Переписка князя П.А.Вяземского с А.И.Тургеневым. 1824-1836

664.
Тургенев князю Вяземскому.

20-го февраля. [Петербург],

Третьего дня видел я Закревского и говорил о Каменском. Он знает о его положении во всей подробности; с чувством говорил о нем, по теперь не может помочь ему; несколько раз сбирался просить за него, по никак не мог приступить; получая о нем регулярно известие и зная о приговоре, судом над ним сделанном, он хотел прибегнуть к разным средствам, но ни на какое не мог решиться. Не в доброй воле и не в сердечном расположении недостаток: «Tempora mutatautur»!

О Боратынском несет он сам записку и будет усиленнейшим и убедительнейшим образом просить за него. Нельзя более быть расположенным в его пользу. В этом я какую-то имею теперь надежду на успех. Пишу к Боратынскому сегодня и прошу стихов для «Телеграфа». Дельвиг уехал к П[ушкину]. Не печатай в нем восьми стихов Жуковского, кой тебе прежде доставил: он никак не хочет; пришлет другие. Он мне дал вчера два послания: одно к Тутолмину о карете, а другое к фрейлине графине Комаровской, которая нарочно захромала, чтобы освободить больную мать от поездки с нею на бал.

 
Et garde-toi de rire à ce grave sujet!
 

Я на днях подаю в отставку от службы, то-есть, от всех мест, и верно не удержат. Здесь никому, кроме Карамзина, о сем не говорю. Карамзин старается отговорить, но Екатерина Андреевна напротив. Довольно: я исполнил раз долг дружбы и дождался покой неприятности. Je demande le congé, sans phrases, то-есть, без предварительного письма. Не говори об этом никому.

Два часа по полудни.

Сию минуту получаю писано ваше по делу князя Гагарина. Готовь исполнять все ваши поручения, но к этому и приступить со умею. Кто такой Э[льнерт]? Через кого дать знать ему о моем предложении? Ума не приложу. Сам я никогда в этих делах не обращался; и как сказать человеку прямо в лицо, чтобы он взял менее, нежели ему по закону следует? Не знаю еще с кем и посоветоваться в этом деле! не придумаю ни одного знакомого лица в сем училище, кроме графа Сиверса, начальника оного, но ему и говорить о сем деле нельзя. Поеду на всякий случай в Английский клуб. Не найду ли там кого? Буду действовать скоро, но не отвечаю за успех. К княгине самой писать теперь некогда. Буду отвечать, когда сделаю что-нибудь по делу. Детей обнимаю.

665.
Тургенев князю Вяземскому.

26-го февраля 1825 г. [Петербург].

Письмо Булгакова огорчило и испугало меня тобою. Я надеюсь, что тебе уже лучше. Карамзиным не сказывал о твоей болезни, а скажу, когда получу удостоверение о выздоровлении. Побереги себя первые дни, по крайней мере, и слушайся княгини. Ожидаю с нетерпением вести о тебе, или хотя строчки от тебя.

Вчера родилась у великой княгини Елены Павловны, в десять часов вечера, дочь, и вчера же приехала великая княгиня Алексаедра Федоровна. При сем вспомнили, что и Елена Павловна приехала в день родин Александры Федоровны, но только тогда она выкинула.

Жуковский получил от возвратившейся своей ученицы прекрасный экран с победоносцем Георгием, а от брата её, кронпринца, портфель великолепный с дружескою надписью… Приезжих с нею, как-то любезной Варвары Павловны Ушаковой, еще не успел видеть.

