«Всякая жизнь есть страдание, – писал Артур Шопенгауэр. – Существование – это постоянное умирание…» «Во многой мудрости много печали; и кто умножает познания, умножает скорбь…» – сказано в книге Экклезиаста… Полно мучений житие библейского праведника Иова… «Жизнь наполнена страданием…» – совсем уже из древних времен дошли до современников слова Будды Сиддхартхи из рода Шакьямуни…

Эту скорбную линию продолжает и книга Ольги Сивей «Облачный путь». Облачный… Впрочем, у кого жизненный путь безоблачный? Мало кто этим может похвастаться. Особенно в наше время. Особенно в России. Особенно, если дело касается женщины… Тяжкая женская доля… Так говорили, так говорят и, похоже, так будут говорить в обозримом будущем…

Эта в общем-то небольшая по объему, но невероятно насыщенная образами и событиями книга к тому же необычно и весьма интересно построена. Сочетание в ней прозы и поэзии вызывает яркий и необычный эффект – не только стилистический, но и сюжетный.

Первые две трети книжного объема занимает небольшая повесть «Легко ли в сказку убежать». Об этой самой, вышеупомянутой тяжкой женской доле. В наше время. В России…

Она чувствует себя сказочной Золушкой, мечтает убежать в сказку. Однако тиски жестокой реальности ее никак не отпускают. Точнее играют, словно кошка с мышкой, – то вроде и дадут поблажку, то вновь затянут в свои мрачные тенета.

Сказка для автора имеет особенное, символическое значение. Это выход из реальности. В тексте упоминаются не только «Кощей с Бабой-ягой», но и «сюжеты „Марвел“, „Гарри Потера“ и Толкина»…

Кажется, все основные напасти всех периодов, через которые прошло наше поколение, коснулись судьбы этой семьи, этой женщины. Все наихудшее из времен социализма и пионерии, из перестроечного слома эпох, из постперестроечного бардака, из периода построения новых экономических отношений… Все эти времена Ольга Сивей описывает точно, узнаваемо, с массой ярких и от этого очень страшных подробностей…

Невероятными терниями усеян путь героини повести к личному, к семейному счастью. Не менее труден путь профессионального становления. В конце концов она становится врачом. Причем врачом очень хорошим – понимающим, заботливым, в меру строгим, хорошо разбирающимся не только в своей области, но и в сопредельных… Она начинает путешествовать по миру – сбывается ее детская мечта, то, чего она когда-то недополучила…

И тут новая напасть. Сапожник без сапог. Врач заболевает неизвестной болезнью. Нет никаких внятных симптомов, кроме невыносимой боли…

Каждый из упомянутых в начале этого текста персонажей по-своему находит выход из плена жизненных страданий. Иов находит его в смирении, Экклезиаст – в философском подходе к жизни, Будда – в отказе от привязанностей. Шопенгауэр, стоя у них на плечах, анализирует и сопоставляет…

Находит свой выход и героиня книги Ольги Сивей «Облачный путь». Первая, прозаическая, часть заканчивается словами: У каждого, получившего неожиданный удар судьбы, например, неизлечимую болезнь, перемалывается, как жвачка, в голове липучая тягостная мысль: «Почему это со мной произошло? Почему именно со мной?» Она настойчиво пыталась ответить на эти вопросы. Но пошла дальше и спросила: «Зачем?» Для чего судьбе или Богу это было нужно?

Она всю жизнь читала чужие сказки. Пришла пора написать свою. Невыдуманную. Ведь врать она так и не научилась».

Да, героиня написала эту самую, уже прочитанную выше сказку… Но она написала еще и два сборника стихов, которые следуют ниже, – «Песни ангела и демона» и «Воздушные замки». Выход, который находит героиня этой книги, – в литературном творчестве. В прозе и в стихах.

И стихи эти, в отличие от страшной повести-сказки, полны света и мудрости. Даже грусть в них светла:

«Грустный вечер. Дождь по крыше.
Мокрый воробей в кустах.
Ветер осенью уж дышит.
Ты в несбыточных мечтах».

Красота природы в них словно успокаивает и внушает оптимизм:

«На рябине краснокудрой,
Не меняя танца ход,
Кроет сахарною пудрой
Алых ягод хоровод.
…

И смеется ангел с неба,
В облаках танцуя так,
Волю крыльям давши смело
Сыпать пухом белым в такт».

