рукой у груди наброшенное меховое покрывало. Рагнер перевел дыхание и, тихо слышно ругаясь, вновь присел на стол.

– Не делай так больше, кузнец, – сказал он. – Я тут на тебя время трачу, чтобы всё выяснить. Та дама могла и обознаться. Было очень темно, и она не видела толком выродка. Поговорим спокойно. Отвечай на мои вопросы.

– Прежде она скажет… Ты, Грити, тоже меня виняешь? Не ври. Я… – смутился он. – Я тогда не хотел… Не знаю, как всё вышло. Я никогда бы… – с болью говорил он. – Ни с одной не насильничал, а уж тебя…

– Нинно, я верю тебе, – быстро заговорила Маргарита. – То было недоразумение… Не будем о нем говорить. А герцог Раннор всё о том случае знает, – добавила она. – У меня от него тайн нет. И, Нинно… Если ты не оправдаешься, то тебя казнят… унизительно и страшно. Я же приму это: буду жить дальше как ни в чем не бывало, – твердо говорила девушка. – И слезинки не пролью, потому что, раз мой муж уверится в твоей вине, то и я тоже. Скажи ему, прошу, правду. И не лги ни в коем случае – он догадается, и выйдет лишь хуже.

Рагнер немного смягчился и послал Маргарите теплый взгляд. Нинно же впал в раздумье – хмурился и смотрел в пол.

– Итак, для начала расскажи про бандитов. Как с ними познакомился?

– Я сошел с судну, есть хотел, пошел в первую трактиру, ищал круг над дверями. Тама, на кругу, былся петух. После ко мне подсел мужик в синем шаперону. Он руками махал: мол, кудова тебе надобно?

– Показывай, как он махал руками.

Нинно отбросил назад, на спинку стула, покрывало, затем ткнул в себя, потом по сторонам и двумя пальцами прошагал в воздухе.

– Я понял этое как «кудова тебе?», – пояснил Нинно. – Я сказал, что сыщиваю Лодэтского Дьявола, – он показал рожки над головой. – И всё. Дальшее он достал монету в серебру. Я тоже достал – мол, уплота имеется. После мы пошли на улицу, к телеге. Мы езжали вчетвером. Тех людёв я не знал – думал, нам по пути. В лесу они становили телегу, мол, надобно по нужде, и на меня втроем… Они мне голову стукнули, – дотронулся Нинно до затылка. – Я потерялся, но сознанья не лишился – притворился тока. Они взяли кошелек, нож еще для еды взяли… Двое монеты считали… После ко мне толстяк пошел с ножом – я пнул его в ногу – и в лес я… Всё…

– Опиши их.

– Сел к мене за стол – мелкий, рыжий как лиса, в синем шаперону. Второй – толстый и сильный, шапка у его как чепчик, бельевая… Мясник.

– Почему мясник?

Нинно пожал плечами.

– Похожий… толстый… И он же резать сбирался – привычный, значит, труд ему. А тот, что телегой правил – темные глаза и светлый волос. Я помню его руки – руки красивые. И вроде он был за главного. Большее не знаю – он ко мне спиной на телеге былся. Одёжи у всех обыденные – штаны, кафтаньи с капушоном…

– Что ты в лесу делал? – задумался Рагнер.

– Шел… – снова пожал плечами Нинно. – После по берегу речки шел – думывал, речка куда-то да выведет.

– Чем питался?

– Камышовым клубнем и шишки еще ел.

– Грибы или ягоды?

– Чего не знал, того не снедал.

– С чего же ты тогда опьянел? Стал как в бреду? И еще ты оленя видел.

– Не знаю. Едва помню про это. Помню, как луг у речки вкусно пах. Еще думал – чудня экая: лес уж бур, а луг – зелён… Укрылся плащом. Всё. После… Да не былося того – бредни!

– Рассказывай свои бредни, – не сдавался Рагнер.

– Я видал мертвого, как живого, – неохотно произнес Нинно. – Он давал мне корону.

Рагнер не смог сдержать улыбки.

– Кем же был твой… коронователь?

– Бродягою… – мрачно ответил Нинно и пронзительно посмотрел на Маргариту. – Тот самый. С Главной площади.

Маргарита невольно поежилась, а Рагнер перестал улыбаться. Он взглянул на девушку, а потом снова на Нинно.

– Тот бродяга, что стишки насочинял? – прищурил глаза Рагнер. – Про девчонку в красном чепчике?

Нинно мрачно кивнул.

– Так что же? Взял корону?

