Читать книгу: «Гибрид Игл-Пиг», страница 5

Красникова. Я о сексе думаю постоянно.

Шабанов. Характером вы сильны… я с пистолетом и я весь заведен, а она говорит мне такое. Не женщина, а монстр… чего вы от меня хотите?! А мужик ваш чего тут, как немой?! Особенности вашего с ним поведения меня настораживают. Я как-то невыспавшимся ехал в метро, и моя рука, соскользнув с поручня, хлопнула по плечу стоявшую рядом со мной особу. Я сказал: «Ой!». А она процедила: «Дорога не заканчивается со смертью. Любовь может начаться и под землей». После услышанного в меня будто бы подачу кислорода прекратили.

Гамашев. Душновато в метро бывает. Телефончик у нее вы не спросили?

Шабанов. Такого движения души во мне не произошло. Находясь рядом с ней, я чувствовал, что я в зоне риска, и поэтому я отошел. Она двинулась за мной и проявила то, что она хромоножка. Перед тем, как я вырвался из вагона, она успела мне крикнуть: «Тавкры, не верьте коню! Обман в нем некий таится». Это о троянском коне?

Красникова. У хромой девушки время на мифологию остается.

Шабанов. Еще она добавила, что работает в научном учреждении.

Красникова. Связана с наукой, а говорит о загробной любви… похоже, в этом мире ей совсем не везет.

Гамашев. В экстренном порядке выручать ее нужно. Был бы у вас ее телефон, я бы с ней созвонился. Сказал бы, чтобы не отчаивалась, заверил бы, что с недостающей половинкой судьба ее вскоре соединит… что же вы, товарищ? Раз она хромая, телефон у нее взять нельзя?

Шабанов. Я не взял его не оттого, что она прихрамывала. Я ее испугался.

Красникова. Ваш страх, я думаю, закономерен.

Шабанов. Без сомнений! Выданные ею фразы и у ярого дон-жуана пыл бы охладили – причина нервничать образовалась… а нервничая, не пожалеешь. К хромой надо бы с сочувствием отнестись, но если хромая к тому же и причудливая, и мало того, наверняка воинственная, к ней жалостливое отношение не применимо. Что там у нее на него сдетонирует, я вызнавать не любитель.

Гамашев. Ваше бегство из вагона свидетельство тому достоверное. Она, как я понимаю, за вами не ринулась?

Шабанов. Она было последовала, но поперевший ей навстречу народ затолкал ее вглубь. Он все сделал неплохо.

Красникова. По части единения наш народ наибольших успехов в метро достиг. В час пик. Его тогда, как ни отпихивайся, от себя не отожмешь.

Гамашев. А вы отпихиваетесь? Слиться с народом у вас тяготения нет?

Красникова. Мягко бы можно. Мужская рука случайно по мне проходит, я возбуждаюсь, она уходит… приходит, поглаживает, соскальзывает… но вжимания у нас настолько трамбующие и вопиющие, что я на своей станции на грани инвалидности выхожу. Мне бы ваш пистолет! Достань я пистолет, от меня бы мигом отпрянули.

Шабанов. Законы физики возражают. Куда бы они от вас отскочили, если в вагоне ни сантиметра свободного? Из окон бы повыпрыгивали?

Гамашев. Они бы скорее ее повалили. И в этой куче стали бы в вас совать… кто-то в юбку, кто-то в лицо, множественное мужское участие вы бы перенесли стоически?

Красникова. Вы придумали для меня ситуацию сверх всякой меры…

Шабанов. Он к вам неуважителен. Мне его приструнить? Скажите, и я по вашей наводке в него выстрелю – на какой из его органов мне нацелить мой ствол? У мужчин есть органы парные, как уши, глаза, а есть и непарный… и не тот, который нос. В то, о чем вы уже догадались, мне не стрелять?

Красникова. Никуда не стрелять. Бравированием вашим пистолетом вы рамки дозволенного еще не перешли, но вплотную в них уперлись. Что вам в голову-то ударило? Пистолет у него… при снятии его вами с предохранителя я тут же охранника позову!

Шабанов. Ваш безоружный охранник мне не указ. Чего он мне против моего оружия выставит? Приплетется сюда с электрошокером – я ему… по самому себе током врезать заставлю. Склонность к судорогам вы за ним не наблюдали? От хорошего разряда он в них забьется.

