Читать книгу: «Дом разделенный», страница 3

Из Юаня извергался поток такой лютой ненависти, что он не смог совладать с собой и исступленно зарыдал. Верный слуга Тигра, придя в ужас от его гнева, подскочил к нему и схватил обеими руками за пояс, и опять начал бы причитать, но не смог, так перекосило его заячью губу. Юань опустил голову, увидел старика и вышел из себя. Он занес стиснутую в кулак руку и опустил ее на старое безобразное лицо, и слуга, как подкошенный, рухнул на пол.

Тогда Тигр поднялся, шатаясь, но не к сыну – он отрешенно смотрел на Юаня, тараща остекленевшие глаза, как будто не мог понять, о чем тот толкует, – нет, он поспешил на помощь своему верному слуге.

Юань же отвернулся и вышел вон. Не дожидаясь, чем все закончится, он промчался по дворам, нашел привязанного к дереву коня, выбежал за большие ворота, миновав разинувших рты солдат, прыгнул в седло и поскакал прочь от этого места, в ярости уверяя себя, что это навсегда.

Так Юань покинул в гневе отчий дом, и теперь гнев его непременно должен был остыть, иначе он умер бы от его жара. И гнев остыл. Юань стал раздумывать, что ему теперь делать, одинокому молодому человеку, который отказался и от своих товарищей, и от родного отца. Сама природа помогла охладить его пыл, ибо зимнее солнце, казавшееся таким бесконечным в те свободные дни, проведенные Юанем в глинобитном доме, было вовсе не бесконечным. Мир вокруг посерел, и с востока задул очень холодный и злой ветер, и земля, по которой медленно трусил его конь, уставший за столько дней пути, тоже посерела, и серость эта поглотила и остудила Юаня. Даже работавшие на земле крестьяне были серы: за годы жизни и труда на земле они стали так похожи на нее, что вместе с ней менялся и их облик, притихала речь, делались мягче движения. Если на солнце их лица были оживленными и часто веселыми, то под пасмурным небом глаза тускнели, губы поджимались, одежда блекла, движения замедлялись. Яркие пятнышки на земле и холмах – синева одежд, красные точки детских халатиков, алые штаны девушек, – все те цвета, которые выбирает и подсвечивает солнце, – теперь стали приглушенными. Медленно продвигаясь по этому неприглядному краю, Юань гадал, за что же он так его полюбил. Он мог бы вернуться к своему начальнику-революционеру, но, побывав среди простого люда и помня, как простой люд невзлюбил его, и видя теперь этих угрюмых людей, он мысленно восклицал: «Ради них я должен рисковать жизнью?!» Да, в тот день даже земля показалась ему неприветливой. И в придачу ко всему захромал его конь. Спешившись близ небольшого городка, мимо которого он проезжал, Юань обнаружил, что у того мозоль от застрявшего камня, что конь охромел и идти больше не может.

Остановившись, чтобы осмотреть копыто, он услышал оглушительный рев, испуганно поднял голову, и мимо него пронесся, изрыгая на большой скорости клубы дыма, поезд. Все же скорость его была не настолько велика, чтобы Юань, стоявший на коленях подле коня, не успел заметить внутри многочисленных пассажиров. Они сидели в тепле, безопасности и при этом ехали так быстро, что Юань им позавидовал. От его собственного коня, и без того медленного, теперь вовсе не было никакого толку, и Юаню тут же пришла в голову умная мысль: «Я пойду в город, продам там коня, куплю билет на поезд и уеду как можно дальше отсюда».

В ту ночь он лежал в кровати на постоялом дворе – очень грязном и захудалом, в том самом городишке, – и не мог уснуть от того, что по нему ползали мухи и гнус. Он лежал без сна и строил планы. У него было немного денег, потому что отец научил его всегда иметь при себе на всякий случай пояс с деньгами, и еще был конь. Однако Юань очень долго не мог придумать, куда ему поехать и что делать.

