Читать книгу: «Летаргия 3. Пробуждение», страница 3

Игра

Когда-то Нечто было сонным и ленивым.

Теперь, поев и отдохнув, поспав немного в защитной оболочке, оно наполнилось силой.

Под ундулирующей мембраной, изгибающейся волнообразными складками разгорался свет.

Нечто размышляло.

Планета оказалась вкусной, но скудной. Нечто ещё ощущало голод. Высшие существа, населявшие эту землю, похоже, не имели не малейшего представления о гармоничном существовании. Они тратили энергию бесполезно и беспечно, а большинство из них истощило ресурсы собственных тел ещё до того, как Нечто явилось из глубин космоса и забрало жалкие остатки. От этого почти никто из них не сопротивлялся небесному гостю.

От этого они жили так кратко. Так слепо, не ведая, как умирают и рождаются звёзды.

Нечто это веселило. Оно жило и путешествовало только затем, чтобы себя развлекать.

Нечто размышляло. Оно любило размышлять во время отдыха, полёживая на огромной горе.

Низшие существа, преимущественно населявшие океаны и почву на этой планете, экономили энергию гораздо разумнее.

Но вот в чём загвоздка – при этом они были не разумны, и с ними не интересно было играть. Они подчинялись инстинктам.

Высшие же – обладали волей. Подавлять её – основа любимой игры Нечто.

В этой холодной и пустой вселенной не так-то легко найти интересную игру.

Нечто повезло.

Однако, что-то не давало насладиться процессом полностью. Что-то ограничивало его силы. И хотя всё подчинялось его плану: лиловые мчались навстречу белым, а белые навстречу лиловым – всё же Нечто чувствовало присутствие рядом кого-то могущественного и огромного, позволявшего ему играть.

Сначала Нечто решило, что это Прародительница, от которой он сумел оторваться ещё у созвездия Душистого Эллипса. Она не очень-то любила его игры. Но Прародительница была ещё далеко, а Нечто чувствовал, что кто-то иной защищает эту планету. Кто-то ещё древнее и опаснее Прародительницы.

Потому, Нечто не спешило убивать жителей планеты. Пока, оно их не убьёт. Но оно не откажет себе в удовольствии поиграть и с белыми, и с лиловыми.

Нечто оторвало от своей оболочки шарик слизи, заполненный энергией, и направил далеко на север. Нечто напиталось, хоть и не полностью. Теперь, чтобы играть, оно может делиться.

Фигурки Посредников, собравшихся на лётном поле глядели в небо. Лиловый шар приближался, как небольшой дирижабль, или облако. Зависнув над ними, он неожиданно лопнул, источая яркие лучи.

Тела посредников корёжились и извивались в этих лучах. От них валил густой пар.

Когда они поднялись с мокрой земли, в них уже было мало человеческого. Большими прыжками, напоминая дикую саранчу, они пересекли лётное поле и покинули черту города.

Лиловые отправились на встречу с белыми. И что с того, что белые об этой встрече не подозревали?

Отец Ануфрий проснулся на мокрых простынях и застонал от боли.

Астроном, поднёс к его лицу керосиновую лампу и положил руку на лоб. У монаха был сильный жар. Он бредил. Но Галилей мог разобрать только два слова, которые повторялись и повторялись: «Они идут! Они идут!».

Бэлла вздрогнула и передёрнула плечами, сидя за рулём в душном салоне внедорожника.

Однообразно серая полоска дороги с сугробами по краям, и вдруг перед внутренним взором выплывает лицо: плешивый мужчинка с серебряной фиксой. Мерзостная улыбочка. Лиловые глаза.

Вот мужчинка отталкивается от земли всеми четырьмя конечностями и летит, летит на заснеженными соснами. А за ним его други, такие же лиловоглазые.

Бэлла тряхнула головой и морок исчез. Снова полоса дороги. Снежная крупа за окном сменилась мелким дождиком. Укрытые снегом ели – голыми берёзками.

– Спальчик? – пробормотала Бэлла. – Почему он? Почему сейчас?

Она облизала мгновенно пересохшие губы. Провела ладонями по лицу и сделал то, чего никак от себя не ожидала – помолилась.