Гамашев. Уладив с ним, за нас приметесь? Мне вы уже грозились, но вы же и ее не обойдете… если вы пообещаете в нас потом не стрелять, я безропотно позволю ударить всех нас электричеством. Оно до полного бессознания вырубает?

Шабанов. Какие у электрошокера рабочие характеристики, я не знаю. Встряхнет-то несомненно, а уложит ли на пол… вы не могли подумать, что вы будете лежать, а я пускать в вас, лежащих, пули. Вы не сделали мне ничего плохого. А я почему-то на вас ополчился и расстрелял! Ох, мамочка ты моя, я шизоид! Я не в чьей-то, а в их обойме! Раньше это не проявлялось, но день на день не приходится… если говорить от сердца, вы, мужчина, меня задели.

Гамашев. Машины столкнулись. Водители выскочили и выискивают повреждения. А они никак не обнаруживаются.

Шабанов. Вы ведете речь о том, что мы вот так побеседовали и от нашего разговора никаких потерь не понесли?

Гамашев. А по-вашему получается по-другому?

Шабанов. От вас я здесь… но забудем. Пусть восторжествует согласие.

Появляется охранник Василевич.

Шабанов. Сеньор охранник пришли… подождали, пока я угомонюсь и выбрались к нам разбираться. Чтобы меня не будоражить, даже электрошокер не прихватили.

Василевич. Я рассчитываю, что мы договоримся и без него.

Шабанов. И о чем же?

Василевич. О вашем отсюда уходе. Насколько я расслышал, у вас тут с самого начала не пошло. С рубашки, которую вы назвали рубахой. Затем вы заговорили о пистолете, после обратили обладание им в возможность его задействования, вы были разнузданны, но охлынули. Давайте на этом остановимся. Где у нас выход, вы должны видеть.

Шабанов. Плавный поворот головы, и я его узрел…

Василевич. Вы через него уйдете и вашего грехопадения в блудняк не состоится.

Шабанов. Оно бы на меня тяжким камнем и при моей пальбе не навалилось. Пистолет-то у меня травматический! Какой отобрал, с таким и хожу… влетаю. Вылетаю. Легкий, как перышко.

Шабанов уходит.

Красникова. (охраннику) Хладнокровие тебе не изменило. Засвисти у нас пули, ты бы пребывал у себя таким же спокойным, каким выплыл к нам. У тебя на одежде крошки.

Василевич. Я грыз сушки. Они тверды, но в них нет красителей.

Гамашев. Ваша забота о вашем здоровье демонстрирует нам, что жить вы собираетесь долго. Он забыл об опасности! Сказано не про вас.

Василевич. Двигаясь на того мужчину, я полагал, что иду на человека с настоящим пистолетом. Это дает мне право ваши намеки на мою трусость отлягнуть. Ну а под словами о наличии во мне хладнокровия и определенного оледенения я подпишусь. Видит бог, я не нервный. Пойду покручу педали.

Гамашев. Вы что как-то… сленгуете?

Красникова. У него там велотренажер. Он его на смену приносит, а после нее утаскивает. Дирекция бы ему за велотренажер всыпала.

Василевич. За то, что ты меня не выдаешь, тебе отдельная признательность. Наше начальство, оно ведь на алкогольные возлияние ночных охранников смотрит сквозь пальцы, а за поддержание физической формы оно с приказом об увольнении не задержится.

Гамашев. Оно хочет от вас, чтобы вы беспрестанно бродили по торговому залу?

Василевич. Разрешается стоять, сидеть, но не на велотренажере.

Гамашев. Сидением на стуле мышцы не укрепишь, однако если бы вы все ваше рабочее время были на ногах и вперед-назад на них передвигались, нагрузкой бы вы их загрузили основательно. И без велотренажера.

Василевич. А вы дельно говорите. И велотренажер всякий раз приносить не придется… он разбирается, но нести эту тяжесть в машину, из машины…

Гамашев. Тренировка.

Василевич. Вы вновь глядите в суть. Мне же не только ноги необходимо закачивать. Получается, без перетаскивания велотренажера мне комплексно мое тело не взбодрить. Из-за велотренажера меня могут отсюда прогнать, но если я не буду собой при его содействии заниматься, в будущем нетрудоустроен я окажусь. Редкая по масштабу дилемма.