– Нет, – буркнул Нинно. – Кабы кто-то прочий былся, может, и взял бы. Но не от его. Он еще сказал… – говорил кузнец побледневшей Маргарите. – Что коли я ее возьму, то… Ты сама всё знаешь, ежели помнишь. Но надобна уплота. Я отказался… Затем что у него былися алые глаза. Он меня перепугал. Это былся демон, не человек.

Маргарита тоже испугалась. Даже у Рагнера вдруг пробежал холодок по спине, словно ему в затылок дыхнула стужа.

– Оленю уж после увидал: он мне лицо вроде лизал… После я очнулся в оврагу, выбрался… как в бреду. После… Я увидал свет и неземну красу – тебя, – ласково сказал Маргарите Нинно. – Ты былася вся в свету, в изнутрях и в снаружах, в свету над головою… Я решил, что в Раю…

– Миленький сказ, – жестко ответил ему Рагнер. – Хоть роман пиши: и любовь, и святые, и демоны… Так у тебя был плащ? Какого цвета?

– Синеватого, темный. Не знаю, кудова он делся.

– Ты в своем бреду сказал: «Женщина ночью в лесу». Как объяснишь?

– Я… – вздохнул Нинно. – Вроде еще женщина былася… Вроде пела… Но не знаю: былась ночь и я ее не видывал, слухал лишь… Она меня по имени звала. Не моглася она знать моего имени. Бредни, значат, как с бродягой на лугу и короной…

Рагнер молчал и размышлял над тем, что услышал. Тогда Маргарита спросила:

– Нинно, скажи, как ты добрался до Лодэнии? Что делал после того, как мы тебя не видели?

– Я не знал, что делывать, ходил к ратуше… Каждый день, – снова бросил он на Маргариту пронзительный взгляд. – Глазел: вдруг ты в окне покажешься… Видал, как ты езжала с им, – кивнул он на Рагнера, – пред Западной крепостью вас видал. И ты не былась счастливой – ты былася устрашенная и грустная. И я порешал, что сыщу тебя в Лодэнии. Я шел к тебе слишком долгое, затем что работал. Тянул лодки с камнем и лесом вверх по Лани, хотя вниз шел. Так и шел: один град вверх, двое городов вниз – и так до Бренноданну. В ём мне свезло: на галеру гребцом взяли. Всякий раз весло подымал и думал: уж на шаг я ближе́е к тебе, Грити, на еще шаг, на еще шаг… В радостях мне былось весло то ворочать. Невмоготу порой, а всё ж в радостях – лик твой за веслом в небе представлю – и целовать весло я былся готовый… Так я до порту лодэтского добрался – графству Ормодц или как-то этак. Капитан пло́тить не стал – мол, в Бренноданне уплота будется, и я сбежал… Монеты берег – пешком до иногого краю морю шел, и тоже в радостях шел – знал: уж точное дойду до тебя. А до Нодолкоса я месту на судне куплял – в легкости плыл – гостём, не работал… И пущай твой дракон нынча смертиями мне грозится – плевать уж – я радый, что дошел, радый, что ты в порядку… Можное и помереть… лишь б ты счастивая была…

У Маргариты разрывалось сердце, когда она представляла Нинно бредущим по берегу Лани и тянувшим на себе вверх по реке большие лодки, нагруженные валунами, или когда видела его ворочавшим тяжелое весло по десять часов в день. Что бы Рагнер не говорил о труде гребца – как о самом обычном ремесле, эта работа считалась каторжной и шли в гребцы на торговые суда от безысходности.

– Закончим, пожалуй, – сказал Рагнер. – Господин Граддак, вы отправляетесь в город, в тюрьму, где будете ждать своей участи, а она решится через три дня, в Суде. Еще раз повторю – будьте покорны. Выбор у вас таков: или достойно проследовать в тюрьму – и тогда я позволю вам забрать это меховое покрывало, или же поехать туда позорным способом – в клетке, например, как зверь. Я всё понятно сказал?

– Всё погоже, – ответил Нинно. – Я не буду противиться. Коли нету на свете справедливостей, то… Грити, приди провожать меня к эшафоте. Я на тебя глядеть в утешение будусь, когда…

– Не проси меня о таком, – нервно замотала головой Маргарита и полезла в кошелек за платком. – Ни за что, Нинно. Божия справедливость есть… – встала она со стула и отвернулась, прижимая платок к глазам. – А если ее нет, то я всё равно не смогу…

Рагнер приобнял ее и отвел к лестнице, где она утерла глаза. Оставив ее там, он вернулся к столу.

– Ты что дурак? – зло сказал он кузнецу. – Как ей, носящей в чреве, смотреть на казнь? Возвращайся за решетку – скоро за тобой придут.

