Читать книгу: «Боги Вирдвуда», страница 4

5

Мысли Лесничего туманил гнев, когда он приближался к своей ферме. Он шагал сквозь папоротники Вудэджа гораздо энергичнее, чем следовало. Сегур отстал, и хотя Кахан никогда не причинил бы вреда гарауру, иногда он на него кричал, а это тому не нравилось.

Кахан промок, настроение у него стало еще хуже, чем когда он отправился в Харн, и сейчас он не сомневался, что каждая ветка решила полить его ледяной водой, а вовсе не его ярость приводила к тому, что он задевал деревья и они обрушивали на него воду.

Кто-то сидел на каменной стене, окружавшей его ферму, оставаясь совершенно неподвижным. В умиравшем свете Кахан увидел щит и копье. Неужели у Леорик закончилось терпение и она прислала воина в надежде, что тот его прикончит? Нет. В Харне нет никого, кто обладал бы умением схватить его в Вудэдже так, чтобы он не заметил.

Может быть, это Рэи? Явились для того, чтобы исправить ошибку, которую они совершили, убив ни в чем не повинную семью, а не его? Незнакомец был одет не как Рэй. Кроме того, Рэи не ждут в одиночестве. Они приходят с солдатами.

Кахан подумал о том, чтобы скрыться в лесу или прокрасться и незаметно подойти сзади, но им овладело раздражение. Какой смысл? Если у него нет злых помыслов, он заблудился и нуждается в помощи, он только его напугает, а если помыслы незнакомца темны, он обязательно вернется. Кахан остался стоять на месте, решив, что лучше встретить незнакомца лицом к лицу.

Незнакомец повернулся на звук его шагов, но не сделал попытки встать. Вблизи Кахан заметил, что он одет в темно-серый плащ, почти полностью скрывавший фигуру. Но под складками он разглядел очертания поножей, нагрудник и наручи воина. Незнакомец наблюдал, как он приближался, затем плащ распахнулся, показывая дерево доспехов, украшенных причудливыми узорами. На коленях, рядом с древком длинного копья, лежал шлем с гребнем. Щит странный гость положил на стену. Кожу Кахан смог разглядеть только на лице, и, увидев ее, испытал потрясение. Кожа женщины была серой, как ее плащ, и он подумал, что совершил ошибку, подойдя слишком близко. Существовало совсем немного воинов, которых он не мог превзойти, но сидевшая на стене женщина вполне могла быть одним из них.

Она не встала и не потянулась к оружию при его приближении, и он счел это добрым знаком. Насколько такое возможно, когда на твоей стене сидит легенда. Кахан отбросил страх, хотя капюшон у него под кожей начал извиваться.

Ты нуждаешься во мне.

– Ты владеешь этой фермой? – спросила она.

Ее голос был мягким, подобным ветру в деревьях. Сегур глухо зарычал и спиралью обвился вокруг тела лесничего, пока не оказался на его шее, где почувствовал себя в безопасности – теперь он мог спокойно ворчать на чужака.

– А кто спрашивает?

Кахан почесал голову гараура, чтобы успокоить его.

– У меня нет имени.

Вблизи он видел, что ее серая кожа мягкая и живая, как его собственная, однако у нее был совершенно неправильный цвет для живого существа.

– Ты из возрожденных, – сказал он. – Что привело возрожденную к моему дому? Откуда ты пришла? – В тот момент, когда он закончил спрашивать, она перестала его слушать и заговорила:

– Я пала на полях Яррата в армии Фаул-Рэй. Придя в себя, я стала служить Кахраси-Что-Порабощает, а когда Фаул-Рэи потерпели поражение и мою душу положили на весы, меня нашли недостойной Звездной Тропы и проклятой. Тогда, вместо того чтобы присоединиться к Осере внизу, я решила ходить по земле.

Когда она смолкла, Кахан увидел, что на ее лице появилась паника, как у человека, заснувшего в своей постели, а проснувшегося в чужом месте.

– Приношу свои извинения, возрожденная, – сказал Кахан. – Я очень давно слышал про таких, как ты, забыл о проклятии и не собирался задавать вопросы о твоем происхождении.

