Читать книгу: «Самый лучший комсомолец. Том 6», страница 3

– Спасибо, русский медведь, – поблагодарил Джон. – В городе тоже будут статуи животных?

– Полно! – покивал я. – В каждом дворе, сквере и парках. В городе много молодежи, поэтому много свадеб и беременностей. Детям гораздо веселее расти в окружении веселых вещей. Это я по себе сужу, – с улыбкой развел руками. – В СССР – огромное количество учебных заведений, где обучают художников, скульпторов и прочих творческих людей. Почти все статуи – чья-то курсовая или дипломная работа.

– Я предпочитаю авангардное искусство, – признался Леннон. – Но некоторые работы ваших соцреалистов мне нравятся.

– Бледная тень искусства времен Российской Империи, – не выдержал собственного молчания мистер Уилсон. – Тогда ваши художники и композиторы гремели по всей Европе.

– Наши музыканты продолжают греметь, – пожал плечами я. – Художники тоже не жалуются – соцблок и ему сочувствующие это примерно половина планеты, и как минимум на ней наше искусство вполне конкурентоспособно. Скоро мистер и миссис Леннон выбьют нас из чартов, – улыбнулся интуристам. – Но потом положение дел восстановится, и я снова буду конкурировать сам с собой.

– Сколько миллионов пластинок? – спросил Леннон.

– До нового года будет половина миллиарда, – ответил я. – Это с синглами и все музыканты сразу. На СССР приходится сто двадцать миллионов. С «Битлз» один на один никто потягаться не может.

– «Битломания» началась семь лет назад, – покачал он головой. – Скажи – как у тебя так получается?

– Просто делаешь музыку для респектабельных пожилых людей и бодрое диско для респектабельных людей помоложе, – хохотнул я. – Извини, я шучу – на самом деле я могу ответить только то же самое, что и всем: я не знаю. А как это делаете вы, мистер Леннон?

– Можно просто «Джон», – разрешил он и развел руками. – Я тоже не знаю. Но я много лет играл в барах и на задних дворах, прежде чем на меня обратили внимание.

– Мне проще, – признал я. – Я – уникальный ребенок, поэтому родная страна обеспечила мне возможность реализовывать потенциал на сто процентов.

Мы въехали в город, и на лицах гостей мелькнуло легкое разочарование – в проемах домов виднелись темные пустыри и заборы строек, по улицам колесила техника – ночью работа не останавливается – и только снегопад спасал взор от не очень симпатичной, оседающей на снегу пыли. Ничего не поделаешь, но с завершением строек она пропадет.

– Китайская кухня? – обратила Йоко внимание на продублированную иероглифами вывеску кооперативного (моего) кафе.

– Советский гражданин заслуживает возможности хорошо и разнообразно питаться, – гордо кивнул я. – Еще у нас есть корейский, вьетнамский, индийский и японский рестораны. Это Азия, а из европейского – немецкая пивная, пиццерия, два ресторана с общеевропейской кухней с вином и стейками, два – с русской народной кухней, еще один – с кухней народов Кавказа.

– В какой пойдем мы? – спросила Йоко.

– Для начала – в общеевропейский, – ответил я, и машина остановилась у сияющего витринами и украшенной неоновыми трубками вывеской «Пира Потёмкина».

Вдоль аккуратно очищенной от снега, ведущей к крыльцу дорожки выстроились одетые в шубы поверх этнических платьев, укутанные в шали бабушки из фольклорного клуба. С караваем и музыкантами!

– Идемте, пора встречать вас по-настоящему, дорогие гости! – открыв дверь, я первым вывалился на мороз.

– К нам приехал, к нам приехал Жора Леннон дорогой! – лихо затянули бабушки.

Пока все идет неплохо.

