Читать книгу: «Боги Вирдвуда», страница 3

В глубинах леса

Он идет по огню.

Ты огонь.

Ты смотришь, как он идет,

Пока не ломаешься.

Беги и прячься.

Ты бежишь.

Куда они все исчезли?

Не забывай.

Но ты бежишь недостаточно быстро.

Ты огонь.

Все горит.

Он горит.

И ты огонь.

3

О хижинах и домах Харна хорошо заботились, но они выглядели довольно убого. Жизнь тяжела на далеком севере. Вся торговля в Харне проходила через Вудэдж на летающих плотах из Большого Харна, а в самом Харне денег было мало, и лишь немногие решались совершать такое путешествие. А после того как в Харне видели форестолов, в деревне стало появляться еще меньше торговцев; тем не менее на рынке оказалось больше людей, чем Кахану хотелось.

Когда он туда вошел, Кахан увидел молодую женщину, сидевшую на холодной земле возле земляного дома; ее одежда из войлока была недостаточно толстой для северной погоды, а волосы она превратила в огромные шипы при помощи белой глины и деревянных колец. Ту же глину она использовала, чтобы сделать завитки и линии на лице. Кахана поразила ее худоба.

– Готов поделиться монетой для монашки забытого бога? – спросила она, протягивая грязную тонкую руку.

У Кахана не было времени для других богов, забытых или нет, но ему не нравилось, когда кто-то голодал, и он знал, как в Харне относятся к чужакам.

– Избегай хлеба, – сказал он ей и бросил щепку, – и не попадайся Тасснигу на глаза. Ему не нравится конкуренция – и неважно, забыт твой бог или нет.

– Я знаю, – ответила она, вскакивая на ноги, и внезапно оказалось, что она не такая уж и слабая. – Монах Тарл-ан-Гига, который-ходит-не-зная-доброты, носит острые сапоги и наделен тупым разумом, но лягается без колебаний. – Она улыбнулась и исчезла между домом и стеной, заставив Кахана задуматься – не обули ли его, вынудив расстаться с монеткой.

Но это уже не имело значения. Монета и женщина исчезли.

В городах его всегда поражал запах. Он привык к открытым пространствам и богатым, густым ароматам леса. В Харне воняло городом, отхожими местами, вырытыми слишком близко к стенам; улицы наполняло множество других отвратительных запахов, пойманных между домами вместе с дымом древесного пламени.

И тут он увидел людей. Он всегда находил неприятным давление и запах большого количества людей, собравшихся в одном месте. В юности, в монастыре Зорир, он мылся каждый день.

Водную лозу направляли в монастырь, и воды хватало, чтобы украсить территорию прудами и даже фонтанами.

Но монастырь находился в Мантусе, где не такой суровый климат, а жизнь легче. Там даже шел дождь от великих гейзеров Навеса. Здесь, на севере, лишь изредка выпадал снег, который покрывал землю в течение Сурового сезона, а потом медленно и неохотно уходил во время Малого.

Люди мылись гораздо реже на далеком севере.

Однако нельзя было сказать, что они не следили за собой. Близость к лесу обеспечивала их огромным количеством растений, что позволяло красить одежду, и хотя они продавали большую часть кожи и шерсти короноголовых, оставалось вполне достаточно, чтобы сделать толстый войлок для теплой одежды. Они разрисовывали лица в соответствии с традицией в белый цвет с черными линиями и узорами клана. И все же всегда выглядели уставшими. Им постоянно приходилось бороться за выживание.

Если бы Кахан знал, что рынок уже в разгаре, он подождал бы, когда людей станет меньше, но он этого не знал и теперь сталкивался с жителями не только этой деревни, но и с соседних ферм. Те, кто расхаживал возле немногочисленных прилавков, полыхали всеми цветами радуги: коричневые и желтые куртки из толстого войлока с выдавленными на нем полосами и завитками ярких оттенков. Конические шляпы, выкрашенные при помощи ягод и грибов, ярко-синего, красного или пурпурного цвета украшали их головы. Для штанов и килтов использовались более темные оттенки синего и черного. Среди взрослых бегали дети в простой одежде, сделанной из одного куска ткани. Они кричали и смеялись, и только они в Харне радовались и веселились.