Два раза уже слышал «Цыган» Пушкина и два раза восхищался ими. Не мне одному кажется, что это лучшее его произведение. С брата, который читает их наизусть, взял автор честное слово, что он списывать ни для кого не будет; иначе бы и тебя побаловал и прислал бы тебе «Цыган» его вместо крепкого бульона на тощий, если уже не больной, желудок. Боратынский прислал мне свою «Эду». Прекрасная повесть! Я выписал несколько стихов в письме к Жихареву, которые можешь прочесть. Вот еще. Когда гусар-обольститель оставил бедную финку в добычу грусти и отчаяния, она:

 
Очнувшись, долго грустный взор
Кругом себя она водила:
Не утешительный позор!
За летом осень наступила:
Тяжелая, седая мгла
Нагия скалы обвила.
Все мертво было;
Лист дубравный
Крутил уж вихорь своенравный
С природой вместе расцвела
Ты для любви, младая дева!
Жила в её восторгах ты:
Вся отлетела, как со древа
Летят поблеклые листы!
Жестоко сердце обманула
Любви коварная мечта!
Как дней весенных красота,
Тебе на миг она блеснула:
Исчезло все – земля пуста!
Сил на роптанье не имея,
Вошла бедняжка в угол свой
И зрит письмо перед собой,
Письмо от милого злодея.
«Прости», несчастный пишет ей,
«Прости! Быть может, сон мятежный,
Что ты была в любви своей,
А не казалась прямо нежной;
Что с Эдой счастлив был бы я,
Когда б умел я в счастье верить…
Бог нам обоим судия!
Ваш пол умеет лицемерлть!
Меня зовет кровавый бой:
Не знаю сам, куда судьбой
Я увлечем отселе буду;
Но ты была любима мной,
Но ввек тебя я не забуду.
Забудь меня; в душе своей
Любовь другую возлелей.
Всяк будет пленником послушным
Твоей цветущей красоты.
Легко воспользуешься ты
Моим советом добродушным
Легко… но если из очей
Слезу уронишь в самом деле
Ты на листок заветный сей,
Утешься: жребий мой тяжеле
Судьбины бедственной твоей».
 

Кто из нас, тяжеле или легче, не вздохнет с грустным воспоминанием и с укором совести при этом окончании! Оно мне нравится, ибо я нахожу в нем был, а не сказку.

Теперь опять к прозе. Я нашел, наконец, умного человека, который взялся побывать у Эльнерта. Он просил у меня на эту негосияцию два или три дни. Ожидаю сегодня или завтра ответа и тогда уведомлю княгиню о последствии предложения.

У Булгакова вчера кончалась и, вероятно, скончалась тетка, Мавра Ивановна Приклонская, да и сам он с глазной болезнью и ставит пиявки к ушам. Поклонись его брату и поблагодари за уведомление. Буду писать к нему.

Брат посылает княгине кудри её и просит подробнее известить его о Алексее Михайловиче Пушкине.

С Дашковым вчера обедал у графа Сергея Петровича Румянцева, но забыл выпросить прозы или стихов для «Телеграфа». У Жуковского ничего готового нет.

Пошли сказать Мерзлякову от меня, что Шишков докладывал о его книге государю, и что его величество принимает посвящение. Жуковский также сбирался писать к нему, но теперь его замыкают в первые дни приезда одной ученицы и разрешения от бремени другой.

Участь Московского университета еще не решена, хотя, кажется, и была речь об отставке к[нязя] О[боленскаго].

Кланяйся приятелям и приятельницам и перецелуй детей и почтительно пожми пухлую ручку у княгини. Поскорее пиши о себе.

666.
Тургенев князю Вяземскому.

З-го марта. [Петербург].