«Господи, пускай это будет только глупый образ, бред уставшего мозга… Не говори мне, что Куницын выжил».

Гений

Всю жизнь Мише Куницыну давали прозвища, которых он не заслужил.

Рысый – так называли его ребята во дворе, после того как он надул пузырь от жвачки, лопнул его и волосы на голове склеились. Пришлось стричься налысо, да ещё и буква «Л» никак не выговаривалась, вот он и отвечал: «сами вы рысые».

Лет в десять, дядя отвёз его с парнями на картофельное поле собирать колорадских жуков. За каждого жука разрешалось нажать в уазике на клаксон. Миша собрал мало, штук пятнадцать, и расстроился. Пока его двоюродный брат справлял нужду, мальчик пересыпал часть жуков себе.

Его тошнило, когда он касался их лакированных панцирей, цепких лапок, жвал и особенно мягких крыльев, которые вылезали из-под полосатых пластин.

Когда жуков залили бензином и подожгли, Миша почувствовал приятную дрожь внизу живота. Это занятие так увлекло его, что он начал собирать всех насекомых в округе: кузнечиков, стрекоз, майский жуков в банку и устраивать им маленький геноцид. Миша думал, что жук-пожарник гореть не будет, но его гипотеза не подтвердилась.

За это занятие мальчика прозвали Хрущ. И придумал это прозвище не кто иной, как двоюродный брат Миши. Казалось бы за что?

Уходя подальше от обидчиков, Миша продолжал собирать насекомых в банки и поджигать их. Дядина канистра с бензином в гараже медленно пустела.

Отшельничество и новое увлечение привело к тому, что у соседей на дальнем конце улицы сгорел сарай и курятник. И хотя поджигателя так и не поймали, Куницын услышал, что у него есть ещё одно прозвище – Нерон Поганый.

Разве это справедливо? Ведь он всего лишь хотел избавить мир от уродливых тварей!

Прозвища прилипали к нему всю жизнь, как комары к росянке, как осы к варенью, как все эти ужасные насекомые, задыхающиеся в липкой массе и конвульсивно двигающие лапками.

Стоило ему в восьмом классе наступить на гвоздь в оторванной доске, как его тут же назвали Шлёп-нога. Пройдя ужасные метаморфозы полового созревания, Миша не получил ни высокого роста, ни мускулов, ни низкого голоса – только прыщи и новые клички: Чахлик, Щуплик, Хилый, Спальчик.

Развитие с «полным превращением» не превратило его в бабочку, даже в мотылька. Он остался гусеницей, изворотливой, жадной и непрестанно растущей, но не телесно, а умственно.

В старших классах, он научился исправлять оценки в дневнике так искусно, что одноклассники начали предлагать ему деньги из своих карманных на подобные услуги. Куницын идеально воспроизводил почерк и роспись учителя, ну или родителя, если того требовала ситуация. У него даже появилась супер-услуга – исправление оценок в журнале, за что он получал от одноклассников в оплату последние чудеса техники.

Куницын довольно быстро освоился и нашёл себе помощников – самых безбашенных парней и девчонок, которые за него выкрадывали журнал из учительской. За это они получали скромные откаты или бесплатные услуги, а сам Миша не подставлялся.

В середине одиннадцатого класса всю их мафиозную группировку вычислили и несколько ребят вылетели из школы. Мишу, конечно, тут же заложили. Но он доучился до выпуска – доказать-то ничего не удалось. Да и не мог он вылететь – гусеницы не летают.

Да, ещё в школе Куницин заметил, что выгода там, где человеческая рассеянность, многозадачность, сумбур. Невнимательные люди уязвимы, беспечны. Учителей обмануть было просто – они вечно загружены работой, утомлены. Они вечно в толпе и должны непрестанно отвечать на вопросы.

Обмануть профессоров, доцентов и академиков в институте оказалось не намного сложнее, но вот получить доступ к документам… Куницын пошёл от обратного и начал зарабатывать на студентах, которые были самыми вялыми и недееспособными на курсе – этим всегда нужно было выкрутиться, достать чужой конспект, вылезти из академических долгов. Не брезговал он и благодарностью студенток. Кстати, именно у них частенько обнаруживались состоятельные родители. Так что Куницын стал чаще ездить за границу и учиться уму-разуму у других «специалистов».

