Читать книгу: «Почему я верю. Простые ответы на сложные вопросы», страница 3

О телегах, подвозящих хлеб страждущему человечеству

– Не ставим ли мы верующего выше только потому, что он верующий? Опять же, человек, еще не пришедший к вере, в этом непременно увидит…

– Дискриминацию.

– Да, дискриминацию, граничащую с оскорблением: «Как вы можете меня жалеть, как вы можете меня ставить ниже себя? Вы не имеете на это права!»

– Если мы видим человека, не разделяющего нашу веру, но делающего наши дела, – мы признаем в нем нашего брата, неизвестно по каким мотивам к нам присоединившегося. И мы можем лишь снять шляпу перед тем, что мир сложнее, чем нам кажется. Далеко не все мы можем понять и объяснить. Но мы должны называть белое белым, а черное – черным. У нас есть такая заповедь, и горе нам, если мы поступим наоборот!

Но вспомните слова «гнусного Лебедева» из «Идиота» Достоевского. «Слышите, стук телег, подвозящих хлеб страждущему человечеству?» – говорил там один деятель. А Лебедев отвечал: «Дайте мне нравственные основания для вашей деятельности. Я, гнусный Лебедев, не верю в стук телег, подвозящих хлеб страждущему человечеству!» Почему? Потому, что без твердого нравственного основания эти благодетели могут прелегчайшим образом исключить из числа питаемых хлебом значительную часть человечества. По собственному произволу.

На эмоциях нельзя долго «ехать», нужно «ехать» на твердом нравственном основании.

Один человек без твердых нравственных оснований, например, идет кормить людей в ночлежку или приносит беженцам горячий борщ, а другой – без твердых нравственных оснований кормит котов и собак и куска хлеба не даст человеку, потому что он разочаровался в людях и считает, что кошки лучше. Если мы представим себе двух этих людей, на одной лишь интуиции из сострадания кормящих кого-то живого, то мы должны понимать, что, как только мы им дадим это твердое нравственное основание, – тот, кто кормил людей, поймет, что он занимался тем, чем надо; тот, кто кормил кошек, начнет задумываться: «Слушай, подожди, кошки – потом, сначала – люди!»

На эмоциях долго не продержишься.

– А твердое нравственное основание – где оно, откуда его взять?

– Раз уж нам Бог позволил рассуждать, мы продолжаем рассуждать. Мы ищем, где же можно найти эти твердые нравственные основания для разумной нравственной деятельности. И находим, что на сегодняшний день, при всех достижениях науки и техники, при сегодняшнем избытке и перепроизводстве, голодных и нуждающихся быть не должно. Уже хватает всего! Уже можно было бы слышать не только стук телег, но рев турбин самолетов, привозящих сухое молоко детям Ганы или ЮАР. Но… ничего не слышно, ничего не летает. Бомбы летают, самолеты с сухим молоком – нет…

Почему? Очевидно, не хватает твердого нравственного основания, но существуют другие основания – безнравственные – для наличия умирающих от СПИДа, пленников наркоманских сетей, торговцев органами и «живым товаром», для локальных и глобальных военных конфликтов, для существования бедных и сверхбедных стран. Значит, не хватает именно нравственности. А она вытекает из религиозного мировоззрения – тут никуда не денешься, это логическая неизбежность, против которой невозможно спорить.

В том-то и дело, что дар рассуждения очень быстро возвращает нас к истине и здравому смыслу. Только бы мы им действительно воспользовались.

Вера бретонской крестьянки

– Мы говорили о ценности дара рассуждения. Но вот Блез Паскаль, о котором мы неоднократно вспоминали и который этим даром пользовался как нельзя лучше, однажды сказал, что его вера далека от веры простой бретонской крестьянки… Действительно ли простая, нерассуждающая вера имеет преимущество перед верой «ученой»?

– Бретонские рыбаки – это вообще абсолютно не сомневающиеся люди. «Я верю, как верит Церковь, и больше меня ничего не интересует» – это известная средневековая присказка. В ней очень много правды. Когда простой человек стоит перед лицом неверующего философа, который соблазняет его тоже отказаться от веры, то простой человек, как в материнские объятия, бежит к вере Церкви. «Я не могу с Вами спорить, мне не хватает для этого знаний, но я верю в Господа Иисуса Христа и верю во все, что говорит мне моя Церковь», – говорит он и прибегает к Церкви, под ее сень. И это очень правильная реакция. Это то, за что нельзя ругать Средневековье. Потому что в то время иметь большие познания и быть по-настоящему образованными могли только люди, посвятившие себя монашеству и священству. А остальные работали по 20 часов в сутки.