Гамашев. Сказать вам, как ее преодолеть?

Василевич. Пожалуйста скажите.

Гамашев. Тренируйтесь в нерабочие часы, и она отпадет.

Василевич. В нерабочие часы я сплю. Часов по двенадцать-тринадцать. Я уравновешанный, хладнокровный, длительный сон для меня не проблема. Проснувшись по будильнику, я едва успеваю до работы доехать. Какие тут тренировки.

Гамашев. Но вы же здесь не каждую ночь работаете.

Василевич. В очередь с магазином у меня ночные дежурства в банке. Туда велотренажер не притащишь – без промедления разоблачат. Через день потренироваться удается, и то польза. В вопросе «годен-негоден» я пока своих позиций не сдаю.

Красникова. Завтрашней ночью здесь у нас на дежурство заступит Вячеслав Олегович Дубков. Ему пятьдесят два года, он с дрябленьким животиком… вылететь из охранников он отчего-то не пугается.

Василевич. У Вячеслава Олеговича бумага. Ну или корочка. Он мастер спорта международного класса по самбо. С этим документом его в охрану всегда наймут, а мне остается не на корочки, а на кондиции полагаться. С захиревшей мускулатурой я скачусь в нищету. В ней люди озлобляются, чего бы я себе, нет, не пожелал. Бьющую через край ненависть я отношу к серьезнейшим дефектам внутренней структуры.

Василевич удаляется.

Гамашев. С эмоциями он справляется. Что бы в нем ни бурлило, наружу оно не выплескивается.

Красникова. Наберитесь терпения.

Гамашев. А чего мне ждать? Того, что он посидит-посидит и взбесится? Если с ним это случается, нам мудрее больше не видится. Хотя буйство в его исполнении с моим представлением о нем никак не вяжется. Мне подумалось, что он и срыв несовместимы.

Красникова. По моим наблюдениям он не узкоспециализированный охранник.

Гамашев. А кто?

Красникова. Я к нему пристально присматриваюсь, но… дым все гуще. Мечтами о простом житейском счастье он не задавлен. На наше существование пообъемней, чем усредненная масса, глядит. Когда я у него кокетливо спросила, как он развлекается, он сказал, что за него ответит цитата. Из псалма номер один. От неожиданности я даже запомнила… «Блажен муж, который не ходит на совет нечестивых, и не стоит на пути грешных, и не сидит в собрании развратителей». Умели люди высказаться, да?

Гамашев. Меня от подобных оборотов укачивает. Я так высоко не взлетаю, а если меня хватают и тащат вверх, передо мной все идет кругом, и я ничего не могу рассмотреть. Религиозно я безнадежен.

Красникова. Атеист не обязательно выродок.

Гамашев. Я порочен в меру. Ради вас я ее не превышу.

Красникова. Женщину это не может не оскорбить… при вашем ко мне отношении заглядываться на вас я перестану.

Гамашев. Помогай вам Бог.

Красникова. Не дерзите! Вы, похоже, расположились здесь на ночлег, и чтобы я вас отсюда не спровадила, вам надо быть со мной более пикантным. Чего вам со мной разговаривать, если я вам не нравлюсь?

Гамашев. Изначально столько тут торчать я не думал. Почему не ухожу? Не хочу задеть вашу гордость.

Красникова. Разве у меня гордость… с ней бы я к вам не ластилась.

Гамашев. Гордость, ну в разной степени, является свойством каждой личности – у вас ее на мизинец, но уйди я из магазина, она пострадает, ведь вы передо мной чуть ли не ложитесь, а я вас проигнорирую. Не свысока! Комплекс исключительности во мне не развит.

Красникова. Вы считаете себя не пойми кем, но я тем ни менее вас не устраиваю? Вот этим вы меня обидели, так и обидели…

Гамашев. Я человек не светский, и вам на мои необдуманные…

Красникова. В культурном обществе вы с вашим стилем речи чужаком бы не показались! Как там принято, ужалить поэлегантней и побольнее вы умеете! Вы и в вашем пошивочном цеху женщин аналогичным образом опускаете?

Гамашев. В нем я бизнеса узник. С вами-то я, что бы ни думали, беседую с тактом, а в цеху обо всем, что препятствует делу, приходится забывать. Недавно был случай – обычно расторопная работница не выполнила план, и я неблагозвучно на нее нарычал. У тебя в Средней Азии, сказал, ты бы хлопок не покладая рук собирала, а в Москве расслабленно дурью маешься? Что с тобой, девушка? Вернуться назад в кишлак возмечтала? Она лицо опустила и пробурчала мне, что я…

Красникова. Прав?