Все-таки юноша он был образованный, из хорошей семьи. Он знал древние книги своего народа и читал новые западные книги, которые ему давал воспитатель. Тот же воспитатель выучил его иностранному языку, так что Юань не был совсем уж беспомощным неучем. Ворочаясь на твердых досках кровати, он спрашивал себя, как ему лучше поступить с серебром и имеющимися знаниями. Снова и снова гадал он, не лучше ли вернуться в военную школу, к своему начальнику. Он мог бы прийти и сказать: «Я раскаялся. Возьмите меня обратно!» И если бы он признался, что ушел от отца и ударил верного слугу, начальник наверняка принял бы его, потому как среди революционеров восстать против родителя считалось доказательством верности правому делу, и некоторые молодые мужчины и женщины даже убивали родителей, чтобы доказать свою верность.

Однако Юань не хотел возвращаться к делу революции, хотя и знал, что товарищи будут ему рады.

Воспоминания о минувшем сером дне все еще печалили его, он думал о пыльных крестьянах и своей нелюбви к ним. Он бормотал под нос: «Никогда за всю свою жизнь я не знал никаких удовольствий. Тех маленьких радостей, которые позволяют себе молодые люди, у меня не было. В моей жизни был только долг перед отцом, а потом эта борьба за правое дело, которой я так и не смог себя посвятить». И вдруг он подумал, что мог бы немного пожить для себя, в свое удовольствие – другой, веселой жизнью, полной смеха. Юаню теперь казалось, что все детство он провел в унынии и одиночестве, без игр с друзьями и развлечений, а ведь в жизни должно быть место не только делу, но и веселью.

Подумав о веселье, он стал вспоминать свое раннее детство и маленькую сестричку, с которой когда-то играл, как забавно она топала по дому своими маленькими ножками и как он смеялся вместе с ней. Что ж, почему бы ему теперь не отыскать ее? Она все-таки его сестра, они одной крови. Юань был так крепко привязан к отцу все эти годы, что совсем забыл о других своих родственниках.

Вдруг все они стали всплывать в его памяти, вся его многочисленная родня. Можно поехать к дяде, Вану Купцу. На миг он подумал, что приятно будет вновь оказаться в его доме, увидеть веселое и доброе лицо тетушки и ее детей. А потом пришла своевольная мысль: нет уж, это слишком близко к отцу, и ведь дядя непременно расскажет тому о приезде Юаня… Надо сесть на поезд и уехать подальше отсюда. Сестра его живет далеко, очень далеко, на побережье. Хорошо бы тоже немного пожить в том городе, встретиться с сестрой, повеселиться от души и увидеть своими глазами все чужеземные диковины, о которых прежде он мог только слышать.

Сердце поторапливало его. Еще до рассвета он вскочил с постели, крикнул слуге, чтобы тот натаскал ему горячей воды для мытья, снял одежду, хорошенько перетряс ее, чтобы избавиться от гнуса, а потом выругал пришедшего слугу за грязь на постоялом дворе. Ему не терпелось поскорей уехать.

Увидев нетерпение Юаня, слуга понял, что это сын богача, потому что бедные обычно не смеют так ругаться. Он тут же принялся лебезить и торопиться, так что к рассвету Юань поел и ушел продавать своего рыжего коня. Продать этого беднягу удалось лишь мяснику, и то за сущие гроши. На миг Юаня кольнула совесть: ему стало больно, что его прекрасного коня съедят. Но потом он взял себя в руки и переборол минутную слабость. Конь ему теперь ни к чему. Он больше не генеральский сын. Он сам по себе, Ван Юань, молодой человек, который может ехать куда глаза глядят и делать, что хочется. В тот же день он сел на поезд и отправился в большой город на берегу моря.