– Ну, теперь мое прошлое открыто для всех, – сказала она, и ее голос снова стал ровным и лишенным эмоций. – Так даже лучше. – Она огляделась по сторонам. – И то, что ты привел в действие проклятие, говорит о том, что мы в правильном месте. Ты Кахан Дю-Нахири, – произнесла она утвердительно.

– Я не знаю человека, которого так зовут.

– Я не охочусь за тобой, Капюшон-Рэй.

– Не называй меня так, – сказал он слишком быстро – и тут же это понял. – Я не Капюшон-Рэй. Никогда им не был и ничего не знаю о Кахане Дю-Нахири, о котором ты говоришь. Человек, владевший этой фермой, убит Рэем, может быть, ты ищешь его. – Он слышал, что возрожденные способны услышать ложь с расстояния в тысячу миль.

Если так, то его слова должны были ее оглушить.

– Мог ли фермер спровоцировать проклятие? – спросила она. – Я так не думаю. – Она посмотрела на него. – Они вернутся за тобой, и тебе не поможет отрицание.

– Кто вернется? – спросил он.

– Те, что убили семью, забравшую твою ферму.

– Ты это видела?

Она покачала головой, и стеклянные украшения в ее волосах зазвенели.

– Мертвые шепчут мне. Мальчик, который здесь жил, – продолжала она, но теперь она на него не смотрела, – рад, что получил обратно своего короноголового, и благодарит тебя.

Кахан вздохнул и прошел мимо нее к деревянному чурбану, стоявшему перед дверью, и взял топор для рубки, вполне подходивший для старого дерева. Он не мог не подумать, что, несмотря на все его желания, он очень часто брал топор в руки.

– Почему ты здесь, а не сражаешься за новых Капюшон-Рэев? – Он положил полено и опустил топор. Расколол дерево. Поставил новое полено. – Ведь именно этим заняты возрожденные – они сражаются.

– Новые Капюшон-Рэи. – Она сплюнула на землю. – Вот так меня волнуют Капюшон-Рэи, те, что есть, те, что будут, и те, что были до них. – Хотя он сосредоточился на дереве, Кахан чувствовал ее взгляд, словно это был свет, обжигавший его кожу. – Капюшон-Рэи сделали меня такой, возрожденной, – я ничего не ощущаю, в том числе вкуса. Я не знаю жара или холода и оживаю, только когда убиваю. Смерть напоминает мне, что значит быть живой.

– С Капюшон-Рэями, которых ты презираешь, можно найти очень много смертей.

– Я буду убивать, если у меня появится шанс.

– И все же, – он снова обрушил топор вниз, – ты утверждаешь, что не намерена убить Кахана Дю-Нахири, которого ищешь. Ты называешь его Капюшон-Рэем и говоришь, что ненавидишь их.

– Ты другой. – Она смотрела ему в глаза.

– Я фермер и лесничий, и все.

Она не пошевелилась.

Ее неподвижность была неправильной, какой-то противоестественной. Как если бы она выпадала из мира, но стоило ей начать двигаться, как она снова становилась его частью.

– Мертвые следуют за нами грандиозной процессией, Кахан Дю-Нахири, и не прекращают говорить, просить, ненавидеть. В нашей прежней жизни, до того как мы возродились, мы служили леди Яростного Цветения, и лишь немногие воины могли с нами сравниться. Сейчас их осталось совсем мало. Мы предлагаем тебе свои услуги в качестве стражей, убийц и для любых других целей. Ты Кахан Дю-Нахири. Капюшон-Рэй поневоле. Огонь Круа.

Топор снова опустился.

На этот раз он позволил лезвию войти в более мягкое дерево чурбана и повернулся к возрожденной:

– Если я тот мужчина, о котором ты говоришь, мне едва ли потребуются стражи, разве не так?

Она кивнула.

– Ты так думаешь, но недооцениваешь силы, которые они направят против тебя. Капюшон-Рэи поднимаются, они не выносят других претендентов или соперников. Горят монастыри и лесные святилища. Урожай становится ядовитым. Земля трещит и ломается. Глубина мрака, который несут Капюшон-Рэи, меняется, но я не видела прежде ничего подобного.

– Я не Капюшон-Рэй.