Но особенно хочется отметить эти строки:

«Жизнь сложу как оригами
С вами, нами, с ними, сами
Журавлем или слоненком,
Ангелом или котенком,
Поскромнее, мудренее,
Проще или посложнее,
В завитках крутых изгибов,
В уголках красивых видов,
Иль загадочно, неясно,
Трудно и не безопасно.
Знать бы, как все сложит с нами
Нашей жизни оригами».

Вот так из бумажных листков складываются человеческие судьбы. И ничего с этим не поделаешь. Надо жить и честно делать свое дело.

Андрей Щербак-Жуков, поэт, прозаик, критик

Часть 1
Легко ли в сказку убежать

На небе все давно устроено.

Один и в поле будет воином.

И я пишу свою историю.

Сама.

Диана Арбенина

Она бежала. Неслась вдоль серых деревянных заборов, сквозь цепкие кусты, мимо лающих собак, по тропе в лес, вглубь завывающих тополей и кленов. Пряталась в заросшем травой овраге. В сердце – ужас. В голове набатом: «Все погибло!» Все погибли! Ее семьи больше нет! Она их не спасла. А могла ли? Она их бросила!

Бежать. Она начала подзабывать, каково это. Вот бы опять ощутить этот ветер в лицо, треплющий лезущие в глаза и рот волосы, заставляющий щуриться от невидимых пылинок. Темп, скорость, ритм. Чувствовать приятное напряжение в мышцах, а не болезненное, стягивающее, заставляющее контролировать каждый шаг, каждое движение.

Этот преследующий с детства сон перестал сниться уже давно. По мере взросления злыми силами выступали то Кощей с Бабой-ягой, то инопланетяне, то бандиты девяностых… Ощущение гибели, безысходности и неотвратимости происходящего – всегда одно и то же.

Зов предков

– Ведьма!

Она вздрогнула.

– Ты – ведьма!

Слышать это пятилетней девочке было неожиданно и странно. Она каждое лето жила вместе с двоюродными братьями и сестрой у отцовских родителей, ее бабушки и дедушки. Сейчас дети возвращались с добычей с кукурузного поля.

– Почему?

– Так моя мама сказала. Поэтому кукурузу мы тебе не дадим.

– Не очень и хотелось! А листики можно?

Это было ее любимым развлечением – делать маленьких кукол из палочек, ягод, хмелевых шишек, шикарные волосы из кукурузы, нарядные платья из листьев, цветов и травинок. А потом разыгрывать сцены из множества прочитанных сказок. Самый любимый сюжет – где Золушка или другая простушка превращалась в красавицу-принцессу, которую обязательно спасал благородный принц, у них рождались умные и красивые дети, они жили долго и счастливо и умирали в один день.

Она улыбнулась – повезло ее детям. Со старшей дочерью всегда рядом находилась мама, которая разделяла страсть к диснеевским принцессам, а с мальчишками – сюжеты «Марвел», «Гарри Потера» и Толкина. Самый любимый магазин был, конечно же, наполненный волшебством Disney, откуда муж просто хватал ее в охапку и выносил, потому что добровольно оттуда она – взрослая женщина! – выходить отказывалась.

Иногда к этим играм присоединялись ее кузены. Им нравились красочные рассказы из никогда не читанных книг, но они быстро пресыщались услышанным. Заканчивалось это общение очередными дразнилками и ее слезами.

У взрослых были свои заботы. Деревенские вечера ей запомнились пьяными выкриками, густым матом и, бывало, драками между дедом и его сыном, отцовским братом, между соседями или родственниками (а в деревнях они все между собой какие-то родственники). Тетки, отцовские сестры, при этом голосисто причитали, разнимая дерущихся. Выпить было «свято» по любому случаю, а то «дело не пойдет». События происходили каждый день и не одно: посадили картошку, выкопали, скосили сено, убрали в стога, у одного соседа баню чинили, у другого крышу стелили, а вчера сосед упал – чтобы выздоровел…

Особую любовь к себе среди родни она не ощущала – была им чужая, непонятая и сама непонимающая. Дед ее просто не замечал. А одна из отцовских сестер могла при ней сказать какую-нибудь гадость на чувашском языке, думая, что городская не поймет. Но язык она давно уже выучила, все понимала, только говорить на нем не могла.