Юаню очень повезло, что он иногда читал отцу письма от ученой жены Тигра, которые та посылала ему из приморского города, куда отправилась жить. Тигру с годами становилось лень читать; хотя в юности чтение давалось ему легко, к старости он начал забывать буквы и с трудом различал их на бумаге. Дважды в год госпожа писала своему господину, притом писала литературным и ученым языком, который непросто было читать. Юань читал их отцу вслух и объяснял, что означают те или иные слова. Теперь он вспомнил, что в одном из писем она рассказывала, где живет, на какой улице и в какой части большого города. Поэтому, когда спустя день и ночь Юань сошел с поезда, миновав на своем пути реку, пару озер, множество гор и прекрасных возделанных полей, на которых уже зеленели всходы пшеницы, он знал, куда идти. Путь был неблизкий, и Юань нанял рикшу, чтобы добраться до места, и поехал по освещенным городским улицам, в одиночку наслаждаясь видами и без стеснения глазея по сторонам, как глазел бы на его месте любой крестьянин, поскольку никто здесь его не знал.

Никогда прежде ему не доводилось бывать в таком городе. По обеим сторонам улиц вздымались такие высокие дома, что даже при ослепительном свете фонарей Юань не мог разглядеть их крыш, исчезающих где-то в темноте ночного неба. Однако у подножия этих огромных домов было вполне светло, и люди свободно разгуливали по улицам, как среди бела дня. Юань повидал множество людей со всего мира, всех оттенков кожи и волос; он видел черных людей из Индии и их женщин, закутанных в золотую материю; белоснежный муслин и алые накидки подчеркивали их смуглую красоту. Он видел быстрые силуэты белых женщин и их спутников, всегда одетых одинаково и с одинаковыми длинными носами; глядя на них, Юань не понимал, как эти женщины отличают своих мужей от чужих, так они были похожи. Отличались эти господа лишь наличием или отсутствием больших животов, волос на голове и тех или иных видимых изъянов.

Все же большинство людей на улицах были его соотечественниками, и в тот вечер Юань повидал их очень много. Были среди них богачи, подъезжавшие на больших машинах к воротам увеселительных домов; они катили по дорогам, визжа клаксонами, и рикше Юаня приходилось отъезжать в сторонку и пропускать их, как в стародавние времена пропускали королей. Рядом с богачами всегда толклись бедняки – нищие, калеки и больные, пытавшиеся заработать на своих увечьях немного серебра. Однако серебро не спешило к ним в руки; оно сочилось из кошелей богатых тонкими и скудными ручейками, ибо богатые ехали мимо, задрав нос и ничего вокруг себя не видя. Хотя Юаню самому не терпелось предаться тем же утехам, он испытал минутную ненависть к надменным богачам: могли бы и щедрее подавать нищим!

Юань в своей скромной повозке продвигался сквозь эту зыбкую толчею, никем не замечаемый, покуда рикша не остановился, тяжело отдуваясь, у одних из множества ворот в длинной каменной стене. Сюда-то Юаню и было нужно. Он выбрался из повозки и отсчитал обещанные рикше монеты. Юань только что видел, как богатые дамы и господа пренебрегают криками нищих, как отталкивают их протянутые тощие руки, и зрелище это вызвало в нем негодование. Однако теперь, когда этот работяга, приметив богатые одежды Юаня и его сытый вид, скромно воскликнул, дрожа и потея после быстрого бега: «Добрый господин, смилуйтесь, накиньте еще пару монет!» – Юаню вовсе не показалось, что это то же самое. Он отнюдь не чувствовал себя богатым и не раз слышал, что городские возчики совсем зарвались и им все мало. Поэтому он сурово крикнул: «Разве ты просил не столько?!» И возчик ответил со вздохом: «Да, да, столько, господин, но я подумал, вдруг вы по доброте душевной…»

Юань больше его не слушал. Он повернулся к воротам в стене и нажал кнопку звонка. Тогда возчик, увидев, что о нем забыли, со вздохом отер разгоряченное лицо повязанной на шею грязной тряпицей, и побрел по улице, дрожа на промозглом ночном ветру, превращавшем пот в ледяную корку.