– Я чувствую смерть, Кахан Дю-Нахири, – сказала она, – и она приближается к тебе. Ты можешь отрицать то, кем являешься, но смерть приближается. Ее невозможно остановить.

– Я еще раз повторю: я не тот, кем ты меня считаешь, ты совершаешь ошибку, вот и все. – Он посмотрел на нее, кожа на его руках покраснела и зудела после ударов топором. – Я не несу смерть.

Она пожала плечами и соскользнула со стены.

Затем опустила забрало, и он посмотрел в закрытое лицо из полированного дерева. Красивое, наверное столетнее.

– Люди не приносят смерть, Кахан Дю-Нахири. Смерть – не товарищ. Она приходит незваной. – Когда она встала, копье упало, она ногой подбросила его, и оно уверенно легло в руку. – Многие мои товарищи мертвы, однако мы еще живы, – продолжала она. – Хотя смерть – единственное, чего мы хотим.

– «Мы»? – спросил Кахан, который снова взял топор и огляделся.

Только теперь он увидел еще одну фигуру у кромки леса на западе, одетую так же, как стоявшая перед ним женщина, с умиротворенным лицом, начертанным на полированном дереве забрала. Возрожденная увидела, что он заметил ее спутницу, и кивнула.

– Любой может умереть, возрожденная, – сказал он, кивнув в сторону деревянного чурбана. – Положи сюда голову, и я ее отрублю. Затем брошу твои останки в огонь и превращу их в пепел, если ты действительно хочешь освобождения.

Она не подняла забрало.

Когда она заговорила, ее слова прозвучали немного невнятно. Она сказала ему, что ничего не чувствовала, но он уловил в ее голосе печаль. А за ней скрывалось нечто большее, какая-то невероятная тоска.

– Неужели ты думаешь, что нам это не приходило в голову? – Она показала копьем на другую возрожденную. – Мы с ней испробовали все возможные варианты смерти. И всякий раз возрождались, иногда через день. Порой через сезон. Или через год. А наши тела оставались такими же, какими мы были перед смертью.

– И что, по-твоему, я могу сделать? – тихо спросил он.

Ее голос наполнял такой ужас, что он забыл про собственную ложь о том, кем был раньше.

– Капюшон-Рэи нас возродили, Кахан Дю-Нахири. Вот почему мы рассчитываем, что, если окажемся достаточно полезными, если долг будет так велик, что даже Капюшон-Рэи не смогут его отрицать, ты найдешь способ покончить с нами.

Несколько мгновений он не находил слов.

Кахан откашлялся, положил топор на чурбан и почувствовал, что отчаянно дрожит. Воздух вдруг показался ему более холодным, чем всегда.

– Я не тот, кого вы ищете. Я всего лишь лесничий. Фермер.

Она коротко кивнула.

– Сейчас да, – сказала она. – Но знай: когда мы тебе понадобимся, когда ты примешь то, что неизбежно, позови нас, и мы придем.

– Вы будете ждать очень долго, – сказал он.

– Время, Кахан Дю-Нахири, это то, чего у нас с избытком. Ты нас позовешь.

– Я даже не знаю твоего имени.

– Меня назвали в честь моей богини, а когда наша леди Яростного Цветения исчезла из памяти людей, то же самое произошло и с моим именем.

– Тогда я тебя не позову, – сказал он.

– Какое имя ты мне дашь, Капюшон-Рэй?

– Нахак, – сказал он – имя само слетело с его губ.

Он сам того не желал, словно за ее вопросом стояло нечто большее. Словно оно заставило его произнести имя из прошлого, имя давно умершей, той, которой так ему не хватало.

– Хорошее имя, Кахан Дю-Нахири, оно из твоего прошлого?

Он кивнул.

– Оно вполне подходит, ведь мы оба знаем, что это приведет смерть к твоим ногам.

Она повернулась и пошла прочь, не оглядываясь, и к ней присоединилась ее спутница, стоявшая у кромки леса. Он смотрел им вслед, пока они не исчезли в Вудэдже, потом вернулся в дом и сел за стол. Кахан зажег смоляную лампу и стал смотреть в огонь.

Как же глупо было думать, что он сможет здесь остаться.

Если возрожденные знали, кто он такой, значит, это известно и другим.