Глава 5

– Мы живем в мире симулякров, – намазывая масло на хлеб, важно вещал я за завтраком во втором «общеевропейском» ресторане – «Нож и Вилка», Виталина щелбан отвесила, когда увидела. – Это французский философ Жан Бодрийяр определению вторую жизнь придал, так-то оно еще Платоновское. Означает деградацию двойного искажения – вещи относительно ее истинного бытия. Извините, упрощу, но не потому, что считаю вас неспособными понять, а чтобы конкретизировать – внутренняя сущность вещей подменяется системой привычных ритуалов. Применительно к американскому обществу, например, симулякр можно описать как неплохой «белый» район, где все друг другу улыбаются. Это – не плохо, это так работает общество. Если кто-то в районе начинает вести себя непривычно – например, начинает ходить в хаератнике и пончо…

Леннон и Йоко хохотнули, мистер Уилсон усмехнулся, Вилка эти телеги слышала не раз, поэтому продолжила хрупать салатиком из огурцов с капустой.

– …Он как бы выпадает из симулякра, – продолжил я. – То есть – ведет себя не как все. А если «не как все» – значит сумасшедший. Сумасшедший – значит опасный, и вот против бедолаги ополчается весь район. И это не лишено логики – я бы тоже не хотел жить рядом с сумасшедшими.

– А у вас какой симулякр, мистер Ткачев? – спросил неугомонный посол. – Что кланово-олигархическая верхушка способна построить коммунизм?

– Если я не ошибаюсь, за такие заявления посла следует высылать с соответствующим оплевыванием в газетах, по телевизору и с трибуны ООН, – хохотнул я. – Но я вам отвечу – не скажу за всех членов Политбюро, потому что не имею чести быть близко знакомым, но расскажу о дедушке: у него квартира в Москве, в ней три комнаты – он один живет, но иногда в гости приходят другие дети и внуки. Еще у него две дачи, при виде которых ваша аристократия среднего уровня презрительно бы усмехнулась. Еще есть лимузин отечественного производства и квартира в Кремле, рядом с кабинетом. Все это – государственное, и после ухода дедушки с поста Генерального секретаря перейдет следующему главе государства. Деду останется квартира в Москве. Еще есть Екатерина Алексеевна Фурцева, ответственная за идеологию СССР. Здесь врать не буду – живет получше: квартира в Москве, дача в Подмосковье, дача в совхозе Потемкинская деревня. Во второй живет ее дочь с мужем. Скоро у них родится ребенок. Скажите, мистер Уилсон, такой уровень материального благосостояния можно считать «олигархией», учитывая, что любой способный работать – а таких подавляющее большинство – Советский гражданин может заработать на то же самое, поработав три года на Севере или десять – в более пригодных для жизни местах страны?

– Серьезно? – удивился Леннон. – У вас настолько хорошие зарплаты?

– Как говорил мистер Ткачев, все дело в нюансах, – влез посол. – Даже имея на руках достаточную сумму денег, не всегда можно купить квартиру, загородный дом или машину.

– Так, – подтвердил я. – Потому что 90 % строящегося жилья распределяется бесплатно. Но процесс идет, у нас вся страна нынче – одна большая стройка жилищного фонда. Но кооперативное – как бы частное, – пояснил для Леннонов. – Жилье в течение пяти лет нынче может получить каждый. Это – почти частная собственность, потому что кооперативную квартиру отобрать у гражданина невозможно, и он спокойно передаст ее детям. Извини, Джон, мистера Уилсона слишком много в моей жизни, и игнорировать его не получается. Давай вернемся к зарплатам. Смотри… – вооружился салфеткой и достал из кармана карандаш. – Два года назад моя мама работала швеей на текстильной фабрике, получая сто пятнадцать рублей.

– Примерно сто семьдесят фунтов стерлингов? – предположил Леннон. – Это чертовски хорошие деньги для швеи! Да у нас шахтеры получают по сто двадцать фунтов в месяц!

– Наши шахтеры получают минимум пятьсот рублей, – заметил я. – При работе в сложных и вредных условиях – около тысячи. Еще на пенсию выходят в два раза быстрее.

– Просто охренеть! – восхитился Джон. – Если бы у нас платили так же, я бы сменил гитару на кирку!

– Я же объяснял вам, мистер Леннон, – снова влез посол. – Обмен ста фунтов стерлингов на семьдесят шесть рублей не является показателем объективной стоимости Советской валюты.