Кахан проходил мимо прилавков: мясники, ткачи, торговцы войлоком, изделиями из глины и резчики по дереву. Прилавки ставили те, кто охотился или занимался собирательством в сравнительной безопасности Вудэджа. В другой части деревни он увидел Тасснига, монаха Тарл-ан-Гига, который расхаживал перед святилищем своего бога, с фигурой, сделанной из палок. Как и все образы Тарл-ан-Гига, она стояла на одной ноге, другая была вытянута вперед так, что стопа опиралась на колено, образуя треугольник, руки сцеплены перед головой. Не самый лучший образ, но и монах не отличался особым талантом.

За статуей бога находилась восьмиконечная Звезда Ифтала. Перед ней стоял тафф-камень, где делались жертвоприношения. В Навесе тафф-камни достигали роста человека и испускали странный свет. Камень Харна был плохо обработан и едва доходил до бедра монаха. Когда-то его посвятили Чайи, но все следы убрал резец, как до него имена других богов. Теперь камень с отслаивающейся краской посвятили Тарл-ан-Гигу.

Обычно жертвоприношение заключалось в том, чтобы положить на камень руки и дать обещание служить или сражаться за бога. Сегодня камень был обрызган кровью, а перед ним лежала голова короноголового и слепо смотрела вверх – дорогая жертва.

Тассниг был одет, как и всегда – повязка с изображением глаза и длинное войлочное одеяние из некрашеной шерсти.

В честь своего бога он раскрасил лицо в ярко-синий цвет. Монах наблюдал за людьми на рынке, которые покупали и продавали товары. Кахан постарался держаться так, чтобы тот его не увидел, но оказался недостаточно быстрым.

– Лесничий! – крикнул Тассниг. Как и большинству слабых людей, ему более всего нравилось издеваться над беспомощными жертвами. – Лесничий! – снова закричал Тассниг, и на рынке стало тихо.

Лица, остававшиеся в тени под широкополыми шляпами, смотрели на Кахана в слабом свете дня.

– Мы здесь не рады бесклановым! А ты принес подношение? Принес дар, достойный Тарл-ан-Гига? Ты готов отдать его тем, кто лучше тебя? – Он замолчал, позволив своим словам повиснуть в воздухе, который, несмотря на запахи Харна, казался кристально чистым и сверкающим, и каждый мог хорошенько рассмотреть Кахана.

– Скорее у меня дар для тебя, монах, – сказал Кахан и услышал, как многие втянули в себя воздух, пораженные его грубостью. – Я не следую богам, никто мной не управляет.

– Вы слышали? – закричал Тассниг. В руке он держал деревянный раздвоенный прут, который направил на лесничего. – Вы его слышали, добрые люди Харна? Он не следует богам! Тарл-ан-Гиг пришел и прогнал фальшивых богов, показав свое могущество победами наших Капюшон-Рэев! А этот человек смеется над ними. Неужели он хочет, чтобы вернулся Чайи? Почитает ли он старых лесных богов, опускается на колени перед лесными божествами? Да, говорю я! – Монах старался привести себя в состояние ярости, подпрыгивая на месте и размахивая прутом. – Тарл-ан-Гиг одарит своим могуществом Капюшон-Рэев и вернет нам тепло! А этот человек принесет обратно мрак! Он приведет лесных чудищ, чтобы они издевались над нами. На наших границах соберутся свардены! У стен встанут корнинги! – Монах тыкал в сторону Кахана деревянным прутом в такт своим словам. – Ты заплатишь цену, лесничий. Ифтал с горящей звезды, сломанный бог, перед которым склоняются все остальные, будет тебя судить! Капюшон-Рэи вынесут приговор. Тарл-ан-Гиг проведет тебя в цепях перед Ифтал, и ты отправишься к Осере!

Кахан начал отступать – слишком много глаз смотрело на него, люди легко могли перейти к насилию.