Довольно рано Куницын пришёл к выводу, что слабые и болезненные люди падки на чудодейственные средства. Его первая фирма торговала биологически активной добавкой к пище «СуперЭнергия», которая, судя по рекламе, содержала желчь редкого чёрного носорога. Данная добавка не только сулила восстановление сил, но и повышение либидо. Куницын, впрочем, сам её ни разу не попробовал, хоть и уставал от того, что его подпольной организации всё время нужно было сменять арендные помещения. А люди всё шли и шли.

Жуки. Тараканы. Клопы. Все они начинают так медленно двигаться, если запираешь их в банке с эфиром….

Пандемию усталости Куницын встретил улыбкой и раскрытыми объятиями. К этому моменту он уже был королём мошенников и фигурой в столице, в определённых кругах, легендарной. Его боялись и уважали.

К тому времени он выглядел подвижным лысоватым человечком средних лет, с цепким и опасным взглядом. Куницын тёр ладошку о ладошку, предвкушая куш: в крупной телефонной компании, куда он для виду устроился заместителем руководителя, его скоро прозвали Доберман Пинчер и едва не начали носить на руках. Это было единственное прозвище, которое Куницыну нравилось. Нет, было ещё одно Гений – простое и лаконичное.

А идея была проще простого: вводить побольше услуг для абонентов, которые они должны были отключать самостоятельно, после бесплатного периода пользования. Если в обычное время люди замечали подвох, то в период Великой Усталости последнее, что их заботило – отключение каких-то там установок на своих смартфонах.

«Копеечка за копеечкой!» – приговаривал Гений, глядя как за неделю набегает очередной миллиард.

Однако, порадоваться его успехам скоро стало некому. Через месяц после того, как объявили о первых коматозных или уснувших (кто их там разберёт), клиенты перестали платить за связь. Один за другим начали исчезать новые коллеги Куницына. Чаще всего они не выходили на больничные и брали дни за своё счёт, так как чувствовали лёгкое недомогание. А потом исчезли вовсе.

В подпольной фирме по изготовлению «СуперЭнергии» тоже все затихли. Сотрудники перестали отвечать на звонки. Неужели съехали, не предупредив его? Или их накрыл отряд полиции? Или мошенники обманули мошенника? Куницын надел пальто, и поехал в фирму выяснять: что к чему.

Дверь в денежный подвальчик была открытой – заходи кто хочешь! Но документы и папки лежат на своих местах, сейф не тронут. И ни одного сотрудника… Даже Ольга Докучаева, его правая рука, которая выходила на работу хоть с бронхитом, хоть в пижаме (потому что он хорошо ей платил чёрненькими), так и не появилась.

И тогда Михаил Куницын пригорюнился, ибо до него дошло: усталость протянула свои склизкие щупальца по всей стране, поражая ядом каждого, кто попадался на пути, и сначала это было ему выгодно, а теперь нет. Усталость переигрывает, как истеричная актриса в театре. Он зарабатывал на ней, а теперь она зарабатывает на нём.

Родственников у Куницына не было, близких друзей тоже. Так, она падчерица, которая от него сбежала после смерти гражданской жены… Он проехался по адресам сотрудников, всех, кого знал лично. Двери их квартир встретили его гробовым молчанием.

Михаил Куницын прогулялся по городу, просто чтобы подтвердить то, о чём он уже догадывался. Озарение застало его посреди пустой площади, на которой обычно гуляли влюблённые парочки, семьи с колясками и туристы – Кто-то могущественный посадил человечество в банку, капнул каплю эфира и теперь наблюдает за тем, как все они медленно двигают ножками и ручками в предсмертной летаргии.

Кто-то, в этом Куницын не сомневался, теперь наблюдал и за ним. И не просто наблюдал, а помогал. Конечно, идея воспользоваться невнимательностью абонентов в период кризиса была не новой, и в его духе, но появилась она не на пустом месте.

Весь последний месяц доморощенный гений чувствовал нечто странное, когда появлялся среди скопления людей, его умственные и физические силы росли, а энергия его собеседников иссякала, они начинали жаловаться на головную боль и сонливость.

