Читать книгу: «Тащите мертвецов, да поживее!», страница 3

– Пал… Это… Помогите мне.

– Помочь? С ними?

– Да. Я при Татьяне не хотел говорить. Если завтра вон того, без кишечника, назад не притащу, утром родне не сдам, то меня, наверное, того. Самого убьют. Или покалечат.

– Это те, что на чёрном крузаке к тебе приезжали, что ль? – догадался Синичкин.

Андрей кивнул.

– А, крутые пацаны. Я их даже без пропуска на территорию пустил. И номер твой дал. Чего тебя передёрнуло?

– Ничего…

– Слушай, ну давай, конечно! Порешаем твой вопросик, чё. На работе скучно, а тут вон – событие!

Доктор и охранник посмотрели на застывшую группу бывших людей.

– Мда… Помогу… Только как?

В это время мертвецы зашевелились. Будто по команде повернули головы направо, постояли так немного и снова пошли, сменив начальное направление.

– Равнение на пра-во! Шагом марш! – заулыбался Синичкин.

– Уходят, Пал Юрич! Уйдут же! – схватился за голову Андрей. – Живее, шуганите их!

– Чего-о-о? Сам шугани! У меня из оружия фонарь только! А если кусаться начнут? Пошли, пошли, давай! Действуй за ними!

С территории больницы вышли две группы. Одна шагала уверенно, построившись в строгую колонну. Другая преследовала первую, растерянно и в беспорядке. Первая двигалась в полной тишине, вторая – наоборот.

– Андрей, слушай, а ты куда ноги дел?

– Чьи?

– Ну, вон того, наездника.

– В морге, в холодильнике.

– А чего он их с собой не забрал?

– Не знаю. Не нашёл.

– Да нет. По видео твоему понятно, что и не искали. Вон тот, старший, подошёл к безногому, так? Пообщались по-своему, безногий дергаться перестал, на толстого сел и спокойно поехал. А ноги, получается, оставили.

– Как они пообщались?

– Ты ж там был, Андрюш! Старший, который твой, без кишок и с дырой в голове, к каждому подходил, они по своему как-то общались. Я думаю, он им пообещал чего-то. Раз ноги не взял, значит новые ему пообещали, точно!

– Кому?

– Безногому, кому! А тот и поверил, балда! Как умер дураком, так дураком и ожил! Я бы старые ноги всё-таки взял, а то новых вдруг не достанется. Потом можно и выбросить.

– Наверное, вы правы…

– Про ноги?

– Про общение. Они будто друг друга чувствуют. Связаны как-то. Может запахом?

– Что, запахом?

– Да… – продолжал размышлять вслух Андрей, – они запахом этим общаются. Таня… Татьяна тоже что-то такое чувствовала.

– То-о-очно. Точно! Вот ты сейчас сказал и я сразу тоже почувствовал! Тянет от них чем-то нездешним… Травой скошенной, клевером, соломой ещё, навозом. В городе так не пахнет. Я когда со срочки в деревню дембельнулся, из автобуса вышел – сразу этот запах почуял, запомнил навсегда. Вот когда, Андрюш, кайфово было! Родителей повидал, родню, пацанов своих деревенских, девчонок!

– А потом?

– Потом побухал несколько месяцев, погулял – глядь-поглядь, а работы нету в деревне, нищета кругом. И поехал обратно в армию, на сверхсрочную, куда деваться. До старшего прапорщика дослужил за двадцать лет. Если б кто мне рассказал на срочке, что я в армии останусь – в морду б дал, так я службу ненавидел! Безысходность, мать её…

– Ого. А я ничего не чувствую. Запахов этих.

– Привык, а как же!

Несколько минут шли в тишине.

– Вот интересно, Андрей, как думаешь – все мёртвые ожили, или только твои?

– А? – вопрос вывел Андреея из задумчивости. – Сейчас новости посмотрю. Так. В лентах спокойно.

– Ну, значит это не конец света, так?

– Не знаю.

– Ни зняю – передразнил Синичкин. – Я тебе так скажу: когда мёртвые оживают – это плохо. Но ещё хуже – если наоборот.

– Как, наоборот?

– Когда живые умирают.

Синичкин замолчал, может, вспоминал о чём-то своём. Андрей тоже рад был помолчать и подумать об этой простой, но глубокой мысли, так неожиданно выданной ему напарником.

5

– Вы, я вижу, готовы поспорить! Что ж, нападайте! Молчите? А молчите вы, любезный, от того, что контраргументов у вас отсутствует! А спорите вы исключительно от любви к этому, образно говоря, виду спорта! Извините, я прервусь…

Чеба обратил мутный взор на пол, в свете свечей стояли две початые бутылки дешёвой водки, валялись рваные куски чёрного хлеба. Тупо уставился на бутылки, выбирая. Схватил одну, припал к горлышку, сделал два глубоких глотка. Поморщился.