По-доброму к ней относился дядя, у которого не было своих детей. Выпивши, доставал губную гармошку и играл старому дворовому псу с длинной мордочкой и густой рыжей шерстью. Добрейшее существо вскидывало вверх свой мокрый нос, смотрело будто заплаканными глазами и начинало «петь». Все смеялись, а ей было почему-то жалко собаку – «лисичку», как она называла ее за внешность.

Члены этой семьи пытались держаться вместе, но по любому поводу давали друг другу понять, что в этом не особо нуждаются. Крест ангела-хранителя этого холодного мирка несла бабушка. Именно она связывала невидимым кольцом звенья распадающейся цепи. Бабушка была молчалива, передвигалась тихо, вкрадчиво увещевала. Привыкла быть незаметной, ведь в прежние времена жилось ей несладко: пьяный дед бегал за женой по деревне с топором, отчего приходилось даже ночевать зимой на сеновале, а в доме ждали дети мал мала меньше.

Близко общаться с бабушкой не получалось – у женщин в деревнях свободного времени для этого нет. Русский язык добрая старушка знала очень плохо, поэтому лопотала что-то ласковое на чувашском, гладила по головке и втихаря от других внуков засовывала в карман горсть конфет. Поговаривали, что были у бабушки знахарские способности – часто она тихо нашептывала заговоры, лечила старинными обрядами. После смерти приходила во сне в трудные моменты, и наступала уверенность, что все наладится.

Она подошла к шкафу. Где-то в глубине самой нижней полки хранился фотоальбом в обтрепанной желтой плюшевой обложке. Ему почти полвека. Она забрала его из родительского дома матери, когда никому, кроме нее, эта память уже не была важна и нужна. Берегла в нем и фото отцовской родни. Она чувствовала необычную энергию и тепло старого альбома, поэтому на новый не меняла и фотографии оставила на тех же местах и в том же порядке. Она с трудом, вздрагивая от боли при неловком движении, двумя руками взяла тяжелый предмет с полки. Со старого фото молодой бабушки словно смотрела она сама! С годами это сходство становилось все заметнее.

Ее отец до кризисных времен отличался от остальной родни. В шестнадцать лет он покинул отчий дом и быстро приспособился к городской жизни, мечтал жить более образованно и культурно. Никогда в детстве она не слышала от отца нецензурной брани. Алкоголь употреблял нечасто, при этом становилось ему дурно, и желания повторить долго не возникало. Отец был застенчив до такой степени, что на публике начинал сильно заикаться, отчего не мог в университете отвечать на занятиях и сдавать устные экзамены. Преподаватели шли ему навстречу и давали письменные задания. При всем при этом в эмоциональном плане отец больше походил на вулкан, который спит и копит в себе жар до поры до времени, пока не переполнится чаша терпения. И малой капли было достаточно, чтобы взорваться так, что сдержаться он уже не мог и сметал на пути практически все, иногда жестоко. Мама была психологом плохим и не понимала выражения «не будите спящую собаку», что в последующем имело печальные последствия.

Папа увлекался математикой, хорошо разбирался в разных схемах-микросхемах. Потому после окончания университета быстро стал незаменим на заводе как один из первых специалистов по оборудованию с ЧПУ (числовым программным управлением). Надо сказать, что эта работа доставляла ему куда большее удовольствие, чем перебирание бумаг в кабинете и руководство своими же друзьями по заводу. Потому так и оставался рабочим с высшим образованием. Если бы ему довелось родиться ближе к нашему времени, наверное, из него бы вышел успешный айтишник.

По выходным он скромно предъявлял всем свой талант музыканта-самоучки. На частых душевных семейных и задиристых деревенских праздниках переливались под его пальцами клавиши собственного баяна или дедовской гармони, заставляя оглушительно выбивать засидевшихся за столом гостей чувашский пляс – ташши. Быстрее, быстрее, быстрее! Чем громче топот, тем веселее! Доски скрипели и гнулись, пыль столбом! И вдруг – тишина. И заводит деревенская певунья что-то о далеком и близком, и летит, подхватывая, разноголосье над деревней, над садом, по убегающим в поле дорогам.