– Не является, – подтвердил я. – По факту покупательная способность рубля выше, чем у фунта, потому что у нас нет инфляции, а цены на товары контролирует государство. И нет, мистер Уилсон, ваш очевидный контраргумент о кооперативных ценах и дефиците не легитимен – за эти два года зарплата швеи достигла ста восьмидесяти рублей. Кооперативные цены от государственных отличаются в среднем на рубль-два, потому что рыночная конкуренция. Следовательно, тогда, когда мы с мамой жили на сто пятнадцать рублей в месяц, мы жили хуже, чем могли бы сейчас. И это при том, что жили мы, обратите внимание, неплохо – у нас почти символические коммунальные платежи. Мама, например, платила три с копейками рубля в месяц – это включая абонентскую плату за телефон.

– Мистер Уилсон, почему нам все время повторяют, что СССР – нищий? – задал неудобный вопрос послу Джон. – Нищий относительно кого? Относительно ваших друзей по Оксфорду? Или вы будете утверждать, что Сергей врет нам?

– Не буду, – признал посол. – Должен признать – за последние два года СССР очень сильно изменился. Я бы даже сказал – радикально.

– Не настолько радикально, чтобы считать нас нищими можно было и раньше! – фыркнул я. – У нас двести миллионов населения, и никто из них не голодает. Да, мы живем не в двухэтажных таунхаусах, но здесь – одна шестая часть суши и жутко холодно. Жить в централизованно отапливаемых квартирах для нас – самое рациональное решение, особенно если учитывать, что за отопление народ ни черта не платит! Джон, можно попросить тебя сделать мистеру Уилсону напоминание «не политизировать»? Боюсь, меня он не слушается.

– Заткнитесь, мистер Уилсон! – охотно заткнул посла Леннон.

* * *

Покинув ресторан, погрузились в тот же «Рафик», и, в окутавших Хрущевск рассветных сумерках, по чистой дороге, любуясь искрящимся в свете еще горящих фонарей снегом, мы поехали на экскурсию.

– Город можно условно разделить на несколько зон, – вещал я по пути. Сейчас мы находимся в административно-жилой зоне. Здесь у нас администрация, жилые дома, школы, больницы, магазины, кафе и предприятия сферы услуг. Не хочешь сходить к парикмахеру, Джон?

– Спасибо, мне нравится моя прическа, – не обидевшись, отказался он.

– Дядь Вадим, прокатите нас по дворам, пожалуйста.

КГБшник свернул с главной дороги, и мы понаблюдали украшенные статуями яркие детские площадки, скверики и один из четырех городских катков. Сейчас – пустой, потому что нормальные люди вон, в школы и на работы расходятся, им некогда.

– У вас здесь много азиатов, – заметила Йоко.

– У нас в стране нет безработицы, – развел я руками. – Это – великое благо для людей, но немного осложняет ведение дел – из ниоткуда рабочие руки не возьмутся, их нужно переводить из других мест. На это согласны не все, поэтому мы обратились за помощью к союзникам из Китая и Северной Кореи. Большая часть азиатов – тамошние рабочие, которые после отработки контракта вернутся домой.

– Я пойму, если ты не хочешь об этом вспоминать, – осторожно начал задавать вопрос Леннон. – Но как именно умер Мао Цзэдун? Ты ведь там был?

– Был, – подтвердил я. – Умер ровно так, как говорили в новостях – от рук американского посла. Извините, больше рассказать не могу – я обещал.

– Мы так перепугались, – поделилась чувствами Йоко. – Когда фильм в телевизоре прервали, чтобы рассказать об угрозе обмена ядерными ударами с Китаем.

– Хорошо, что до этого не дошло, – кивнул я. – Я не оправдываю КНР, но понять могу – для них Мао был все равно что Император с соответствующим уровнем любви и паникой после его смерти.

– Особенность менталитета, – вставил ремарку мистер Уилсон. – Последние Годы мистер Цзэдун воспроизводил привычки китайского Императора – например, проводил государственные совещания прямо лежа в постели, голым.