Когда к воротам подошел слуга, он уставился на Юаня как на чужака и долго не желал его впускать, потому что в том городе нередки были случаи, когда хорошо одетые незнакомцы звонили в ворота и представлялись слугам друзьями или родственниками живших в доме господ, а когда те им открывали, они выхватывали заграничное оружие, грабили, убивали и бесчинствовали в доме, а иногда к ним присоединялись пособники, и тогда они похищали ребенка или взрослого и потом требовали за него выкуп. Поэтому слуга поспешно запер ворота понадежней, и хотя Юань назвал ему свое имя, тот не впустил его, а велел ждать. Затем ворота вновь отворились, и на сей раз он увидел за ними госпожу – тихую женщину с серьезным лицом, крупную и седовласую, в одеждах из темно-сливового атласа. Она поглядела на него, он поглядел на нее и убедился, что лицо у нее доброе, бледное и полное, почти без морщин, но красивым назвать его было нельзя: рот слишком велик, нос тоже большой и плоский. Зато взгляд у нее был мягкий и осмысленный, и Юань, осмелев, улыбнулся чуть робко и сказал:

– Прошу прощения за столь неожиданный визит, госпожа, но я – Ван Юань, сын Тигра, и я ушел от отца. Я ничего у вас не прошу, мне просто хотелось повидать вас и сестру.

Дама смотрела на него очень внимательно, пока он говорил, а потом спокойно ответила:

– Сперва я не поверила слуге, когда он доложил мне, что это ты. Я так давно не видела тебя, что на улице и не узнала бы, если б ты не был так похож на отца. Да, любой увидит, что ты – сын Тигра. Входи и будь как дома.

И хотя слуга по-прежнему недоверчиво косился на Юаня, госпожа ввела его в дом. Она вела себя так кротко и миролюбиво, будто вовсе не удивилась его визиту – или, скорее, будто ничто на свете уже не могло ее удивить. Она ввела его в узкую прихожую, затем приказала слуге готовить гостевую спальню, спросила Юаня, голоден ли он, и отворила дверь в зал для приема гостей. Там она его усадила и принесла для его удобства несколько вещей из спальни, которую готовил слуга. Все это она проделывала с такой легкостью и гостеприимством, что Юань сразу успокоился, пригрелся и наконец-то почувствовал себя желанным гостем, и был очень тому рад, поскольку изрядно устал после того, что случилось между ним и отцом.

Устроившись в кресле, он стал ждать и дивиться обстановке, ведь таких покоев ему видеть еще не доводилось. Однако его удивление и волнение никак не отражались на его лице. Он сидел тихо, в своих длинных одеждах из темного шелка, и украдкой осматривался по сторонам, чтобы никто из вошедших не подумал, что он чем-то удивлен. Это было в природе Юаня: не подавать виду, если в новом месте что-то казалось ему странным или неприятным. Зал для гостей представлял собой небольшую квадратную и очень чистую комнату, настолько чистую, что на полу было расстелено толстое сукно с цветочным узором, и на нем не было ни пылинки, ни пятнышка. В центре, прямо на этом сукне помещался небольшой столик, тоже застеленный материей – красным бархатом, с вазой посередине, в которой стояли цветы из розовой бумаги, прямо как настоящие, только листья у них были не зеленые, а серебряные. По кругу разместились шесть одинаковых кресел с мягкими сиденьями, обитые розовым атласом. На окнах висели узкие отрезы тонкой белой ткани, а на стене – картина за стеклом, какими украшают свои дома иностранцы. На картине были изображены высокие и очень синие горы, такое же синее озеро, а на горах – дома чужеземного образца, каких Юань нигде не встречал. Все было очень яркое и приятное глазу.

Вдруг откуда-то донесся звон колокольчика, и Юань посмотрел на дверь. В коридоре послышались быстрые шаги, а после – высокий и смешливый девичий голос. Юань прислушался. Ясно было, что девушка с кем-то разговаривает, но ей как будто никто не отвечал. Он с трудом понимал, о чем она говорит, поскольку она пересыпала речь словами на незнакомом языке.

– Ах, это ты?.. Нет, я не занята… Сегодня я без сил, вчера допоздна танцевала… Ты шутишь… Она гораздо красивее меня… Издеваешься!.. Она танцует куда лучше, даже белые мужчины хотят с ней танцевать… Да, в самом деле, я плясала с молодым американцем… Ах, как он танцует!.. Не скажу, что он мне говорил… Нет, нет, нет!.. Тогда увидимся вечером… Да, в десять часов. После ужина…

Юань услышал чудесный заливистый смех, а потом дверь вдруг отворилась, и он увидел девушку. Та вошла, и он тотчас учтиво опустил глаза, не смея глядеть на нее открыто. Однако девушка стремительно, словно ласточка, порхнула к Юаню и протянула к нему руки.