Нинно с печалью глянул на белеющий во мраке, девичий силуэт и поднялся на ноги. Меховое покрывало, хранившее слабый цветочный аромат от душистых вод Маргариты, он набросил на себя и вернулся за решетку. Теперь он казался не оборотнем, но медведем, плененным царем зверей; Нинно держался руками за прутья решетки, упираясь в них лбом, и продолжал смотреть на Маргариту. Она же опять закрыла платком глаза и отвернулась.

Рагнер отнес Маргариту в опочивальню герцогини на руках, а она не переставала беззвучно рыдать в носовой платок. Только в своей спальне, сидя на медвежьей шкуре, она так разревелась, что завыла нечто нечленораздельное. Рагнер сидел рядом, обнимал ее и ждал, когда она успокоится.

– Что ты дум… маешь? – наконец услышал он между всхлипами. – Казнииишь? Виновен?

Рагнер вздохнул, а она опять залилась слезами.

– Послушай, любимая, – целуя ее в висок, прошептал он. – Немного времени еще есть. Я завтра прошмыгнусь в Нюёдлкос. Если твой кузнец про бандитов не врет – то, возможно, и в остальном он честен.

Зеленые, заплаканные глазищи смотрели на него с надеждой.

– А ты, любимая, – поцеловал ее Рагнер в бровь, – успокойся, хотя бы ради нашего наследника, если тебе ни меня не жалко, ни себя.

– Да…

– Еще одно… – нахмурился Рагнер. – Я недопонял про того бродягу. Еще были стишки?

– Были, но… бродяга скорее над Нинно издевался… – высморкалась в платок Маргарита. – Тоже одна пошлость и грязь. Не хочу говорить.

– И всё же, – настаивал Рагнер. – Я хочу знать. Или мне спросить того, кто был тогда с вами рядом на площади? Раоля Роннака?

Маргарита что-то невнятно простонала.

– Не бойся, я потом убью Раоля. Мне прям полегчает, что ли.

Маргарита перевела дыхание, чувствуя в груди боль.

– Я не помню точно, – прошептала она. – Бродяга сказал, что даст Нинно корону, чтобы он… Ну, лишь после этого мы с Нинно ляжем вместе…

– Всё?

– Да…

– Пожалуйста, вспомни те стишки. Замени слова, если это грязь…

Маргарита немного помолчала, а потом быстро выпалила:

– День и ночь меня он будет драть, пока не грохнется кровать!

Ничего не отвечая, Рагнер крепче ее обнял.

________________

Раоля Роннака Рагнер позвал в Оружейную, где указал на стол и бутыль куренного вина на нем.

– Мне сейчас некогда, – сказал он «усатому». – Поговорю с тобой, когда вернусь. Пей, а то здесь холодно, хоть всю бутыль пей… Уборная – горшок в углу. Кстати, я тебя закрою на всякий случай.

И он оставил ошеломленного Раоля в одиночестве. Далее настал черед игроков в кости: Рернот и Сиурт ждали наказания в караульной. Эорик тоже был там. Он что-то говорил здоровенному Сиурту, а тот, хотя был выше старшего брата на голову, понуро смотрел вниз и казался маленьким мальчиком, которого отчитывают.

– Рернот, – отозвал Рагнер в сторону «белобрысого». – Снег выпал – пора чистить выгребную яму у Охотничьего дома и сточный ров под Нужной башней. Бери лопату да тачку у Нёгена – и вперед.

– А ежоли я откожусь? – обиженно проговорил Рернот, не желавший выполнять позорную для воина работу.

– Да запросто. Без правой руки вполне можно жить. Скажешь, что на войне потерял.

Полным обиды взглядом Рернот смотрел на герцога.

– Ты тут мне давай еще заплачь! – разъярился Рагнер. – Сколько влезет, размазывай свои сопли, как девчонка, да вот только ты – заросший потный бородач! До вечера – ты не воин! А там я гляну, брать ли тебя назад!

– Один пойду, Вашо Светлость? – в смешанных чувствах обиды и злости, спросил Рернот.

Рагнер так посмотрел на этого светлобрового парня, что тот резко поклонился и быстро пошел в направлении тамбура.

Рагнер повернулся к остальным мужчинам в караульной.

– Всё готово? – спросил он у Эорика.

– Да, Ваша Светлость.

– Выводите его во двор. Руки свяжите спереди, но пасти его четверым, с двух сторон. Эорик, глаз с него не своди, пока он не будет в подвале Вардоца, а сейчас пойдем со мной на улицу.