– Гляньте на него! – продолжал монах. – Невежественный и бесполезный. Человек без клана, который считает себя выше нас, когда он даже ниже, чем Осере под нами! Я скажу: ты сгоришь! Пусть Рэи сожгут тебя на медленном огне и скормят своим капюшонам. Пусть сорвут с тебя кожу во славу Тарл-ан-Гига! Они скажут нам спасибо, если мы это сделаем для них! – У монаха уже шла пена изо рта, и Кахан чувствовал растущую опасность, – слова монаха вызывали все больший отклик у людей.

– Возьми свою… – Кусок дерьма угодил монаху в лицо, не позволив договорить. Крики, танцы и пена прекратились. – Кто это сделал? – завопил он.

– Называет себя монахом, – последовал ответ, и Кахан увидел молодую женщину с торчавшими в разные стороны волосами, которой он дал монетку. – Я видела лучших монахов, что вываливались из моей задницы! – Она повернулась и подняла одежду, чтобы показать ему задницу.

Напряжение исчезло, люди на рынке начали смеяться, а Тассниг, увидев, что его планы разрушены, закричал на женщину:

– Пусть тебя заберет Осере! – Он бросился за ней, она исчезла за домами, но разъяренный монах продолжал ее преследовать под смех посетителей рынка.

Кахан отвернулся, решив, что, если увидит эту монашку снова, даст ей еще одну монетку.

Но даже после того как Тассниг исчез, Кахан чувствовал, что окружающие относились к нему с подозрением; они уступали ему дорогу, но не для того, чтобы облегчить путь, – считалось, что тот, кто оказывается рядом с бесклановым, призывает несчастье на свою голову. Впрочем, теперь ему стало легче двигаться сквозь толпу со своим летающим тюком шерсти и в меньшей степени приходилось терпеть их запах.

Гарт, торговец шерстью из Харна, был еще старше, чем Кахан, его волосы и борода поседели, и он всегда давал честную цену за товар, несмотря на то что Кахан был бесклановым. Кахан подозревал, что другим он платил еще больше, но так уж устроена жизнь.

– Да благословит тебя Ифтал, лесничий, – сказал он, глядя на его тюк. – Здесь шерсть с шести шкур, меньше, чем обычно.

– Я потерял троих животных из стада, – сказал Кахан, подталкивая тюк к торговцу.

Гарт разрезал летающую лозу, и она взлетела в воздух. Хороший знак: если бы он не собирался покупать, он бы привязал тюк к прилавку. Многие так поступали, чтобы доставить Кахану неприятности, но Гарт не был мелочным.

Кахан смотрел, как торговец принялся раскладывать шерсть узловатыми от возраста руками.

– Тебе следовало сделать монаху подарок, лесничий, – сказал он, разглаживая шерсть привычными движениями, – и тогда он бы замолчал.

– Сомневаюсь, – ответил Кахан.

– Да. – Гарт поднял голову. – Наверное, ты прав. Он слаб, Рэи присылают к нам объедки со своего стола, называя их пиршеством. – Кахан ничего не ответил. Гарт мог, если ему так хотелось, выражать свое мнение о монахе, но ему следовало промолчать. – Шерсть не такого хорошего качества, как обычно, – сказал Гарт.

– У меня неприятности. Мне нужно выручить достаточно денег для нового самца.

– Здесь не хватит, – сказал Гарт.

Кахан ничего другого и не ждал.

– Это и обещание принести тебе все мои шкуры и шерсть в Малый сезон. – Он сделал хорошее предложение.

– Я бы согласился, если бы мог, лесничий, – сказал Гарт, – ты держишь свое слово. Но ты знаешь, как Леорик к тебе относится. Никаких предпочтений.

Кахан кивнул, он ожидал такого ответа, но решил испытать удачу.

– В таком случае я возьму монеты за шерсть.

Гарт опустил руку в кошелек и вытащил количество монет, которое, даже с учетом того, что он принес шерсть не лучшего качества, к тому же не имел клана и его можно было обмануть, оказалось разочаровывающим.

– Я позабочусь о том, чтобы весной, к Малому сезону, ты получил самца. Хорошего.

Он отвернулся, как человек, пойманный на воровстве, и Кахан подумал, что монах Тассниг вернулся.