Гамашев. Что я ишак.

Красникова. Она бойкая!

Гамашев. Она влюбилась… и в нее влюбились. Она сказала, что сегодня она работает в цеху последний день. Переезжает на постоянную к жениху, будет жить в его трехкомнатной квартире и их ребенка вынашивать. Меня подмывало сказать, что он тебя, беременную дуру, бросит, но практического подхода к ситуации в этом бы не было, а на службе я исхожу только из него. Она увольняется и для меня пропадает. Пропадет ли она в личной жизни, меня не касается.

Красникова. А своего жениха она не нафантазировала?

Гамашев. На восточную красавицу девятнадцати лет мужчина клюнуть способен.

Красникова. Ну а конкретно вам она… без надобности была?

Гамашев. Для меня она больно молода.

Красникова. Старомодно.

Гамашев. Пускаться во все тяжкие с молоденькой штучкой себе дороже.

Красникова. Надорваться и со сверстницей можно.

Гамашев. Поэтому я вас и сторонюсь. В вашем магазине я пришел к убеждению, что быть одному, все равно, что быть помилованным. Женатые и любовники казнены, а меня отпустили… я иду и с собой я в ладу. Я пойду?

Красникова. До свидания с ноткой печали я вам скажу.

Гамашев. Ваша угнетенность, она с вас сойдет. Вы с себя ее стряхнете. И ненасытно поворотитесь к кому-то еще. Не в пику мне, а следуя вашей физиологии и взгляду на мир.

Красникова. У вас колкий язык.

В магазин входят Перминов и Цибульникова; он решительный, она кроткая, на его пиджак и ее платье приколоты бирки с надписью «Церковь пророка Левашова».

Красникова. Пора вспомнить, что я продавщица… вы за какой-нибудь одеждой зашли?

Перминов. Мы к охраннику.

Красникова. А у вас с ним чего? Мне не нужно ему кричать, чтобы меры предосторожности он принял?

Цибульникова. О чем вы, девушка, мы его и пальцем не тронет. Вашего охранника Валерием зовут?

Красникова. Он Виталий.

Цибульникова. А нам сказали… что же…

Перминов. Имя он поменял, но здесь видели не кого-то, его. О Петре Николаевиче ты вправе думать, как о грязном старикашке, но я ему доверяю. Третий глаз у него не особый, однако обыкновенным зрением он наделен, и увидеть, а затем, вернее, одновременно, почти тут же узнать, он может безукоризненно. Прямых оснований отказывать ему в этом у меня нет. Слишком вызывающим был бы ляп… если бы Валерий оказался не Валерием. Вы, девушка, его к нам не позовете?

Красникова. Он нас слышит. Пожелает с вами повидаться – выйти не преминет.

Цыбульникова. Он отчего-то не появляется.

Красникова. Ему решать. Возможно, он вовсе не тот, к кому вы пришли.

Гамашев. Будь он не тот, он бы вышел и сказал, что они ошибаются. По всему вырисовывается, что он тот.

Перминов. Иначе логика теряется. Путаных объяснений его поступку я давать не стану – он к нам не выходит, поскольку он нам не обрадовался! Его сердце для любви не открыто…

Гамашев. С кем не бывает.

Перминов. Вы не имеете никакого понятия о наших с ним взаимоотношениях. Исчерпывающие сведения при вашем запросе я вам предоставлю, ничего постыдного они не содержат, но Валерию, когда я буду говорить о человеке, столько для него сделавшем, пристало не прятаться, а встать рядом с нами и благоговейно мне поддакивать. Ты разумеешь, Валерий? Твоей неотзывчивостью на мое взывание ты во мрази и сволочи ты записываешься! А им не поздоровится. Как говорил Святой Петр: «Суд им давно готов и погибель их не дремлет!».

Цыбульникова. Валерий сейчас выйдет.

Перминов. Больно он чего-то осторожен!

Цыбульникова. Пристыженно сидит, вздыхает…

Гамашев. Не посмеивается?

Перминов. В смеящемся рождается падший! Пророк Левашов смеяться себе не запрещал, но это его слова. Вы обратили внимание, какие на нас бирки?