Слов она не понимала, но праздники эти навсегда запомнила. Не могла сказать, нравились они ей или нет. Начало их – да, очень. Когда тихо, с замиранием в сердце, наблюдала таинство извлечения из сундуков нарядов – сложных, многослойных. Белоснежной нижней юбки, черных сурпанов, множество разной формы и цветов фартуков, обвешанных лентами, бисеринами и блестками, у многих умелиц – с вышивкой. А особенно ее привлекали тяжеленные украшения – монисто – и остроконечные шапочки. Все из монет – серебряных, с потертыми портретами неизвестных ей тогда царей и цариц. Став постарше, она тщетно пыталась отыскать такие на новых нарядах деревенских красавиц, но это были уже только круглые металлические бляхи. Сказочная старина скрылась куда-то по тайникам и архивам.

Когда разрешали, она с трепетом доставала из секретной коробочки своей матери несколько царских монет, доставшихся от бабушки, и представляла, что есть здесь какая-то загадка и давняя история, хотя как с наукой с ней не была еще знакома. Но не все понимали ценность этих предметов, как и ее мать – она обменяла как-то монеты на золотые сережки.

Где теперь эти деревенские праздники и наряды, пусть даже увешанные поддельными деньгами? И в деревнях теперь «городские», «цивилизованные» банкеты. Эти старинные завораживающие ее когда-то обряды – «старомодные» и никому не нужные. И то, что показывают заезжим туристам, – театральное, ненастоящее. Совсем не то, что видела она когда-то своими глазами. А наряды – кукольные, подиумные. Никогда ни таких, ни даже похожих не было в крае ее детства!

К сожалению, имели место и другие традиции, из-за чего эти развеселые сборища она стала избегать. Между гостями расхаживали задиристые зазывалы из близкой родни юбиляра или молодоженов с большим ведром браги и ковшом, который надо было обязательно осушить каждому, и не один за вечер. Отказаться от этого – хоть молодому, хоть больному – значило смертельно оскорбить хозяев дома. Обижать никто не хотел – и пили. Мужчины, женщины, старики и даже дети. За полночь – крики, драки, брань. А наутро и не помнят, о чем ссорились, той же браги выпьют – и опять добрые соседи. Гуляли так два-три дня.

Все деревни в округе не отличались от отцовской. В том числе и соседняя, куда она переезжала во вторую половину лета к родителям своей матери. Но здесь ее окружали заботой, сосредоточенной только на ней (двоюродные брат и сестра жили далеко и приезжали очень редко и ненадолго). Бабушка с дедушкой души в ней не чаяли. Она взаимно их обожала.

Здесь родственной душой был дедушка со светлым одобряющим взглядом с хитрым прищуром. Позитивное отношение ко всему и ко всем, что и кто его окружал, уверенность, что жизнь прекрасна, а люди добры, передавались и ей. Обычный деревенский работяга, но чувствовалась в нем интеллигентность с вечной жаждой желания знать и уметь больше, чем нужно для тихого существования.

Родом он был из зажиточной крестьянской семьи, где с детства привык к труду с утра до позднего вечера. А уж когда своими руками соорудили мельницу, то их многочисленному семейству точно стало не до отдыха. Делали все сами, батраков не нанимали, но в деревне завистливые языки называли их кулаками. А раз назвали груздем, так и кузовок не миновал – в тридцатые-то годы при советской власти. И вот смотрели семеро детей, по воле судьбы только что лишившиеся матери, вслед телеге, увозящей их отца-кормильца в далекую Сибирь деревья валить и баланду есть, а потом этому завидовали – там хоть кушать давали! И в этот же день все из их дома растащили, ни одежды на зиму не оставили, ни пера от курицы, а ночью пустили красного петуха – наказали малолетних врагов народа. И остались они в маленьком обгоревшем сарайчике. Траву-лебеду от голода кушали, нечаянные зернышки с земли у бывшей своей мельницы подбирали. Втихую, видя распухшие их животы, кто-то из деревенских корку хлеба подавал. Нам, нынешним, не понять, как они выжили!

А она еще не понимала, как сила их душевная и духовная не умерла, как на всю жизнь все эти семеро сохранили доброту к предавшим их людям. А больше всего не понимала, как продолжали почитать и превозносить советскую власть. Начавшаяся следом война все обиды сгладила – этот враг для них оказался куда страшнее.