Однако, обернувшись, он обнаружил Фарин, Леорик Харна; слева и справа от нее замерли стражники, а ее помощник, которого звали Дайон, высокий и худой, стоял за спиной. Несмотря на то что у них часто возникали споры, Кахан считал ее красивой женщиной: такого же возраста, как он, в темных волосах седина, а вокруг темных глаз морщины. Она относилась к нему как к проблеме. Фарин носила такую же одежду из войлока, как и все, только темно-синего цвета, любимого Тарл-ан-Гигом. Ее лицо было разрисовано белой краской, а лоб украшали сложные узоры. Дайон носил такую же раскраску, но полоски были заметно тоньше, и словно в качестве компенсации, те, что указывали на его происхождение, были крупнее, чем остальные.

– Я хочу поговорить с тобой, лесничий, – сказала она.

– Я закончил дела здесь, – ответил он, – и моя ферма нуждается во внимании. – Он собрался уйти, но один из ее стражей, в неухоженных доспехах с трещинами, как у часовых у ворот, встал у него на пути.

– Я слышала, что ты просил ссуду у Гарта, – сказала Леорик. – Приходи ко мне поговорить, возможно, я смогу помочь, несмотря на то что твоя шерсть оказалась не лучшего качества.

– То, что она плохого качества, в большей степени связано с тобой, чем со мной, Леорик.

– Говори с ней с уважением, – вмешался Дайон.

Леорик подняла руку, заставив его замолчать, после чего коротко кивнула Кахану, признавая, что сказанное им правда.

– У меня есть теплая выпивка в моем доме. Пойдем, ты разделишь ее со мной, – предложила она. – Я не стану занимать много твоего времени.

Длинный дом Леорик был самым большим строением в Харне, даже больше, чем ферма Кахана. Он поставил посох возле двери и вошел. Огонь горел в яме, а смоляные лампы давали тусклый свет. Маленький мальчик играл куклами из сухой травы у огня.

– Иссофур, – сказала Леорик, – я буду говорить с этим человеком, поиграй в задней части дома.

Мальчик встал, пробежал по комнате и скрылся за экраном из плетеного тростника.

Сумрак скрывал большую часть дома, но возникало ощущение свободного пространства за стульями, расставленными вокруг небольшого огня. Внутри дома оказалось теплее, чем снаружи, но дыхание Кахана облачком туманило воздух. Даже Леорик из Харна не была достаточно богата, чтобы как следует нагревать комнаты. Она налила теплый напиток из меньшего из двух глиняных котелков, висевших над огнем, и передала ему чашку. Затем налила себе.

Кахан дождался, когда она выпьет сама; таким вещам его научили в раннем детстве: бесклановые ждут.

Леорик не обратила на это внимания.

Напиток, бульон из костей и растений, оказался вкусным.

Фарин, Леорик Харна, некоторое время молчала. Да, она не одобряла Кахана и усложняла его жизнь, но он считал ее по-своему честной женщиной.

Она заботилась о деревне. Конечно, это не помогало Кахану ей верить или желать остаться с ней, хотя она и была красивой женщиной. Она продолжала молчать, и тогда заговорил он:

– Ты намерена помочь мне купить короноголового самца, чтобы компенсировать урон от несчастных глупцов, которых послала на мою ферму?

– Нет, – ответила она, глядя на него поверх чашки. – Ты бесклановый, – продолжала она, – ты нашел покинутый дом и поселился там. Я это уважаю. Но ты живешь на землях Харна и должен либо стать его частью, либо уйти. Для Харна наступили трудные времена, все должны вносить свой вклад.

– Сейчас трудные времена для всех, Леорик, – сказал он, сделав глоток из своей чашки. – И еще более тяжелые для тех, кто не умеет работать на земле, когда они получают в свое распоряжение ферму.

– Он сказал, что был фермером и готов сделать подношение. – Она сделала еще один глоток бульона. – Так стоит ли тебе удивляться, что я дала ему разрешение забрать твою ферму?

– Ну, он не был фермером, и это дорого стоило нам обоим. Мне – денег, а тебе – товаров, которыми ты могла бы торговать.

