Читать книгу: «Полет в Эгвекинот», страница 6

– Глупости! Вперед.

Ох, как было больно. Несмотря на то что моя худенькая Яна буквально тащила меня на себе, подмышки стерлись напрочь, руки ныли, последняя оставшаяся нога от меня отказалась и отключила к чертям все нервные окончания. В бескрайнем ледяном пространстве со мной оставалась только моя Яна. Она, как герой-партизан из фильма про войну, тащила на себе своего не сильно дальновидного, подбитого на обе ноги и с пеленок больного на голову товарища. Мимо нас свистели птицы, об асфальт взрывались сосульки, синее небо заволакивали зеленые почки готовящихся к новой жизни растений. Под ногами хрустел лед. Каждый шаг Яна рисковала взлететь на воздух вместе со мной…

– Оставь меня…

– Чего?

– Говорю, оставь меня, дура, я сама!

– Но ты же идти не можешь…

– Все я могу! – сказала и тут же навернулась. Благо, ни одна нога не пострадала и гипс уцелел, но зато теперь, к прочим радостям жизни, добавилась больная попа.

Неподалеку обнаружилась скамейка. Я «нехотя» поддалась на Янины уговоры и осталась ждать ее там. Минуты через три она вернулась с парой бутербродов.

– Давай поедим и пойдем.

– Ладно. Но ты понимаешь, что, если бы захотела, я бы дошла вместе с тобой, я просто не захотела.

– Конечно, понимаю.

На допы мы не успели.

Глава 13. Николай Васильевич меняет профессию, или до чего доводит биология

«Яша, не волнуйся:

Он с тобой -

Сердце успокой:

Он всегда с тобой…»

Почти группа «Секрет»

      В конце девятого класса началась активная подготовка к переводным экзаменам. Гипс сняли, и теперь я бодро бегала на своих двоих. Нога «вела себя странно», но мне не хотелось акцентировать на этом внимание, чтобы «не нервировать маму». Здоровье детей всегда было для нее больной темой, и я ясно видела тридцатилетнюю себя, каждое утро начинающую с «перекатывания мячика стопой» под пристальным родительским взглядом.       Нога болела при неловком шаге, то и дело пыталась подвернуться и бегать отказывалась. «Клин клином вышибают!» – решила я: «Не хватало, чтобы конечности начали указывать, как мне жить и что мне делать!» Травматолог, снимавший гипс, прочитал длинную лекцию о ношении эластичных бинтов, отсутствии активности ближайшие N миллионов лет, советовал какие-то упражнения…

– Ну, что сказали? – спросила мама, когда я вышла из кабинета врача.

– Что сказали – то сказали. Хорошо все! Осложнений нет!

      Ложь не спасла. Мама то и дело пыталась заставить меня «повставать на носочки», «пяткой покрутить мячик», запрещала бегать, дышать и жить. Умирать не хотелось. К тому же за моими плечами, помимо десятка шрамов, из которых лишь один зашивали в травмпункте и то потому, что аргумент «само пройдет», видимо, не вязался с торчащей наружу костью, уже был перелом левой ноги, носа, а также многочисленные шины на всех частях меня, из-за чего я чувствовала себя необыкновенно опытной в вопросе травмированности и способной разобраться самостоятельно.

      Тем более бегать хотелось. За время «костылевой» жизни я лишний раз убедилась, что больше всего на свете люблю свои ноги и никакие руки их не заменят. То, что я снова могла ходить, и было счастье.

      Меня интересовало многое, но только не учеба. И если уж я не парилась из-за математики, то загружать голову глупостями вроде биологии не собиралась и в помине. На биологии Алиса предательски переметнулась к Ване. Впрочем, я не расстроилась. Ребята сидели прямо передо мной, и надежно укрывали от учительских глаз, так что можно было спокойно заниматься своими делами. К тому же Ваня, в отличие от подруги, не испытывал проблем с общением посреди урока, что мне решительно нравилось. Если не удавалось отвлечь Алису, я заводила беседу с ее молодым человеком, и мы весело гундели о своем до спасительного звонка.

       Однажды за регулярные дебоши и откровенно непристойное поведение меня отсадили на предпоследнюю парту среднего ряда. За спиной оказались двое мальчиков, имен которых я к концу года так и не запомнила. Контактировали они исключительно друг с другом, а на остальных разве что угрюмо смотрели исподлобья. Я не горела желанием общаться с этой парочкой, тем более что ребята чем-то неумолимо напоминали бывших одноклассников. Несмотря на то что напрямую мальчики никого не обижали и держались особняком, время от времени их довольно агрессивные сообщения попадались в общем чате, и иногда мне приходилось слышать, как они неприязненно подшучивали за спинами одноклассников.