Гамашев. «Церковь пророка Левашова». Кто он такой, допытываться позволительно?

Перминов. Мы не агитаторы. Мы не будем вас уговаривать куда-то вступать.

Перминов. Да и некуда. Его церковь распалась.

Гамашев. Но бирки вы…

Перминов. Не снимаем. Период нашей церкви, как организации с общим вероучением и централизованным правлением, закончился, но наша служба тем идеям и постулатам продолжается, и если мы служим, эти бирки для нас словно погоны, срывать которые для людей чести неприемлемо. Охранник сюда, естественно, без бирки заявляется?

Красникова. Он ее не носит. Пророк Левашов его бы за это проклял?

Перминов. Пророк Левашов сказал нам, чтобы мы разбредались и не возвращались… что он сказал своему другу и телохранителю, простая паства не знает.

Гамашев. Скажи он ему принять над вами командование, вы бы Валерию подчинялись?

Перминов. Мы не подчинялись, а внимали. Вы что же, думаете, что мы падали перед пророком на колени, исполняли любые его желания, тащили ему деньги и драгоценности, наша церковь – не какая-нибудь секта! Заинтересованность в нас у пророка Левашова была не меркантильной. Он стремился до нас донести то, что ему передавали… в чем разница между пророками и нами? В источнике.

Гамашев. Знаний?

Перминов. Знаний, сведений, пророк из внеземного источника их получает. Нам контакт с теми сферами не установить, а у него выйти на них складывалось.

Красникова. Неужто на самого Бога?

Перминов. Бога он не упоминал…

Цыбульникова. Он говорил, что поддерживает связь с Высшим Разумом. Чутко прислушивается к его настроениям и передает нам выражения его воли, в зависимости от настроения меняющейся, но не настолько, чтобы корабль в обход штормов и отмелей не прошел.

Гамашев. Чей корабль?

Цыбульникова. Наш. Пророк Левашов любил повторять, что на нашем корабле он не капитан – он лишь впередсмотрящий.

Гамашев. Ну и куда он смотрел, когда объявлял, что деятельность вашей церкви прекращается?

Перминов. Я не имею обыкновения обсуждать поступки пророков. Почву под ногами я потерял, но что от меня… каких слов вы от меня ждете? Осуждающих? Быть несдержанным в оценках я не посмею.

Красникова. Хотите его ругать – ругайте.

Перминов. Вы, женщина, рыбка и вы же птичка. Мозгов у вас побольше, чем у первой, но меньше, чем у второй. У птички они все же посильнее… но рыбка вам уступает. Обворожительно на меня поглядеть вы потянете?

Красникова. После ваших сравнений я, неровен час, на вас взъемся. Пакт о ненападении я с вами не заключала, и когда я упорядочу свои мысли, я определюсь, как мне с вами… страх перед возможной болью в вас обитает?

Перминов. Если к власти во мне придет страх, я в тот же миг приступлю к неурочной работе по его изгнанию. Без теоретизирований! Выскребывая и выблевывая! Что-то какой-то чумной я сегодня… и сигареты где-то оставил. За одну сигарету много чего непреходящего обдумать можно. Не пойдет о божественном, переберу в голове узлы галстуков – простой, двойной, виндзорский, диагональный, классический… собаку Динго ввезли в Австралию прирученной.

Гамашев. Но ее же дикой зовут.

Перминов. Одичала! Насмотрелась на вольных аборигенов и по глупости измыслила, что цепь не для нее. Оголодав, выла, но назад ее не взяли.

Красникова. Динго – это порода. Переселенцы не одну собаку привезли.

Перминов. Сколько ни привезли, все разбежались. Самосознание у них незрелое.

Цыбульникова. Неспелое. Мы бы от пророка Левашова не ушли! Он нас покинул, а мы бы его никогда.

Гамашев. Координаты его нынешнего нахождения вам и приблизительно неизвестны?

Перминов. По Москве мы в его поисках покружили, но результат отрицательный. Последняя надежда на Валерия. Теперь вы понимаете, зачем мы вашего охранника беспокоим?

Красникова. Повод у вас законный. Выкрикивайте его имя хоть до утра – я вас за это извиню.

Перминов. А если глотку не рвать? Куда нам к нему пройти, чтобы побеседовать с ним приглушенно?