– Ты мой брат Юань! – весело вскрикнула она нежным голоском, высоким и будто бы парящим по воздуху. – Мама мне сообщила о твоем неожиданном приезде! – Она схватила его за руки и засмеялась. – Какой у тебя старомодный вид… Эти длинные одежды! Давай, пожми мне руку, теперь все так здороваются!

Он ощутил ее гладкую ручку в своей и тут же, сконфузившись, отдернул руку, но взгляда от девушки не отвел. Та опять засмеялась и обратила к нему свое приветливое личико, очень хорошенькое, с острым подбородком, как у котенка. Волосы у нее были гладкие, черные, и лежали аккуратными завитками на округлых щеках. Но больше всего Юаня поразили ее глаза – ярчайшие, чернейшие глаза, пронизанные светом и смехом, а под ними – маленькие, но пухлые красные губы, аккуратные и изящные.

– Садись же! – велела она, как маленькая царственная особа.

Тогда он осторожно присел на краешек кресла – подальше от девушки, – и та вновь рассмеялась.

– Я – Ай Лан, – продолжала она своим порхающим голоском. – Помнишь меня? Я тебя очень хорошо помню. Ты вырос таким красавцем – в детстве был уж очень некрасив, – у тебя такое тонкое и длинное лицо! А вот платье придется сменить… Все мои друзья давно носят европейское платье… Тебе оно будет к лицу, вот увидишь! Ты такой высокий! Танцевать умеешь? Я обожаю танцевать. Ты знаком с нашими кузенами? Жена старшего двоюродного брата танцует, как фея! А видел бы ты нашего старого дядюшку! Он и рад поплясать, да жирное брюхо мешает. Тетя ему не разрешает танцевать, годы уже не те, говорит. Слышал бы ты, как она его костерит, когда он заглядывается на молоденьких девушек! – И вновь она засмеялась тем же беспокойным летучим смехом.

Юань украдкой разглядывал ее. Таких изящных и легких созданий он еще никогда не видел: телом она была не больше ребенка, и зеленое шелковое платье облегало ее фигуру плотно, как облекает цветочный бутон зеленая чашечка. Тонкую шею обнимал высокий воротник-стойка, а в ушах сверкали золотые колечки с жемчугом. Юань отвернулся и кашлянул, прикрыв рот ладонью.

– Я пришел засвидетельствовать вам с матушкой свое почтение, – сказал он.

Ай Лан улыбнулась чинности его слов и манер, и все лицо ее будто замерцало от смеха. Она поднялась и подошла к двери. Шаг ее был так быстр, что больше напоминал легкий бег.

– Пойду отыщу ее, брат, – произнесла она чопорным голосом, повторяя его интонацию, тут же расхохоталась и бросила на него озорной взгляд черных кошачьих глаз.

В комнате стало очень тихо с ее уходом, словно внезапно улегся веселый деловой ветерок. Юань сидел потрясенный, силясь понять эту девушку. Такого человека он встретил впервые в своей солдатской жизни. Он постарался вспомнить, какой она была раньше, в их детстве, пока отец не заставил его покинуть женский двор. Та же стремительность и легкость, веселый щебет, тот же быстрый взгляд больших черных глаз… Еще он вспомнил, какими унылыми поначалу казались ему дни без нее, какими безжизненными стали дворы. Точно так опустела сейчас эта комната, и Юаню захотелось, чтобы Ай Лан поскорее вернулась, он хотел еще раз ее повидать и услышать ее удивительный смех. Вдруг он опять вспомнил, что смеху никогда не было места в его жизни, все место в ней занимал долг, Юань никогда ни с кем не играл и не знал веселья, какое знает любой уличный голодранец и какое возникает в любой толпе рабочих или крестьян, когда в полдень те ненадолго садятся отдохнуть и перекусить на солнце. Сердце Юаня быстро заколотилось. Что ждет его в этом городе, какие любимые молодежью развлечения, какая новая блистательная жизнь?