– Будет ли это правильной реакцией сегодня? Если современный образованный человек скажет: «Я не могу в этом разобраться, я верю авторитету Церкви»?

– Мы, конечно, вправе ожидать от него больших знаний, большей воцерковленности, большей способности сопротивляться мысленным нападениям, но, если он имеет доверие к Матери-Церкви и чувствует подвох в словах собеседника, он может смело заканчивать разговор словами: «Я не могу с Вами спорить, мне не хватает знаний, но я верю так, как меня научила верить моя Церковь». Это будет очень правильно. Но это должно быть произнесено смиренно, твердо. Именно при наличии смирения и твердости здесь нет ни сучка ни задоринки. Я думаю, что в большинстве случаев эти слова, правильно, вовремя произнесенные, будут спасительны для человека.

– Не будет ли здесь «слепой», бездумной веры?

– Здесь есть много таких… ложных дилемм. Уже сами слова «слепая вера» содержат ошибку. «Видеть» и «верить» – это антонимы. Апостол Павел пишет о том, что мы верою ходим, а не вйдением⁹. Слепая вера – это и есть нормальная вера, потому что зрячая вера – это знание: раньше я верил в это, теперь я знаю это. Вера стремится к знанию, стремится разрешиться от слепоты и увидеть то, во что верит.

Кстати говоря, мы знаем то, во что верим, уже потому, что отличаем объект своей веры от любого другого объекта. Допустим, кришнаит верит в Кришну, я верю во Христа. Я знаю, чем отличается Христос от Кришны? Конечно. Я могу путать эти объекты? Ни в коем случае! На основании чего? На основании твердого знания характеристик объектов. Я знаю, в Кого верю и в кого верит он. А раз я знаю, то моя вера со знанием связана. Я не могу верить без знания.

Область веры как раз требует знаний от человека. Например, когда мы поем на литургии молитву «Символ веры», то должны понимать, что в ней говорится, произнося молитву «Отче наш», мы должны знать, о чем она.

В конечном итоге мы стремимся к тому, чтоб вера стала знанием, чтобы надежда оправдалась, а любовь осталась и умножилась. Это наша «генеральная цель».

– Как Вам кажется, отец Андрей, может ли человек надеяться прийти к ответу на вопрос «Есть ли Бог?» одними своими рассуждениями или ему нужно что-то еще?

– Мне кажется, собственных интеллектуальных усилий для таких выводов человеку все-таки не хватит. Ему нужен личный благодатный опыт, и уже с этим опытом он должен совершить труд осмысления прожитой жизни и жизни мира – в тех пределах, в которых позволяет его кругозор. Личный благодатный опыт – это твердый каменный фундамент, который кладется в глубину человеческого сердца.

Но путь к обретению веры может быть неблизким. Обязательно на этом пути у человека будет кризис – например, в подростковом возрасте, когда все подвергается сомнению, или кризис, вызванный потерей близкого, с которой человек не может примириться и бунтует против Бога, говоря: «Зачем Ты забрал у меня того, кто был мне так нужен?!»

У Пастернака есть стихотворение о потере и обретении веры – это его личная исповедь, но вслед за ним ее могли бы повторить миллионы людей:

 
Ты значил все в моей судьбе.
Потом пришла война, разруха,
И долго-долго о Тебе
Ни слуху не было, ни духу.
И через много-много лет
Твой голос вновь меня встревожил.
Всю ночь читал я Твой Завет
И как от обморока ожил.
 

Многие (из советских людей) были воспитаны в детстве в христианстве и имели какой-то светлый детский опыт, связанный с верой: образ молящейся перед иконами матери, звон колоколов на Пасху, первая детская исповедь. Потом «пришла война, разруха» – у каждого человека по-своему. И веру пришлось обретать заново.

Вера как доверие (условно назовем ее «верой бретонской крестьянки») – это очень хорошая стадия, хотя и не первая. За верой-доверием следует вера как уверенность.

Дай Бог до такой веры «добраться» человеку… Мы знаем имена тех, кто дошел до этого: святые – это люди, вера которых уже вошла в область знания.

Что мешает? Гордыня и невежество

– Отец Андрей, а что в первую очередь мешает человеку на пути к осознанной вере, к вере-доверию?

– Гордыня и невежество. Можно искать истину и не найти ее, будучи слишком гордым для этого, – каким, например, был Лев Толстой. Ведь он, пытаясь во всем подражать мужикам, даже ходил с ними на богомолье, но так и не обрел их веры, прошел мимо Христа.