Ей было всего пять лет, когда любимого дедушки не стало, но этот человек также всю жизнь незримо присутствовал рядом. Она хорошо помнила его похороны. Как в огороде под вишнями тесали и колотили доски, потом обтягивали пылающим красным сукном и закрепляли его, забивая маленькие гвоздики. Все плакали, а она нет. Не потому, что не горевала о родном человеке, но что-то большее уже в этом возрасте понимала и воспринимала происходящее как естественное событие жизни. Она ведь вместе с мамой навещала тяжелобольного деда в больнице и знала, что этот день когда-нибудь наступит.

И стала она каждое лето проводить только с бабушкой. Работая учителем в деревенской начальной школе, та постоянно что-то рисовала, лепила, вязала, вышивала. Она рассматривала творения бабушки и справедливо считала, что талантливее никого нет на свете. При более близком знакомстве с родней по этой линии оказалось, что почти каждый там обладал художественным даром. Многие творили для души или для близких, но были и профессиональные художники.

Она прислушалась. В соседней комнате стучал по клавишам на заваленном японской мангой столе любимый бабушкин наследник. Их удивительно тянуло друг к другу – тогда трехлетнего ребенка и старого, повидавшего многое человека, последними словами которого были: «Жаль, так хотелось повидать внучка». Хорошо, что она давно поняла: ее ребенок особенный и удивительный. Его мир – из образов и красок, созданных воображением (ох уж эти учительские высказывания – «он у вас спит на уроках!»). Правда, и творчество нынче совсем другое – бабушка бы не поняла.

Мама, получив медсестринское образование, ни дня не проработала в больнице, а пришла к детям в детский сад и всю свою жизнь тоже рисовала, вышивала и наряжала кукол в принцессины платья, а заодно и свою дочь, в эпоху совкового дефицита и легкопромовского безвкусья. Зимой лепила из снега фигуры, превращая детскую площадку в сказочный уголок с танцующими медведями, разноцветными зайцами и веселыми Аленушками.

Растение начинается с корней, его питающих. Как и человек, который не всегда осознает, насколько сильно на него влияет то, что ему досталось от предков. Это та глубинная основа, на которую накладываются потом и воспитание, и образование, и окружающие обстоятельства. А более глобально существуют национальный характер и историческая память. И они откладывают отпечаток на наше отношение к миру. Многие об этом даже не задумываются.

Но есть еще одно обстоятельство: человек, в отличие от растения, имеет разум. И хорошо, если при этом обладает интеллектом и умением гибко мыслить. И тонко чувствовать. Поэтому самодостаточная и неординарная личность (многие из нас очень хотят, чтобы их такими считали) не может сформироваться без самовоспитания и стремления к саморазвитию. Утверждение «принимайте меня таким, какой я есть, каким меня родители, школа и среда сделали» ведет в никуда. В лучшем случае человек неинтересен и посредственен, в худшем – деградирует.

Муж однажды ей сказал: «Меня удивляет тот факт, как в такой семье могла появиться на свет такая, как ты, – совсем непохожая на них, совсем другая». А она все-таки больше в отца. И это осознавала. С годами научилась сдерживать и контролировать свои эмоции. Стала мудрее. И все в ней – интеллектуально-высокоэмоциональная натура, математическое мышление («мужское», говорил муж), творческое начало, постоянная потребность двигаться вперед и вверх, да еще и интуитивно-провидческие способности – не взялось из ниоткуда.

Свободное детство

– Мама, когда папа придет?

– Я не знаю. А тебе зачем?

– Хочу полетать самолетиком. Куда он уехал?

Откуда-то постоянно всплывало смутное, как сон, ночное воспоминание: сидящая на полу кухни плачущая мама в порвавшейся ночнушке, тонкая струйка крови, стекающая из носа, и стоящий рядом со сжатыми кулаками отец. Один маленький, но такой значимый эпизод.

Сны с самого раннего детства будоражили ее. Вот в дом приходит милиция, берет папин кожаный ремень и начинает хлестать по отцовской голой попе. Она пытается отнять предмет наказания, натянуть обратно брюки и плачет: «Не трогайте папу! Он хороший!», – а они его уводят.