Солдат прислал не Харн. Его прошлое приближалось, и ему следовало уйти или встретить его. Он будет скучать по этому месту, наиболее близкому к тому, что он мог назвать домом с тех пор, как его бросили монахи Зорира-Идущего-в-Огне.

Он сложил сумку, необходимый минимум для выживания, после чего позвал Сегура. С гарауром, обернувшимся вокруг его шеи, он направился в свою рощу в лесу. Там он подошел к святилищу, постаравшись его не повредить, а потом руками, как хисти, принялся копать землю, чтобы достать монеты, которые спрятал там на случай нужды.

– Ну, – сказал он Сегуру, – этот день наконец пришел.

Он спрятал монеты в кошель, который носил на теле, потом встал и огляделся. Подумал о других тайнах, погребенных под землей, глубоко вздохнул, повернулся и зашагал в сторону Харна. Леорик наконец получит его ферму; ему не хотелось это признавать, он жалел, что вынужден покинуть это место. Единственное, которое наполняли счастливые воспоминания. Он жил здесь до тех пор, пока ему не исполнилось шесть лет.

У него остались туманные воспоминания о том времени, но он не сомневался, что у него были хорошие родители. Они о нем заботились.

Он помнил, что они много смеялись, водили его в Вирдвуд и научили навыкам, которыми он пользовался до сих пор.

Но после того как его оттуда забрали, Кахан редко смеялся – Зорир был суровым судьей и плохо относился к легкомыслию.

Все было серьезным и трудным. То, кем ему предстояло стать, поглотило его детство. «Быть может, только дети бывают счастливы, – подумал он. – Возможно, проклятье людей в том, что они становятся более серьезными и печальными по мере того, как стареют. Может быть, это благо, что Нахак умерла именно тогда».

Утром он вернулся в Харн, подошел к Тилт-воротам, где его остановили стражи.

– Тебе больше нельзя сюда входить, лесничий, – сказала Гассен, преградив ему путь копьем, – по приказу Леорик Фарин.

– Передай ей, что я сделаю то, что она хочет, – сказал Кахан. – Я буду охранять торговцев и помогу деревне.

На лице Гассен появилось удивление.

– Хорошо, – сказала она. – Подожди здесь.

6

В шпиль-городах Круа, таких как Харншпиль, и его сестрах на юге было принято, что чем человек богаче, тем ниже в шпиле он жил. И это правда, думала Кирвен, что, находясь выше, ты лучше все видишь и дальше находишься от вони города, но имелись и недостатки. Главным образом из-за того, что шпили были старыми и часто рушились, а чем он ниже, тем у тебя становилось больше шансов уцелеть, если он рухнет.

Харншпиль, как и все шпиль-города, имел форму короны. Восемь черных стволов с неровными, точно кора деревьев, стенами устремлялись к небу вокруг центрального, более толстого шпиля и заканчивались острыми, как игла, вершинами. Точнее, таким был Харншпиль когда-то. Теперь осталось пять шпилей, они заросли ползучими растениями и небольшими деревьями, которые удерживались, запустив корни в стены, проделывая свою медленную, разрушительную работу.

Упавшие шпили Харншпиля лежали, подобно скелетам, окруженные длинными домами людей, которые жили там и работали. Каркасы зданий, естественно, также не пустовали, они служили удобным закрытым пространством для рынков и казарм, а также жилищем для тех, кто был достаточно богат, чтобы забрать их себе, но не слишком, чтобы претендовать на сами шпили, находившиеся во владении Рэев и старых семей, которые их построили.

И также верно, думала Кирвен Бан-Ран, пока поднималась по винтовой лестнице центрального шпиля – ноги у нее болели, а сердце стучало – чем выше ты поднимался, тем большую тревогу вызывал шпиль. Она не понимала, как рассуждали те, что построили шпили; какой утраченной мудростью они обладали – вероятно, она повредила их разум.

В некотором смысле со временем их странность стала чем-то обычным, и ее переставали замечать, как, например, неудобный дверной проем, или коридоры, пропорции которых казались неправильными – слишком широкие с учетом их высоты. Даже стены выглядели необычно, их построили из того же черного материала, что и шпили, они вызывали желание к ним прикоснуться, складывалось впечатление, что они блестели от влаги, но когда ты проводил по ним рукой, стена оказывалась сухой и жесткой, точно пропеченная скала. И там всегда был свет, шедший от неизвестного источника. Кирвен слышала, как люди говорили, что стены вырастили, а не построили, и была готова в это поверить.