Только вчера, в десять часов вечера, были мы спокойны и в полной радости. Я уже был и на почте, и у Булг[акова] и возвратился домой, куда пришел ко мне за вестьми о тебе и Жуковский с грустью и с нетерпением, как вдруг приносят письма от доброго Велеурского и Давыдова. Катерина Андреевна за мной уже присылала. Я догадался, что она узнала о твоей болезни, и ждал почты, а к ней не пошел, Получив письма, поскакал к Карамзиным съг Жуковским и на дороге увидел великолепный пожар театра, перевезенного из Петергофа, освещавший всю перспективу и Михайловский замок, на котором ярко отсвечивались золотые буквы фронтона. Мы поздравили и успокоили Карамзиных, но не совсем. За час перед тем они получили письмо княгини и теперь и за нее беспокоятся. Я все прочел им, и Катерина Андреевна с чувством и со слезами на глазах поручила мне благодарить Давыдова и Велеурского за письма их. Катенька не могла долго успокоиться и все жалела, что не с вами. Я скрывал от них все с величайшею осторожностью и хорошо делал: они занемогли бы от беспокойства и без пользы. Теперь мы плаваем в радости. Давно так тяжело не было. Я передавал Жуковскому и другим черные вести, и сам ежедневно два раза ездил за ними к Булгакову. Спасибо и Александру. На ту беду и Константин занемог глазами и не мог читать московских писем, да и тетка его занемогла смертью и скончалась. Я вру от радости, а завтра, то-есть, сегодня посылаю тебе апельсинов в благодарность за то, что ты выздоровел. Брат также грустил, страшился и болел за тебя. Я уж и досадовал, что уехал из Москвы; ругал Скюдери (да простит он мне) и верно бы остался ухаживать за тобою, если бы знал, что ты без меня окушаешься. Завтра и Муханову (Александру Алексеевичу) дам знать о твоем здоровье. Он сокрушался со мною по тебе вчера.

Теперь к делу. Эльнерт отыскивается, но только не в Инженерном корпусе, а еще не знаю где. Целую ручки у княгини. Спасибо за службу тебе верой, правдой и любовью. Авось, и ты ее потешишь воздержностью, хотя до Страстной недели, мой кормилец. Спасибо и за каламбур, во-время сказанный. Закажу стихи на твое выздоровление, да не знаю еще кому заказать. Разве Хвостову? – да ты вперед не выздоровеешь. Ивану Ивановичу посылаю портрет Вольтера в честь твоего здоровья. Хочется писать к Давыдову и Велеурскому и выразить им, как умею, мою благодарность за добрую весть. Но я теперь сам в горячке и прошу их подождать, а между тем прочесть сии строки в доказательство, что я никак не могу писать к ним. Надеюсь, что Давыдов уже выспался.

Детей обнимаю от всего сердца, за них трепетавшего.

667.
Тургенев князю Вяземскому.

11-го марта. [Петербург].

Скажу тебе только два слова: мы счастливы твоим выздоровлением и еще не нарадуемся каждым о тебе добрым известием. И здесь, как у вас в доброй Москве, участие было сердечное и общее. Строки о тебе графини Велеурской в письме к Вилламову меня утешили. Спасибо Жихареву за ежедневное уведомление.

Приезжай, когда хочешь, но укрепившись совершенно. Жить будешь у меня покойно в большой комнате, но заставленной книгами. Если и Жихарев будет, то разделю вас в той же комнате шкафами. Приемная будет у нас общая, и будем принимать всех, кроме журналистов. Кстати: я читал твою статью в четвертом «Телеграфе» и посмеялся до сыта. Спасибо и за Жуковского. Он тронут твоим вниманием; но говорит, что не надобно было связываться. На сей раз я не совсем так думаю. Карамзины здоровы, но все еще желают получать о тебе верные и ежедневные бюллетени. Обними княгиню; мы и за нее страдали. Скажи Ивану Ивановичу Дмитриеву, что сегодня везет к нему Вольтера от меня московский профессор Давыдов. Брат не пишет, потому что давно страдает сильным флюсом; но больше страдал за тебя.

Петр Новос[ильцов], которого опять видел у Карамзина, с чувством велел мне благодарить тебя за доставленное знакомство с Карамзиным; il en est enchanté et cela lui fait honneur.

668.
Тургенев князю Вяземскому.

[Первая половина марта. Петербург],

Скажи Дмитрию Дав[ыдову], что дело его поступило; что производитель находит его правым по существу дела; что он полагает также и С. неправым, что задумал ему делать выговор, но что ничто еще и нигде не размотрено. Я поручил его особенному вниманию производителя и после займусь им сам. Изорви это непременно, а В[асилию] Л[ьвовичу] отдай росписку в шали. Я получил мерзкое письмо со вложением от племянника. Прости! Писал к тебе рано по-утру. Прости! Все изорви непременно. Княгине низко кланяюсь.