В нём же, напротив, рождалось какое-то новое чутьё, безошибочно определявшее кто так же силён, как и он, а кто слабеет и скоро выйдет из строя.

Когда мир уснул и опустел, он начал видеть оставшихся с особой ясностью, так как будто бы они были нанесены крохотными лиловыми огоньками на карте. Куницын ощущал связь между ними и потому отправился на их поиски.

Он никак не ожидал, что найдёт Пауков. Нет, это конечно, были не настоящие пауки с четырьмя парами ног, отвратительным брюшком и не моргающими глазками. На вид они напоминали обычных людей, пусть и несколько уродливых и куда более ловких. Но вели себя эти люди, не по-людски, именно как пауки. Всё время на кого-нибудь охотились, поджидая в засаде, устраивали ловушки, а найдя жертву, выпивали из неё все соки. Он нашёл их в опустевшем аэропорту – сбившихся в стаю охотников. Они не брезговали спящими, но особенно горячо приветствовали бодрствующих. Они напоминали одичавших детей из «Повелителя мух», не понимавших, где заканчивается их воображаемая игра и где начинается реальность.

Сначала Куницын испытывал к ним отвращение, как ко всем насекомоподобным существам, но потом задался вопросом: а кто же ему был в этой жизни действительно неприятен? Люди или пауки? Разве, в детстве, когда он заливал ползающих тварей в банке бензином и поджигал, не хотел он сделать то же со своим двоюродным братом и мальчишками, которые его обижали?

Пылающий мир, погибающий мир – вот его стихия. Стоит ли удивляться, что он оказался в команде с такими же – отвергнутыми, обиженными, непринятыми всеми.

При беглом знакомстве они казались обычными людьми, ничем не примечательными. В старом мире Куницын их просто бы не заметил. Кассирша из большого супермаркета, главврач провинциальной больницы, офисный работник и то ли охранник, то ли военный из аэропорта.

У последнего была вывихнута челюсть, и, хотя главврач вправил её на место, лицо охранника осталось непропорциональным, щека раздулась, из левого глаза постоянно текли слёзы, он мычал, а не говорил. От него пахло псиной, и на костюме цвета хаки повсюду виднелась шерсть и застаревшие пятна крови. Кто-то хорошенько отделал его до того, как все Посредники повстречались.

Да, было у них всех что-то общее, какой-то надрыв. Кассирша, где бы она ни оказалась, начинала наводить чистоту, убираться. Вот и теперь, наводила порядок в терминале аэропорта. Выглядела она ужасно: плечо вывихнуто, хромает на одну ногу. Клерк сказал, что её спустила с лестницы собственная дочь. Правда Паучиха хотела её убить, но это уже другая история…

Сам клерк тоже ходил с простреленной рукой. Всем им досталось от бодрствующих.

Но Пауки плохо чувствовали боль и почти не замечали своих увечий.

Куницын наблюдал за своими союзниками и про каждого узнал что-нибудь любопытное. Каждого рассмотрел через лупу.

Главврач качал энергию из целого городка, пока его не вычислили. Он лепил что-то несусветное про новый мир, в котором они будут на вершине пирамиды питания и установят свои порядки. Куницын плохо верил в такие лозунги, но в силе своих союзников успел убедиться. Их раны не болели и скоро заживали, их тела обладали неимоверной силой.

Паучиха останавливала взглядом, пробиралась в самый мозг жертвы и обездвиживала её. Главврач, хотя и выглядел сутулым и тучным пожилым мужчиной, скакал по крышам, как гиббон и мог гнуть железные пруты. Охранник, пахнущий псиной, несмотря на травму, мог передвигаться с завидной скоростью и, кажется, по силе не уступал хирургу. Подобными качествами обладал и клерк.

Все они могли подолгу обходиться без воды и пищи, легко преодолевали пешком огромные расстояния и мало спали. Их внешние черты, человеческие, постепенно стирались, оплывали, как глиняные фигурки под дождём. Под старым слоем обнажалась их новая сущность – паучья, ненасытная, беспощадная. Казалось в них, в обычных людях, ей не откуда взяться. Но Куницын знал – все они были такими ещё до катастрофы – ненавидели человеческое.