И еще: если забыть о цвете, материал чем-то походил на дерево, контуры и выступы многие принимали за украшения, но они вполне могли быть мощными венами, которые доставляли сок от далекой земли.

Ей это не нравилось.

И еще здесь ничего не стоило умереть: коридоры были обманчивыми, ты мог свернуть не туда – и оказаться перед открытым пространством. Миг невнимательности – и ты летишь вниз.

Конечно, они заблокировали эти пустоты, но даже после того, как здесь прожило несколько поколений, удалось отыскать далеко не все, и для Кирвен здесь таилось нечто злое. Как если бы они мечтали привести ее к гибели.

Тем не менее в верхней части центрального шпиля царила тишина, во всяком случае, когда там не причаливали небесные плоты. Кирвен решительно шагала наверх, следуя за маленькими синими фигурками Тарл-ан-Гига, которые указывали путь.

Сердце стучало у нее в груди, когда она подходила к знакомой двери в самом верху центрального шпиля. Перед ней сидел трион Фалнист, один из трех полов Круа. Ифтал поместила трионов между мужчиной и женщиной для понимания. Именно так монахи из юности Кирвен их описывали. Странно, что эти воспоминания возвращались к ней, когда она нервничала. Фалнист встал, сейчас он больше не носил белые одежды, которые, строго говоря, предназначались только для монахов.

Высокий и худой, его голова была чисто выбрита. Лицо выкрашено в белый цвет, поверх легли синие цвета семьи. Кроме того, над одним глазом, вдоль брови, Фалнист носил синюю линию триона, довольно смешную, если не знать, насколько безжалостным он бывал. Кирвен не представляла, как Фалнист мог оказывать успокаивающее воздействие на кого бы то ни было, но посчитала это полезным уроком. Не следовало судить людей по тому, чем они должны быть. Суди их по тому, что они есть.

– Высокая Леорик, – сказал Фалнист и едва заметно кивнул.

– Как вы сегодня? – спросила она.

– Как всегда, Высокая Леорик. – Скрывалась ли насмешка в том, как он произнес ее титул? Может быть. Она решила не обращать на нее внимания. – Могу я кое-что предложить, Высокая Леорик, ведь прошло уже больше года. Может быть, пришло время для более жестких мер? – Кирвен задержалась, положив ладонь на ручку двери.

– Вы говорите о моем ребенке, Фалнист?

– Ребенке с высоким предназначением, как вам хорошо известно, Высокая Леорик, – сказал трион. – Скиа-Рэи, даровавшие нам наши места в мире, не станут ждать бесконечно. Капюшон-Рэи хотят увидеть результат. – Трион помолчал, его странная бровь слегка переместилась. – Я позволил себе начать подготовку…

Она взглядом заставила его смолкнуть, отпустила ручку и повернулась к триону.

– Здесь правлю я, Фалнист, а не вы. Харн мой, и вам не следует делать «подготовку», – прошипела она, – не проконсультировавшись сначала со мной. В особенности когда речь идет о моем ребенке.

Фалнист не попытался отступить назад. От него пахло каким-то цитрусовым, лесным ароматом.

– Вам не следует забывать, Кирвен Бан-Ран, – сказал трион, и его голос прозвучал небрежно, фальшиво доброжелательно, – что я также напрямую отвечаю перед Скиа-Рэями из Тилта, которые говорят от лица Тарл-ан-Гига и Капюшон-Рэев. Они ждут результатов.

– И они поставили меня выше вас, – сказала она, – так что кто является живым воплощением бога в этом месте? – Фалнист встретил ее взгляд. – Будьте осторожны, трион, – продолжала она, – эти коридоры являются лабиринтом, их не интересует власть, каждый может упасть. – Фалнист улыбнулся и поклонился.

– Как это верно, Высокая Леорик. – И хотя в его словах содержалось не меньше угрозы, чем в ее, она пропустила их мимо ушей.