На обороте: Его сиятельству князю П. А. Вяземскому.

669.
Тургенев княгине и князю Вяземским.

15-го марта, то-есть, воскресенье. [Петербург].

Письмо ваше и незаслуженный выговор получил; но на радостях выздоровления и развеселения все вам прощаю и позволяю и впредь журить меня, сколько душе угодно. Спасибо и за ваше горе, и за ваш страх. То же и нам скажите.

Присылайте сюда Вяземского, по не иного, как совершенно выздоровевшего и укрепившагося. Спешить теперь не для чего. До отъезда государя говорить уже не будут иметь случая, да и не должно, а почему – скажу при свидании; а к началу июня успеем все обдумать, обговорить и решиться. Мысли и проекты у нас за вас разные. Сам Вяземский должен решить, хотя мы и не очень надеемся на его решительность. Я и сам сбираюсь с братом в Москву и далее, то-есть, в Нижний летом. Здесь оставаться не Для чего. Плетью обуха – не переломишь, а лучше ловить жизнь там, где она приятнее, то-есть, с вами и на большой дороге. привезу к вам Вяземского отсюда в целости. Так мечтаю: не знаю, сбудется ли?

Северин женится на графине Мольтке. Маленькая, пригожая немочка, с умом и с любезностью, живущая во дворце в категории фрейлин и приехавшая сюда с Еленой Павловной. Жаль, что не богата; но Северин прокормит и ее, и себя, и потомство, если будет. Сестра его выходит за Лелли, чиновника цареградской миссии, сына бывшего нашего контр-адмирала из греков, с небольшим достатком.

Граф Шувалов, гусар, женится на княжне Софье Ал[ександровне] Салтыковой. Сейчас входит офицер Сабуров. Нет, не офицер, а полковник, брат московского франта. Ушел.

Князю:

Читал ли «Некрологию» Уварова, Бехтеевым сочиненную? Прелесть! Автор теперь в Коллегии иностранных дел и, сказывают, находит перевод грамот Блудова неисправным. Мы читали твою пиесу в 4-м «Телеграфе». И Карамзину очень поправилась. Англичанку отыщу сегодня и передам твое поручение.

Сережа все еще не выходит из комнаты от бывшего флюса. Тебя обнимает. Скажи Велеурскому, что вчера восхищал нас Ромберг, и дочь его пела арию графа Михаила. Его оглушили рукоплесканиями. Скажи Дмитрию Давыдову, что письмо и приложения его получил. Дело еще не рассмотрено, хотя и поступило. Я уже просил, кого надобно, а объяснения его завтра доставлю. Отвечать буду после.

Скоро вышлем к вам «Черпеца», сочинение Козлова, который издаем по подписке. Гнедич отпущен на Кавказ на четыре месяца.

Пожалуйста, уйми «Телеграфа» и запрети печатать имя или буквы из имени Бор[атынскаго]. Как им не совестно губить его из одного любостяжания! Я уже писал об этом. Ни в скобках, ни под пиесой, ни под титлами, ни in-extenso имени его подписывать не должно. Скоро может решиться его участь.

Возвратился ли Американец? Получил ли Иван Иванович Вольтера с Давыдовым. Жуковский обнимает тебя. Он, право, сделался великим педагогом. Сколько прочел детских и учебных книг! Сколько написал планов и сам обдумал некоторые! Выучился географии, истории и даже арифметике. Шутки в сторону: он вложил свою душу даже в грамматику и свое небо перенес в систему мира, которую объясняет своему малютке. Он сделал из себя какого-то детского Аристотеля и знает теперь все, чему прежде учился; по знает по-своему и передает сии знания также по особенным, им изобретенным или найденным в других, методам. Я собираюсь учиться у него, между прочим, астрономии.