Она ничего не ответила, да и говорить было нечего, поэтому она сменила тему:

– Монах не хочет, чтобы бесклановый управлял фермой. – Она расправила плечи, сидя на стуле. – Он считает, что это оскорбление Тарл-ан-Гига и обычаев новых Капюшон-Рэев. – Она отвернулась. – И то, что ты можешь ходить по лесу, теперь не имеет такого значения. Старые боги ушли вместе со старыми обычаями. – Она снова повернулась к нему. – Для тебя было бы лучше, если бы ты имел здесь друзей.

– И ты готова протянуть мне руку дружбы? – спросил Кахан, но она покачала головой. – Что тогда?

– Ты слышал, что форестолы выходят из леса и нападают на наших торговцев? – Кахан кивнул, он уже понял, что она сейчас скажет. – Через три дня мы отправим нашу шерсть в Большой Харн. Если ты пойдешь с Гартом и будешь его защищать, я доплачу тебе необходимую сумму, чтобы ты получил нового самца короноголовых.

– Ты должна мне за того короноголового. – Кахана удивила страсть, появившаяся в его голосе, гнев и то, как существо под его кожей двигалось в ответ на него.

Он сделал глубокий вдох, все волосы на его теле встали дыбом, словно ледяной бриз забрался под одежду и пробежал по коже. Он думал, что в состоянии лучше себя контролировать. Леорик следовало отдать должное – она не отшатнулась от его гнева.

– Ну, как мы оба признали, сейчас трудные времена. Ты не только получишь свое животное, лесничий, но и необходимую тебе добрую волю, против которой монаху будет нелегко выступить. Я послала фермера, а он отправит толпу с огнем.

– Это он прислал солдат? – спросил Кахан. Она покачала головой. – Значит, ты?

В ответ она рассмеялась.

– Осере находятся под нами, – она улыбнулась собственным мыслям, – а у нас едва хватает еды, чтобы жить здесь. Менее всего мне нужно, чтобы глаза Высокой Леорик и ее Рэев обратились на Харн и забрали то немногое, что у нас осталось. – Она наклонилась вперед. – Ты пришел издалека, как человек, который много путешествовал; ты знаешь, каковы Рэи.

Он не ответил. Его прошлое оставалось в тени, и он не хотел, чтобы на него пролился свет.

– Я не солдат, чтобы охранять торговые караваны, – сказал он, думая о том, сумеет ли она понять, что он солгал. Если она каким-то образом чувствовала его прошлое или если оно висело над ним, точно ядовитая туча.

– Возможно, и нет, лесничий, но ты заметно крупнее, чем многие из тех, кто живет в Харне, и одно это может отпугнуть форестолов. – Она оглядела его с головы до ног, а потом удостоила быстрой улыбкой. – Они хотят легкой добычи. Не исключено, что все сведется к легкой прогулке в Большой Харн и обратно, за которую тебе хорошо заплатят.

Разумный человек согласился бы здесь и сейчас. Увидел бы в ее предложении логику и до некоторой степени доброту.

Но Кахан считал, что гордость и упрямство – лучшая защита от боли мира, и такие доспехи было трудно снять. Он встал:

– Я думаю, ты посылаешь меня для того, чтобы свалить на меня вину, если что-то пойдет не так.

– Нет, я…

Кахан повернулся спиной и взял свой посох, стоявший у стены.

– У тебя есть солдаты, Леорик. Используй их, – сказал он сердито и вышел из деревни.

Никто не попытался его остановить, его гнев проступал в каждом шаге, и хотя он сам этого не понимал, дело было не только в Леорик, Харне или даже монахе.

Глубоко в лесу

Тут пролегла огненная тропа, и у тебя возникает вопрос: почему? Никто о ней не говорил. Никто не готовится к празднику, как обычно бывало. И огненная тропа намного длиннее, чем всегда. Ты спрашиваешь себя, зачем все они собрались. Почему никто не жарит мясо и не печет печенье или хлеб. Не расставлены столы. Никаких красивых флагов Сломанного Ифтала, благословляющих огненного бога Зорира. Никакого ощущения праздника.