Они вышли из тамбура в передний двор. Снега и здесь навалило, но радости конюхам зима не принесла. Запряженный в сани ломовой конь, недовольно фыркал и бил копытом, приминая глубокий снег. Других жеребцов привязали у поилки и те возмущенно ржали, оттого что вода в ней замерзла. Нерасчищенная дорожка к надвратной башне выглядела особенно отвратительно – первый снег раскрошили ногами в грязь, и он превратился в хлюпающее месиво над коварной коркой льда.

Сделав пару смелых шагов, Рагнер поскользнулся и упал бы, если бы его не удержал Эорик. Далее ступая по сугробам уже осторожно и пробираясь к более-менее чистому островку двора, без того взбешенный Рагнер ругал Огю Шотно последними словами – и решил, что убьет смотрителя тоже, если по возращении найдет «всё это дерьмое дерьмо». Когда мужчины остановились, герцог в ярости пнул большую ледышку, отшвырнув ее к крепостной стене.

– Во-первых… – выместив злобу на ледышке, начал спокойнее говорить Рагнер, – то, что в кости в дозоре играют, – это твоя вина. Разберись и всех накажи построже. Сперва карты, потом кости, потом – драка в караульной, а потом – я тебя лишаю должности. Исправь это, иначе всех разгоню и найму новых. Тебя тоже заменю.

Эорик молча кивнул.

– Во-вторых… – положил Рагнер руки на пояс и посмотрел вниз, на свои замаранные сапоги. – Что тут болтают про кузнеца? Что брат тебе говорил? Я Сиурту за это ничего не сделаю. Говори! Мне надо знать!

– Думают: кузнец тот выродок. Всё.

– Раоль Роннак, что болтал? – недоверчиво прищурил глаза Рагнер. – Говори честно, мы ведь братья еще по сольтельской крови. Что про баронессу Нолаонт болтают?

– Не понимаю… – недоуменно смотрел на него Эорик. – Толков нету, Кётране ни я, ни Сиурт, – ни слова, не думай. Ничего про Орензу и ратушу.

– Вези кузнеца в Вардоц, – облегчённо выдохнул Рагнер. – До вечера выясни, что про кузнеца болтают. Всё до малейшей подробности знать хочу. В том числе то, что Роннак натрепал о кузнеце.

– А что с Сиуртом?

– Эорик, ты знаешь правила. Руки он мне, в отличие от Рернота, не жал, так что – целехоньким вон со службы.

– Рагнер, – вздохнул Эорик. – Он же… неумен. Он любое наказание примет. Здесь любовь – влюбился он. Простить себе не может, что отказался тогда играть в карты с Ольвором и Лорко, что не взял в плен принца Баро. Ныне никогда не отказывается играть в дозоре. Такие выводы сделал… Из-за Мираны всё. Он же знает, что ты отдашь ее лишь за достойнейшего, за богача. А ведь Миране замуж пора – полгода и юность ее кончится. В девицах засиделась…

– Эорик, как ты распелся! Так ты сват Сиурта теперь, не пойму? Хм, юность ее кончится, – проворчал Рагнер. – Да как по мне, пусть Мирана хоть никогда замуж не выходит! Будет своя дочь – поймешь… А до Сиурта донеси – чтобы и не мечтал о ней! А будет играть в дозоре, то и подавно. Иди сейчас. Зови ко мне Аварта и… пусть вторым охранителем будет Сиурт.

Эорик ушел, а Рагнер поглядел вверх на окна третьего этажа. Он не видел Маргариту за толстым мутноватым стеклом, но чувствовал, что она из детской спальни смотрит вниз и ожидает: когда и в каком виде выведут Нинно.

«После сегодняшнего, я ни за что тебя живым не выпущу из Ларгоса, кузнец, – думал Рагнер. – Красноглазый демон в облике дорого и родного человека из-за трех морей, желающий получить мое дитя!.. Почему я только сейчас узнаю, что бродяга и про тебя стишков навещал? Что за херня! Почему мой ребенок нужен демону? Почему Маргарита ему понадобилась? Ладно… – сказал он сам себе. – Успокойся. Мертвые – это мертвые. Они тихие, среди живых не ходят и чужим женщинам не смущают разума. А этого красноглазого кузнеца я скоро навек успокою. Демон, не демон, но хер тебе, а не корона».