16-го марта.

У нас снова зима. Простите! Пора в Совет. От брата Николая не пмеем ни слова из Сицилии. Последнее известие о нем получил еще в Москве, и то только об отъезде его в Сицилию. Сию минуту получил письмо от Ивана Ивановича с прелестно-каррикатурным описанием заседания Общества любителей словесности.

670.
Князь Вяземский Тургеневу.

17-го [марта. Москва].

В самом пылу болезни моей получил я от тебя какие-то стихи, кажется, твоего Козлова и, кажется, для моего «Телеграфа»; теперь их не отыщу: пришли же новый список и пришли еще что-нибудь Боратынского, Языкова. Сейчас нашел балладу «Разбойник» и отдам в «Телеграф». Не так ли? А не то беру на свою совесть разбойничий или Воейковский грех. Ради Бога, упроси его, чтобы он моего старья не перепечатывал. Ведь, право, терпенья нет!

Мне лучше, но все еще нехорошо; только, чтобы не сбылась поговорка: «Le mieux est l'ennemi du bien». У меня три горячки были на шее; вот новое доказательство, что Бог Троицу любит. Обнимаю вас всех, немногих.

Что скажешь ты o том, как в Москве проводят и убивают время? Неужели и это злодейство будет утушено ради некоторых уважений? Неужели у нас одни Катенины и Пушкины будут служить неминуемыми целями для ударов карающей власти? Вообрази, что здешния бабы обоего пола впутали в эту историю и в анекдот Лаваля и Толстого, который в оба эти похода был в Могилеве. Немудрено, чтобы эти слухи дошли и до Петербурга, то сделай одолжение, зажимай рот клеветникам вольным и невольным. По многим вероятным соображениям должно полагать, что губка начальства смоет кровавые пятна этого душегубства. Но по крайней мере общественное мнение. сильно вопиет о мести. Я замечал во время болезни, что ни одно радостное, сердцеутетительное, благорастворяющее известие не доходило до моего слуха, а все одни вести о сумасбродствах, подлостях и преступлениях собратий моих по Адаму или Иисусу Христу и, право, с унынием и совершенным упадком духа смотрел на возвращение свое к жизни. Это чувство меня тяготило.

Приписка Е. Н. Карамзиной.

Maman vous demande excuse de son indiscrétion: elle a décacheté votre lettre pour savoir un peu plus de détails que ceux que Wiasemsky nous donne. Comment va la santé de m-r votre frère? Dites-nous, je vous prie, quelques mots là-dessus. C. Karamsine.

На обороте: А. И. Тургеневу.

671.
Тургенев князю Вяземскому.

21-го марта, суббота. [Петербург].

Сию минуту получил твое письмо. Не помню, для «Телеграфа» ли прислал я тебе стихи Козлова. Справлюсь сегодня и после завтра напишу к тебе. Подожди отдавать в журнал.

О деле графа Федора Толстого спроси у него самого. Он все подробно знает, что здесь о нем происходило, но, ради Бога, никому более не сказывай: можешь повредить. Скажи ему, что и к тебе я не писал о сем, но что ты спросил у меня, и я тебе сослался на него. Игроков уймут.

Муханов, адъютант Закревского, у меня. Дело Бор[атынскаго] еще не совсем удалось. Очень тяжело и грустно, но впрочем авось! Отдай письмо Жихареву. Завтра крестины великой княжны. Прости! Должен спешить. Брат все еще болен, но Николай пишет из Неаполя, что ему гораздо лучше.

На обороте: Его сиятельству князю Петру Андреевичу Вяземскому, в Чернышевом переулке, в собственном доме, в Москве.

672.
Князь Вяземский Тургеневу.

23-го марта. [Москва].

Сделай одолжение, доставь это нужное письмо служащему при английской миссии Bankhead; а если он уже уехал, то поручи судьбу письма кому-нибудь из его товарищей. Мне лучше. Я начинаю по утрам прокатываться. Обними Карамзиных и всех немногих. Каков твой брат? Писать опоздал. Да пиши же чаще!