Красникова. Он в том направлении.

Перминов. Я бы не сказал, что у нас срочность, но снова к вам приходить нам бы… мы сейчас к нему пройдем.

Красникова. Я вам не воспрепятствую.

Перминов. А вам-то чего? Ваше возражение было бы блажью. А из-за блажи у женщин бывают бланши. Но это я сугубо оповещающе. Ну ударил бы я вас… вы бы и не почувствовали – в отрыве от пророка я настолько подрастерял форму, что скоро и воздух разрубить не смогу. Все упования на то, что свет не без добрых людей. Валерий, я думаю, мне что-нибудь подскажет. С пророком Левашовым полностью разъединен я, но не он.

Появляется охранник Василевич.

Перминов. Он к нам милостив. Поберег наши силы, которые мы бы с ней, с Екатериной, на ковыляние в его каморку потратили. Приветствовать нас ты будешь?

Василевич. Вы для меня лишняя головная боль.

Перминов. Способность радоваться твоим единоверцам у тебя, Валерий, увяла. Но сопли мы из-за этого не распустим. Мы здесь среди посторонних – публичное зрелище из себя представляем. Обязаны крепиться. Как последователи пророка Левашова. Слез за ним не замечалось. При тебя, Валерий, он их не лил?

Василевич. В том, кто направляется Высшим Разумом, слезливые эмоции ничто не пробудит. Вы с ним вроде бы к соглашению пришли. Он разрешает вам на ваше усмотрение использовать все, чему он вас научил, а вы, какой бы поворот судьбы не произошел, его не разыскиваете. Ну и где же ваша порядочность? Вы же, кажется, человек с достоинством. Оно у вас что, показное?

Перминов. Пред светлые очи пророка я бы виновато явился…

Цыбульникова. Мы бы сказали, что соскучились.

Василевич. Пророк Левашов не какая-нибудь тетя Надя из Реутово, чтобы объяснить приезд к нему тем, что вы соскучились. Пока он жил в Москве, вы к нему ездили?

Цыбульникова. О местоположении его квартиры он нам не говорил.

Василевич. Ну а если бы узнали, поехали?

Цыбульникова. Нет.

Василевич. Тогда нет, а теперь, когда он однозначно сказал вам его не тревожить, вы к нему засобирались?

Цыбульникова. Будь такая возможность, мы бы к нему проехались.

Перминов. Пешком бы пошли.

Цыбульникова. И это тоже. Ты поди попробуй ногами до Перми или Хабаровска дошагать! Пророк бы нас зауважал.

Василевич. Не думаю.

Гамашев. В моем пошивочном цеху работает Сергей из Калуги. Он моих лет, и я у него однажды спросил: предположи, Сергей, что тебе с другого конца города звонит женщина. Ты уже не юноша, желания в тебе не те, а она тебе звонит и говорит: приезжай. Ну, потрахаться. Ты бы поехал? Пешком бы пошел, ответил мне Сергей. Пыл молодости он сберег… пешком! Подай мне к дверям машину, я бы и то не поехал.

Красникова. Вы бы и шаг сделать поленились.

Перминов. К кому шаг?

Красникова. Ко мне. Между приходами посетителей у нас тут якобы свершается… до полной ясности мы еще не дошли.

Перминов. Помочь дамочке словом, помочь сексом… чем-то ей помогаете?

Гамашев. Я стою в стороне. А вы с той женщиной, что с вами, как? Возделываете? Каждую ночь она с вами визжит?

Перминов. Смею вас заверить, что мы с ней вместе не спим. Нас породнила совместная тяга к наставлениям пророка Левашова, чья фигура нас подле друг друга и держит – говорим мы между собой лишь о нем, о чем-то, к нему не относящемуся, не заговариваем, я решил его отыскать, и она со мной отправиться вызвалась. Покинуть Москву Екатерина настроена хоть сейчас. С твоего, Валерий, благословения.

Василевич. Езжайте.

Перминов. Блеск, Валерий…

Василевич. И мишура.

Перминов. Она – обманный блеск. Ты не желаешь сказать нам его адрес, потому что мы не настоящие ученики или тебе стало понятно, что его учение – ложь, и ты стремишься нас от него оградить? Что у тебя? То или то?

Василевич. Не то и не то. Что вам не ясно? Пророк Левашов от дел отошел! Куда он перебрался, из каких побуждений… не скажу! Огласке не подлежит.