– Товарищ Линь Бяо, нынешний председатель, отличается хладнокровием и здравомыслием, – добавил я. – И больше со стороны Китая как минимум Европе с Америкой провокаций бояться не нужно – у них новая программа Партии, во главу угла которой поставлена борьба с нищетой и решение накопившихся сельскохозяйственных проблем.

– Кстати о сельском хозяйстве! – обрадовался посол. – Разве не странно, что такая большая и богатая коммунистическая страна как СССР покупает продовольствие за границей?

– Меня это очень расстраивает, – вздохнул я. – Увы, никто не застрахован от неудачных решений предшественников. Главное – не довольствоваться статусом-кво, а решать накопившиеся проблемы. Этим дедушка и его коллеги и занимаются уже третий год. Кроме того, мистер Уилсон, я не вижу ничего плохого в стремлении не допустить продовольственного кризиса при помощи импорта. Золота у нас много, и люди для нас важнее, чем оно.

– Однако Российская Империя являлась главным экспортером зерновых на планете, – заметил посол.

– В которой, тем не менее, массовый голод был вечным спутником жизни крестьян и рабочих, – пожал я плечами. – А теперь там, где располагались основные «хлебные» латифундии, у нас, помимо пшеницы и ржи, выращивают рис, цитрусовые, гречу, бобовые, бахчевые и еще много всего. Капиталисты любят играть цифрами как им удобно, но по совершенно любой произведенной продукции СССР кроет Империю как бог черепаху.

– За это нужно благодарить общечеловеческий прогресс, – отмахнулся мистер Уилсон. – За этот век планета изменилась.

– Прогресс в наличии, – согласился я. – С этим только идиот спорить будет. Но если сидеть на заднице и ничего не делать – прогресс пройдет мимо.

– Что ж, я не стану идти против фактов и соглашусь, – кивнул посол. – Вы – на заднице не сидите.

– Здорово, что вы хоть немного заглядываете в объективную реальность, – ухмыльнулся я.

– Не теряй время на мистера Уилсона, Сергей, – выдал дельный совет Леннон. – Королева платит ему зарплату, а он за это видит только то, что выгодно.

– Просто слишком люблю свою страну и свой народ, – развел я руками. – Я же понимаю, что мистер Уилсон, если ему прикажут, назовет черное белым, но сделать ничего не могу – расстраиваюсь.

– И он этим пользуется, – кивнул Джон.

– Не-а, – покачал я головой. – «Пользоваться» – это извлекать выгоду, а мистер Уилсон – наоборот, дает мне возможности рассказать о жизни в СССР так, чтобы это не выглядело притянутой за уши пропагандой. Спасибо, мистер Уилсон. Если однажды вам надоест старая добрая Англия, я приложу все усилия, чтобы вам выдали квартиру и наше гражданство.

– Сильно сомневаюсь, что такая ситуация возникнет, – фыркнул мистер Уилсон. – Но я ценю ваше предложение, мистер Ткачев.

– Вам переехать к нам не предлагаю, – добавил для Леннонов. – Чтобы мистер Уилсон не нашел повода обвинить меня в вашей вербовке.

– Когда им нужно, чинуши найдут повод для чего угодно, – отмахнулся Джон.

– Согласен, – поддакнул я. – Государство – это репрессивный аппарат, призванный обеспечивать монополию на насилие. Прозвучит очень пессимистично, но без этого люди очень быстро деградируют, разобьются на племена и начнут резать друг друга за ресурсы и просто так.

– В юности я был анархистом, – признался Леннон. – Но с годами понял, насколько много зла в людях, и только общество может заставить человека жить по правилам, не прибегая к насилию. Но ублюдки-политики слишком любят класть чужие жизни ради своих доходов.

– Англия не воевала со времен Второй мировой, – заметил посол.