Обычно она старалась избегать конфликтов с Фалнистом. Он был из тех, кого она не могла просто убить, – Фалниста будут искать. Но хуже всего было то, что трион во многом был прав. Время заканчивалось, и она повторяла то, что ей предстояло сказать, уверенная в том, что ей наконец удалось найти нужные слова.

Она распахнула дверь и вошла.

Маленькая комната с минимальными удобствами.

Внутри пахло животными. В одном углу стояла клетка с открытым верхом, там находились две хисти. Внутри у Кирвен все перевернулось, когда она увидела, что они еще живы. Из окна на дальней стене открывался вид на красивый округ Харн, мимо зелени самого северного шпиля. На Суровый сезон указывал туман, дрейфовавший над землями, оставляя легкую дымку над лугами и скрывая темные мрачные линии леса далеко на севере. Она увидела лес, и настроение у нее ухудшилось. Будь ее воля, она бы его сожгла. Но ей придется удовлетвориться уничтожением его богов.

На вздувшихся стенах комнаты висело несколько старых гобеленов, на которых изображалось превращение Ифтал в огненную звезду над огромным деревом в утраченном городе Анджиин. Именно в этот момент боги принесли в жертву свою связь с миром, чтобы отсечь Осере.

Ифтал освободила народ от рабства, но сейчас рай Звездной Тропы можно найти только в смерти, где тебя ожидало руководство богов, а теперь – бога.

Ифтал спасла народ, но сделала землю жесткой, потому что боги больше не могли за ней ухаживать. Они лишь передавали силу избранным, Капюшон-Рэям и Рэям, и ждали дня, когда Ифтал возродится, и тогда Звездная Тропа снова откроется для живых.

Гобелены были старыми и потертыми и показывали не то, как Тарл-ан-Гиг поднялся над Ифтал, – на них изображались сотни безымянных богов, спускавшихся с деревьев и выходивших из леса, принимая бесчисленные формы. На стенах висели предметы из прошлого, но в комнате находилось и будущее.

Ее будущее, что ставило ее над Рэями и Фалнистом, сейчас лежало на кровати, повернувшись к ней спиной, сделав вид, что ее не существует. Что ее здесь не было.

– Венн, – позвала она.

Никакого ответа.

– Венн.

Никакого ответа.

– Венн, я не уйду. Мы должны поговорить.

И по-прежнему никакого ответа. Она закрыла за собой дверь, шагнула вперед и оказалась между кроватью и клеткой с хисти. Животные были коричневыми, с густым мехом и большими зелеными глазами. Они с любопытством смотрели на Кирвен.

– Это не может продолжаться, Венн.

– Тогда отпусти меня.

Хотя бы небольшое улучшение по сравнению с двумя предыдущими визитами.

– Я не могу, ты слишком важен. И ты это знаешь.

– Тогда нам не о чем разговаривать. Во всяком случае, до тех пор, пока я здесь в плену.

Фигура на кровати еще плотнее завернулась в одеяла, и на миг Кирвен наполнило отчаяние.

Затем она сделала глубокий вдох и села на кровать. Хисти продолжали смотреть на нее из клетки.

– Помнишь, Венн, – тихо проговорила она, положив руку на спину триона, и ей захотелось умереть, когда она почувствовала, как он вздрогнул, – праздники. – Никакого ответа. – Как ты смотрел на Рэев, которые жонглировали огнем или делали снег, а ты смеялся и жалел, что так не умеешь?

Трион пошевелился, совсем немного, но Кирвен почувствовала.

Она хотела, чтобы он заговорил. У нее на глазах в этой комнате прошли четыре сезона, ее встречали молчанием, потом возникали споры, и снова молчание.

Упрямый и абсолютный отказ поверить, что Кирвен сделала то, что сделала, для них обоих. Неспособность понять, что в Круа необходимо приносить жертвы.

– Попробуй понять, что я увидела возможность для тебя и воспользовалась ею?

Тело под ее рукой переместилось. Трион повернулся, сел и посмотрел на нее. Он выглядел больным, слишком худым. Кожа была землистого цвета из-за того, что они долго оставались без света.

На лице слишком сильно выделялись скулы.