      Парочка за спиной о чем-то шушукалась, иногда посмеивалась. Учительница их не замечала, а я, от нечего делать, стала прислушиваться к тому, что она говорила. В словах ее звучали «тревожные звоночки»: «проверяем домашнее задание», «послушаю всех». Надо было как-то выкручиваться.

      Моя тетрадь пребывала девственно чистой, если не считать нескольких корявых рожиц и надписи «классная работа», зачем-то аккуратно выведенной на первой странице еще в сентябре. Конечно, можно было понадеяться, что меня опросить не успеют, но как назло прозвучало: «Начну с буквы «К». Учебники я с собой не носила. Никакие и никогда. Та забота, которой так не хватало моей ноге, доставалась спине, потому единственное, что оставалось, – надеяться на помощь соседей. Каким-то удивительным образом у них оказалось целых две книги на одну парту.

– Пссс, ребят, поделитесь, пожалуйста. Я все дома оставила.

      «Ребята» скучающе переглянулись и один из них, более рослый, проскрипел:

– Нет.

      Меня подобный ответ не удовлетворил:

– Почему? Жалко что ли?

– Жалко.

– Ладно, – пожала плечами я и хотела уже было отвернуться, когда краем глаза увидела, как второй, который пониже, что-то шепчет товарищу. Рослый тихо загигикал, второй стрельнул глазами в мою сторону и расплылся в крайне неприятной, как показалось тогда, улыбке.

      Ну все. Внутренний параноик вырвал тормоза. Я не слышала, над чем они смеялись, но была уверена, что надо мной, и в ярости схватила, учебник, лежавший ближе к краю. О чтении параграфа не шло и речи. Хотелось лишь позлить обидчиков.

– Отдай, – надо же, почти прорычал, и даже угрожающе вышло. Ага, щас! Размечтался!

– Ну, на, возьми! – сказала я и издевательски подмигнула, а, когда один из одноклассников подался вперед, силясь вернуть украденное, резко отдернула руку.

      Такая «игра» продолжалась некоторое время. С задних парт доносилась тихая ругань и возня. Вот уже оба пытались вырвать у меня учебник, а я извивалась и корчила рожи.

      Наконец рослый дотянулся до книги и вцепился в нее мертвой хваткой.

– Отпусти, сука!

      Ага, щас! Я молчала и обеими пятернями крепко держала правую половину, в то время, как левую тянул на себя раскрасневшийся одноклассник.

      Раздался треск. Это был переплет…

– Извините, – «нарицательное человека, чье имя ты не удосужился запомнить», – автоматически подумала я и попыталась сползти под парту, – а Варя порвала мой учебник.

      «Стукаааач драный, – мысленно проскулила я, не отставляя попыток раствориться в воздухе или, на худой конец, телепортироваться куда-нибудь в Эгвекинот. Учительница равнодушно окинула взглядом меня с правой половиной учебника в руке и моего противника с левой.

– Ну, сходи в библиотеку, спроси, что тебе с этим делать. Я отпускаю.

      И все? То есть меня это не коснется никак? Я ликовала. Все-таки везение дураков – очень приятный бонус.

– А Варя пока успеет рассказать параграф, который вы не поделили.

      То ли я не такой дурак, то ли бонусы иссякли…

      Примерно тогда же произошла одна из любимых мною историй, связанных с Николаем Васильевичем. На биологии нам, редкостным разгильдяям и тунеядцам, был поставлен ультиматум: сдача схемы фотосинтеза, или аттестации вы не увидите, как своих ушей. Я решила не париться, что-то быстро заучила, как выяснилось, неверно, но, видимо, за смелость три мне поставили. Примерно так же поступила Яна.

      Одним из условий перевода в десятый класс без сдачи экзаменов был закрытый на четверки и пятерки аттестат. Мне подобная лафа, очевидно, не светила, а вот той же Алисе – вполне. Светила бы она и Чиявадзе…если бы не биология.

      Несложно догадаться, что в физмат Лицее большая часть учеников хорошо знали физику и математику, однако стальные предметы мало кого интересовали, разве что мою бесподобную Алису да еще горстку ребят из разных классов.