– Не считая подавления восстания в Булуджистане, гражданской войны в Греции, участия в войне с коммунистами в Малайзии, Корейской войны, англо-египетской войны, подавления восстания Мау-Мау в Кении, зарубу во времена Суэцкого кризиса, подавления восстания в Верхней Яфе, конфликта на Ближнем востоке, начавшегося с восстания в Дофаре, войны в Йемене, – перечислил я. – И это я не беру в расчет первые послевоенные годы, когда вашу колониальную систему ломали через колено и привычные вам неприятности с Ирландской республиканской армией и прочими радикалами.

– Вы хорошо подготовились, мистер Ткачев, – похвалил меня мистер Уилсон.

– Он вас умыл! – фыркнула на него Йоко.

– Я впервые слышу о доброй половине, – признался Леннон.

– Замечу, что в большей части данных конфликтов наша страна принимала участие не в одиночестве, – влез посол.

– В юриспруденции преступление, совершенное группой лиц, является более сурово наказуемым, чем совершенное в одиночку, – улыбнулся я.

Мистер Уилсон ощерился:

– Судя по слухам, которые о вас ходят, о преступлениях вы знаете гораздо больше, чем нужно юноше вашего возраста. Особенно – об экономических.

– Какие слухи? – сымитировал живое любопытство опытный лицедей Сережа.

– Слухи о том, что ты лично сажаешь в ГУЛАГ тех, кто тебе не понравился, – ответил вместо него Джон и пояснил. – Нас с Йоко долго запугивали коллеги мистера Уилсона.

– Слышал такие слухи, – кивнул я. – Про робота были интереснее.

– В свое время и слухи о том, что вы – внук мистера Андропова, вызывал кое-у-кого саркастическую усмешку, – ухмыльнулся посол.

– Это – другое, – отмахнулся я. – Там я реально ничего не знал, иначе не стал бы отпираться – все равно такой удивительный факт на долгой дистанции не утаишь. Помог ли я немного МВД и КГБ, проявляя гражданскую сознательность? Безусловно. Сажал ли я кого-то в ГУЛАГ лично? Конечно нет!

«В ГУЛАГ» вообще никого посадить нельзя – это же управляющая структура!

– А как ты «помог» КГБ? – спросил Леннон.

– Мне пишут много писем, – пожал я плечами. – В некоторых из них люди рассказывают о проблемах и обидах. Часть этих писем я переправлял органам правопорядка, для проверки.

– А еще, когда мистер Ткачев отправляется куда-то выступать, с ним прибывает оперативная группа с широкими полномочиями, – добавил посол.

– Верно, – кивнул я. – Группа устраивает неожиданные служебные проверки в строгом соответствии с Советским законодательством. Иногда по ее итогам приходится заводить уголовное дело, но чаще – нет, у нас здесь очень маленькая преступность и огромное количество добропорядочных, склонных к честности и справедливости, людей.

– Такое положение дел тебя устраивает? – поморщился Леннон.

– Более чем, – пожал я плечами. – Если я могу помочь родной стране немного почиститься от паразитов и злодеев, значит должен так делать. Это ведь моя страна, мои соотечественники. Если преступности станет меньше – они станут лучше жить, а именно в служении Родине и населяющим ее людям я вижу свое предназначение. Въезжаем в промышленный район, – указал за окошко. – Обратите внимание на обилие барельефов и мозаик.

Гости посмотрели, позадавали вопросы формата «а кто это?» и вынесли вердикт – да, круто!

– Вон там, – на перекрестке я указал на КПП. – Секретный научно-исследовательский институт и воинская часть, которая его охраняет.

– И проверяет разработки на пригодность к войне с капиталистами? – предположил посол.

– Не, такими разработками другие институты занимаются, – с улыбкой покачал я головой. – Коллектив, который работает в нашем, разрабатывал драм-машину, электронные барабаны, совершенствовал звукосниматели для скрипок корейских певиц, по моей просьбе изобрел процессор для гитары, который дает дисторшен и фьюз, а еще сконструировал «Одиссею». Словом – исключительно развлекательно-прикладные гражданские разработки.

– Когда мы впервые выступали на стадионе, за криками толпы не слышали даже самих себя, – поделился байкой Леннон. – И это при том, что нашему продюсеру пришлось доставать самое мощное оборудование из доступного. А еще задолго до этого мы иногда пользовались для выступлений сломанным усилителем, который окрашивал звук помехами.