673.
Князь Вяземский Тургеневу.

25-го [марта. Москва].

Прошу вручить Жуковскому прилагаемое. Ты, говорят, на воды едешь. Не верю! Как тебе расстаться с Черною Речкою, с Булгариным и прочим? В «Дамском Журнале» напечатаны стихи:

 
Хвостов на Пинде – соловей,
В Сенате – истины блюститель
В семействе – гений-покровитель
И нежный всюду друг ушей.
 

Вот как я их вчера переделал при Дмитриеве:

 
Хвостов на Пинде – соловей,
Но только соловей-разбойник,
В Сенате он живой покойник,
И дух нечистый средь людей,
 

то-есть, вонючий.

Что сказала княгиня Софья Волконская о газетах? Потерял ли я несколько номеров или пет? Lisez-moi la chose au clair. Сегодня получил я твое письмо и отослал приложенное Жихареву, который каждый вечер говорит у меня по целым часам Хвостовскими стихами. Дай Бог успеху Закревскому!

Прости, простите!

Алексею Михайловичу лучше, но Скюдери все еще не уверен в будущем.

674.
Князь Вяземский Тургеневу.

Четверг на Фоминой. [9-го апреля. Москва].

«Pends-toi, brave Crillou!» Сегодня был у тетки Викентьевой; и я туда зван, вероятно, потому, что ты за нею волочился. Ты знаешь или не знаешь, что обер-прокурор Лобанов женат на Киндяковой, но что она, говорят, не замужем. На днях он получил 3-го Владимира и посылает теще своей сказать: «Поздравьте меня: я кавалер!» «Слава Богу», восклицает она, «стало и дочь моя будет дама!» C'est un mot charmant! Я перенес бы еще пять горячек, чтобы быть творцом этой прелести! Алексей Пушкин, когда сказали ему, что Сонцов дородству своему обязан за ключ, сказал: «Он взял его брюхом», а Неелов положил эту мысль на стихи:

 
Чрез деда, брата или друга
Иной по службе даст прыжок;
Иного вытащит сестра или подруга,
А он так камергер чрез собственный пушок.
 

Я, говоря, что Сонцову ключ очень к лицу, прибавил, что он не только сановит, но и слоновит. Но венец всему есть Анна Гедеоновская. Нашли способ воскресить ее. Она так была затаскана, что уже никто и не говорил об Анне: теперь только и речей, что об ней. Два раза нашли случай обратить на нее общее внимание: в первый, когда надели ее на Карамзина, во второй – на Гедеонова. Довольно ли с тебя кумовства? Перейдем к другому.

Выписка из письма: «По моложавости и малому росту забракован в академики и даже не удостоен экзамена Михайло Доримедонтович Быковский», который к тебе явится от моего лица. Рекомендуй его Оленину или кому следует. Он сведущ в архитектуре а лучший ученик лучшего московского архитектора Жиларди. Если ты с Олениным не очень нежен, то попроси Карамзина или Гнедича, или Крылова, или кого хочешь, только не упусти случая сделать доброе дело.

Скажи Жуковскому, что я получил его грозное письмо и, несмотря на его христоманию, буду бить его именем и всяким другим, когда придет охота, Булгарина и всех, на кого рука зачешется. Я вовсе не рыцарствовал из дружбы, а говорил о нем, потому что автор.

 
Как – , в том спора нет, есть общее именье.
 

Утешь его однако же тем, что отвечать не буду на обещанный ответ Булгарина и в спор связываться не буду, а просто буду бить от времени до времени. Ударю, да и полно, а они мне в след пускай мечут ругательства.

Прости! Обедаю сегодня с Дашковым у подагрика Пушкина. Обними Карамзиных. Поезжай со мною в Ревель, или пожалуй я поеду с тобою в Карлсбад. Пришли мне конвертов четвероугольных. Что же стихов Козлова для «Телеграфа»?