      Чтобы учиться на четверки, достаточно было пахать, и пахать, и пахать в области математики, ну и немножечко, иногда, по праздникам, разбираться, что происходило в физике. Вероятно, такой «предметный геноцид» сложился в числе прочего благодаря тому, что именно среди математиков оказалась большая часть учителей, способных не только заинтересовать (к несчастью, даже самый лучший педагог, кто бы и что ни говорил, не сумеет пробудить тягу к знаниям в любом ребенке: существуют поразительно непробиваемые личности), но и любовно дать напутственного пинка в случае необходимости.

      В общем, каждая отметка выше нуля по алгебре, требовала работы. Тем более класс «А» вел Николай Васильевич и, к моему большому счастью, как выяснилось за три года, проведенные в Лицее, он был скупее черта. На бесплатные хорошие оценки.

      Проще говоря, не так важно – почему, но Чиявадзе биологию не закрыл. В один из дней он с довольной рожей завалился в кабинет Николая Васильевича и уже открывал рот, чтобы, вероятно, съязвить, но..:

– Чиявадзе, до меня дошли слухи, что ты не сдал фотосинтез…

      Деваться было некуда. Под пытками интегралом и кирпичом бедный Яша во всем сознался. Николай Васильевич, во избежание со стороны Чиявадзе нелепых попыток к бегству и иных компрометирующих действий, покрепче ухватил подопечного за ухо и доставил в кабинет биологии. Там Барс превратился, вероятно, в Барсика и долго клялся в сознательности и ответственности «забывчивого» ученика. В конце концов наша «биологиня» пошла на уступки. Чиявадзе получил незаслуженную четверку. Но если вы думаете, что этим все и кончилось, то как бы не так!

      Да, Николай Васильевич добился своего, однако фраза: «он все выучит»– произнесена была. В ответственность Чиявадзе Барс, по-видимому, не верил…

      В один из четвергов, после уроков мы с Яной бесцельно блуждали по коридорам. Зашли на второй этаж и с удивлением обнаружили, что у Николая Васильевича горит свет. Это казалось довольно необычным. По четвергам допов не было, а задерживаться в Лицее просто так Барс не любил.

      Подошли поближе, прислушались и…:

– Процесс фотосинтеза…это…это…когда вода реагирует на свет…

– Чиявадзе, какая, к чертовой бабушке, вода на что у тебя реагирует! Даже я уже выучил!

      Мы с Яной дождались, пока все стихнет, переглянулись и толкнули дверь. Перед нами предстала живописная картина. За столом сидел невозмутимый Барс, обстоятельно обложившийся со всех сторон учебниками по биологии, а рядом стоял печальный Чиявадзе и бубнил: «Фотосинтез…Фотосинтез…»

– Брысь отсюда, – не поворачиваясь, устало пробурчал Барс и махнул рукой.

      И мы, немножко погигикав, испарились.

      Наверное, именно в тот день я зауважала Николая Васильевича. Если до этого он был мне все больше интересен и относилась я к нему как к «необычному подвиду учителя», испытывая любопытство к нестандартному поведению этого человека, выходящему за рамки моего понимания «педагога», сложившегося в общеобразовательной школе, то тогда я, кажется, впервые подумала:

– Яна, а все – таки Он крут.

      (Вслух подумала).

      Лицей стал тем местом, где я впервые для себя и с огромным удивлением обнаружила, что учителя-тоже люди. Помню, как в прошлой школе испытала настоящий шок, встретившись в продуктовом с «англичанином». Для меня было странно уже то, что «они» существуют за пределами школы.

      Наверное, еще одно, за что я очень благодарна Лицею (и это касается не только моего отношения к учителям): именно здесь я заново научилась воспринимать людей вокруг себя и признавать их людьми. До Лицея окружающих казались атрибутами сцены, где я – прима. И тут не дозволялось ни вольностей, ни трактовок. Даже мне. Грандиозное исполнение равнялось полноценной жизни; забота о других – части исполнения.

      Перемены начались с приходом в жизнь Лицея и первым «подопытным» стала Яна. Ей от меня досталось больше всех, пока я наконец не поняла, что, чтобы ни делала, делаю для себя. С осознанием возник диссонанс; не хотелось «дружить» ту же Яну, чтобы мне было хорошо оттого, что я – «образцовый друг». Тогда я решила пичкать «своих жертв» всем тем, что радовало меня, отказываясь принимать, что им может нравиться другое. Это насилие, по большей части именно над Яной, длилось долгое время, тем более она не давала отпора. Яна не была тем человеком, который стал бы отстаивать «личные границы». Но если процесс роста запущен, его уже не остановить.