Там Сарадис, и ты стараешься не дрожать. Пытаешься не показать страх, потому что знаешь: она ненавидит слабость. Они все ненавидят слабость. Они выбивают слабость из тебя.

– Иди сквозь огонь! – кричит Сарадис. – Это испытание стойкости! Тот, кто предал Зорира, будет поглощен пламенем!

Эти слова тебя пугают.

4

Кирвен Бан-Ран откинулась на спинку трона, ей было неудобно, и не имело значения, сколько подушек она туда подкладывала. Дерево обработали в северном стиле, который ей не нравился: никаких украшений, кроме геометрических фигур. Жестоких и холодных, как и люди здесь.

Она стала первой Высокой Леорик в Харншпиле за многие поколения, не будучи Рэем, и, конечно, они ненавидели ее за это.

А она ненавидела их в ответ.

Она ненавидела их больше.

Еще совсем недавно Кирвен радовалась, что осталась жива к концу дня. Теперь те, кто прежде ее угнетал, танцевали под ее мелодию. Они могли шипеть и что-то бормотать у нее за спиной. Могли распространять слухи и устраивать заговоры, но не могли выступить против нее, потому что она избрана Скиа-Рэй из Навес-шпиля, голосом Тарл-ан-Гига и того, кто купался в свете Капюшон-Рэев.

Она сидела во всем великолепии на нижнем уровне центрального и самого большого из всех городских шпилей. Огромные синие знамена, смешиваясь с зеленью Харншпиля, спадали с поперечных ребер сводчатого потолка. Огромные деревянные фигуры Тарл-ан-Гига, балансирующего человека, были расставлены вдоль стен. Между ними висели звезды Ифтала. Вдоль огромного зала стояла стража – ее стража – в обожженных деревянных доспехах. Огонь горел в каждом из сорока очагов, прогоняя холод севера. Тысяча слуг была готова без промедления броситься исполнять ее приказы. А она получала доклады от своих солдат и Рэев.

– Мы отбрасываем старые обычаи, – едва слышно сказала она, – мы сжигаем старых богов, чтобы единственный стал процветать.

Последний из ее главных командиров доложил об очередных поисках трионов и ушел. Осталась лишь небольшая группа Рэев в великолепных дорогих доспехах. И каждое их движение и взгляд наполняло презрение.

Они хотели, чтобы она испытывала страх, однако плохо ее знали. Мадрайн и Рэй Чайи однажды оставили Кирвен и ее ребенка в Вирдвуде. Один из множества уроков, которые ей пришлось выдержать. Быть может, не настолько наполненный насилием, но более ужасный. Вирдвуд – плохое место для женщины с ребенком. Но Кирвен справилась. Она пережила Мадрайн, в то время как муж и два триона – нет.

Она была сильной.

Теперь требовалось очень многое, чтобы напугать Кирвен, и она правила предельно просто: если пойдешь против нее, то умрешь. Это не будет долгая и мучительная смерть, как предпочитали Рэи. Умри быстро, умри тихо – и тебя заменит тот, кто не будет таким глупцом.

Ни один глупец не пережил первого месяца ее правления.

Кирвен провела день, принимая доклады на троне Харншпиля; это заняло так много времени, что свет успел пройти мимо больших окон в дальнем конца зала. Ее долг состоял в том, чтобы услышать, как проходила охота в Вирдвуде на последователей старых богов. Несмотря на физическое неудобство, уничтожение каждого святилища становилось для нее маленькой победой. Поэтому она сидела прямо и хотела, чтобы они поторопились. Солдаты закончили, теперь пришла очередь ее особых охотников.

Фалнист, ее трион-мажордом, с жезлом, конец которого венчала звезда Ифтал, выступил вперед. Их одежды были жесткими и нескладными, отбеленными до абсолютной белизны.

– Рэй Харден Ван-Гурат и Рэй Галдерин Мат-Брумар, подойдите, чтобы говорить.

Два Рэя шагнули вперед, полные уверенности и высокомерия в каждом своем движении, но Кирвен не дрогнула и не показала неудовольствия.

– Расскажите мне о ваших успехах, Рэи, – потребовала она.