Все они бежали от себя, пропадая сутками на работе и выматываясь донельзя. И каждый не получал взамен ничего кроме зависимости: от денег, от имущества, от адреналина.

– Теперь мы зависим от Неё, – сказал Куницыну главврач как-то вечером, тыча пальцем в небо.

– А ты уверен, что у этого Существа есть пол? – ответил маленький гений.

– Мы реки, впадающие в небесное озеро, – упрямо повторил доктор, перекрещивая мясистые руки на груди.

– Ну-ну, это я уже слышал…

Куницын не исключал, что крыша у его новых союзников постепенно едет. Доктор до поры до времени возглавлял эту банду спятивших, но, похоже, и сам он плохо понимал, что происходит. Маленький гений гадал, почему он всё ещё среди них, что привело его сюда, в аэропорт, и что следует сделать?

Ответ сидел, как раковая опухоль, внутри него. Он шёл к ним, чтобы повести за собой. Он знает, что от него требуется: отыскать тех, кто ещё не спит. Жалкую группку бодрствующих, которые объединились затем, чтобы отключить Источник силы. Он периодически видел их яркими точками в пространстве, когда закрывал глаза. Они бродили поодиночке, как Пауки, пока не встретились. Теперь они задумали вернуть ненавистный мир на прежние рельсы.

Потому их следует отыскать, посадить в банку и поджечь. И единственная причина, почему Паукам до сих пор не удалось это сделать – разобщённость группы и постоянный голод, который заставлял его союзников принимать необдуманные решения.

– Доктор всё время говорит про этот Голос, – рассказывал клерк, выгадав момент, когда они остались одни. – Говорит, что следует беспрекословно слушаться его. А где он был, когда мы попали впросак в бизнес-центре? Где он теперь? Привёл нас в аэропорт, а тут уже никого нет.

– Они ещё могут появиться, – отвечал Куницын, закрывая глаза и пытаясь разглядеть яркие точки, на горизонте разума. – Они были разделены, теперь все собрались, и будут искать способ быстро добраться до горы.

– Лучше скажи мне, – шептал клерк, поглаживая раненную руку. – Ты сам веришь этому Существу? Может оно просто использует нас?

– Я бы на твоём месте гнал эти мысли. Если оно умеет забираться в голову, то, что ты говоришь, может ему не понравится. Лучше ответь мне, чего хочешь ты?

– Ещё силы, ещё энергии. Это ни с чем не сравнить. Ни с женщинами, ни с наркотиками.

«И всё-таки это наркотик. А ты наркоман» – подумал Куницын. Он остался единственным, в этой группе, кто сознательно не злоупотреблял энергией жертв. Вернее, кому было позволено не злоупотреблять. Видимо, сознание маленького гения должно было оставаться чистым.

Его интересовало другое – азарт, соревнование, игра. И неземное Существо давало ему это.

– Если хочешь снова испытать это, – ответил маленький гений клерку. – Делай, что говорю. Отрежем им пути отступления. Сожжём все самолёты, которые ещё способны взлететь. Сделаем так, чтобы они застряли в городе.

И в банке запылал огонь.

Пауки стояли на лётном поле, вдыхали горький дым жжёной резины и пластика, тихо переговаривались. В их лиловых глазах отражалось пламя. Пламя, в котором сгорало всё их прошлое.

На следующее утро Куницын проснулся раньше всех, посмотрел на чёрный дым, валивший из догорающих останков самолётов и попробовал сконцентрироваться.

Какое-то время он видел только черноту, потом в нём замаячил лиловый шар. Он летел издалека, он приближался.

– Подъём! – заорал не своим голосом Паучий Главарь, он же Рысый, он же Хрущ, он же Спальчик, он же Нерон, пиная тела, лежащие на полу терминала. – Они ушли! Они едут к горе. Они хотят уничтожить Того, Кто даёт нам силы! Догоним их!

Цель

– Твои усы! – сказала Бэлла, не прожевав до конца бутерброд с пожухлым салатом.

– Что мои усы? – ответил не любивший неоконченных фраз Логарифм.