Вскоре вышли понурый Сиурт и первый конюший, Аварт – неулыбчивый мужчина сорока лет с обветренным, суровым лицом. Конюшие отвечали за содержание лошадей, пополнение табуна и снабжение конюшен всем необходимым, но главное: они служили как посредники между аристократами и конюхами – лишь их допускали к телу господ, особенно к дамам, то есть позволяли оказать помощь, если надо сесть в седло или спуститься. Иногда первый конюший, будучи доверенным лицом господина, руководил от его имени – проще говоря, Аварт являлся вторым воином на службе у герцога Раннора, после Эорика, военачальника замка.

Рагнер поздоровался с Авартом, игнорируя Сиурта, и, обругивая по пути снег (белый гаденыш, вовремя ты выпал!), направился по сугробам к Магнгро.

________________

До дома Вьёна Аттсога Рагнер молчал. Дорога среди сказочно-белого, светлого леса привнесла свет и в его разум: он умиротворился, остыл, упокоился. С трудом верилось, что еще вчера вокруг была грязь, что деревья мерзли в лохмотьях сухой листвы, – вчера природу будто поразила нищета, а сегодня она царствовала, нарядившись в роскошные песцовые меха. Снежинки на черной перчатке поблескивали диамантами.

«Для кого же Бог создает эту красоту? – думал Рагнер, подъезжая к лесному дому, любуясь заснеженным прудом и белыми, ватными, низкими облаками над ним. – Неужели для нас, для людей? А ведь мы быстро привыкаем и не замечаем этого щедрого дара. Зима себе и зима… И вдруг, словно открываются глаза: мир и жизнь – прекрасны до слез…»

Ворота отворил Вьён, который вместе со стариком Димием Надлдхогом расчищал двор от снега. Рагнер спешился, прошел туда один, оставив охранителей и Магнгро снаружи.

– Приветствую, – обнял он Вьёна, – Я ненадолго. У меня есть важный вопрос к госпоже Тиодо. Надеюсь, она здесь.

– Да, но я надеюсь, ты не станешь более ее мучить?

– Может быть, и стану, – подходя к дому, невозмутимо ответил Рагнер. – Я разбираюсь в непростом деле, и лишь желаю найти настоящего насильника. Вьён, – строго сказал он, отряхивая у порога сапоги. – Согласись, госпожа Тиодо во тьме ничего толком не видела – сама так сказала. Представь: я казню брата своей будущей супруги, а потом мы узнаем, что это был не он, а кто-то другой. Кому будет легче? Мне, даме Маргарите или Лилии Тиодо точно не будет. А выродок еще на кого-нибудь нападет. Может, в другой раз даже убьет, схоронит тело, и никто не узнает… так и будем жить рядом со зверем.

Мужчины прошли в дом и направились в гостиную.

– Хорошо, если так, – буркнул Вьён. – Что ты мучаешь госпожу Тиодо вовсе не из-за того, что желаешь угодить своей женщине.

Вьён попросил Ирмину позвать Лилию и достал из шкафа бутыль с куренным вином – добрый знак: он не прятал выпивку, сам был трезв.

– Хочешь?

– Нет, – упал Рагнер на скамью, не снимая берета и плаща, так как не собирался задерживаться. – Точнее, очень хочу, но тогда я напьюсь до беспамятства. Вьён… скажи, что ты знаешь о демонах?

– Ты меня спрашиваешь? – удивился Вьён, садясь напротив Рагнера на стул. – Тот, кто знает, что наша вера – обман, спрашивает того, кто тоже это точно знает?

– Но ты же алхимик… Что Алхимия говорит про демонов? Как возможно, что сбываются предсказания?

– Астрология учит о восьми мирах, а алхимики думают, что для души существуют еще четыре переходных, связующих мира, как четыре гуморальных сока для плоти. Душа же пропитана одним соком – духом, какой меняется: из тверди как лед – в воду, далее – в пар, далее – в эфир. Достигая состояния эфира, дух и душа попадают в божественный мир, где не существует тайн – и тогда люди видят пророческие сны, но откровения могут являться не только во сне. Демоны живут внизу божественного мира и не позволяют духу подняться дальше, к высоте Бога. Если же душа поднимется на самый верх, то и плоть обретет бессмертие и, вообще, чего только не обретет. Но, ты же знаешь, я во всё это тоже не верю.

– Зачем демонам нужны нерожденные дети? Младенцы?

– Про демонов я ничего более не знаю, но вряд ли им младенцы нужны. У них же нет души.

– А если есть?

– Мои наблюдения за Мираной и Ирминой твердо доказали мне, что души у младенцев нет. Кстати! – вспомнил Вьён. – Я черного сыра сварил – надо было отвлечься. Дозреет он через восьмиду, но забери его на днях, прошу, а то он весь подвал занял.

– Конечно, завтра пришлю телегу. А винокурня?