Фалнист взял бумаги, которые держал Рэй Ван-Гурат, коротко поклонился и передал Кирвен три рукописных портрета.

Она развернула их и принялась изучать. Худая женщина с волосами, которые, казалось, обрезали ножом. Плохо выглядевший мужчина с впалыми щеками. Еще один мужчина, который выглядел побитым, маленьким и сплющенным, волосы покрыты пятнами.

Ван-Гурат наблюдала за ней бледными глазами. Другой Рэй, Мат-Брумар, оставался на прежнем месте. Он был сильнее из них двоих, об этом говорили изысканно украшенные и великолепно разрисованные доспехи. Не вызывало сомнений, что он не хотел подвергаться воздействию глушака под ее троном, которое отсекало его от капюшона. Рэи находили такой опыт неприятным.

Ван-Гурат собралась заговорить, но Кирвен подняла руку и заставила ее замолчать.

– Всем следует уйти, за исключением моих Рэев. – Она ждала, наблюдая, как ее солдаты и слуги повернулись и вышли из длинной комнаты. На это потребовалось много времени. Фалнист оставался рядом с ее троном, и она повернулась к нему:

– И ты. – Его глаза широко раскрылись, выдавая раздражение, но он поклонился и вышел вслед за остальными.

У нее не было необходимости отсылать его, но ей нравилось раздражать Фалниста и заставлять Ван-Гурат ждать, оставаясь в поле действия глушака. Рэи смотрели на нее, их неприязнь не вызывала сомнений, когда Фалнист прошел мимо них и вышел за дверь.

– Высокая Леорик, – сказала Ван-Гурат, когда последние стражи ушли. Неудобство от воздействия поля глушака отражалось на ее лице. – Женщину на портрете зовут Тамис Дю-Карак, ее вырастили как фальшивую Капюшон-Рэй монахи Того-Кто-Идет-К-Смерти. Их святилище в Харнвуде уничтожено. Она поймана и находится в твоей темнице. Как и первый мужчина, Урдана Мак-Варса, которого воспитали как фальшивого Капюшон-Рэя для Гадира Сделанного-из-Крови. Его монастырь сожжен вместе с монахами за отказ поклониться Тарл-ан-Гигу.

– А второй? – спросила Кирвен.

Ее голос эхом раскатился по пустой комнате.

– Пока мы еще не нашли фальшивого Капюшон-Рэя Вираг Пар-Бихайн, выращенного Лоун Влажный-Клинок, Высокая Леорик. Монастырь в Стор пуст, в нем уже много лет никто не жил. – Она подняла голову. Ее кожа имела болезненный оттенок и больше походила на глину, чем на плоть. – Мы его найдем. Наши следователи и ищейки заняты поисками.

«Интересно, ненавидят ли они это занятие», – подумала Кирвен. Круа постоянно раздирали войны. Поднимались Капюшон-Рэи, мир наклонялся – и либо юг, либо север начинал процветать, пока процесс не повторялся. Тарл-ан-Гиг это остановит, они с корнем уничтожали все культы, монастыри и лесные святилища, до которых удавалось им добраться.

Больше не будет новых Капюшон-Рэев. Никогда.

Но раздоры начинались, когда поднимались Рэи, они меняли стороны, набирали силу, предавали тех, кого еще недавно называли друзьями.

Все это исчезнет, Капюшон-Рэи больше не будут опасны.

Кирвен улыбнулась. Может быть, следующими падут Рэи.

– Ладно, – сказала Кирвен, – почему ты здесь стоишь, Рэй Ван-Гурат? Капюшон-Рэй потребовал, чтобы ты поймала притворщиков, сожгла монастыри и святилища их богов. Ты еще не завершила работу.

Рэй встала, коротко наклонила голову, повернулась и быстро вышла из комнаты. Галдерин Мат-Брумар некоторое время смотрел на Кирвен. Затем поклонился ей, нацепил неприятную улыбку и последовал за своей спутницей, хотя не собирался покидать Харншпиль вместе с ней, Кирвен он требовался для другой работы.