      Яна виделась мне идеальной «глиной» и без труда «впихивалась» и «фиксировалась» в подходящем эпизоде. И в этом плане все выглядело безукоризненно. Вот только моя несчастная подруга особой радости не испытывала, а я это замечала. Наверное, если бы Яна напрямую сообщала, когда и что ей не нравилось, я могла бы быстрее дойти до того, до чего, по итогу, шла годами: нельзя засунуть человека в специально подобранный под него скафандр розового цвета, стукнуть волшебной палочкой по лбу и сказать: «Поздравляю! Теперь ты счастлив!» Вернее, это-то как раз можно, но колоти-не колоти – магии не случится.

      Вот и выходила одна перекрученная вусмерть Яна в позе «счастливого йога». Еще по истечении нескольких лет, не переставая очень медленно и постепенно понимать, что делаю не так, я наконец поймала себя на том, что больше не хочу быть «идеальным другом», а хочу, чтобы близкие мне люди были счастливы.

      Кажется, это такие банальные прописные истины, которые знает каждый дурак: «Насильно мил не будешь», «нельзя никого осчастливить против воли». А вот следовать им отчего-то сложно.

Глава 14. Дрессировка страйкболистов, или Алеша под прицелом.

«А первый номер на подаче – Владик Коп,

Владелец страшного кирзового мяча,

Который если попадет кому-то в лоб,

То можно смерть установить и без врача».

Юрий Визбор

Неподалеку от Лицея, помимо работающих морга №10 и психбольницы №15 (все верно: в Лицее нормальных нет и быть не может), располагался заброшенный корпус лечебницы. Именно туда я наведалась первым делом, поняв, что поступила: пыталась отыскать плюсы учебы в физмат Лицее, но не нашла ничего интересного, кроме пары притягивающих глаз, граффити, чьего-то рваного паспорта и двух использованных презервативов. Больше приходить на эту скучную заброшку я не собиралась. Однако судьба распорядилась иначе.

Судьба явилась слякотным весенним днем в лице взволнованного Чиявадзе с лиловыми синяками на заднице. Во всяком случае, так их описывал счастливый обладатель.

Со слов Яши выходило, что у нас под боком завелись страйкболисты. На днях Чиявадзе с другом пробрались на территорию заброшки, влезли на второй этаж, где и решили устроить файер-шоу. Но, когда Яша уже подносил зажженную спичку к фитилю петарды, щелкнул затвор.

В следующую секунду спичка упала на пол, а невезучий Чиявадзе взвыл белугой. Та же участь постигла Яшиного друга. А в следующее мгновенье оба уже неслись напролом через мокрые кусты, прямо по серым лужам, под улюлюканье и гогот, щелчки затворов и свист пуль.

Все это Яша рассказал Алеше и Тимофею, те, в свою очередь, Яне, а Яна мне, и вот теперь мы вчетвером кумекали, когда выдвигаться в поход. Решено было: сразу, иначе страйкболисты могли куда-нибудь улизнуть. Полагаю, наше рвение навстречу пластиковым пулькам комментариев не требует. Очевидно, всему виной нехватка острых ощущений – Николай Васильевич, к слову, ваша вина – и конкуренция за звание «самого храброго» между мной, Алешей и Тимофеем.

Пробравшись через дыру в заборе, мы, видимо, от страха, поутихли. Первым шел Алеша, за ним я, за мной Яна, а замыкал процессию Тимофей. Под ногами хлюпало. Алеша жестикулировал, но, так как на знаки его решительно никто не обращал внимания, спереди то и дело доносилось сердитое: «Да пригнитесь вы, олухи, черт бы вас подрал!» – и: «Варя, я кому рукой машу – топай говорю, пока никого нет!»

Продвигались перебежками. Со стороны это может показаться комичным, но мы были настроены серьезно. Алеша на карачках переползал от дерева к дереву, выглядывал, делал очередной взмах рукой. Следом бежала я. В один из таких бесконечных переходов я едва не навернулась на скользкой грязи и посчитала нужным предупредить товарищей, но в ответ получила только сердитое: «Шшшшш!» от Алеши и Тимофея, а после того как Яна благополучно достигла укрытия, раздался шлепок, к которому прилагалось несколько комбинативно-сложных непечатных выражений, весьма громкий и не менее изобретательный ответ спереди, с искусно завуалированной «просьбой» вести себя потише, а еще через мгновение из кустов, ломая ветки, пятясь, вынырнул Тимофей. Левая брючина была по колено в грязи, рубашка порвалась.