Она торопливо семенила детскими ножками, крепко держа маму за руку и еле поспевая по бесконечным обшарпанным коридорам, очень высоким лестницам. Неизвестно где и куда, неизвестно зачем. Прислушивалась к разговору мамы с чужими людьми:

– Вы не знаете В.?.. А в какой он комнате? Это его дочь…

Она даже не успела понять, куда и почему вдруг исчез человек, которого так любила и который был неразрывной частью ее такой еще маленькой жизни, ее самой. Родители вовремя опомнились и начали все заново. Ради нее.

Папа хороший. И мама хорошая. И рядом с ними – она.

«Тебе надо было родиться мальчишкой!» – повторяли все – от родителей до впоследствии школьных учителей. Маленькая «ведьма» и «бандитка» с разбитыми коленками, порванными колготками, лазающая по заборам и оврагам, вечно искомая родителями по чужим дворам. Но любимица «шанхайской» ребятни.

«Шанхаем» назывался самообразовавшийся поселок на краю промышленной зоны города, на оврагах с речками-«вонючками». Трущоба, по сегодняшним меркам. Теснились возле друг друга небольшие домики без фундамента, в основной своей массе – полуземлянки-«засыпушки». Не было воды, газа, отопления и канализации, без которых не мыслим мы сейчас своего существования. Половину «засыпушки» занимала печь. Ледяную воду и зимой, и летом носили с родника в овраге по скользким ступеням из редких металлических прутьев. Нога норовила провалиться между ними, а вода при этом предательски разливалась. Дома стояло даже детское коромысло с ведерками, чтобы она сама носила воду для стирки опять испачканного платья. «Любишь кататься – люби и саночки возить».

– Папа, папа!

Она бежала за удаляющимся силуэтом. Страх, отчаяние овладели ею. Нет, не может быть, чтобы он ее бросил!

– Я не хочу в детский дом!

Угроза сдать ее в это страшное место за очередной проступок не давала покоя.

Отец наказал ждать у порога переполненного народом магазинчика. Ей показалось, что время длилось слишком долго, и она не заметила, как он вышел оттуда. Вдруг увидела знакомую куртку, удаляющуюся по дороге к дому. Неужели он про нее забыл?

Она звала, пока мужчина не оглянулся. Это не папа! Что же теперь делать? Вернуться назад? Но она была уже слишком далеко. Зато помнила дорогу к дому. Бежала вдоль серых бетонных домов, пролезая через щели между рядами металлических гаражей, к оврагу с речкой-«вонючкой». Вот и кривой деревянный мостик без ограждений, который был всегда для нее границей между маленьким миром «шанхая» и чужим «большим». Он угрожающе скрипел и шатался. Она никогда до этого через него не перебиралась одна.

Бедный отец! Что он чувствовал, не обнаружив маленькую дочь там, где оставил?! Конечно же, очередной взбучки она не миновала. Признаться отцу в своих страхах не смогла и соврала, что убежала от большой собаки.

Взбучки случались регулярно – удержать ее своевольную натуру было сложно. Не найдя должных слов для отстаивания своей правоты, пускалась в драку, даже если по сравнению с соперником была от горшка два вершка.

– Я больше не буду!

Эти слова тоже были привычными, хотя чаще она не понимала, что именно не должна делать. Как и в тот раз, когда повторяла их, сидя на холодном полу кладовки в майке и трусах, захлебываясь слезами и закрываясь от ударов тяжелой деревянной платформой модных босоножек в руках детсадиковского воспитателя. Над ее синяками родители поохали, повздыхали, но наказывать «педагога» не стали. Сама ведь виновата! Она и в последующем всегда и во всем была виновата сама.

Невинные детские радости не оставляли в сердце места для грусти и обид. Было раздольное, беззаботное детство, окруженное вишневым садом, яблоневыми деревьями, огородом с сочной клубникой и кислым щавелем, в доме – трескучей печкой и обожаемой кошечкой Котей. Она, как все дети, видела в простых вещах повод для восторга.

Зимой бегала в догонялки со змейками снежной поземки на ветреном пустыре по дороге к автобусу в детский сад. Собирала коллекцию лакомых ледяных сосулек. Деревянной лопаточкой вырезала квадратные окошки в сугробах – делала печку, где готовила снежные пирожки и заваривала чай со снежным сахаром для любимой куклы Милы.