– Я так и написал тогда в техническом задании, – с улыбкой кивнул я. – Сославшись на ваши выступления. Ваше влияние на мировую музыку переоценить невозможно, Джон, и Советский союз этого влияния не избежал. Я хочу показать вам некоторые прототипы, но мистеру Уилсону в институт нельзя, а одних он вас не отпустит – вдруг мы промоем вам мозги секретной установкой?

Народ гоготнул.

– Так что после экскурсии поедем в Дом Культуры, туда принесут интересное, – добавил я. – Мистер Уилсон, все необходимые патенты у нас есть, поэтому очень надеюсь, что вы не станете портить свою репутацию пошлым промышленным шпионажем.

– Можете быть спокойны, мистер Ткачев, – привычно не обиделся посол. – Я совсем ничего не понимаю в электронике.

Глава 6

Промышленный кластер остался позади, и по итогам визита на фабрику по пошиву игрушек Йоко обрела плюшевого Чебурашку, а Леннон – крокодила Гену, исполненного с гармошкой в руках. Мультик посмотрим вечером.

– Вот она – моя любимая экосистема! – радостно развел я руками на подъезде к студии. – По большей части это телестудия, которая изготавливает материалы для нового Советского телеканала «Восток». Вещание начнет в декабре. Это – первый наш канал, который будет делать упор на развлекательный контент…

– «Контент»? – не понял Леннон.

– «Контент» – любая пригодная для транслирования на народные массы информация: книги, фильмы, музыка, телепередачи, статьи в газетах и журналах – для удобства я называю это все «контент».

– Запомню, – пообещал Джон.

– Так вот – политических программ на «Востоке» будет минимум, – продолжил я.

– Ваша авторская телепередача, – проявил информированность посол.

– Две, – уточнил я. – Первая – интервью с интересными людьми, вторая – так сказать сольная, с упором на исторические события. В числе прочего я планирую длинный цикл о Столетней войне, и буду рад, мистер Уилсон, если вы немного в ней поучаствуете.

– В горниле Столетней войны выковалась английская нация, – благосклонно кивнул он. – И я охотно поговорю о ней, если, разумеется, вы не планируете по итогу цикла привить ненависть к нам.

– Англию ненавидеть невозможно, – отмахнулся я. – Жизнь на скудном на ресурсы острове наложила свой отпечаток, и вы выбрали единственный возможный для вас способ жизнедеятельности, выстроив гигантскую империю, которая поставляла прибавочную стоимость в метрополии. Но теперь это в прошлом, и Великобритания – всего лишь еще одна страна, потому что главный наш враг, в лице банковско-промышленного капитала, перебрался за океан. Вот их мы люто ненавидим, – с улыбкой признался я. – Но и не обольщаемся – у вас очень мощный тандем: Америка дает денег, МИ-6 проводит на эти деньги операции. В конце концов, многовековой опыт наведения суеты в мире и управления аборигенами никто не отменял.

– У вас есть конкретные доказательства, или это – ваши домыслы, мистер Ткачев? – спросил посол.

– Предположения, – признался я.

– Мистер Леннон, посмотрите на мистера Ткачева, – обратился к звезде мистер Уилсон. – Он пылает патриотизмом и ничего зазорного в работе с КГБ и озвучивании необходимых СССР вещей в средствах массовой информации не видит. Может задумаетесь над тем, чтобы брать с него пример?

– Когда шахтеры начнут получать пятисотфунтовые зарплаты, я подумаю, – саркастично пообещал Леннон и обратился ко мне. – В твоем возрасте я был бунтарем, им и остался.

– Родись я в капитализме, тоже бы бунтовал, – пожал я плечами. – Но мне повезло родиться там, где в основе общества лежит концепция справедливости. Не стопроцентной, мистер Уилсон, не нужно так ехидно ухмыляться – проблемы и изъяны есть везде, и мы здесь – не исключение, но факт остается фактом – Советский человек в подавляющем большинстве живет так, как мало кто в мире. У вас на Западе есть концепция «золотого миллиарда», вы с ней знакомы?