И вот, стоило двери скрипнуть вновь, Юань с замиранием сердца поднял голову, но вошла не Ай Лан. То была ее мать, и вошла она тихо, как хозяйка, что приготовила все для удобства и радости гостя. Следом за ней шел слуга с подносом еды.

– Поставь его сюда, – сказала госпожа. – Юань, поешь немного, пожалуйста, порадуй меня. Я знаю, что в поездах кормят не так, как здесь. Ешь, сын мой, – ибо ты мне сын, Юань, ведь другого сына у меня нет, и я очень рада, что ты меня нашел. А потом расскажи мне все о своей жизни и о том, как ты здесь очутился.

Когда Юань услышал успокаивающий голос этой славной женщины, приглашавшей его к столу, и ее добрые речи, увидел ее честное умное лицо и располагающий взгляд спокойных глаз, к его горлу вдруг подступили глупые слезы. Никогда, пылко думал он, никогда и нигде его не встречали столь радушно и ласково – да, никто еще не был так добр к нему! Уют этого дома, яркие веселые краски комнаты, смех Ай Лан, ласковость хозяйки – все это теплой волной поднялось в нем и захлестнуло с головой. Он накинулся на еду, неожиданно ощутив сильнейший голод. Еда была пряная, щедро сдобренная жиром и соусами, что редко встретишь в харчевнях, и Юань, забыв, с каким аппетитом недавно ел простую деревенскую пищу, решил теперь, что это – самое вкусное, самое сытное угощение в его жизни, и отвел душу. Впрочем, он быстро насытился, потому что все кушанья были жирные и пряные, и больше не смог проглотить ни кусочка, как ни уговаривала его хозяйка дома.

Когда с едой было покончено, госпожа попросила его вновь сесть в кресло, и Юань, сытый и отогревшийся, начал рассказывать ей обо всем, даже о том, чего сам толком не знал. Он увидел взгляд хозяйки дома – участливый, пристальный взгляд, – и, забыв о стеснении, заговорил свободно и пылко о том, как он ненавидел войну и хотел жить и работать на земле, но жить не простым невежественным крестьянином, а ученым и образованным фермером, способным обучить других крестьян более правильному земледелию. Он рассказал, как ради отца тайно сбежал из военной школы, и вдруг под мудрым взглядом этой женщины понял о себе то, чего не понимал прежде, и взволнованно произнес:

– Я думал, что убегаю, так как не могу пойти против родного отца, но теперь, говоря об этом вслух, госпожа, я понимаю: отчасти я сбежал, потому что моим товарищам однажды тоже придется убивать людей, пусть и во имя благой цели. А я не могу убивать. Я не храбр и знаю об этом. Чтобы убить человека, нужно возненавидеть его всей душой, а я так не могу. Отчего-то я всегда чувствую, что чувствует другой.

Он робко поглядел на госпожу, стыдясь своей слабости. Но та отвечала безмятежно:

– Не каждый может убивать, это верно, иначе мы все уже давно умерли бы, сынок. – Помолчав, она еще ласковее добавила: – Я рада, что ты не можешь убивать, Юань. Лучше спасать жизни, чем отбирать их, я твердо в этом убеждена, хотя и не поклоняюсь буддистским богам.

Когда Юань сбивчиво, преодолевая стеснение рассказал ей о том, как Тигр хотел силой женить его на первой попавшейся девушке, госпожа была окончательно растрогана. До сих пор она слушала его спокойно, то и дело кивая или тихо поддакивая, а тут, когда он договорил и повесил голову, пылко произнесла:

– Я знаю, что он имеет на это право! Я знаю обычаи и традиции нашего народа… Но я тоже не вынесла бы этого. Нет, это невыносимо… невыносимо… Мое тело – только мое и должно быть свободно…

И тогда, встревоженный воспоминаниями о своей ненависти к отцу и испытывая потребность излить кому-нибудь свои чувства, рассказать все без утайки, он заговорил вновь:

– Теперь я почти понимаю, как некоторые сыновья в наши дни убивают родных отцов… Сам я не смог бы так поступить, но я понимаю чувство, которое испытывают те, чья рука горячее моей.