Весной запускала бумажные кораблики по оттаявшим канавкам вдоль дороги, строила запруды из тающего снега и смотрела, как наполняется маленькое море. Собирала в коробочку опадающие лепестки цветков вишни, а потом подбрасывала их вверх и представляла, что опять пошел белый снег. Отчаянно махала первомайским красным флажком и кричала «Ура!» громче всей нарядной толпы, сидя выше всех на папиных плечах.

Летом весело шлепала прямо в сандалиях по теплым потокам ливневых дождей. Высасывала нектар из лепестков лугового клевера не хуже самых страшных для нее представителей животного мира – пчел. Взбиралась по ветвистой старой черемухе и, сидя на корявом суку, наслаждалась терпкими черными ягодами, пока язык не прилипал к небу.

Осенью собирала шуршащие желтые листья в охапку и снова – в небо! Салют!

И во все времена года сказочные истории про Золушку жили в ее голове.

Свободное детство закончилось с исполнением мечты родителей – переездом в городскую квартиру с удобствами. Взрослым это счастье досталось потом и кровью, хождением по инстанциям с кем надо и с чем надо. Результат был достигнут не совсем в том качестве, как мечталось, но и этому были рады.

Она обвела взглядом комнату, в которой сейчас сидела, одну из нескольких. Размер ее был больше, чем вся их первая квартира с комнатушкой без балкона. Если бы она ребенком заглянула в это будущее, то решила бы, что ей посчастливилось все-таки стать принцессой. Только вот хозяйничать в этих «царских палатах» становилось все труднее и труднее. Судьба сколько давала, столько же пыталась и забрать. Для равновесия.

Мир сузился до размера маленькой городской квартиры. Но продолжил шириться на страницах удивительных и загадочных книг. Читала она в любое время, в любом месте и в любом положении: завтракая, делая уроки, засыпая под одеялом, на переменах и под партой на школьном уроке, за что бывали вызываемы в школу родители.

Теперь ее наказывали запретом на чтение. Но ее не испугать – утром брала книгу в школьной библиотеке, а в конце учебного дня, уже прочитанную, несла обратно. Когда библиотекарь стала отказываться принимать возвращаемые таким образом книги («приноси завтра»), а родителям дома нельзя было их показывать, пришлось прятать за батареей в школьном туалете.

Книги были для нее как замочная скважина в далекий неизведанный волшебный мир. Она мечтала устроить себе тихонькое жилище в библиотеке, потому что самые заветные, с самыми красочными картинками книжки находились в разделе «Читальный зал» и на дом не выдавались, а после уроков задерживаться в школе и вообще где бы то ни было ей запрещалось. И ходила она на переменах по этому разделу как по музею.

Попадая изредка в квартиры одноклассниц из зажиточных семей, первым делом подходила к книжному шкафу и удивлялась ярким обложкам собраний известных и не очень сочинений. Каким образом эти чудесные предметы здесь появлялись? Ведь в книжных магазинах на полках лежало только что-то серое, непривлекательное или уже давно перечитанное и выученное наизусть. Иногда, глядя на хозяев этих переплетов, до слез было обидно понимать, что многим из этих сокровищ даже не суждено покинуть почетное место на полках югославской стенки со стоящими рядом флаконами уже не пахнувших французских духов.

Жанр поглощаемой литературы ничем не ограничивался. Ей интересно было все – от фантастики до классики. И будуарная любовная романистика побывала на ее столе в период естественной жажды этой самой любви. И папины учебники по машиностроению с их непонятными упорядоченными схемами и чертежами. А уж мамины по биологии были еще более удивительны. Мечтала, что то, о чем читала, вдруг увидит, потрогает, попробует сама. Этот придуманный мир станет для нее когда-нибудь реальным. И в этом желании ее было не остановить.

Сегодня очень популярны аудиокниги. Конечно, это хороший вариант при нынешнем темпе жизни, когда львиную ее часть многие современные люди проводят за рулем автомобиля или сидя в кресле самолета. Но она оставалась верна старому бумажному формату. Погружалась, как в кино, в чтение новой книги, и в голове рождались только ею придуманные образы с только ей понятными чувствами, а не навязанное эмоциональное настроение актера.