Читать книгу: «Метанойа», страница 2

На тот момент меня конечно ко всему прочему сильно придавливал груз своей мерзости. Накануне всех этих событий умерла наша верующая бабушка, которая при жизни от нас ловила только претензии и брезгливость к почётному возрасту. Её беззвучная молитва в углу, запах ладана, и тихое шорканье по коридору выбешивали меня с такой силой, что на этой энергии можно было бы вырабатывать электричество. От моей концентрации зла периодически ломался компьютер и прочая техника. Моих глаз боялись даже приставалы, мне стоило глянуть – у людей пропадал дар речи. Я понимала это и мне это нравилось. До последнего дня её жизни я так и не сняла костюм свиньи, так что увидеть бабуле достойную внучку не довелось. Познать всю тяжесть своего греха я смогла прямо у могилы засыпанной песком. Словно кувалдой Господь вбивал гвозди в мой мозг, когда забивали гроб. Я ещё тогда подумала что этот ужасающий, выбивающий покаяние звук, наверное, несёт сакральный смысл и ассоциируется с распятием. Высоту звучания можно описать так: она села возле сапбуфера, включила на полную громкость, перепонки дрожали от страха. Так Господь выбивал из меня всю дурь. Мне было плохо все мои двадцать восемь лет до того, но в тот самый миг сказать плохо, не сказать ничего. То была мука, огонь: ты стоишь перед собой, видишь себя в стороне и понимаешь, всё – камера, запись, стоп-снято. Переписать невозможно, удалить, увы.

Это должен был быть праздник, освобождение от немощного человека который вечно мешает своим бурчанием в углу и старостью, но оказалось всё с точность да наоборот. Меня накрыло такой волной покаяния, словно передо мной включили фильм про какую-то дрянь, а я должна насильно его досмотреть. Ужасно скажу я вам. Что с этим делать я тогда не знала, но тут маму выбросило этой же волной на берег и она начала проповедовать, что меня жутко раздражало (родился тут праведник после пятидесяти лет беспорядочный жизни). Всё это продолжалось, пока мы не слились в общем экстазе неофитского периода.

Тогда после смерти бабушки я ездила к ней на кладбище «поненавидеть» себя, порвать на себе волосы, полежать на могиле, зачем не понятно просто хуже быть уже не могло. Никто об этом не знал. Прихожу я, однажды, на работу, подруга, которая бабушку в глаза не видела, начинает описывать её внешность и говорит, что та ей приснилась, во сне она мне сказала: «не плачь, всё будет хорошо». После этого меня немного отпустило, но тяжкий груз, ещё волочился следом за мной вплоть до самой исповеди. Я поняла, что она меня простила, и что мне не надо караулить на кладбище неизвестного маньяка в ожидании расплаты, но видеть себя было по-прежнему нестерпимо больно. Знать себя не ту, которая всегда права в собственных глазах, а вот эту, сволочь, которая и сама не умеет любить, а требует любви от других.

Теперь, когда мне говорят, что «люди начинают верить в бога от горя», мне хочется истерически смеяться. Это не должно было быть горе. Я бабушке своей не дала и грамма любви, мне она не нужна была при жизни, я абсолютно не понимала её вклад в моё взросление, и почему меня накрыло этой покаянный волной – вот истинное чудо, рождённое в час смерти молитвенника, посвятившего остаток своих дней молитве за души погибающих близких. «Оставьте мертвецам хоронить своих мертвецов», – это не про трупы, а про наши мёртвые души, лишённые напрочь любви. Я каждый день благодарю Бога, за то, что он даровал мне покаяние. Всё могло быть иначе.

Первое что меня наглухо накрыло, в своём новом состоянии, это чувство свободы, знаете, как бывает вроде бы шла отдаваться в рабство, а почувствовала свободу. Это раньше я была всезависима: от работы, от чьих-то мнений, от своих же предрассудков, от чувств вины и там полный букет зависимостей, не считая алкоголизма, сквернословия и прочих страстей. Алкоголизма, брезгливо скажете вы, бросив в меня бутылку: мы дети 90-х, кто из нас не алкоголик, пусть тот первым бросит в меня камень. Это чувство свободы, его сложно передать. Раньше я думала свобода – это когда ты живешь вопреки нормам порядка и чистоты, живёшь хаотично и развязно. Того хотят от тебя все, таким тебя принимают и обнимают. Но в то же время тебе от этого плохо, ты понимаешь, что так нельзя, противно. Ты начинаешь носить эту маску разнузданности и беспринципности пытаясь закрыться от насмешек и сочетаться с миром. А свобода это ни когда я хочу и пью, а когда я не хочу и не пью; когда я не завишу от привычек; когда я знаю, что могу сделать всё, что мне вздумается, но я понимаю что мне это не полезно и не делаю. Свобода это когда я знаю что только Бог мне судья, я не завишу от людей, и не боюсь того, что со мною будет. Я доверяю свою жизнь Господу, и знаю, что он сделает то, что мне будет нужно.