Третья Рэй ждала и наблюдала. Ее деревянные доспехи покрывали царапины и трещины. Лицо казалось не таким резким, как у остальных.

– А что скажешь ты, Сорха Мак-Хин?

Эта женщина кланяться не стала.

Она была из тех, кто преклонял колено только по принуждению. Женщина сняла шлем, и рыжие волосы рассыпались по ее плечам. «Она необычно красива», – подумала Кирвен, когда Рэй шла к ней. Но то была холодная красота, больше подходившая статуе, чем человеку. Сорха вздрогнула, когда оказалась под воздействием глушака и связь между ней и капюшоном разорвалась. Короткая пауза, затем она поднялась на три ступеньки, ведущие к трону, и протянула свернутый портрет. Она держала его вне досягаемости, заставляя Кирвен наклониться, чтобы взять. На портрете был изображен бородатый мужчина с длинными волосами. Глубоко посаженные глаза показались Кирвен карими. Они выглядели усталыми.

– Кахан Дю-Нахири, – сказала Сорха, с усмешкой делая шаг назад. – Фальшивый Капюшон-Рэй, выращенный Зориром-Идущим-в-Огне. Монастырь разрушен, когда взошли первые Капюшон-Рэи. Его нашли на ферме, на далеком севере.

– И он в моей темнице?

Сорха покачала головой:

– Он мертв, как и его семья.

Кирвен промолчала, во всяком случае сначала.

– Капюшон-Рэй приказали привести их ко мне.

Сорха пожала плечами:

– Если их убить на месте, не дожидаясь, когда это сделаешь ты, мы сэкономим время и усилия.

– Не тебе принимать такое решение, – тихо сказала Кирвен, глядя на рисунок и размышляя о том, каким был этот мужчина. Лишь немногие будущие Капюшон-Рэи имели семьи и пускали корни.

– Ты думаешь, глушак тебе поможет, если я приму решение тебя убить? – небрежно спросила Сорха, глядя в потолок.

Кирвен редко смотрела вверх, – потолки в шпилях были странными, как и коридоры верхних уровней. От них у нее болела голова, если она слишком долго их разглядывала.

– Нет, глушак меня не спасет, – ответила Кирвен. Рэев учили сражаться, как только они начинали ходить, задолго до того, как принимали капюшон. Она посмотрела в глаза Сорхи: – Но я знаю, что ты переживешь меня на очень короткое время.

Сорха прищурилась, а затем огляделась по сторонам. Она увидела дыры в стенах и поняла, что за ними ее ждет нечто очень опасное. Улыбнулась собственным мыслям, кивнула и сделала шаг назад.

– Владение луком наказывается смертью, – сказала она.

Кирвен не обратила внимания на ее слова, она смотрела на портрет.

– Ты уверена, что это был он?

– Я убила мужчину, который находился там, куда ты меня послала. – Она снова пожала плечами: – Он сбрил бороду и срезал волосы. К тому же эти картинки практически бесполезны. – Она пристально посмотрела на Кирвен. – Их делают на основании слухов и того, что монахи старых богов сообщают под пытками.

Кирвен не стала возражать. Тем не менее она не могла отпустить Сорху, проявившую высокомерие, – и неважно, говорила она правду или нет.

Здесь правила Кирвен Бан-Ран, а не Рэи. Ни один из них.

– Я думаю, Рэй Мак-Хин, мы можем найти новое для тебя назначение. – Сорха продолжала на нее смотреть. – Теперь ты можешь идти.

Рэй ушла, сохраняя полнейшую уверенность в себе. Кирвен считала, что из всех именно от нее следовало ждать неприятностей. Она была безжалостной и импульсивной, плохое сочетание.

Кирвен решила, что разберется с Сорхой Мак-Хин потом. Сейчас ей требовалось заняться другим делом. О мертвецах она могла забыть, а пленники подождут. Она почесала затылок. В прошлой жизни она носила распущенными длинные черные волосы, но положение Высокой Леорик обязывало ее тщательно заплетать их в косы, от которых у нее чесалась голова.

Слишком многое требовало ее внимания, но такова природа власти.

А в Круа за власть всегда нужно платить.