– Они отросли и поистрепались, котик. Если тебе понадобятся самые острые ножницы в стране…

Эколог скрестил на груди руки. Они стояли под бревенчатым навесом придорожной стоянки, глядя, как над асфальтом поднимаются клубы пара. Небо расчистилось, солнце припекало по-южному. В воздухе пахло весной. Слишком рано. Весна в этом году не символизирует рождение новой жизни. Скорее наоборот.

«Если мы не успеем до потепления, всему делу конец» – подумал Логарифм и вслух добавил:

– В этой жизни я никому не даю трогать две вещи: мои усы.

– И…

– И?

– Ты сказал «две вещи», дорогуша.

– Мой правый ус и левый, дорогуша.

Бэлла понимающе кивнула. Указала на проколотый нос.

– Понимаю. Та же фигня с этим колечком. Не люблю, когда его трогают, ну а тем, кто дёрнет…

– Наша интеллектуальная беседа начинает утомлять, – перебил её Логарифм. – Предлагаю её закончить.

Бэлла хлопнула глазами, откусила ещё кусочек.

– Надо же! Кто-то не выспался и теперь готов сожрать меня, как бутерброд.

Эколог оттянул мешавший ему ворот шерстяного свитера.

– Твой бутерброд давно умер. Но если ты хочешь, чтобы мы почаще останавливались по пути к Эльбрусу, продолжай его есть.

– Расслабься, пупсик, – Бэлла легонько толкнула доцента плечом. – Мой желудок и не такое переваривал. Ну, подумаешь, старушке Бэлле захотелось бутер! Он ведь лежал в вакуумной упаковке и на холоде.

– Моё дело предупредить, – насупился Логарифм.

Бэлла прищурилась.

– Не узнаю нашего искателя приключений! Бунтарь превратился в ворчуна? Батарейка села?

Логарифм оглянулся по сторонам, убедился, что вокруг никого нет, усердно потёр переносицу:

– Сам не знаю. Я стал раздражительным, как старая дева в период менопаузы. Давеча утром пропесочил ни за что нашего пенсионера. Что ещё необычнее, терзаюсь и испытываю из-за этого чувство вины.

– И только? – Бэлла попыталась сдуть со лба разноцветную прядку. Полетели крошки. – Нашёл из-за чего переживать! Саблин – та ещё заноза! К тому же, мой полосатик, не ты один стал таким нервным. Остап с Нелли поцапались за дорогу раз пятьдесят. А я орала на них по малейшему поводу.

– Мы устаём. Это факт, – Логарифм скрипнул зубами. – Тесты фельдшера это показывают, но и без них всё ясно.

Бэлла чуть толкнула его плечом:

– А разве мы этого не ожидали? Давай выкладывай, что по-настоящему тебя беспокоит?

– По-настоящему? – доцент посмотрел на Бэллу своим долгим фирменным взглядом, от которого лопаются инфузории-туфельки под микроскопом.

Махнул рукой, показывая, что хочет пройтись. Они двинулись вперёд по дороге, ступая по мокрому асфальту навстречу солнцу и оставляя за спиной автомобили с остывающими двигателями. Остальной команды видно не было, все устали от дороги и тряски, все разбрелись по придорожному лесу. Все они приходили в себя, вдыхая душистый запах хвои и временной свободы. Все отдыхали друг от друга. Только найденный на обочине мальчик не пожелал выходить – дремал в машине.

– Сомневаешься, что у нас получится спасти спящих? – попробовала угадать Бэлла мысли собеседника.

– Сомневаюсь, что нам вообще стоит кого-то спасать.

Бэлла перестала жевать, остановилась, пристально уставилась на доцента.

– То есть как?

– Только не говори, что тебе так уж нравился этот мир. В нём не могло благополучно прожить ни одно поколение. Как только люди начинают жить нормальной жизнью: ходить на работу, обучать своих детей, делать этих детей, сильные мира сего устраивают войны, болезни и революции.

– Что?!

– Не забывай, что мы живём в эпоху перенаселения. Впервые за всю историю человечество так многочисленно. А значит, катастроф будет ещё больше. Может быть ты предложишь способ всех накормить? Или способ уменьшить рождаемость?

Бэлла сощурилась.

– Уж не думаешь ли ты решить за всех эти вопросы? – поинтересовалась она.