– Они всего лишь хисти, Венн, – сказала она. – Ты с удовольствием их ешь, я прошу тебя использовать то, что у них внутри, и…

– Ты знала? – сказал он. Слова столь же мертвые слетели с его губ, как и после того, как они повисли в воздухе. – Ты знала, когда собрала нас и у меня впервые появились друзья. Когда я встретился с такими, как я сам. Ты знала, что произойдет?

Кирвен смотрела на него. Толстая синяя линия над глубоко посаженными карими глазами, потемневшими от недостатка сна или слез или того и другого.

– Ты не ответила.

– С тех пор прошло очень много времени, Венн, – сказала она. – Мы должны принимать мир таким, какой он сейчас, и двигаться дальше. – Она протянула к нему руку, но он отодвинулся подальше на кровати, чтобы Кирвен не могла достать. – Это больше, чем ты. И я.

Кирвен чувствовала, как растет ее разочарование и она теряет спокойствие, ведь она так напряженно работала, чтобы привести его с собой в эту комнату.

– Ты знала? – снова спросил он.

– Я знаю, что в Круа нет ничего безопасного, Венн. – Она попыталась придвинуться ближе. – Я знала, что это лучший шанс для тебя, для нас.

– Ты знала, что я мог умереть.

Кирвен почувствовала, что на нее нисходит спокойствие – то самое ощущение, когда она принимает решение. Когда у нее появляется возможность завладеть силой.

– Я считала, что стоило рискнуть.

Ее ребенок смотрел на нее, его дыхание стало прерывистым, на лице появилось выражение полнейшего недоумения.

– Тебе рассказать, на что это было похоже?

– Венн, я знаю, ты пережил неприятные моменты, ты не должен…

– Неприятные? – Слово превратилось в крик, он оказался рядом с Кирвен, прямо у ее лица. Зубы оскалены, слова шипят. – Позволь мне рассказать об этом, мать, – сказал он. – Я поведаю тебе все.

Кирвен почувствовала страх и удивилась; она знала, что Венн не причинит ей вреда, все проблемы возникли как раз из-за того, что ребенок никому не мог причинить вред, отказываясь убить даже хисти. И все же она чувствовала страх. Боль не всегда бывает физической.

– Эти хисти. – Венн махнул рукой. – Я назвал их Харгис и Ленсьер. И знаешь почему? Я тебе расскажу. – Теперь трион кричал. Тяжело дышал. Затем он замолчал и успокоился. – Когда нас в первый раз собрали вместе, тридцать трионов, нас хорошо накормили, и мы познакомились с людьми, завели друзей, которые не были ухмылявшимися Рэями. Мы нашли людей, которые нам нравились. Мы думали, как хорошо находиться среди тех, кто нас понимает. Монахи Тарл-ан-Гига предупреждали, что первая часть нашего испытания будет неприятной, объяснили, что в цветущих комнатах темно и плохо пахнет и может возникнуть страх. Но мы нашли утешение друг в друге. Так много трионов, мы шутили, наверное, как в прежние времена, когда мы были повсюду и богатые семьи нами не торговали.

– Венн, я никогда не искала…

– Выслушай! – закричал трион. Затем он заговорил спокойнее: – Пожалуйста, выслушай. Я хочу, чтобы ты поняла.

Кирвен медленно кивнула.

– Нас отвели в цветущие комнаты. Первое, на что там обращаешь внимание, – жуткая вонь. Ты была солдатом, мать, ты знаешь, как пахнут гниющие трупы и как это ужасно. Ну, в задней части цветущих комнат складывают всех погибших в сражениях Рэев. Груды гниющих тел. Некоторые из трионов рядом со мной были такими маленькими, что едва умели ходить, они не понимали, что происходит, и плакали. Многих вырвало, но запах рвоты не чувствовался – все перебивала вонь смерти. – Теперь он говорил спокойнее, его взгляд стал отсутствующим, устремленным в прошлое. – Кое-кто из тридцати попытался вырваться, но оказалось, что двери заперты. Мы были в ловушке, в абсолютной темноте. Конечно, мы знали, что так будет и процесс нуждался в темноте. Однако это не остановило крики и не уменьшило наш страх.

Кирвен знала, что произошло, но услышать это от собственного ребенка было чем-то более настоящим и ужасным.