Перминов. Ты, Валерий, неуступчив, но и мы уперты. Выявление точки пребывания пророка идет у нас со скрипом, однако при нашем с ней единомыслии и единодушии мы придадим ему ускорение негуманным обливанием тебя из канистры автомобильным бензином. В багажнике ее машины он для тебя припасен. Чтобы уберечь от возгорания этот чудесный магазин, мы предлагаем тебе выйти с нами на улицу.

Красникова. Удивительное рядом. Пусть оно будет рядом, но не впритык. Тебе бы, Валерий, действительно выйти. К чему имуществу страдать? Ваши разногласия замешаны на пророке, а у меня тут брюки, костюмы, им-то за какие прегрешения в пепел обращаться?

Василевич. В общепринятом смысле ты проявляешь себя бездушно. Но бездушен бывает и Бог… живший в четырнадцатом веке святитель Алексий, будучи еще подростком, ловил силками птиц и услышал глас. «Зачем ты напрасно трудишься, – сказали ему с небес. – Я сделаю тебя ловцом человеков». Священником, праведником… а о том, чтобы он прекратил ловить и мучить птиц, ни слова.

Перминов. У Бога есть чему поучиться.

Василевич. Он мастер, что говорить… христианская религия требует быть готовым к мученичеству, но для меня обливание бензином за гранью того, что вытерпеть я могу. Вы разумеете, что я не о самом обливании, а о горении. Как бы пламя я ни сбивал, что-нибудь у меня обгорит, а мне все мое одинаково дорого. Рот бы я ни за что раскрыл, но валяться в противоожоговом центре я не настроен.

Перминов. Котелок у тебя варит. В момент ты, Валерий, посыпался! Если бы не частности, ты бы нам его тайну не выдал, но когда фрагментом пейзажа перед тобой канистра с бензином забрезжила, задачи ты стал ставить себе скромнее – о собственной шкуре позабочусь и будет с меня. Потом за мою слабость себя осужу, но с какой бы силой меня ни била нравственная лихоманка, скакать и в прямом значении пылать, гораздо больнее. Гибкий ты, Валерий. Просят – не говоришь, прижмут – рассказать соглашаешься… пророк Левашов твое предательство бы не одобрил. За Христа его последователи чего только ни притерпевали, а ты за пророка Левашова и слегка поджариться не пожелал.

Василевич. С покаянной молитвой к Левашову я не метнусь. Я не христианин.

Гамашев. Я читал, что и апачи теперь христиане.

Красникова. Индейцы апачи?

Гамашев. В своих резервациях христианство приняли. Смирились… Христос же к смирению призывал.

Перминов. И под его знаменем полмира огнем и мечом было порабощено. Ты, Господи, на меня окаянного не взыщи! К Тебе я лоялен, ни с какой каверзностью не подлезаю, мне бы пророка Левашова отыскать. Где он, Валерий?

Василевич. В деревне.

Цыбульникова. Он в деревне и… прочее загадкой для нас останется?

Василевич. В деревне под Смоленском.

Перминов. Ты сузил уже ничего, но начав говорить, ты говори с подробностями. Как называется та деревня?

Василевич. Мокасиновка.

Перминов. Что, от индейской обуви? Ты, Валерий, с нами честен?

Василевич. Здесь упомянули индейцев, и я тоже решил о них ввернуть. С непринужденной веселостью.

Перминов. Ситуация, чтобы повеселиться, назрела. Я иду за канистрой. А ты здесь пока разглагольствуй. Не хочешь о пророке Левашове – о Яше Хейфице слушателям поведай. Знаменитейшем скрипаче. Просвети народ, что для души он отнюдь не на скрипке играл.

Василевич. А на чем?

Перминов. На аккордеоне. Со смеха кто-нибудь помирает? И мне чего-то не забавно. На твой, Валерий, взгляд, мой голос сейчас что выдает?

Василевич. Агрессию.

Перминов. Ну а с глазами у меня что? Они не бегают?

Василевич. Застыли. Кровью налившись… насчет канистры вы не блефуете. Пророк Левашов живет в деревне Непряевка.

Перминов. Ты не хитришь? Имей в виду, что, если в Непрявке пророка мы не найдем, весь путь оттуда я отведу на обдумывание того, как бы мне поизощренней тебя отблагодарить. Вылить на тебя бензин и воспламенить его спичкой все-таки слегка прямолинейно.