– Вот как… Не ту выбрал всё таки. Но это поправимо!

Из ореола тусклого света к себе в полумрак он выхватил другую бутылку. Отпил.

– Ваша как-то лучше идёт. Вы, надеюсь, не в обиде.

Закусил хлебом.

– Мы всё же говорили о закате культуры в целом. Будем честны – я говорил, а вы бормотали нечто члено…нераздельное, образно говоря. Но кто может объять её в целом? Я – нет, вы – и подавно. Не против спуститься до частностей? К примеру, только до литературы, даже ещё острее – до литературы в нашем посёлке! О-о-о! Вот это тема! Не является ли доказательством упадка культуры чтения то, что находимся мы сейчас в библиотеке? Что два года, как она закрыта и заброшена? Электричества нет. Книги отсыро… отсыре… сыреют. Меж тем вандалы – это вы, и маргиналы – это я, устраивают здесь всяческие, образно говоря, непотребства! Как вам такое? Секундочку…

Чеба выпил. Закусил. Продолжил:

– Здесь мы имеем: незаконное проживание – раз, мелкое хулиганство в виде рисунков и хаотичной перестановки книг – два, распитие спиртных напитков в особо крупных размерах – виновен Ваша честь! Это три. И последнее по списку, но не по значимости – убийство! Да, господа присяжные заседатели, убийство – это четыре! Так кто же убил? Это я у вас как бы спрашиваю. Ну же, подыграйте. Так кто же убил? А вы мне отвечаете, что? Помните, как у Достоевского? Ну? Вспоминайте! Еще раз: так кто же убил? Отвечайте: «Как кто убил? Вы и убили-с…»

Чеба выпил. Закусил. Вытащил из груди убитого нож.

– Теперь хотите – не хотите, а придётся вас расчленять. Да-с. Деваться некуда, целиком такого, образно говоря, кабанчика мне не утащить, не спрятать.

Чеба выпил. Закусил. Начал снимать замызганную одежду с убитого.

– Интересное свойство – пью много, а пьянею плохо. Хотелось бы, знаете, перед всеми этими кровавыми мероприятиями нажраться хорошенько, чтобы к утру ничего не запомнить. А как-то не выходит… Да уж…

Чеба выпил. Ещё выпил. Закусил. Снял с книжных шкафов два больших куска плёнки, которая должна была укрывать книги от пыли, а укрыла пол от крови. Сложил в пакет снятую с убитого одежду. Оттащил труп на плёнку, перенёс туда же свечи, взял нож и по-деловому принялся отпиливать мертвецу руку.

– Зато представьте, – заговорил Чеба, не отрываясь от работы, – какую мы с вами сейчас составляем, образно говоря, жуткую картину. Со всей этой кровью и свечами. И представьте некоего зрителя, который эту картину увидит! Это же весь день тошнота, неделя энуреза и ползарплаты психиатру! Ха! Вы уж извините, что сам с собой болтаю, просто в тишине совсем уж … Жутко…

Чеба видимо нажал ножом на какой-то нерв, потому что отрезаемая рука задёргалась.

– Вы и после смерти не сдаётесь, да? Сопротивляетесь? Похвально, но бесполезно. Перестаньте уже дёргаться, мешаете. Быстрее закончим, больной – быстрее домой, образно говоря, пойдёте.

Чеба взял свечу и отошёл, чтобы выпить и закусить. Выпил. Закусил. Когда повернулся в сторону своего мертвеца, то увидел какое-то макабрическое действие, превратившись из, образно говоря, участника трагедии в её зрителя. Труп всё еще лежал, но при этом в нечеловеческом танце сучил ногами-руками и вертел головой. Как пытающийся встать со спины на лапки жук. Чеба вцепился в грязные свои волосы и смотрел не мигая. Пугающе шуршала плёнка в тишине.

– Да вы… Да ты… Сгинь, кадавр!

В ужасе Чеба попятился назад. Упёрся спиной в стекло окна. Мельком взглянул во что упёрся – в окно, и повернул голову к своему кадавру, не желая оставлять того без присмотра. Но какая-то размытая, второпях увиденная картинка всплыла из подсознания. Там что-то за стеклом. Чеба медленно повернулся обратно, поднял свечу и приник к окну. Тусклого света вполне хватило, чтобы увидеть отражение собственного лица, которое наложилось на чужое – бледное, страшное, с безжизненными глазами. В темени пробита дыра. Это другое лицо, сплющив нос, прислонилось к окну с другой стороны. Лицо мертвеца.

Чеба тяжело, с хрипом вдохнул чтобы заорать, но не успел этого сделать. Голова забилась чёрным туманом, который вдруг вытеснил оттуда сознание и Чеба отключился. Последнее воспоминание – уютный запах, тянущийся от входа в библиотеку.