Логарифм промолчал.

– Хорошо. А то я уже испугалась. Давай так, усатый-полосатый: решаем проблемы по мере их поступления. Мы ещё никого не разбудили, а ты уже думаешь, что нам делать после.

– Проблемы снова вернутся. Сразу же, как мы всё исправим. И потому я сомневаюсь – стоит ли их возвращать?

– Стоит! – Бэлла нахмурилась и пошла вперёд. – Потому что мы возвращаем не проблемы, а людей. И не играй в бога, Ибрагим Беркутов – не ты подвесил человечество на верёвочку. И не тебе её срезать.

Она рассеянно огляделась и добавила:

– Сказать по правде я немного соскучилась по толпе, шуму и выхлопным газам. Никогда не думала, что буду по этому скучать.

– Иррациональное желание.

– Почему?

– Люди, которых ты так жаждешь спасти, захотят упрятать тебя за решётку. Ведь в старом мире ты преступница…

Бэлла резко оглянулась. Лицо её вытянулось. Доцент ухмылялся.

– Убийство? Или большая кража? – полюбопытствовал он. – А может мошенничество и вымогательство? С твоим-то умом…

– Не гадай, – глухо уронила она. – Ты ничего обо мне не знаешь.

– Только то, что ты не хочешь больше стрелять. Ни в людей, ни в нелюдей, – задумчиво произнёс Логарифм. – Этот забавный факт я почерпнул в одном из дневников наших спутников. Значит уже стреляла в человека. Видела, как это бывает. И ещё…

Он поднял палец вверх.

– Я впервые вижу тебя смущённой. Это говорит о том, что я попал в цель. Не хочешь излить душу?

Бэлла фыркнула, пожала плечами:

– Тебе? Тому, кто решил, что знает лучший путь для человечества и ради этого готов позволить ему умереть?

Она завернула в плёнку недоеденный бутерброд, и, потеряв аппетит, пошла дальше по дороге.

Логарифм поглаживал растрепавшиеся усы и внимательно глядел ей вслед.

Уйдя глубоко в лес Майя, наконец, осталась одна. Она села у ручья, пересекавшего тропинку, по которой она сюда пришла, и привалилась спиной к стволу сосны.

Журчала вода, пробивая себе путь через подтаявший снег. Над головой шумели сосны.

Майя пыталась дышать глубоко, но никак не могла наполнить лёгкие. Её грудь словно стягивал невидимый корсет.

Ей хотелось разрыдаться, но и это у неё не получалось. Слёзы просто текли из глаз, не принося облегчение, и быстро высыхали на горячих щеках.

После гибели близнецов, такие приступы то ли сильной тревоги, то ли безудержного страха случались с Майей уже трижды. И хорошо, что на этот раз она могла уйти от всех далеко в лес.

Ей не хотелось, чтобы её видели, успокаивали, утешали. Особенно она боялась за маленькую Лизу, которая всегда остро чувствовала состояние матери. Она тут же начала бы осыпать Майю вопросами, она бы ещё сильнее вцепилась в неё, повисла на руке и требовала внимания.

Даже те несколько минут, что Майя высвободила на то, чтобы прийти в себя и побыть в одиночестве, стоили Лизиной истерики и слёз. Но Кира и Саблин всё поняли без слов и на время взяли девочку с собой на прогулку.

Журчание воды и шум деревьев не успокаивали.

Майя с трудом поднялась. Её руки и ноги словно окостенели.

Нужно возвращаться. Спасать человечество. Она горько улыбнулась. Сейчас она не могла помочь даже самой себе, не то, что миру.

Она задрожала, подышала на озябшие руки. Пустой лес, обступившие вокруг неё безмолвные деревья, таили неясную угрозу. Туманная дымка вдалеке. Острые тонкие и сухие ветки окаймлявшие стволы, наподобие шипов. Скрип и какое-то движение.

Ей резко захотелось назад, к людям.

– Привет, – послышался бесцветный голос.

Она вздрогнула и сделала шаг назад. Под ногой хрустнула ветка.

За стволом сосны, выглядывая только наполовину, стоял Фима. Он не глядел на неё, его больше занимало отковыривание кусочка коры от сосны.