Интуристы покивали.

– Так вот – нас «в золотом миллиарде» никто не ждал и не хотел, но мы забрались в него явочным порядком, при помощи распределения прибавочной стоимости не в карманы богачей, а на улучшение уровня жизни народных масс. Итоги – налицо: закончив выстраивать мощную индустриальную экономику, создав обеспечивающий нам мирное небо над головой военно-промышленный комплекс, достигнув ядерного паритета со стратегическим противником, мы можем себе позволить сосредоточиться на последовательном улучшении уровня жизни населения, немного ослабив гайки и интегрировав в экономическую модель элементы общества потребления, призванные сделать процесс построения коммунизма более приятным, веселым и комфортным. Прости, Джон, но я не вижу ни одной причины не любить Советский союз, ощущаю полную уверенность в правильности выбранного нами пути, и готов отдать за Родину жизнь, если потребуется. Как, впрочем, и десятки миллионов моих соотечественников. А бунт… – хмыкнув, пожал плечами. – Желание бунтовать я сублимирую в добрые дела. Я слышал, у вас есть свой фонд, миссис Леннон?

– Да, – с улыбкой кивнула она. – Небольшой, содержит школы в Африке. Пожертвований я не принимаю, потому что там, где появляются большие деньги, появляется политика. Мои возможности невелики, но так я уверена, что каждый цент пойдет в дело, а не станет рычагом в чьим-то руках.

– Йоко не берет даже моих денег, – добавил Леннон.

– У мистера Ткачева тоже есть фонд, – спалил меня посол.

– Есть, – подтвердил я. – Изначально модель была как у вас, миссис Леннон – он аккумулировал доходы от моих проектов и распоряжался ими для решения проблем моих соотечественников. Он не секретный, но о нем особо не говорят – незачем. Но со временем о так называемом «Фонде Ткачева» узнали многие, и теперь мы принимаем пожертвования. Город Хрущевск построен на средства фонда, целиком, включая жилые дома, дороги, заводы, ряд совхозов неподалеку и эту студию. Так же он занимается отправкой наших граждан на лечение за границу. Не скальтесь, мистер Уилсон, прогресс идет, наша медицина развивается, и список неизлечимых собственными силами болезней сокращается. Кроме того, сила нашей медицины в другом – она доступна каждому жителю СССР совершенно бесплатно, вне зависимости от стоимости лечения. У вас в Англии медицина тоже во многом бесплатная, что гораздо человечнее, например, американской модели.

– Неужели я услышал комплимент в адрес моей страны? – «ахнул» мистер Уилсон.

– Я стараюсь быть объективным, – развел я руками.

Машина миновала КПП и остановилась.

– Идемте, покажу, где тут у нас что! – с улыбкой поманил я гостей и спрыгнул на хрустнувший под ногами снежок.

* * *

– Здесь сейчас снимают передачу о поиске людей, – указал на павильон справа от нас. – Наша страна за первую половину XX века пережила чудовищные потрясения, и потерянных родственников, друзей и возлюбленных очень много. Посмотрим?

– Интересно! – кивнула Йоко, и мы вошли внутрь.

Студия ничем не отличалась от «Жди меня» в моем времени – исполнена в светлых тонах, оснащена диванчиками, в роли ведущих – выпускник и выпускница соответствующего ВУЗа. Потому что принцип «дорогу молодым» на мой взгляд вполне легитимен. Пристроившись в темноте, за спинами операторов и технического персонала, старательно не отвлекающихся на нас, мы увидели кульминацию передачи: дородный бородатый сорокалетний мужик в свитере и джинсах «Тверь» (личные, не выдавали), с совершенно детским воплем «Мама!» бросился к подскочившей с диванчика, стремительно намокающей глазами, старушке.

Под аплодисменты пары десятков зрителей – у этих граждан Хрущевска сегодня выходной, у нас же заводы всю неделю пашут, поэтому выходные «плавающие» – герои передачи обнялись и заплакали.

Ведущая с улыбкой смахнула слезинку, ведущий мужественно каменел лицом.