Он взглянул на женщину, отчасти ожидая увидеть потрясение на ее лице, однако ничего подобного не увидел. Она отвечала ему с еще большим жаром и убежденностью:

– Ты прав, Юань. Да, я всегда говорю родителям нынешней молодежи, отцам и матерям друзей Ай Лан, и даже твоему дядюшке с женой, которая без конца жалуется на новое поколение, что уж по крайней мере в этом молодежь права. О, я прекрасно тебя понимаю. Я никогда не буду принуждать Ай Лан к браку. И, если понадобится, встану на твою сторону в этом споре с отцом, ибо здесь я полностью убеждена в твоей правоте.

Последние слова она произнесла с грустью, но в них звучала потаенная страсть, основанная на личном опыте, и Юань с удивлением увидел, как изменились и вспыхнули ее тихие маленькие глазки и как ожило ее прежде безмятежное лицо. Однако он был слишком юн, чтобы долго думать о ком-то, кроме себя; утешительные слова госпожи, соединившись с утешением, которое дарил этот тихий дом, развязали ему язык, и он с тоской произнес:

– Если б я только мог пожить здесь немного, пока не пойму, что должен делать…

– Ты и поживешь, – тепло отвечала она. – Можешь жить здесь столько, сколько понадобится. Я всегда хотела сына, и теперь он у меня появился.

В самом деле она вдруг полюбила этого высокого молодого человека: ей пришлось по душе его открытое честное лицо и неспешные, сдержанные движения, и хотя по общепринятым меркам его нельзя было назвать красавцем – слишком высокие скулы и слишком крупный рот, – все же он был выше большинства своих сверстников, а его кротость и несмелость речи подкупали. Казалось, что, даже проявляя своенравие, он не до конца уверен в своих силах. Однако несмелость эта проявлялась лишь в словах, а голос у него был низкий и сильный, как и подобает мужчине.

Юань увидел ее благосклонность, и оттого ему стало еще теплее на душе, и он почувствовал себя как дома. Они побеседовали еще немного, и госпожа отвела его в маленькую гостевую спальню. Она была наверху: сперва они поднялись на второй этаж, затем по короткой винтовой лестнице под самую крышу и наконец очутились в небольшой, очень чистой и удобной спальне, где было все необходимое. Когда госпожа ушла, Юань, оставшись один, подошел к окну и выглянул на улицу. Многие городские улицы были освещены, и весь город лежал, сияя и блистая в ночном мраке, и Юаню показалось, что он смотрит на какое-то новое небо.

Теперь у Юаня началась действительно новая жизнь, о какой прежде он не мог и помыслить. Утром он встал, умылся и оделся, затем сошел вниз, где его поджидала госпожа, и на лице ее сияла та же улыбка, и он сразу успокоился, и начал день в радости. Госпожа подвела Юаня к накрытому к завтраку столу и сразу, без обиняков начала рассказывать о своих планах насчет него, однако слова выбирала тщательно, чтобы не сказать ничего, что пришлось бы ему не по сердцу. Для начала, сказала она, надо купить немного одежды, поскольку он приехал к ней в чем было, а затем она должна свести его в школу для молодых людей.