– Затем возникло сияние. Трупы, сваленные в высокую кучу в дальней части комнаты, испускали свет. И в нем мы увидели грибы, выраставшие из мертвых тел. Я помню голос; не знаю, кто произнес слова, но я их помню: «Начинается». А некоторые, самые смелые, самые нетерпеливые, возможно самые доверчивые, бросились вперед. Они приближались к растущим грибам, которые раскрывались, широкие, плоские и высокие, окутанные диковинным сиянием. Оно становилось более ярким, даже красивым. – Глаза Венна были полны слез, голос стал хриплым от боли. – Те, кто оказался ближе всех, мать, умерли первыми. Их смерть не была быстрой или безболезненной. Они не кричали. Думаю, просто не могли. Казалось, их тела взбунтовались, мышцы отказывались подчиняться. Я помню жуткий звук ломающихся костей. Остальные трионы начали колотить в двери, умоляя освободить нас, но никто не пришел на помощь. В конце остались только я, очень молодой трион по имени Харгис и еще один – его звали Ленсьер. И они умерли – у меня на глазах, как все остальные. В мучениях, потому что тела их предали.

– Но вы не умерли, Венн, – тихо сказала Кирвен. – Вы уцелели.

– Ты знала? – Теперь он снова кричал. – Ты знала, что оно убивает большую часть трионов? Я был одним из тридцати! Ты все знала, когда послала меня туда?

Несколько мгновений она не могла говорить. Потом пришла в себя и спокойно повторила свои слова:

– Но ты не умер, Венн. Ты Бан-Ран, а мы сильные.

– Я видел более чем достаточно смертей, мама, – сказал он, отшатнувшись от нее. – Ты послала меня туда, не зная, выйду ли я оттуда живым. Ты принесла всех остальных в жертву и была готова пожертвовать мной.

– Ты особенный, Венн, – сказала Кирвен, уверенная, что он почувствовал ее отчаяние. – Ты должен забыть прошлое, Капюшон-Рэи нуждаются в тебе. Мы с тобой сможем…

Ее ребенок закричал ей в лицо:

– Тебе наплевать на меня! Ты использовала меня для получения власти!

Кирвен смотрела на него, обуреваемая самыми разными чувствами и мыслями; наступил единственный сияющий момент, когда ей требовалось решить, кем она может быть, кем будет. В ней возникло желание, она понимала, что совершила непростительный поступок, добавив его к другим столь же ужасным. Она должна была принести извинения за все, умолять Венна о прощении. Она позволила своему ребенку пережить нечто невыносимое, и он прав: она сделала это ради себя. Она могла увести Венна. Взять за руку и сбежать. Могла сделать это сейчас.

Но тогда она все потеряет.

Свою боль. Боль своего ребенка. Все окажется напрасным. Она превратится в ничто, станет еще одной деревенской женщиной, которая с трудом живет с земли. Венн станет ничем или чем-то худшим, его сведет с ума то, что живет у него внутри, если он не научится его контролировать.

Она отвесила ему пощечину.

Никогда прежде она не била своего ребенка. Никогда. И всегда этим гордилась. Она встала. Посмотрела на него сверху вниз – он не сводил с нее глаз, не веря тому, что произошло. Прижимал ладонь к пульсировавшей от боли щеке.

И в этот момент, возникший внутри момента, она все поняла и приняла решение.

– Мы Бан-Ран, Венн, – прошипела она сквозь стиснутые зубы. – Мы сильнее, чем Рэи, потому что мы много трудились, чтобы получить то, что у нас есть, мы не ждали, когда нам это дадут. У вас внутри капюшон. Ты первый трион за многие поколения, который его имеет. Он дает тебе силу, какой прежде никто не обладал в нашей семье. Это освобождает нас обоих от страха перед Рэями и делает тебя привлекательным для самих Капюшон-Рэев; ты станешь проводником Тарл-ан-Гига, сможешь изменить мир.

Она хотела, чтобы ее слова расшевелили его, чтобы он понял, но Венн лишь смотрел на Кирвен. Вина и боль смешались у нее внутри, пока не превратились в нечто кислотное, ядовитое и злое. Кирвен схватила одного из хисти за шею. Зверек кричал и визжал, извиваясь в ее руках.