Цыбульникова. Я бы Валерия скрутила и заголила.

Перминов. Связала и раздела? Еще не зная, для чего тебе это, я скажу, что связанного раздевать неудобно. Из-под плотно прикрученных веревок вытягивать одежду замучишься. Нужно раздеть, а затем уже связывать.

Цыбульникова. А перед тем, как связывать, оглоушить.

Перминов. Само собой! А для чего его связывать?

Цыбульникова. Спички. Доставая их из коробка, зажигаешь и прикладываешь… по одной. К местам самым разным. Очнется он на первой, а на пятой-шестой ему невыносимо возжелается перемен.

Перминов. Валерий станет кричать: «пророк в Непряевке! нет, он в Хайловке, в Пробудиловке, в Кокошино!», но мы, Валерий, будем спички тратить и тратить. И наш коробок на твою беду будет не плоским малышом, как в гостиницах – он у будет таким, какими в сельпо торгуют. С добрую пачку масла. Спичек в нем, Валера… и там, где мы кожу тебе попортим, мы маслом тебе не помажем! Наждачной шкуркой пройдемся! Когда мы тебя вырубим, руки тебе сзади свяжем. Не возражаешь?

Василевич. Пророк Левашов в Непряевке. Я с вами в нее поеду. Покажу вам дом, где он проживает, и если он вдруг куда-то переселился, похожу, пораспрашиваю… о том, что он в Непряевке, без всякого элемента фантазии я вам говорю! Он должен быть в Непряевке. В недавнем прошлом был.

Перминов. Прошлое есть прошлое… случается, что с настоящим оно сливается. Завтрашним утром мы выезжаем в Непряевку!

Гамашев. И я с вами.

Красникова. Я тоже хочу поехать.

Перминов. Но у вас же работа.

Красникова. Мы отпросимся. Посмотреть на живого пророка кому не любопытно! Увидите, что это он – нам моргните, и мы встанем с вами, а вы с нами, торжественной процессией к нему подойдем.

Третье действие.

Втягивая голову в плечи, вдоль покосившегося забора прерывисто прохаживается одетый в шорты и жилет пророк Левашов.

Сплоченно приблизившаяся к нему пятерка разговор не начинает.

Левашов. Если вы ко мне, чтобы провести время в моем обществе, я вас не пошлю. Но ближе не подходить и о Высшем Разуме не расспрашивать. Комфортно себя чувствовать вам это не помешает?

Гамашев. Мне нисколько. Сейчас мне не до Высшего… после нудной утомительной дороги большая часть мозга у меня спит.

Левашов. А у меня он на сто десять пашет. Сообщения в него передаются бесперебойно, неустанно, мои ощущения вам не понять. И все Он… не тот, что мой, а Он… Он, Он… а вместе – ОнОн. Онон! Монгольская река, что и в Россию затекает. В меня так же… не той, но рекой. Знак «поворот налево» у деревни видели?

Красникова. Видели.

Левашов. Стараясь запрудить свою реку, я занимался его углубленным анализированием. Графикой, раскраской, высчитыванием длины стрелки, и здесь не причуда: для того, кто напрямую общается с Высшим Разумом, хоть изредка переключаться на примитив – надобность. Поэтому побеседуем о вас. Кого ты, Валерий, ко мне привез?

Василевич. Двоих новых, двоих старых.

Левашов. Старых я знаю. Приверженцы они мои фанатичные… чем они на тебя повоздействовали, что ты сюда их доставил?

Василевич. Запугивали, что бензином обольют.

Левашов. С бензином и спичками сподручно условия диктовать. А что с двумя другими? Они-то отчего мое уединение ни в грош не поставили? Вот вы, барышня, чего ко мне прикатили?

Красникова. Взглянуть.

Левашов. На кого?

Красникова. На пророка.

Левашов. Своим отношением к делу я данному званию как бы сказать… не отвечаю. Когда мне вещают Оттуда, что-либо отвечать мне не нужно – в моих обязанностях пересказывать услышанное людям, но я нести мою службу подустал. Мне передают, а мне не только слушай, но и передавай дальше, вы подождите! Спросите у меня, силен ли я, истощен… спросите, а потом, если я в порядке, требуйте!