– Сыночек, как ты вырос! – погладила мужика по щеке старушка. – Я уж и не думала, что свидимся.

– Я двадцать пять лет тебя искал! – шмыгнул тот носом, погладив маму по щеке в ответ.

– Дура я была-а-а, – залилась та глазами и упала на колени, обняв сына за ноги. – Молодая, бросила кровиночку и в город убежала! Прости меня, Сашенька!

Посол тихонько переводил происходящее Леннонам, и Йоко проняло – заплакала. Немножко скуксилась и Вилочка, но мы с ней и не такое видали.

– Ты же мама моя! – жалобно ответил мужик и бережно поднял старушку на ноги. – Как я могу на тебя обиду держать? У нас с Любкой трое детей, внуки твои. Очень бабушку увидеть хотят!

– До свидания, дорогие телезрители, – тихонько шепнул в микрофон ведущий.

– Стоп! – скомандовал режиссер и обратился к героям. – Спасибо, товарищи, Матвей отвезет вас в гостиницу и поможет добраться до места жительства. Если нужна помощь с переездом поближе друг к другу, поможем и с этим.

Бабушка, отпустив сына, кинулась к режиссеру, обняла и расцеловала в щеки:

– Голубчик мой, спасибо-спасибо-спасибо! Век за тебя богу молиться буду.

– Не актеры? – дошло до Леннона.

– С актерами от такой передачи толку не будет, – улыбнулся я ему.

– Очень трогательно, – вытирая слезы платочком, признала Йоко.

– Ваши соотечественники сейчас готовятся снимать аналог, – улыбнулся я ей. – Права на передачу были переданы бесплатно, вместе с документами о пребывании на наших землях японских военнопленных – это им нужно для оформления пенсий в Японии.

– «Пребывание» – это каторжные работы? – с вызовом посмотрела на меня Йоко.

– Именно они, – не смутился я. – Вся западная часть СССР по итогам боевых действий лежала в руинах, и лично я не вижу в использовании труда военнопленных ничего плохого – не надо было воевать на стороне Гитлера.

– И чем вы тогда отличаетесь от немцев? – ощерилась она.

– Йоко, – жалобно попытался одернуть ее Леннон.

Тем временем герои передачи скрылись за кулисами, а направившаяся было к нам съемочная группа, почуяв неладное, решила повременить.

– Что? – окрысилась Йоко на мужа. – Я должна быть благодарна за какие-то документы и передачу? Моя семья голодала из-за этой войны!

Джон смущенно поиграл желваками, мистер Уилсон старательно скрывал радость от зарождающегося конфликта.

– Удивительно, – вздохнул я. – Почему-то настоящие японцы относятся к нашей стране нормально, а вот живущие в Америке, которая бросала на их родину атомные бомбы, ненавидят. Я ужинал с Его Императорским Величеством Хирохито и играл в настольный теннис с его внуком. А вы, миссис Леннон?

– Я недостаточно японка для тебя? – высокомерно вздернув подбородок, спросила она.

– Простите, что мои предки не умерли ради торжества нацизма во всем мире! – фыркнул я.

– Джон, я уезжаю! – прошипела та.

– Держи себя в руках! – прошипел тот в ответ и взял жену за руку. – Нам нужно поговорить наедине, – поведал нам, и они вышли поговорить на улицу.

– Вот и политизировали, – вздохнул я.

– Поэтому я и предлагал этого не делать! – сымитировав скорбь на лице, покивал мистер Уилсон. – У вас здесь есть телефон, мистер Ткачев? Нужно заказать обратные билеты для мистера и миссис Леннон.

– Подождем немного, – пожал я плечами. – Может миссис Леннон передумает. Если так случится, я даже извинюсь перед ней за грубость.

– Грубость не так уж велика, – утешил меня посол. – Она уже давно не живет в Японии, и, вполне возможно, ее это расстраивает – японцы очень сильно цепляются за свой остров.

– Потому и пошли захватывать колонии по вашим, так сказать, методичкам – параллель напрашивалась сама собой, – кивнул я.