– Не торопись искать работу, сын мой. Лучше тебе сперва хорошенько выучиться, иначе зарабатывать ты будешь очень мало. Позволь мне обойтись с тобой как с родным сыном. Позволь дать то, что я хотела дать Ай Лан, будь на то ее воля. Здесь ты будешь учиться, покуда из книг не узнаешь, где твое место, а когда закончишь учебу, можешь работать или даже съездить в другую страну, если захочешь. В наши дни молодежь очень стремится за рубеж. Я считаю, пусть едут. Да, твой дядюшка кричит, будто это пустая трата денег, а возвращаются они такими зазнайками, такими уверенными в своих знаниях и умениях, что с ними нет никакого сладу. А все же я думаю, что это очень полезно. Пусть едут, пусть учатся и возвращаются на родину с новыми знаниями. Жаль, что Ай Лан… – Тут госпожа погрустнела и умолкла, словно забыла, что хотела сказать, вспомнив о какой-то другой своей печали, но вскоре ее лицо просветлело, и она решительно произнесла: – Негоже мне строить жизнь за Ай Лан… Не хочет, значит, не хочет… И ты, сынок, не позволяй мне решать за тебя! Я лишь говорю, что если ты хочешь… если ты готов… Тогда я смогу придумать, как все устроить.

Юань был так огорошен этими новостями, что едва смог их осознать, а после, радостно запинаясь, ответил:

– Поверьте, я вам очень признателен, госпожа, и я с готовностью сделаю все, что вы скажете…

Он сел и жадно набросился на завтрак, так радовалось его сердце, что наконец он нашел себе место и дело, а госпожа довольно засмеялась:

– Клянусь, я очень рада, что ты приехал, Юань, уже хотя бы потому, что мне приятно смотреть, как ты ешь! Ай Лан так боится нарастить хоть чуточку мяса на свои кости, что ест как котенок, а по утрам не встает с кровати, чтобы случайно не увидеть еду и не проголодаться. Красота для моей дочери важнее всего на свете. А мне так нравится смотреть, как молодые едят!

Сказав так, она взяла в руки палочки и стала подкладывать Юаню лучшие куски рыбы, птицы и деликатесов. Его здоровый аппетит приносил ей куда больше удовольствия, чем любая пища, которую она ела сама.

Так для Юаня началась новая жизнь. Сначала госпожа посетила несколько крупных магазинов тканей, куда шелка и сукно завозили из заграничных стран, затем пригласила в дом портных, и те сняли все необходимые мерки и пошили Юаню новую одежду по городской моде. Госпожа поторапливала их, потому что Юань до сих пор ходил в старой одежде, а та была скроена слишком свободно, по-деревенски, и в таком виде ему нельзя было показываться дяде и двоюродным братьям. Ай Лан, конечно, доложила им о приезде Юаня, и те сразу пригласили его на праздничный пир, но госпожа смогла отложить празднество на один день, чтобы успели закончить его лучшее платье: халат из синего, как павлинье перо, атласа, расшитый цветами в тон, и черная атласная куртка. Юань был очень рад, что ей удалось потянуть время, потому что когда он примерил новый наряд и вызвал городского цирюльника, чтобы тот пришел и постриг его и сбрил мягкую юную щетину с его лица, и надел на ноги новые кожаные туфли, купленные для него госпожой, и натянул черную шелковую куртку, а на голову водрузил чужеземную фетровую шляпу, какие теперь носили все молодые люди, он сразу понял, взглянув на свое отражение в зеркале, что выглядит очень хорошо – прямо как местный – и, конечно, это не могло его не обрадовать.

Однако то же осознание заставило его устыдиться, и он в большом смущении вошел в комнату, где его ждала госпожа. Ай Лан тоже была там, она захлопала в ладоши и воскликнула:

– Ах, какой ты теперь красавчик, Юань!

Она так проказливо засмеялась, что кровь тут же прилила к лицу и шее Юаня, и это тоже ее насмешило. Госпожа мягко отчитала дочь и повернулась к Юаню, желая убедиться, что все в порядке, и так оно и было. Она осталась очень довольна увиденным, потому что он был рослый и сильный юноша, и все ее старания не пропали даром: в новой одежде он стал еще краше.

На следующий день родня устроила пир, и Юань вместе с сестрой и госпожой, которую уже называл матерью – причем называть ее так было гораздо проще, чем родную мать, – отправился в гости к дяде. Они поехали на машине, которую влекли не лошади, а расположенный внутри машины двигатель, а за рулем сидел слуга. Юань никогда прежде не сидел в такой повозке, и дорога ему очень понравилась, потому что они ехали плавно и ровно, словно по льду.