Если человек не горд или горд не патологически (всякий человек как-то горд, но горд, как правило, не патологически), то второе, что может ему помешать, – это невежество. Невежество может быть разным. Одно дело – отсеченность от информации: какой-нибудь смиренный крестьянин, идущий за плугом где-то в Центральной Африке, с радостью откликнулся бы сейчас на слова о Христе, если бы ему дали возможность их услышать.

Но есть и другое невежество – информированная гордыня, когда человек говорит: «До сих пор я вас слушал, а дальше мне неинтересно. Спасибо, хватит!» Сердце такого человека – тот самый каменистый грунт из притчи о сеятеле, в котором семя истины не может пустить корни¹⁰.

– Стремление «во всем самому разобраться» – тоже своего рода гордыня?

– Нет, стремление «разобраться самому» может быть, напротив, меткой пытливых душ. Есть такие, которым мало услыхать, но хочется все проверить. Не знаю, насколько уместно делиться анекдотами на страницах этой книги, но есть, мне кажется, один, достойный внимания. Я расскажу так, как слышал и запомнил.

Был на свете один страшный атеист, разговора с которым боялись все муллы, все раввины, все священники, все ксендзы и все буддийские монахи. И был другой человек, помоложе, который тоже считал себя неверующим. И этот молодой агностик захотел поучиться у старого «мэтра атеизма». Пришел к нему и говорит: «Я, как и Вы, атеист, я ни во что не верю! Я считаю…» – и произнес какой-то такой набор классических слов, описывающих атеистическое мировоззрение. А старый атеист ему говорит:

– А ты когда-нибудь слышал, как в кельях плачут отшельники?

– Нет. А зачем? Это мне совершенно чуждо, я это не приемлю, ведь я атеист!

– А ты бывал когда-нибудь в монастырях, смотрел в лица монахов, монахинь, знаешь, как они живут, их распорядок дня? Разговаривал ты с ними, спрашивал ли их, как они пришли в монастырь, с каким грузом, с какими радостями?

– Нет, я никогда этим не занимался! Зачем мне это надо?! Меня это совершенно не интересует!

– А ты знаешь, сколько в среднем часов в год проводит над книгами раввин?

– Да какая мне разница?! Пусть проводит, сколько хочет, мне это неинтересно!

– А ты когда-нибудь видел, как мусульмане совершают хадж в Мекку, как они оттуда возвращаются?

– Да не надо мне тут ничего перечислять!

И тогда наконец этот старый атеист говорит молодому: «В таком случае, молодой человек, Вы вовсе не атеист – Вы просто глупец».

Вывод на поверхности, понимаете?

Самое интересное в жизни мира – это религия. Все самое глубокое, самое пламенное, насыщенное, значительное – это все там, где есть Бог.

Или там, где люди ищут Его, или там, где они нашли Его, или там, где они Его потеряли и опять ищут. И пренебрежительно пройти мимо этого опыта может только человек, у которого не хватает совести или образования. Так, один баптистский профессор говорил, что человек, сомневающийся в историчности Иисуса Христа, не имеет проблем с верой, – но у него серьезные проблемы с образованием.

Серьезному атеисту надо будет, возможно, подняться на более высокий уровень знаний, чем среднему верующему человеку. Он должен будет, как апостол Павел, отправиться в путь в Дамаск¹¹, чтобы укрепиться в своем отрицании. Ответственному атеисту нужно поставить перед собой честную задачу: «А ну-ка проверю, чем занимаются все эти люди, которые говорят, что Бог есть? Ну-ка почитаю, послушаю, ну-ка похожу туда, куда они ходят» – например, в какой-нибудь крестный ход, в котором 30 тысяч человек – мужчин, женщин, детей – несколько дней идут под дождем и солнцем, по грязи и по бездорожью.

Честный атеист должен сесть и прочесть Евангелие. Обязательно. Если он осилит, пусть прочтет и Коран. Если и этого окажется мало, пусть сядет и сопоставит Коран и Евангелие, пусть познакомится с еврейской религиозно-молитвенной практикой, с тем, как верили пять тысяч или три тысячи лет назад… Для таких исследований человеку, конечно, понадобится очень сильный пафос, страсть, в первичном смысле этого слова: «Ну сейчас я разберусь с этим всем! И уж когда я разберусь, вы меня не обманете!» Вот тут-то… Бог его и поймает. Как апостола Павла, собственно. Как митрополита Антония Сурожского¹², и еще многих, многих других.

Тут-то Господь и ловит этих горячих, неравнодушных людей. Ведь религия, по словам одного немецкого религиозного философа, Пауля Тиллиха, есть состояние крайней степени заинтересованности. Таких – заинтересованных – и ищет Господь.