– Ты… Разве ты не остался в машине? – Майя шмыгнула носом и отвернулась, чтобы он не видел её красных глаз.

– Так и есть. Но потом я решил пойти за тобой и посмотреть, что ты делаешь. Ты плакала.

Майя сощурилась.

– Тебя разве не учили, что следить за взрослыми нехорошо. Я… Мне нужно было по личным делам…

– Мама тоже так делала – уходила от всех поплакать. Пряталась в ванной, – ответил он, как бы не слушая её. – Я иногда стоял под дверью и слушал.

– Я не твоя мама, – Майя наконец нашла в себе силы посмотреть на него.

Что-то во внешности Фимы отталкивало. И дело было не в грушевидной фигуре, тощих руках и оттопыренных ушах. Не в толстых капризных губах и масляных глазках. Фима говорил то, что думал, но это было не простодушие и наивность ребёнка. Он делал так, потому что никто не научил его выбирать слова и задумываться над поступками. Люди вокруг интересовали его исключительно как инструменты. Майя поняла это сразу, стоило только заглянуть в эти пустоватые глаза. Но она почему-то вызывала в нём любопытство иного рода.

– Ты красивая, – снова повторил он.

– Спасибо, – выдавила она, сомневаясь в том, что это вообще был комплимент. Скорее, какое-то не до конца высказанное желание.

Да, он говорил то, что думал. Но было как-то жутко слышать его мысли.

Майе вдруг пришла в голову мысль воспользоваться моментом и расспросить мальчика о его прошлом.

– Когда все остальные уснули, тебе не было одиноко? – поинтересовалась она.

Он всё также стоял у дерева, и его лицо было скрыто наполовину. Ему вдруг наскучило ковырять кору.

– Нет.

– Может ты почувствовал в себе необычные способности, как у Человека-паука…

Фима посмотрел на Майю насторожено.

– Нет.

Он опустил глаза. И она без труда определила, что он врёт.

Возможно, пока они были наедине, рискованно было спрашивать, но она всё же спросила, чувствуя, что в иных обстоятельствах он не раскроется:

– И всё-таки ты ушёл так далеко от города сам, без всякой помощи. Тебе никто не помогал?

Он промолчал. Прикусил нижнюю губу и начал ещё интенсивнее отдирать пальцами кору.

– Ты знаешь, куда мы едем, Фима?

– Знаю. К горе. Там живёт Нечто.

– Ты тоже его видел?

– Тоже.

Майя снова ощутила озноб, но на этот раз не из-за холода.

– Оно не хочет, чтобы вы его убивали, – Фима вышел из-за дерева. – Оно только хочет поиграть.

– Откуда ты знаешь?

Фима вяло пожал плечами.

– Оно со мной говорило.

Майя досчитала до пяти, вдохнула и выдохнула.

– Ясно… Знаешь что? Мы не собираемся его убивать. Мы только…

– Оно так не думает, – перебил мальчик.

На его лбу появилась угрюмая морщинка. Как у старичка.

Майя подошла к нему и заглянула прямо в глаза.

– Скажи мне, Нечто просило тебя о чём-то? Может быть приказывало тебе?

Фима стоял с неподвижным лицом, по отсутствующему взгляду можно было сказать, что он где-то далеко, но поджатые губы, выдавали то ли скрытое упрямство, то ли недоверие.

– Оно… – начал Фима.

Вдалеке послышались голоса. Мальчик обернулся.

На тропинке показались трое: Тымнэвакат, Остап и Нелли. Девочка и северный охотник по обыкновению перешучивались, и настроение у них, судя по всему было хорошее. Редко в последнее время Майя слышала чей-то смех.

Рот Фимы захлопнулся, как ворота неприступной крепости, и больше не открылся.

Когда пассажиры размяли ноги и пришли в себя (маленькую Лизу укачивало), две машины: большой джип и крохотная розовая малолитражка снова отправились в путь.

То ли небольшая передышка, то ли солнечная погода заметно оживили путешественников. Недавние ссоры, как будто забылись и в салонах двух разных машин активно обсуждали одно и то же: как долго ещё ехать, какой будет Неглерия, зависшая на вершине Эльбруса и, что, собственно, они предпримут при встрече с ней.