– Кажется, я его видел!

– Страйкболиста!? – оживился Алеша

– Нет, только ствол. Точнее блик прицела ствола. Мне отсвечивало…

– Тшшшш! – завопил Алеша, – сам-то не отсвечивай, а то нас заметят, – и махнул рукой, командуя Тимофею лезть за дерево.

Пока Алеша силился незаметно переползти к полуразвалившейся бетонной плите, Тимофей стал стращать нас с Яной рассказами о злобной натуре страйкбольной братии:

– Они вообще часто на заброшках играют. Арендуют и играют. И им ну очень не нравятся проходимцы! Как увидят – сразу огонь открывают! И попасть могут куда угодно! У меня у друга вот сотрясение мозга было…

– В лоб попали? – поинтересовалась подруга, поправляя волосы.

– Нет, попали-то в ногу, но падал головой, – со знанием дела произнес Тимофей и уставился на Яну в ожидании реакции и, не дождавшись, добавил, – но тебе, ты знаешь, бояться нечего. Я же с тобой. Я тебя от пуль защищу, а если не защищу, хотя бы поймаю, – и снова выжидающе уставился.

Яна говорить «Ах!» и падать в объятия мужественного Тимофея не торопилась, отвечать ничего не собиралась, а только загадочно улыбалась, размышляя, очевидно, о том, каково жить с «сотрясенным» мозгом. Зато мне было что сказать:

– А меня тут типа не существует?

– А тебя можно в качестве щита использовать. Тем более, если уж ты «типа» на кого-то упадешь, тут сотрясение всего тела будет.

– Яночка, надеюсь, страусы в твоем вкусе, потому что еще пара слов – и я зарою голову этой длинноусой птицы в песок.

– ТШШШШ! – раздалось возмущенное шипение спереди, за которым последовал душераздирающий вопль.

– Попали! – в один голос ахнули мы с Яной, да так и застыли с открытыми ртами.

Вопль приближался, а вместе с ним приближался и хруст веток, и хлюпанье тяжелых сапог, и вот уже можно было разобрать нарастающее: «БЕГИТЕ!!!», и вот уже появился из кустов взъерошенный Алеша, и мы побежали. Теперь впереди несся Тимофей, за ним – Яна и я, а замыкал процессию неудачливый разведчик. Место, где навернулся Тимофей, наша, наученная горьким опытом, троица благополучно перемахнула, а вот Алеша повторил судьбу друга. Мы уже выбрались наружу и тяжело дышали, когда тот, весь в грязи, вылез из-за забора. На лбу у него назревала многообещающих размеров шишка.

– Что, попали?! – радостно взвизгнула Яна.

– Никуда не попали. Я упал, – мрачно ответил Алеша и отвернулся.

– Хорошо, что у тебя нечему сотрясаться, – не удержалась я, – а с рогом на лбу ты, может, даже более органично смотреться будешь.

– Сейчас договоришься…

– Погоди, Алеша, а чего мы тогда бежали? – перебила Яна.

– Я их видел. Клянусь четвертями Барса, они стреляли мне в спину, но я уворачивался и, не без потерь, ушел от пуль!

Мы уважительно уставились на, раньше нелепую, шишку:

– А много их было? – не без зависти спросил Тимофей.

– Черт знает! В темноте не разглядел.

– Так светло же…

– Стреляли из-за кустов!

– А как же…

– Я только тени видел!

– И сколько…?

– Да не до считал я! Меня в тот момент другие вопросы волновали, знаете ли! – окончательно разозлился Алеша и, смерив нас взглядом исподлобья, затих.

Больше мы ничего не спрашивали и всю дорогу до метро обсуждали, кто храбрее. Алеша орал, что он, потому как шел впереди, Тимофей на это возражал, что тяжелее всего прикрывать тыл, а я твердила, что, будучи центральным звеном, отвечала за Яну, да и бежать мне было тяжелее всего: не отстать – не ускориться! Яна не доказывала ничего и только время от времени силилась внести свою лепту:

– А я с братом тоже однажды на заброшку ходила, и там нас страйкболисты поймали, и они…

Но нам было не до историй. Мы мерились, кто из нас больше мужик!